— Тебе следует меня осуждать, Сейнион. Разве теперь это не твой долг?Сейнион покачал головой.— Ты это делаешь сам уже двадцать пять лет.— Наверное. Но затем случилось то, что я сделал вчера ночью.Сейнион быстро взглянул на него. Заморгал; потом он понял и это.— Мой господин! Ты не посылал Ательберта в лес. Его уход туда не является посланным тебе наказанием!— Нет? Почему? Не величайшее ли самомнение думать, будто мы понимаем пути господа? Разве не ты мне это сказал? Подумай! В чем состоит мое прегрешение и куда ушел мой сын?“Волки и змеи”, — глупо заявил Сейнион несколько минут назад. Этому человеку, который страдает от чувства вины уже более двух десятков лет. Старается служить богу, своему народу и носит эти… воспоминания.— Я верю, — продолжал Элдред, — что иногда нам отправляют послания и мы в состоянии их прочесть. После того как я выучил тракезийский язык и дал всем знать, что покупаю рукописи, в Рэдхилл приехал один валескиец — это было очень давно — со свитком, вот таким маленьким. Он сказал, что купил его на границе Сарантия. Я уверен, что он кого-то ограбил.— Одна из пьес?Король покачал головой.— Их религиозные песнопения. Фрагменты. Рогатый бог и дева. Свиток был изорван, покрыт пятнами. Это был первый письменный источник Тракезии, который я приобрел, Сейнион. И все утро сегодая я мысленно слышу эти строчки:
Раздастся в дебрях леса зверя рев,Тогда земли заплачут детиКогда выходит в поле этот зверь,Должны погибнуть дети крови
Сейнион вздрогнул под ярким солнцем. И сделал знак солнечного диска.— Я думаю, — продолжал Элдред, — и прошу меня простить, если я вторгаюсь в запретную область, что ты не порицаешь меня именно потому, что тоже кое-что знаешь об этих вещах. Если я прав насчет этого, скажи, пожалуйста, как ты… справляешься с этим? Как находишь покой?Он все еще находился под впечатлением древних стихов. “Тогда земли заплачут дети”. Сейнион медленно произнес, подбирая слова:— Я думаю, то, о чем говорит нам доктрина, становится правдой. Проповедуя ее, мы помогаем ей стать сущностью мира Джада. Если и существуют духи, божества, полумир рядом с нашим миром, то им… приходит конец. То, что мы проповедуем, станет правдой отчасти потому, что мы это проповедуем.— Вера помогает этому сбыться? — в голосе Элдреда прозвучало лукавство.— Да, — спокойно подтвердил Сейнион. И посмотрел на короля. — Вместе с силой, которая заключена в боге, как нам известно. Мы — его дети, расселяемся по земле, заставляем отступать леса, чтобы строить свои города и дома, наши корабли и водяные мельницы. Ты знаешь, что сказано в “Книге сынов Джада”.— Она новая. Не каноническая. Ему удалось улыбнуться.— Она немного младше, чем песнь о рогатом боге и деве. — Он увидел, как дрогнули губы Элдреда. — В Эсперанье, где она написана, по ней читают литургию, и то же начали делать в Батиаре и в Фериересе. Священники, несущие слово Джада в Карш и Москав, получили распоряжение патриарха цитировать эту книгу, носить ее с собой — это мощный инструмент обращения язычников к свету.— Потому что она учит, что мир принадлежит нам. Не так ли, Сейнион? Он наш?Сейнион пожал плечами.— Я не знаю. Ты представить себе не можешь, как много я не знаю. Но ты спросил, как я нахожу покой, и я тебе скажу. Это непрочный покой, но вот как я это делаю.Он посмотрел в глаза спутника. Он не стал отрицать то, о чем догадался Элдред. И не собирался отрицать. Не перед Эддредом.Теперь глаза короля смотрели ясно, румянец почти исчез.— Ревущий зверь умирает, а не дети?— Родиас стал преемником Тракезии, а Сарантий — Родиаса по воле Джада. Мы здесь находимся на краю света, но мы дети бога, а не просто… крови.Снова наступило молчание, несколько иное. Затем король сказал:— Я не ожидал, что смогу говорить об этом.Священник кивнул.— Могу в это поверить.— Сейнион, Сейнион, мне необходимо, чтобы ты остался со мной. Ты ведь это понимаешь? И теперь ты мне еще нужнее.Его собеседник попытался улыбнуться, но не смог.