– Я знаю, где мы. Яркие звезды позади нас – это двойная звезда Альфа Центавра. Самые близкие из ярких звезд к нашему солнцу, до них четыре световых года…
– Четыре и три десятых, как мне сообщили.
– Следовательно, это планета системы Проксимы Центавра, самой близкой к нашему Солнцу звезды. Кто-то сумел разместить фокус червокамеры вблизи от Проксимы Центавра. На расстоянии в четыре световых года. Невероятно.
– Молодчага. Понял все-таки. Я же тебе говорил: ты отстал от жизни. Вот это – краеугольный камень метода червокамеры. Эта способность. Конечно, созвездия не слишком изменены на вид. Четыре световых года – слишком малая разница в межзвездном масштабе. Но вот яркая лишняя звездочка в созвездии Кассиопеи – это наше Солнце.
Давид уставился на Солнце. Это была всего лишь бледно-желтая светящаяся точка, яркая, но не слишком. Но ее свет стал источником всего живого на Земле.
И вот теперь и Солнце, и Земля, и все планеты, и все места, где только когда-либо бывал человек, – все это должно было исчезнуть из-за какой-то песчинки.
– Она красивая, – объявила Мэри.
Бобби не отозвался.
– А это вправду окошко в прошлое.
– Ничего такого уж волшебного, – заметил Бобби. – Всякий раз, когда ты смотришь кино, ты заглядываешь в прошлое.
– Перестань, – прошептала Мэри. – В кино видишь только то, что тебе захотел показать какой-нибудь там оператор или монтажер. И большей частью даже в новостях те люди, на которых ты смотришь, знают, что на них направлена камера. А тут… можно смотреть на кого угодно, когда угодно, где угодно, снимать это на камеру или нет… А ты уже эту сцену видел раньше, да?
– Пришлось.
– Почему?
– Потому что считается, что именно в это время она совершила преступление.
– Сперла секреты виртуалки у IBM? Что-то мне не кажется, что она похожа на преступницу.
Бобби раздраженно выпалил:
– А что же, она должна черную маску была напялить? Извини.
– Ладно, чего там. Понимаю, это трудно. Но зачем ей было это делать? Я знаю: она работала на Хайрема, но не очень-то его любила… Ой. Она любила тебя.
Бобби отвел взгляд.
– Согласно заключению ФБР, она хотела как-то выслужиться перед Хайремом. Тогда он мог бы более благосклонно смотреть на ее отношения со мной. Таковы были ее мотивы – так говорят. Ну вот. И в какой-то момент она вроде бы собиралась сообщить Хайрему о содеянном.
– А ты в это не веришь?
– Мэри, ты не знаешь Кейт. Это просто не в ее стиле. – Он улыбнулся. – Поверь мне, если я ей нужен, то она попросту возьмет меня, как бы к этому ни относился Хайрем. Но против нее есть улики. Инженеры переворошили все оборудование, которым она пользовалась. Они восстановили стертые файлы, согласно которым получается, что информация о пробных прогонах в IBM содержалась в памяти ее компьютера.
Мэри указала на софт-скрин.
– Но мы можем заглянуть в прошлое. Кому какое дело до каких-то там следов в компьютере? Кто-нибудь видел, как она открывает большой и толстый файл с логотипом IBM?
– Нет. Но это еще ничего не доказывает. По крайней мере, не доказывает следствию. Кейт знала о червокамере. Возможно, она даже догадывалась о том, что когда-нибудь у червокамеры откроется способность заглядывать в прошлое и впоследствии за ее действиями смогут проследить. Поэтому она заметала следы.
Мэри фыркнула.
– Ну, знаешь, для такого надо обладать просто дьявольской хитростью.
– Ты с Кейт не знакома, – сухо заметил Бобби.
– И все равно все это только косвенные улики. «Косвенные» – правильное слово?
– Правильное. Если бы не червокамера, ее бы уже давным-давно отпустили. Но пока дело даже не передано в суд. Верховный суд работает над новой главой уголовного кодекса, касающейся приемлемости к рассмотрению улик, полученных с помощью червокамеры. А до тех пор множество дел – в том числе и дело Кейт – отложены.
Он сердито ткнул в софт-скрин и отключил его.
– Тебя это тревожит? – спросила Мэри. – То, как они пользуются червокамерами?
– «Они»?