— Мы поговорим об этом. Но прежде мы должны помолиться, со всей доступной нам верой, чтобы ладьи эрлингов плыли домой. Или, если нет, чтобы твой сын и его спутники прошли лес и успели вовремя.— Это я могу, — ответил король. * * * Рианнон часто удивлялась, почему все продолжают смотреть на нее таким взглядом, и беспокойство в их глазах читалось так же отчетливо, как крупные заглавные буквы манускрипта.Не то чтобы она проводила свои дни в печали и рыданиях, отказываясь подниматься с постели (ее мать этого не допустила бы в любом случае), или бесцельно слонялась по дому и двору. Она трудилась так же прилежно, как и остальные, все лето. Помогала восстанавливать Бринфелл после пожара и разрушений, ухаживала за ранеными в первые недели, ездила вместе с матерью к тем, кто пережил смерть и потерю близких, и делала то, что необходимо было там сделать. Она придумывала занятия для себя, Хельды и Эйрин, ела за столом вместе со всеми, улыбалась, когда арфист Амунд пел песню или когда кто-нибудь говорил нечто остроумное или лукавое. И все же ловила на себе эти вопрошающие, брошенные украдкой взгляды.В отличие от нее, Рании разрешили уехать. Самая младшая из ее служанок (с самым нежным голосом) была так напугана набегом эрлингов, что Энид и Рианнон решили отпустить ее. Слишком много картин пожара и крови видела Рания в этом доме.Она оставила хозяев в начале лета, рыдая, явно стыдясь, несмотря на их заверения, вместе с группой мужчин, которые должны были провести лето возле их замка, ближе к Стене. Тамошние земли нуждались в защите в летнее время; между людьми Редена и сингаэлями гор и долин к северу от лесов не было мира. Скот и коней воровали с обеих сторон, иногда одних и тех же по несколько раз, и как давно это началось, никто не мог вспомнить. Вот почему Реден построил Стену, почему Брин и другие имели здесь замки, а не фермы. Однако ее родители не уехали, занимались Бринфеллом и его обитателями.Итак, Рания уехала, и все, кажется, понимали, почему она была так огорчена, и считали это естественным. Но Рианнон осталась и делала все, что нужно, несмотря на ночные воспоминания о молоте эрлинга, разбившем ее окно, или о клинке у своего горла в ее собственных комнатах, который держал орущий, окровавленный мужчина, клявшийся убить ее.Она обходила по утрам хижины работников, относила еду мужчинам, отстраивающим поместье заново, улыбалась и подбадривала их, раздавая сыр и эль. Посещала церковь два раза в день, пела в положенных местах службы своим чистым голосом. Она ни от чего не уклонялась, ни от чего не отказывалась.Она просто не спала по ночам. И, несомненно, это ее личное дело, которое она не обязана ни с кем обсуждать, а не повод для всех этих задумчивых взглядов Хельды и матери.Кроме того, в последние несколько дней, когда строительство близилось к концу и начались приготовления к жатве, ее отец, кажется, тоже начал страдать от бессонницы.Когда Рианнон тихо вставала — как делала все лето, — перешагивала через спящих женщин и выходила во двор, закутавшись в одеяло или в шаль, чтобы бродить вдоль забора и размышлять о сущности человеческой жизни (и разве в этом есть что-то плохое?), она уже три ночи видела там отца, который выходил раньше ее.Первые два раза она его избегала, поворачивала в другую сторону, потому что — разве ему нельзя тоже побыть наедине со своими мыслями? На третью ночь, сегодня, она поплотнее закутала зеленой шалью плечи и прошла через двор к тому месту, где он стоял, глядя на склон холма к югу от них, освещенный звездами. Убывающая голубая луна стояла на западе, почти у горизонта. Было уже очень поздно.— Сегодня ветерок, — сказала она, подходя и останавливаясь рядом с ним у ворот.Отец что-то проворчал, оглянулся на нее. Он был одет только в длинную ночную сорочку, босой, как и она. Он смотрел в темноту. Соловей пел среди деревьев за загоном для скота. Он не улетал от них все лето.— Твоя мать волнуется насчет тебя, — наконец произнес Брин, поднося палец к усам. Она знала, что ему трудно вести такие беседы.Рианнон нахмурилась:— Я это вижу. И меня это начинает злить.— Не надо. Ты знаешь, что она обычно оставляет тебя в покое. — Он бросил на дочь быстрый взгляд, потом отвел глаза в сторону. — Нехорошо, когда молодая девушка не может спать.Она обхватила себя обеими руками за локти.— Почему только молодая девушка? Почему я? А как насчет тебя?— Только последние несколько ночей, девочка. Это другое.— Почему? Потому что я должна весь день распевать песни?Берн рассмеялся.— Все пришли бы в ужас, если бы ты это делала.Она не улыбнулась. Улыбки, приходилось ей пригнать, получались теперь вымученными, а так как было темно, она не считала нужным себя принуждать.— Так почему ты не спишь? — спросила она.— Это другое, — повторил он.Возможно, он выходит на свидание с одной из девушек, но Рианнон в это не верила. Во-первых, он явно знал, что она ходит по двору ночью, кажется, все это знали. Ей не нравилось, что за ней следят.— Слишком простой ответ, — сказала она.На этот раз молчание длилось долго, и ей стало не по себе. Она посмотрела на отца: массивная фигура, теперь больше жира, чем мускулов, волосы серебрятся сединой — те, что остались. С этого склона над ними была выпущена стрела, которая должна была убить его в ту ночь. Интересно, не поэтому ли он все время смотрит вверх, на кусты и деревья на этом холме.— Ты что-нибудь видишь? — внезапно спросил он. Она заморгала.— Что ты имеешь в виду?— Там, наверху. Видишь что-нибудь?Рианнон вгляделась. Полночная темнота.— Деревья. Что? Ты думаешь, кто-то шпионит за… — Ей не удалось скрыть страх в голосе.Ее отец быстро перебил:— Нет-нет. Не это. Ничего такого.— Тогда что?Он снова молчал. Рианнон пристально посмотрела наверх. Ничего не увидела. Очертания стволов и веток, кусты, над ними звезды.— Там огонек, — сказал Брин. И вздохнул. — Я вижу этот проклятый Джадом огонек уже три ночи. — Он вытянул в ту сторону руку. Она почти не дрожала.Теперь Рианнон охватил страх другого рода, так как она совсем ничего не видела. Соловей продолжал петь. Она покачала головой.— Что… какой огонек?— Он меняется. Сейчас он там. — Он указывал туда рукой. — Голубой.Рианнон сглотнула.— И ты думаешь…— Я ничего не думаю, — быстро ответил он. — Я просто его вижу. Третью ночь.— Ты говорил об этом…— Кому? Твоей матери? Священнику? — Он сердился. Она понимала, что не на нее.Рианнон уставилась в пустоту и темноту. Прочистила горло.— Ты знаешь, что говорят люди? Об этом… о нашей роще там, наверху.— Я знаю, что они говорят, — ответил отец. Только это. Никаких ругательств. Именно это ее испугало. Рианнон смотрела на склон холма, и там ничего не было. Для нее.Она увидела, как большие, умелые руки отца стиснули верхнюю жердь ограды и повернули, словно хотели выломать и сделать из нее оружие. Против чего? Он повернул голову в другую сторону и сплюнул в темноту. Потом откинул щеколду на калитке.— Не могу больше терпеть, — сказал он. — Каждую ночь. Останься и наблюдай за мной. Можешь молиться, если хочешь. Если я не спущусь обратно, скажи Шону и матери.— Что им сказать?Отец посмотрел на нее, пожал плечами привычным жестом.— То, что сочтешь нужным.Что ей делать? Запретить ему? Он распахнул калитку, вышел, закрыл ее за собой. Рианнон смотрела, как отец начал подниматься на холм. Она потеряла его из виду на полпути вверх по склону. Он в ночной сорочке, думала она. Без оружия. Без железа. Она знала, что это должно иметь значение… если это то, о чем они так старательно избегали говорить.Она вдруг подумала о том, хоть эта мысль не была неожиданной, так как с ней это происходило каждую ночь, где сейчас Алун аб Оуин и продолжает ли он ее ненавидеть.Она долго стояла у калитки, глядя вверх, и действительно молилась, как молятся Неспящие в темноте, просила сохранить жизнь отцу и всем, кто спал в доме, и о душах всех ушедших от них.Она все еще стояла там, когда Брин снова спустился вниз.Что-то изменилось. Рианнон это увидела даже в темноте. Ей стало страшно раньше, чем он заговорил.— Пойдем, девочка, — произнес ее отец, снова входя в ворота и шагая мимо нее к дому.— Что? — крикнула она и пошла следом. — Что это такое?