– Крупные корпорации, подглядывающие друг за дружкой. ФБР – за всеми нами. Я считаю, что Кейт невиновна. Но кто-то тут точно шпионил за IBM – с помощью червокамеры. – И с подростковой уверенностью Мэри заявила: – Либо червокамеры должны быть у всех, либо – ни у кого.
Бобби сказал:
– Может быть, ты права. Но так не будет.
– А вот то, что ты мне показывал – ну, следующее поколение, принцип сжатого вакуума…
– Придется тебе кого-то еще поискать, кто стал бы с тобой спорить об этом.
Какое-то время они сидели молча. Потом Мэри проговорила:
– Будь у меня хронообъектив, уж я бы с ним никогда не расставалась. Но только я бы ни за что не стала просматривать какую-то дребедень снова и снова. Я бы смотрела только на что-нибудь классное. А ты почему не посмотришь в прошлое подальше – в какой-нибудь момент, когда ты с ней был счастлив?
Бобби это в голову почему-то не приходило, и он поморщился.
– Ну почему нет? – настаивала Мэри.
– Потому что это ушло. Ушло в прошлое. Какой смысл оглядываться назад?
– Если настоящее – полное дерьмо, а будущее – и того хуже, кроме прошлого у тебя ничего нет.
Бобби нахмурился. Лицо Мэри, как у ее матери, было бледным, серьезным, честные карие глаза смотрели на него неотрывно.
– Ты тоскуешь по отцу.
– Конечно тоскую, – с ноткой злости ответила Мэри. – Может, все зависит от того, с какой ты планеты. – Ее взгляд немного смягчился. – Я бы очень хотела на него посмотреть. Хотя бы немножко.
«Не надо было мне ее сюда приводить», – подумал Бобби.
– Может быть, в другой раз, – осторожно проговорил он. – Пойдем. Погода хорошая. Пошли к заливу. Ты под парусом хоть раз ходила?
Несколько долгих минут ему пришлось уговаривать Мэри уйти.
А потом ему позвонил Давид, и Бобби узнал о том, что несколько ссылок и рукописных листков с заметками по «червоточинам», полученным с помощью сжатого вакуума, пропали с рабочего стола его старшего брата.
– На самом деле это работа студии Диснея, – как ни в чем не бывало сообщил Хайрем, стоя под лучами Проксимы Центавра. – В сотрудничестве с «Боингом» они установили гигантскую установку для червокамеры на мысе Канаверал. Когда-то там собирали ракеты и отправляли их на Луну. А теперь отправляют камеры к звездам. Неплохо, а? Конечно, большей частью они сдают свою виртуальную установку в аренду ученым; а руководство «Боинга» разрешает сотрудникам тут поиграть во время обеденного перерыва. Люди уже таращатся на каждую треклятую планету и Луну в Солнечной системе, не выходя из своих тепленьких лабораторий с кондиционерами. А компания Диснея набирает обороты. Луна и Марс очень скоро превратятся в тематические парки для виртуальных путешественников. Говорят, что наиболее популярны места приземлений «Аполлона» и «Викингов», хотя русские луноходы тоже пользуются вниманием.
«И можно не сомневаться, – подумал Давид, – что у „Нашего мира“ имеется солидная доля в этом прибыльном бизнесе».
Хайрем улыбнулся.
– Что-то ты притих, Давид.
Давид попытался оценить собственные чувства. Удивление – пожалуй, но сплетенное с недоверием. Он подобрал с земли пригоршню гальки и разжал пальцы. Падение при невысокой силе притяжения смотрелось весьма убедительно.
– Это реально. Я прочел, наверное, сотню научно-фантастических книжек и тысячу гипотетических статей об экспедициях на Проксиму. И вот теперь мы здесь. Миллион лет люди мечтали оказаться здесь и увидеть это. Может быть, из-за этого сбывшегося сна в конце концов перестанут летать в космос. Жаль. Но это не более чем мечта. Мы все-таки стоим в холодном ангаре на окраине Сиэтла. Показывая нам цель и не требуя от нас волнующего странствия, червокамера превратит нас в целую планету рассевшихся по диванам картофелин.
– А тебе не кажется, что ты немного преувеличиваешь?
– Нет, совсем не преувеличиваю. Хайрем, до появления червокамеры мы догадывались о существовании этой планеты в системы Проксимы Центавра по микроскопическим смещениям траектории звезды. Мы производили расчеты и прикидывали, какими могут быть условия на поверхности этой планеты, мы осуществляли спектроскопический анализ ее отраженного света, чтобы потом гадать, какой у нее состав, мы старались создать новые поколения телескопов, чтобы нарисовать хотя бы приблизительную карту поверхности. Мы даже мечтали построить космические корабли, которые бы долетели сюда. А теперь у нас есть червокамера, и нам больше не нужно гадать, вычислять и наблюдать. Не нужно стараться, не нужно думать.