— Нам предстоит много дел, — сказал Брин ап Хиул, который когда-то убил Сигура Вольгансона. — Мы потеряли три дня из-за того, что я поднялся на холм только сегодня. Возможно, они вернутся.Она так и не спросила, кто — они? Или откуда он узнал. Но при этих словах она почувствовала, как ее тело сводит судорога, сотрясают спазмы один за другим. Она остановилась, обхватив себя обеими руками за талию, согнулась пополам, и ее стошнило всем, что было у нее в желудке. Дрожа, она вытерла рот и заставила себя выпрямиться. Потом вошла в дом вслед за отцом. Его голос разносился по дому, подобно реву зверя, вышедшего из леса, он трубил тревогу, поднимал всех спящих. Всех, но их было недостаточно. Слишком многие из его людей находились на севере и на востоке. На расстоянии нескольких дней пути. Входя в дом, Рианнон думала об этом. Потом пришла еще одна мысль: быстрая, слава богу, так как ей понадобилась всего доля секунды, чтобы осознать ее.— Рианнон! — позвал отец, оборачиваясь к ней. — Прикажи конюхам оседлать ваших коней. Вы с матерью…— Должны поехать и предупредить работников. Я знаю. Затем начнем готовиться лечить раненых. Что еще?Она смотрела на него так спокойно, как только могла, что было непросто. Ее только что стошнило, сердце колотилось, кожу холодил пот.— Нет, — возразил он. — Не так. Вы с матерью…— Поедем предупредить людей, потом начнем готовиться здесь. Как сказала Рианнон.Брин обернулся и встретил спокойный взгляд жены. За ее спиной стоял человек с факелом.Энид надела голубой ночной халат. Распущенные волосы доходили почти до талии. Никто никогда не видел ее такой. Рианнон при виде того, как смотрели друг на друга родители, смутила интимность этого их взгляда. Коридор был полон людей и света. Она почувствовала, что краснеет, словно ее поймали за чтением или подслушиванием слов, предназначенных для другого человека. Даже в такой момент она задала себе вопрос, доведется ли ей когда-нибудь обменяться таким взглядом с кем-нибудь раньше, чем она умрет.— Энид, — услышала она слова отца. — Эрлинги идут за женщинами. Вы делаете нас… более слабыми.— Не в этот раз. Они идут за тобой, муж. За Губителем эрлингов. За убийцей Вольгана. Мы, все остальные, — обычная добыча. Если кто-нибудь должен уехать, то уедем мы все. Включая тебя.Брин выпрямился.— Оставить Бринфелл эрлингам? В моем возрасте? Ты серьезно?— Нет, — ответила жена. — Несерьезно. Вот почему мы остаемся. Сколько их придет? Сколько у нас осталось времени?Долгое мгновение казалось, что он собирается настоять на своем, но потом он ответил:— Больше, чем в прошлый раз, я думаю. Скажем, восемьдесят человек. Насчет времени я не уверен. Они снова придут со стороны Льюэрта, через холмы.— Нам нужно больше людей.— Знаю. Замок недалеко. Я пошлю туда, но они не поспеют вовремя.— Сколько у нас тут людей? Сорок?— Немного меньше, если ты имеешь в виду умеющих владеть оружием.Лоб матери прорезали две морщинки. Рианнон их знала, они появлялись, когда мать думала. Энид сказала:— Мы соберем столько работников фермы, сколько сможем, мы с Рианнон. И приведем женщин и детей сюда, в укрытие. Мы не можем оставить их там, за оградой.— Женщин не надо. Отправь их на север в Гвинерт вместе с детьми. Так будет надежнее. Как ты сказала, им нужен Бринфелл. И я.— И меч, — тихо прибавила жена. Рианнон заморгала. Она об этом не подумала.— Похоже на то, — согласился отец, кивая головой. — Я пошлю всадников в Придлен и Гвинерт. В каждом из них должна находиться дюжина мужчин на уборке урожая.— Они придут?— Против эрлингов? Придут. Не знаю только, успеют ли.— А мы будем защищать дом?Он покачал головой.— У нас слишком мало людей. Это слишком сложно. Нет. Они не ожидают, что мы предупреждены. Если будем действовать достаточно быстро, сможем выступить и встретить их дальше к западу, в том месте, которое сами выберем. В местности, которая удобнее для боя, чем эта.— А если ты ошибаешься?Брин улыбнулся в первый раз за эту ночь.— Я не ошибаюсь.Рианнон, слушая, осознала, что ее мать тоже не спросила, откуда Брин узнал то, что он знает. Она и не спросит, разве что ночью, когда они останутся наедине. Некоторые вещи не предназначены для Света. Джад правит небесами, и землей, и всеми морями, но сингаэли живут на краю мира, где заходит солнце. Им всегда необходимы были знания, которые уходят в глубину, о которых нельзя говорить.Они о них не говорили.Мать смотрела на нее. Снова хмурилась при этом с тем самым выражением, с которым все смотрели на нее с конца весны.— Поехали, — сказала Рианнон, не обращая на это внимания.— Энид, — позвал отец, когда обе женщины повернулись, чтобы уйти. Они обе оглянулись на него. Его лицо было мрачным. — Приведите всех парней старше двенадцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Раздастся в дебрях леса зверя рев,Тогда земли заплачут детиКогда выходит в поле этот зверь,Должны погибнуть дети крови
Сейнион вздрогнул под ярким солнцем. И сделал знак солнечного диска.— Я думаю, — продолжал Элдред, — и прошу меня простить, если я вторгаюсь в запретную область, что ты не порицаешь меня именно потому, что тоже кое-что знаешь об этих вещах. Если я прав насчет этого, скажи, пожалуйста, как ты… справляешься с этим? Как находишь покой?Он все еще находился под впечатлением древних стихов. “Тогда земли заплачут дети”. Сейнион медленно произнес, подбирая слова:— Я думаю, то, о чем говорит нам доктрина, становится правдой. Проповедуя ее, мы помогаем ей стать сущностью мира Джада. Если и существуют духи, божества, полумир рядом с нашим миром, то им… приходит конец. То, что мы проповедуем, станет правдой отчасти потому, что мы это проповедуем.— Вера помогает этому сбыться? — в голосе Элдреда прозвучало лукавство.— Да, — спокойно подтвердил Сейнион. И посмотрел на короля. — Вместе с силой, которая заключена в боге, как нам известно. Мы — его дети, расселяемся по земле, заставляем отступать леса, чтобы строить свои города и дома, наши корабли и водяные мельницы. Ты знаешь, что сказано в “Книге сынов Джада”.— Она новая. Не каноническая. Ему удалось улыбнуться.— Она немного младше, чем песнь о рогатом боге и деве. — Он увидел, как дрогнули губы Элдреда. — В Эсперанье, где она написана, по ней читают литургию, и то же начали делать в Батиаре и в Фериересе. Священники, несущие слово Джада в Карш и Москав, получили распоряжение патриарха цитировать эту книгу, носить ее с собой — это мощный инструмент обращения язычников к свету.— Потому что она учит, что мир принадлежит нам. Не так ли, Сейнион? Он наш?Сейнион пожал плечами.— Я не знаю. Ты представить себе не можешь, как много я не знаю. Но ты спросил, как я нахожу покой, и я тебе скажу. Это непрочный покой, но вот как я это делаю.Он посмотрел в глаза спутника. Он не стал отрицать то, о чем догадался Элдред. И не собирался отрицать. Не перед Эддредом.Теперь глаза короля смотрели ясно, румянец почти исчез.— Ревущий зверь умирает, а не дети?— Родиас стал преемником Тракезии, а Сарантий — Родиаса по воле Джада. Мы здесь находимся на краю света, но мы дети бога, а не просто… крови.Снова наступило молчание, несколько иное. Затем король сказал:— Я не ожидал, что смогу говорить об этом.Священник кивнул.— Могу в это поверить.— Сейнион, Сейнион, мне необходимо, чтобы ты остался со мной. Ты ведь это понимаешь? И теперь ты мне еще нужнее.Его собеседник попытался улыбнуться, но не смог.— Мы поговорим об этом. Но прежде мы должны помолиться, со всей доступной нам верой, чтобы ладьи эрлингов плыли домой. Или, если нет, чтобы твой сын и его спутники прошли лес и успели вовремя.— Это я могу, — ответил король. * * * Рианнон часто удивлялась, почему все продолжают смотреть на нее таким взглядом, и беспокойство в их глазах читалось так же отчетливо, как крупные заглавные буквы манускрипта.Не то чтобы она проводила свои дни в печали и рыданиях, отказываясь подниматься с постели (ее мать этого не допустила бы в любом случае), или бесцельно слонялась по дому и двору. Она трудилась так же прилежно, как и остальные, все лето. Помогала восстанавливать Бринфелл после пожара и разрушений, ухаживала за ранеными в первые недели, ездила вместе с матерью к тем, кто пережил смерть и потерю близких, и делала то, что необходимо было там сделать. Она придумывала занятия для себя, Хельды и Эйрин, ела за столом вместе со всеми, улыбалась, когда арфист Амунд пел песню или когда кто-нибудь говорил нечто остроумное или лукавое. И все же ловила на себе эти вопрошающие, брошенные украдкой взгляды.