– Разве это не хорошо?
– Нет! – взорвался Давид. – Это то же самое, что бывает, когда школьник подсматривает ответ в конце учебника. Смысл-то ведь не в самих ответах, а в том «поумнении», которого мы добиваемся и которому радуемся в поисках верного ответа. Червокамера отменит целый ряд наук – планетологию, геологию, астрономию. И еще несколько поколений ученых будут заниматься только подсчетами и классификацией, как собиратели бабочек веке эдак в восемнадцатом. Наука превратится в таксономию.
Хайрем язвительно произнес:
– Ты забываешь об истории.
– Об истории?
– Это ты обнаружил, что червокамера, способная преодолеть расстояние в четыре световых года, может так же легко заглянуть и на четыре года в прошлое. Со временем наши достижения гораздо скромнее, чем с пространством, но наверняка мы и здесь добьемся успехов. И тогда – поминай как звали. Ты только подумай. Сейчас мы способны заглянуть назад на несколько дней, недель, месяцев. Мы можем пошпионить за женами, поглазеть на самих себя, сидящих верхом на унитазе, копы могут застать мерзавцев на месте преступления. Нелегко смотреть на собственное прошлое. Но это ерунда, личная дребедень. А вот когда мы сможем возвращаться назад на годы, вот тогда можно будет говорить о раскрытии истории. И в какую же банку червей она тогда превратится! Кое-кто уже готовит для этого почву. Наверное, ты слышал о проекте «Двенадцать тысяч дней»? Иезуиты придумали, по приказу Ватикана, составить подлинную историю развития Церкви и проследить ее вплоть до самого Иисуса Христа. – Хайрем скривился. – Вряд ли большая часть всего этого будет смотреться привлекательно. Но Папа умен. Уж пусть лучше первой это сделает Церковь, чем кто-то еще. Но все равно христианство развалится, как замок из песка. А за ним последуют другие религии.
– Ты так в этом уверен?
– Черт возьми, да. – Глаза Хайрема сверкнули отраженным алым светом. – Разве Бобби не назвал «Мир Откровения» обманом, выдуманным преступником?
«На самом-то деле, – мысленно уточнил Давид, – Бобби в этом, конечно, помог, но вообще-то это был триумф Кейт Манцони».
– Хайрем, Христос – это не Биллибоб Микс.
– Ты так думаешь? И ты уверен, что способен это выяснить? И твоя Церковь это переживет?
«Может быть, и нет, – подумал Давид. – Но мы должны всей душой на это надеяться».
Хайрем правильно поступил, что вытащил его из кабинета, этой научной обезьяньей клетки, и дал увидеть все это, – так решил Давид. Он был неправ, что прятался, что погрузился в работу над червокамерой, особо не размышляя над возможными сферами ее применения. И он принял решение впредь заниматься не только теорией, но и прикладными моментами.
Хайрем взглянул на купол солнца.
– Похоже, холодает. Тут иногда снег идет. Пойдем. С этими словами он принялся расстегивать невидимые пуговицы на шлеме.
Давид вгляделся в светящуюся точку далекого солнца и представил себе, как его душа возвращается домой, как она летит с этого дальнего побережья к первородному теплу.
/15/
ПРИУКРАШИВАНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
Комната для допросов в недрах престарелого здания суда показалась Бобби на редкость угнетающей. Тусклые стены выглядели так, будто их не перекрашивали со времен потопа, да и краска-то была казенная, светло-зеленая.
И вот в этой комнатке Кейт предстояло мириться с тем, что ее личную жизнь будут бичевать, отрывая по кусочку.
Кейт и ее адвокат – неулыбчивая толстуха – сидели на прочных пластиковых стульях за обшарпанным деревянным столом, а на столе стояло несколько разных записывающих устройств. Бобби усадили на жесткую скамью у дальней стены. По просьбе Кейт он должен был стать единственным свидетелем этого странного зрелища.
Клайв Мэннинг, психолог, назначенный судом по делу Кейт, стоял у противоположной стены и перелистывал на софт-скрине изображения – тускло-серые и сильно искаженные за счет панорамной съемки. Наконец Мэннинг нашел то, что искал. Кадр, на котором Кейт была заснята с мужчиной. Они стояли посреди тесной, неприбранной гостиной, и, судя по всему, между ними происходила жаркая ссора. Похоже, они друг на друга кричали.
Мэннинг – высокий, худой, лысый, лет под пятьдесят – снял очки в тонкой металлической оправе и постучал ими по зубам. Эта его манера сама по себе раздражала Бобби, не говоря уже о том, что очки были не более чем антикварной безделушкой.
– Что такое человеческая память? – вопросил Мэннинг. Говоря, он смотрел в пространство, словно бы читал лекцию невидимой аудитории – что, собственно говоря, было, наверное, не так уж далеко от истины. – Безусловно, это не пассивный записывающий механизм вроде цифрового диска или магнитной ленты. Память больше напоминает машину-рассказчика. Сенсорная информация разбивается на осколки восприятия, а те разбиваются на еще более мелкие структуры и затем хранятся как фрагменты памяти. А ночью, когда тело отдыхает, эти фрагменты изымаются из хранения, заново подвергаются сборке и проигрываются. И каждое проигрывание загоняет их все глубже в нейронную структуру головного мозга. И всякий раз, когда воспоминание репетируется или проигрывается, оно усовершенствуется. Мы можем немножко добавить, немножко потерять, поиграть с логикой, добавить свежие фрагменты вместо потускневших, может быть – даже соединить между собой разрозненные события. В экстремальных случаях мы называем это явление приукрашиванием действительности. Мозг сотворяет и пересотворяет прошлое и в конце концов производит такую версию событий, которая может очень мало напоминать случившееся на самом деле. В первом приближении, пожалуй, можно сказать так: «Все, что я помню, – ложь».
Бобби показалось, что в голосе Мэннинга появилась нотка вожделения.
– И это вас пугает, – с интересом проговорила Кейт.
– Если бы я этого не пугался, я был бы глупцом. Мы все – сложные и имеющие массу изъянов существа, Кейт, и мы спотыкаемся в темноте. Возможно, наши разумы, маленькие недолговечные пузырьки сознания, дрейфующие по этой все более враждебной вселенной, нуждаются в раздутом ощущении собственной важности, логики вселенной для того, чтобы подстегивать в нас волю к жизни. И вот теперь червокамера безжалостно не позволяет нам закрывать глаза на истину. – Он немного помолчал и улыбнулся Кейт. – Возможно, истина нас всех сведет с ума. А может быть, наконец избавившись от иллюзий, мы все станем разумны, и тогда я потеряю работу. Как вы думаете?
Кейт, одетая в мешковатый черный комбинезон, сидела, зажав руки между коленей и опустив плечи.
– Я думаю, вам стоит продолжить вашу лекцию с иллюстрациями.
Мэннинг вздохнул и надел очки. Он прижал палец к уголку софт-скрина, и на экране начал оживать фрагмент прошлой жизни Кейт.
Кейт на экране что-то швырнула в молодого человека. Тот пригнулся; брошенный предмет ударился о стену, сплющился и потек.
– Что это было? Персик?
– Насколько мне помнится, – ответила Кейт, – это был апельсин-королек. Перезрелый.
– Неплохой выбор, – пробормотал Мэннинг. – А вот над меткостью не мешало бы поработать.
– Козел… Ты все еще встречаешься с ней, да?
– А тебе какое дело?
– Очень даже большое дело, кусок дерьма! Не знаю, почему ты думаешь, что я буду с этим мириться…
Мужчину на экране, как стало известно Бобби, звали Кингсли.
Они с Кейт были несколько лет любовниками и вместе прожили три года – до этого дня, когда Кейт наконец выгнала его.
Бобби было непросто на это смотреть. Он словно бы участвовал в подглядывании за этой молодой, совсем другой женщиной, в то время даже не знавшей о его существовании, и был свидетелем событий, о которых она ему ничего не рассказывала. Кроме того, как за большинством отрезков реальной жизни, записанных с помощью червокамеры, за записью было трудно наблюдать.
Разговор носил нелогичный, сбивчивый характер, изобиловал повторами, слова скорее выражали эмоции говорящих, нежели способствовали какому-либо развитию событий.
Более чем столетний опыт сценарного кино и телевидения никак не отражался на реальности, заснятой с помощью червокамеры. Но эта драма из реальной жизни как раз была типична для жизни – запутанная, неструктурированная, обескураживающая. Участники сцены словно бы в темноте пробирались на ощупь к пониманию того, что с ними происходит и что они при этом ощущают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Четыре и три десятых, как мне сообщили.