В отличие от нее, Рании разрешили уехать. Самая младшая из ее служанок (с самым нежным голосом) была так напугана набегом эрлингов, что Энид и Рианнон решили отпустить ее. Слишком много картин пожара и крови видела Рания в этом доме.Она оставила хозяев в начале лета, рыдая, явно стыдясь, несмотря на их заверения, вместе с группой мужчин, которые должны были провести лето возле их замка, ближе к Стене. Тамошние земли нуждались в защите в летнее время; между людьми Редена и сингаэлями гор и долин к северу от лесов не было мира. Скот и коней воровали с обеих сторон, иногда одних и тех же по несколько раз, и как давно это началось, никто не мог вспомнить. Вот почему Реден построил Стену, почему Брин и другие имели здесь замки, а не фермы. Однако ее родители не уехали, занимались Бринфеллом и его обитателями.Итак, Рания уехала, и все, кажется, понимали, почему она была так огорчена, и считали это естественным. Но Рианнон осталась и делала все, что нужно, несмотря на ночные воспоминания о молоте эрлинга, разбившем ее окно, или о клинке у своего горла в ее собственных комнатах, который держал орущий, окровавленный мужчина, клявшийся убить ее.Она обходила по утрам хижины работников, относила еду мужчинам, отстраивающим поместье заново, улыбалась и подбадривала их, раздавая сыр и эль. Посещала церковь два раза в день, пела в положенных местах службы своим чистым голосом. Она ни от чего не уклонялась, ни от чего не отказывалась.Она просто не спала по ночам. И, несомненно, это ее личное дело, которое она не обязана ни с кем обсуждать, а не повод для всех этих задумчивых взглядов Хельды и матери.Кроме того, в последние несколько дней, когда строительство близилось к концу и начались приготовления к жатве, ее отец, кажется, тоже начал страдать от бессонницы.Когда Рианнон тихо вставала — как делала все лето, — перешагивала через спящих женщин и выходила во двор, закутавшись в одеяло или в шаль, чтобы бродить вдоль забора и размышлять о сущности человеческой жизни (и разве в этом есть что-то плохое?), она уже три ночи видела там отца, который выходил раньше ее.Первые два раза она его избегала, поворачивала в другую сторону, потому что — разве ему нельзя тоже побыть наедине со своими мыслями? На третью ночь, сегодня, она поплотнее закутала зеленой шалью плечи и прошла через двор к тому месту, где он стоял, глядя на склон холма к югу от них, освещенный звездами. Убывающая голубая луна стояла на западе, почти у горизонта. Было уже очень поздно.— Сегодня ветерок, — сказала она, подходя и останавливаясь рядом с ним у ворот.Отец что-то проворчал, оглянулся на нее. Он был одет только в длинную ночную сорочку, босой, как и она. Он смотрел в темноту. Соловей пел среди деревьев за загоном для скота. Он не улетал от них все лето.— Твоя мать волнуется насчет тебя, — наконец произнес Брин, поднося палец к усам. Она знала, что ему трудно вести такие беседы.Рианнон нахмурилась:— Я это вижу. И меня это начинает злить.— Не надо. Ты знаешь, что она обычно оставляет тебя в покое. — Он бросил на дочь быстрый взгляд, потом отвел глаза в сторону. — Нехорошо, когда молодая девушка не может спать.Она обхватила себя обеими руками за локти.— Почему только молодая девушка? Почему я? А как насчет тебя?— Только последние несколько ночей, девочка. Это другое.— Почему? Потому что я должна весь день распевать песни?Берн рассмеялся.— Все пришли бы в ужас, если бы ты это делала.Она не улыбнулась. Улыбки, приходилось ей пригнать, получались теперь вымученными, а так как было темно, она не считала нужным себя принуждать.— Так почему ты не спишь? — спросила она.— Это другое, — повторил он.