– Следовательно, это планета системы Проксимы Центавра, самой близкой к нашему Солнцу звезды. Кто-то сумел разместить фокус червокамеры вблизи от Проксимы Центавра. На расстоянии в четыре световых года. Невероятно.
– Молодчага. Понял все-таки. Я же тебе говорил: ты отстал от жизни. Вот это – краеугольный камень метода червокамеры. Эта способность. Конечно, созвездия не слишком изменены на вид. Четыре световых года – слишком малая разница в межзвездном масштабе. Но вот яркая лишняя звездочка в созвездии Кассиопеи – это наше Солнце.
Давид уставился на Солнце. Это была всего лишь бледно-желтая светящаяся точка, яркая, но не слишком. Но ее свет стал источником всего живого на Земле.
И вот теперь и Солнце, и Земля, и все планеты, и все места, где только когда-либо бывал человек, – все это должно было исчезнуть из-за какой-то песчинки.
– Она красивая, – объявила Мэри.
Бобби не отозвался.
– А это вправду окошко в прошлое.
– Ничего такого уж волшебного, – заметил Бобби. – Всякий раз, когда ты смотришь кино, ты заглядываешь в прошлое.
– Перестань, – прошептала Мэри. – В кино видишь только то, что тебе захотел показать какой-нибудь там оператор или монтажер. И большей частью даже в новостях те люди, на которых ты смотришь, знают, что на них направлена камера. А тут… можно смотреть на кого угодно, когда угодно, где угодно, снимать это на камеру или нет… А ты уже эту сцену видел раньше, да?
– Пришлось.
– Почему?
– Потому что считается, что именно в это время она совершила преступление.
– Сперла секреты виртуалки у IBM? Что-то мне не кажется, что она похожа на преступницу.
Бобби раздраженно выпалил:
– А что же, она должна черную маску была напялить? Извини.
– Ладно, чего там. Понимаю, это трудно. Но зачем ей было это делать? Я знаю: она работала на Хайрема, но не очень-то его любила… Ой. Она любила тебя.
Бобби отвел взгляд.
– Согласно заключению ФБР, она хотела как-то выслужиться перед Хайремом. Тогда он мог бы более благосклонно смотреть на ее отношения со мной. Таковы были ее мотивы – так говорят. Ну вот. И в какой-то момент она вроде бы собиралась сообщить Хайрему о содеянном.
– А ты в это не веришь?
– Мэри, ты не знаешь Кейт. Это просто не в ее стиле. – Он улыбнулся. – Поверь мне, если я ей нужен, то она попросту возьмет меня, как бы к этому ни относился Хайрем. Но против нее есть улики. Инженеры переворошили все оборудование, которым она пользовалась. Они восстановили стертые файлы, согласно которым получается, что информация о пробных прогонах в IBM содержалась в памяти ее компьютера.
Мэри указала на софт-скрин.
– Но мы можем заглянуть в прошлое. Кому какое дело до каких-то там следов в компьютере? Кто-нибудь видел, как она открывает большой и толстый файл с логотипом IBM?
– Нет. Но это еще ничего не доказывает. По крайней мере, не доказывает следствию. Кейт знала о червокамере. Возможно, она даже догадывалась о том, что когда-нибудь у червокамеры откроется способность заглядывать в прошлое и впоследствии за ее действиями смогут проследить. Поэтому она заметала следы.
Мэри фыркнула.
– Ну, знаешь, для такого надо обладать просто дьявольской хитростью.
– Ты с Кейт не знакома, – сухо заметил Бобби.
– И все равно все это только косвенные улики. «Косвенные» – правильное слово?
– Правильное. Если бы не червокамера, ее бы уже давным-давно отпустили. Но пока дело даже не передано в суд. Верховный суд работает над новой главой уголовного кодекса, касающейся приемлемости к рассмотрению улик, полученных с помощью червокамеры. А до тех пор множество дел – в том числе и дело Кейт – отложены.
Он сердито ткнул в софт-скрин и отключил его.
– Тебя это тревожит? – спросила Мэри. – То, как они пользуются червокамерами?
– «Они»?
– Крупные корпорации, подглядывающие друг за дружкой. ФБР – за всеми нами. Я считаю, что Кейт невиновна. Но кто-то тут точно шпионил за IBM – с помощью червокамеры. – И с подростковой уверенностью Мэри заявила: – Либо червокамеры должны быть у всех, либо – ни у кого.
Бобби сказал:
– Может быть, ты права. Но так не будет.
– А вот то, что ты мне показывал – ну, следующее поколение, принцип сжатого вакуума…
– Придется тебе кого-то еще поискать, кто стал бы с тобой спорить об этом.
Какое-то время они сидели молча. Потом Мэри проговорила:
– Будь у меня хронообъектив, уж я бы с ним никогда не расставалась. Но только я бы ни за что не стала просматривать какую-то дребедень снова и снова. Я бы смотрела только на что-нибудь классное. А ты почему не посмотришь в прошлое подальше – в какой-нибудь момент, когда ты с ней был счастлив?
Бобби это в голову почему-то не приходило, и он поморщился.
– Ну почему нет? – настаивала Мэри.
– Потому что это ушло. Ушло в прошлое. Какой смысл оглядываться назад?
– Если настоящее – полное дерьмо, а будущее – и того хуже, кроме прошлого у тебя ничего нет.
Бобби нахмурился. Лицо Мэри, как у ее матери, было бледным, серьезным, честные карие глаза смотрели на него неотрывно.
– Ты тоскуешь по отцу.
– Конечно тоскую, – с ноткой злости ответила Мэри. – Может, все зависит от того, с какой ты планеты. – Ее взгляд немного смягчился. – Я бы очень хотела на него посмотреть. Хотя бы немножко.
«Не надо было мне ее сюда приводить», – подумал Бобби.
– Может быть, в другой раз, – осторожно проговорил он. – Пойдем. Погода хорошая. Пошли к заливу. Ты под парусом хоть раз ходила?
Несколько долгих минут ему пришлось уговаривать Мэри уйти.
А потом ему позвонил Давид, и Бобби узнал о том, что несколько ссылок и рукописных листков с заметками по «червоточинам», полученным с помощью сжатого вакуума, пропали с рабочего стола его старшего брата.
– На самом деле это работа студии Диснея, – как ни в чем не бывало сообщил Хайрем, стоя под лучами Проксимы Центавра. – В сотрудничестве с «Боингом» они установили гигантскую установку для червокамеры на мысе Канаверал. Когда-то там собирали ракеты и отправляли их на Луну. А теперь отправляют камеры к звездам. Неплохо, а? Конечно, большей частью они сдают свою виртуальную установку в аренду ученым; а руководство «Боинга» разрешает сотрудникам тут поиграть во время обеденного перерыва. Люди уже таращатся на каждую треклятую планету и Луну в Солнечной системе, не выходя из своих тепленьких лабораторий с кондиционерами. А компания Диснея набирает обороты. Луна и Марс очень скоро превратятся в тематические парки для виртуальных путешественников. Говорят, что наиболее популярны места приземлений «Аполлона» и «Викингов», хотя русские луноходы тоже пользуются вниманием.
«И можно не сомневаться, – подумал Давид, – что у „Нашего мира“ имеется солидная доля в этом прибыльном бизнесе».
Хайрем улыбнулся.
– Что-то ты притих, Давид.
Давид попытался оценить собственные чувства. Удивление – пожалуй, но сплетенное с недоверием. Он подобрал с земли пригоршню гальки и разжал пальцы. Падение при невысокой силе притяжения смотрелось весьма убедительно.
– Это реально. Я прочел, наверное, сотню научно-фантастических книжек и тысячу гипотетических статей об экспедициях на Проксиму. И вот теперь мы здесь. Миллион лет люди мечтали оказаться здесь и увидеть это. Может быть, из-за этого сбывшегося сна в конце концов перестанут летать в космос. Жаль. Но это не более чем мечта. Мы все-таки стоим в холодном ангаре на окраине Сиэтла. Показывая нам цель и не требуя от нас волнующего странствия, червокамера превратит нас в целую планету рассевшихся по диванам картофелин.
– А тебе не кажется, что ты немного преувеличиваешь?
– Нет, совсем не преувеличиваю. Хайрем, до появления червокамеры мы догадывались о существовании этой планеты в системы Проксимы Центавра по микроскопическим смещениям траектории звезды. Мы производили расчеты и прикидывали, какими могут быть условия на поверхности этой планеты, мы осуществляли спектроскопический анализ ее отраженного света, чтобы потом гадать, какой у нее состав, мы старались создать новые поколения телескопов, чтобы нарисовать хотя бы приблизительную карту поверхности. Мы даже мечтали построить космические корабли, которые бы долетели сюда. А теперь у нас есть червокамера, и нам больше не нужно гадать, вычислять и наблюдать. Не нужно стараться, не нужно думать.