Возможно, он выходит на свидание с одной из девушек, но Рианнон в это не верила. Во-первых, он явно знал, что она ходит по двору ночью, кажется, все это знали. Ей не нравилось, что за ней следят.— Слишком простой ответ, — сказала она.На этот раз молчание длилось долго, и ей стало не по себе. Она посмотрела на отца: массивная фигура, теперь больше жира, чем мускулов, волосы серебрятся сединой — те, что остались. С этого склона над ними была выпущена стрела, которая должна была убить его в ту ночь. Интересно, не поэтому ли он все время смотрит вверх, на кусты и деревья на этом холме.— Ты что-нибудь видишь? — внезапно спросил он. Она заморгала.— Что ты имеешь в виду?— Там, наверху. Видишь что-нибудь?Рианнон вгляделась. Полночная темнота.— Деревья. Что? Ты думаешь, кто-то шпионит за… — Ей не удалось скрыть страх в голосе.Ее отец быстро перебил:— Нет-нет. Не это. Ничего такого.— Тогда что?Он снова молчал. Рианнон пристально посмотрела наверх. Ничего не увидела. Очертания стволов и веток, кусты, над ними звезды.— Там огонек, — сказал Брин. И вздохнул. — Я вижу этот проклятый Джадом огонек уже три ночи. — Он вытянул в ту сторону руку. Она почти не дрожала.Теперь Рианнон охватил страх другого рода, так как она совсем ничего не видела. Соловей продолжал петь. Она покачала головой.— Что… какой огонек?— Он меняется. Сейчас он там. — Он указывал туда рукой. — Голубой.Рианнон сглотнула.— И ты думаешь…— Я ничего не думаю, — быстро ответил он. — Я просто его вижу. Третью ночь.— Ты говорил об этом…— Кому? Твоей матери? Священнику? — Он сердился. Она понимала, что не на нее.Рианнон уставилась в пустоту и темноту. Прочистила горло.— Ты знаешь, что говорят люди? Об этом… о нашей роще там, наверху.— Я знаю, что они говорят, — ответил отец. Только это. Никаких ругательств. Именно это ее испугало. Рианнон смотрела на склон холма, и там ничего не было. Для нее.Она увидела, как большие, умелые руки отца стиснули верхнюю жердь ограды и повернули, словно хотели выломать и сделать из нее оружие. Против чего? Он повернул голову в другую сторону и сплюнул в темноту. Потом откинул щеколду на калитке.— Не могу больше терпеть, — сказал он. — Каждую ночь. Останься и наблюдай за мной. Можешь молиться, если хочешь. Если я не спущусь обратно, скажи Шону и матери.— Что им сказать?Отец посмотрел на нее, пожал плечами привычным жестом.— То, что сочтешь нужным.Что ей делать? Запретить ему? Он распахнул калитку, вышел, закрыл ее за собой. Рианнон смотрела, как отец начал подниматься на холм. Она потеряла его из виду на полпути вверх по склону. Он в ночной сорочке, думала она. Без оружия. Без железа. Она знала, что это должно иметь значение… если это то, о чем они так старательно избегали говорить.Она вдруг подумала о том, хоть эта мысль не была неожиданной, так как с ней это происходило каждую ночь, где сейчас Алун аб Оуин и продолжает ли он ее ненавидеть.Она долго стояла у калитки, глядя вверх, и действительно молилась, как молятся Неспящие в темноте, просила сохранить жизнь отцу и всем, кто спал в доме, и о душах всех ушедших от них.Она все еще стояла там, когда Брин снова спустился вниз.Что-то изменилось. Рианнон это увидела даже в темноте. Ей стало страшно раньше, чем он заговорил.— Пойдем, девочка, — произнес ее отец, снова входя в ворота и шагая мимо нее к дому.— Что? — крикнула она и пошла следом. — Что это такое?— Нам предстоит много дел, — сказал Брин ап Хиул, который когда-то убил Сигура Вольгансона. — Мы потеряли три дня из-за того, что я поднялся на холм только сегодня. Возможно, они вернутся.Она так и не спросила, кто — они? Или откуда он узнал. Но при этих словах она почувствовала, как ее тело сводит судорога, сотрясают спазмы один за другим. Она остановилась, обхватив себя обеими руками за талию, согнулась пополам, и ее стошнило всем, что было у нее в желудке. Дрожа, она вытерла рот и заставила себя выпрямиться. Потом вошла в дом вслед за отцом. Его голос разносился по дому, подобно реву зверя, вышедшего из леса, он трубил тревогу, поднимал всех спящих. Всех, но их было недостаточно. Слишком многие из его людей находились на севере и на востоке. На расстоянии нескольких дней пути. Входя в дом, Рианнон думала об этом. Потом пришла еще одна мысль: быстрая, слава богу, так как ей понадобилась всего доля секунды, чтобы осознать ее.