– Разве это не хорошо?
– Нет! – взорвался Давид. – Это то же самое, что бывает, когда школьник подсматривает ответ в конце учебника. Смысл-то ведь не в самих ответах, а в том «поумнении», которого мы добиваемся и которому радуемся в поисках верного ответа. Червокамера отменит целый ряд наук – планетологию, геологию, астрономию. И еще несколько поколений ученых будут заниматься только подсчетами и классификацией, как собиратели бабочек веке эдак в восемнадцатом. Наука превратится в таксономию.
Хайрем язвительно произнес:
– Ты забываешь об истории.
– Об истории?
– Это ты обнаружил, что червокамера, способная преодолеть расстояние в четыре световых года, может так же легко заглянуть и на четыре года в прошлое. Со временем наши достижения гораздо скромнее, чем с пространством, но наверняка мы и здесь добьемся успехов. И тогда – поминай как звали. Ты только подумай. Сейчас мы способны заглянуть назад на несколько дней, недель, месяцев. Мы можем пошпионить за женами, поглазеть на самих себя, сидящих верхом на унитазе, копы могут застать мерзавцев на месте преступления. Нелегко смотреть на собственное прошлое. Но это ерунда, личная дребедень. А вот когда мы сможем возвращаться назад на годы, вот тогда можно будет говорить о раскрытии истории. И в какую же банку червей она тогда превратится! Кое-кто уже готовит для этого почву. Наверное, ты слышал о проекте «Двенадцать тысяч дней»? Иезуиты придумали, по приказу Ватикана, составить подлинную историю развития Церкви и проследить ее вплоть до самого Иисуса Христа. – Хайрем скривился. – Вряд ли большая часть всего этого будет смотреться привлекательно. Но Папа умен. Уж пусть лучше первой это сделает Церковь, чем кто-то еще. Но все равно христианство развалится, как замок из песка. А за ним последуют другие религии.
– Ты так в этом уверен?
– Черт возьми, да. – Глаза Хайрема сверкнули отраженным алым светом. – Разве Бобби не назвал «Мир Откровения» обманом, выдуманным преступником?
«На самом-то деле, – мысленно уточнил Давид, – Бобби в этом, конечно, помог, но вообще-то это был триумф Кейт Манцони».
– Хайрем, Христос – это не Биллибоб Микс.
– Ты так думаешь? И ты уверен, что способен это выяснить? И твоя Церковь это переживет?
«Может быть, и нет, – подумал Давид. – Но мы должны всей душой на это надеяться».
Хайрем правильно поступил, что вытащил его из кабинета, этой научной обезьяньей клетки, и дал увидеть все это, – так решил Давид. Он был неправ, что прятался, что погрузился в работу над червокамерой, особо не размышляя над возможными сферами ее применения. И он принял решение впредь заниматься не только теорией, но и прикладными моментами.
Хайрем взглянул на купол солнца.
– Похоже, холодает. Тут иногда снег идет. Пойдем. С этими словами он принялся расстегивать невидимые пуговицы на шлеме.
Давид вгляделся в светящуюся точку далекого солнца и представил себе, как его душа возвращается домой, как она летит с этого дальнего побережья к первородному теплу.
/15/
ПРИУКРАШИВАНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
Комната для допросов в недрах престарелого здания суда показалась Бобби на редкость угнетающей. Тусклые стены выглядели так, будто их не перекрашивали со времен потопа, да и краска-то была казенная, светло-зеленая.
И вот в этой комнатке Кейт предстояло мириться с тем, что ее личную жизнь будут бичевать, отрывая по кусочку.
Кейт и ее адвокат – неулыбчивая толстуха – сидели на прочных пластиковых стульях за обшарпанным деревянным столом, а на столе стояло несколько разных записывающих устройств. Бобби усадили на жесткую скамью у дальней стены. По просьбе Кейт он должен был стать единственным свидетелем этого странного зрелища.
Клайв Мэннинг, психолог, назначенный судом по делу Кейт, стоял у противоположной стены и перелистывал на софт-скрине изображения – тускло-серые и сильно искаженные за счет панорамной съемки. Наконец Мэннинг нашел то, что искал. Кадр, на котором Кейт была заснята с мужчиной. Они стояли посреди тесной, неприбранной гостиной, и, судя по всему, между ними происходила жаркая ссора. Похоже, они друг на друга кричали.
Мэннинг – высокий, худой, лысый, лет под пятьдесят – снял очки в тонкой металлической оправе и постучал ими по зубам. Эта его манера сама по себе раздражала Бобби, не говоря уже о том, что очки были не более чем антикварной безделушкой.
– Что такое человеческая память? – вопросил Мэннинг. Говоря, он смотрел в пространство, словно бы читал лекцию невидимой аудитории – что, собственно говоря, было, наверное, не так уж далеко от истины. – Безусловно, это не пассивный записывающий механизм вроде цифрового диска или магнитной ленты. Память больше напоминает машину-рассказчика. Сенсорная информация разбивается на осколки восприятия, а те разбиваются на еще более мелкие структуры и затем хранятся как фрагменты памяти. А ночью, когда тело отдыхает, эти фрагменты изымаются из хранения, заново подвергаются сборке и проигрываются. И каждое проигрывание загоняет их все глубже в нейронную структуру головного мозга. И всякий раз, когда воспоминание репетируется или проигрывается, оно усовершенствуется. Мы можем немножко добавить, немножко потерять, поиграть с логикой, добавить свежие фрагменты вместо потускневших, может быть – даже соединить между собой разрозненные события. В экстремальных случаях мы называем это явление приукрашиванием действительности. Мозг сотворяет и пересотворяет прошлое и в конце концов производит такую версию событий, которая может очень мало напоминать случившееся на самом деле. В первом приближении, пожалуй, можно сказать так: «Все, что я помню, – ложь».
Бобби показалось, что в голосе Мэннинга появилась нотка вожделения.
– И это вас пугает, – с интересом проговорила Кейт.
– Если бы я этого не пугался, я был бы глупцом. Мы все – сложные и имеющие массу изъянов существа, Кейт, и мы спотыкаемся в темноте. Возможно, наши разумы, маленькие недолговечные пузырьки сознания, дрейфующие по этой все более враждебной вселенной, нуждаются в раздутом ощущении собственной важности, логики вселенной для того, чтобы подстегивать в нас волю к жизни. И вот теперь червокамера безжалостно не позволяет нам закрывать глаза на истину. – Он немного помолчал и улыбнулся Кейт. – Возможно, истина нас всех сведет с ума. А может быть, наконец избавившись от иллюзий, мы все станем разумны, и тогда я потеряю работу. Как вы думаете?
Кейт, одетая в мешковатый черный комбинезон, сидела, зажав руки между коленей и опустив плечи.
– Я думаю, вам стоит продолжить вашу лекцию с иллюстрациями.
Мэннинг вздохнул и надел очки. Он прижал палец к уголку софт-скрина, и на экране начал оживать фрагмент прошлой жизни Кейт.
Кейт на экране что-то швырнула в молодого человека. Тот пригнулся; брошенный предмет ударился о стену, сплющился и потек.
– Что это было? Персик?
– Насколько мне помнится, – ответила Кейт, – это был апельсин-королек. Перезрелый.
– Неплохой выбор, – пробормотал Мэннинг. – А вот над меткостью не мешало бы поработать.
– Козел… Ты все еще встречаешься с ней, да?
– А тебе какое дело?
– Очень даже большое дело, кусок дерьма! Не знаю, почему ты думаешь, что я буду с этим мириться…
Мужчину на экране, как стало известно Бобби, звали Кингсли.
Они с Кейт были несколько лет любовниками и вместе прожили три года – до этого дня, когда Кейт наконец выгнала его.
Бобби было непросто на это смотреть. Он словно бы участвовал в подглядывании за этой молодой, совсем другой женщиной, в то время даже не знавшей о его существовании, и был свидетелем событий, о которых она ему ничего не рассказывала. Кроме того, как за большинством отрезков реальной жизни, записанных с помощью червокамеры, за записью было трудно наблюдать.
Разговор носил нелогичный, сбивчивый характер, изобиловал повторами, слова скорее выражали эмоции говорящих, нежели способствовали какому-либо развитию событий.
Более чем столетний опыт сценарного кино и телевидения никак не отражался на реальности, заснятой с помощью червокамеры. Но эта драма из реальной жизни как раз была типична для жизни – запутанная, неструктурированная, обескураживающая. Участники сцены словно бы в темноте пробирались на ощупь к пониманию того, что с ними происходит и что они при этом ощущают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41