— Рианнон! — позвал отец, оборачиваясь к ней. — Прикажи конюхам оседлать ваших коней. Вы с матерью…— Должны поехать и предупредить работников. Я знаю. Затем начнем готовиться лечить раненых. Что еще?Она смотрела на него так спокойно, как только могла, что было непросто. Ее только что стошнило, сердце колотилось, кожу холодил пот.— Нет, — возразил он. — Не так. Вы с матерью…— Поедем предупредить людей, потом начнем готовиться здесь. Как сказала Рианнон.Брин обернулся и встретил спокойный взгляд жены. За ее спиной стоял человек с факелом.Энид надела голубой ночной халат. Распущенные волосы доходили почти до талии. Никто никогда не видел ее такой. Рианнон при виде того, как смотрели друг на друга родители, смутила интимность этого их взгляда. Коридор был полон людей и света. Она почувствовала, что краснеет, словно ее поймали за чтением или подслушиванием слов, предназначенных для другого человека. Даже в такой момент она задала себе вопрос, доведется ли ей когда-нибудь обменяться таким взглядом с кем-нибудь раньше, чем она умрет.— Энид, — услышала она слова отца. — Эрлинги идут за женщинами. Вы делаете нас… более слабыми.— Не в этот раз. Они идут за тобой, муж. За Губителем эрлингов. За убийцей Вольгана. Мы, все остальные, — обычная добыча. Если кто-нибудь должен уехать, то уедем мы все. Включая тебя.Брин выпрямился.— Оставить Бринфелл эрлингам? В моем возрасте? Ты серьезно?— Нет, — ответила жена. — Несерьезно. Вот почему мы остаемся. Сколько их придет? Сколько у нас осталось времени?Долгое мгновение казалось, что он собирается настоять на своем, но потом он ответил:— Больше, чем в прошлый раз, я думаю. Скажем, восемьдесят человек. Насчет времени я не уверен. Они снова придут со стороны Льюэрта, через холмы.— Нам нужно больше людей.— Знаю. Замок недалеко. Я пошлю туда, но они не поспеют вовремя.— Сколько у нас тут людей? Сорок?— Немного меньше, если ты имеешь в виду умеющих владеть оружием.Лоб матери прорезали две морщинки. Рианнон их знала, они появлялись, когда мать думала. Энид сказала:— Мы соберем столько работников фермы, сколько сможем, мы с Рианнон. И приведем женщин и детей сюда, в укрытие. Мы не можем оставить их там, за оградой.— Женщин не надо. Отправь их на север в Гвинерт вместе с детьми. Так будет надежнее. Как ты сказала, им нужен Бринфелл. И я.— И меч, — тихо прибавила жена. Рианнон заморгала. Она об этом не подумала.— Похоже на то, — согласился отец, кивая головой. — Я пошлю всадников в Придлен и Гвинерт. В каждом из них должна находиться дюжина мужчин на уборке урожая.— Они придут?— Против эрлингов? Придут. Не знаю только, успеют ли.— А мы будем защищать дом?Он покачал головой.— У нас слишком мало людей. Это слишком сложно. Нет. Они не ожидают, что мы предупреждены. Если будем действовать достаточно быстро, сможем выступить и встретить их дальше к западу, в том месте, которое сами выберем. В местности, которая удобнее для боя, чем эта.— А если ты ошибаешься?Брин улыбнулся в первый раз за эту ночь.— Я не ошибаюсь.Рианнон, слушая, осознала, что ее мать тоже не спросила, откуда Брин узнал то, что он знает. Она и не спросит, разве что ночью, когда они останутся наедине. Некоторые вещи не предназначены для Света. Джад правит небесами, и землей, и всеми морями, но сингаэли живут на краю мира, где заходит солнце. Им всегда необходимы были знания, которые уходят в глубину, о которых нельзя говорить.Они о них не говорили.Мать смотрела на нее. Снова хмурилась при этом с тем самым выражением, с которым все смотрели на нее с конца весны.— Поехали, — сказала Рианнон, не обращая на это внимания.— Энид, — позвал отец, когда обе женщины повернулись, чтобы уйти. Они обе оглянулись на него. Его лицо было мрачным. — Приведите всех парней старше двенадцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54