— Ага, — саркастически заметил Павел, — а Моравлин — корректировщик. Так что не Поле так решило, а Моравлин.
— Ты только ей этого не говори, что он корректировщик, — испугалась Машка. — Подумает черт знает что… И ничего он не решал. Не мог. Корректировщик может так подправить, что два человека встретятся или не встретятся, но он не может задать те эмоции, которые люди испытают при встрече.
— Да все это ерунда! До сих пор никто не знает, что такое Поле и как они его корректируют! Они сами не могут сказать, что они делают и как! Каждый отсебятину несет! Может, мы выдумали это Поле, а на самом деле тот снимок, который сделал Алтуфьев, к нашему Полю никакого отношения не имеет! Может, корректировщики совсем другим занимаются, а мы уж придумали объяснение. Неправильное, зато понятное всем нам. А они над нами смеются!
Машка погладила его по плечу. Ласково, участливо, матерински.
— Паш, тебе, наверное, лучше сейчас пойти домой. Или не домой, а посидеть где-нибудь с надежным другом. Или, хочешь, я попрошу Лоханыча с тобой поговорить? Будет легче.
— Мне не нужно легче. Я не институтка какая-то, чтоб жаловаться и утешения искать. Сам разберусь, — буркнул Павел.
Но все-таки оставил веселую компанию. Добрались с Сашкой до ближайшего частного кафе, Сашка взял пива, а Павел — водки. По старой испытанной технологии решил горе залить.
Почти ни о чем не говорили. Павел погрузился в свои мысли, а Сашка просто составлял фон. Или отгораживал его от мира. Неважно. Важно, что его присутствие было нужным.
Потом Павел позвонил Рите и сказал, что сейчас приедет. Сашка от комментариев воздержался и в компанию не набивался.
Больше всего Павел боялся, что Рита встретит его в нижнем белье, а на столе будет ждать своего часа бутылка шампанского. Буквально каждая новая подружка в Московье встречала его именно так. Самая пошлая ситуация. Он бы, наверное, удавился, если б она повторилась еще хоть раз в его жизни.
Рита встретила его в домашнем халате. Длинном, наглухо застегнутом. И на столе вместо шампанского были обычные чашки с тарелками. Рита вела себя не развязно, Павел ни о чем не рассказывал. Ни к чему.
А потом Павел остался у нее ночевать.
Глава 5
Тридцать сребреников
Растут лимоны на высоких горах,
На крутых берегах — для крутых…
Короче, ты не достанешь.
“Страна Лимония”, группа “Дюна”

17 апреля 2083 года, понедельник
Селенград
Оле было тревожно. Она сидела в последнем вагоне, и народу ехало очень мало. На “Ермаковом дворе” поезд стоял очень долго. Повинуясь неясному предчувствию, Оля в последний момент выскочила из вагона. Двери закрылись, поезд тронулся, но очень, очень медленно. Оля осталась ждать следующего поезда. Вдруг только что отъехавший поезд откатился назад на станцию. И в то же мгновение с другого конца платформы влетел следующий поезд. Оля сквозь прозрачные круглые стены видела людей в вагоне, из которого выскочила только что. Они смотрели на приближающийся поезд. На из лицах был ужас. Оля вне себя побежала по эскалатору вверх, чтобы не видеть катастрофу. Услышала грохот столкнувшихся поездов, крики людей… и проснулась.
Обычно она любила погадать, к чему приснилось то или другое. Сейчас не хотелось совершенно. Конечно, можно себя успокоить, решив, что она просто переутомилась, и этот сон — тревожный сигнал слабеющей психики. Легкую форму клаустрофобии у нее давно диагностировали, через год после того, как она стала свидетельницей аварии маршрутки. Вот только Оля знала: клаустрофобия ни при чем. Сон — предвестник чего-то плохого. Причем это плохое случится не с ней. А она никак не сможет предотвратить беду. Вот о чем этот сон.
* * *
18 апреля 2083 года, вторник
Селенград
Фильку Илья почувствовал чуть ли не от дверей корпуса. Фиг ли, четвертая ступень… И сразу понял, что Филька идет по его душу. Вздохнул: с курсовым и без того возни еще на пару недель, а тут отвлекают всякие. Встал, отпер дверь лаборантской.
— Здравствуй, — с привычными барскими интонациями сказал Филька с порога.
Илья безразлично кивнул, сидя к нему спиной и даже не думая поворачиваться.
— Тебе не кажется, что ты не слишком вежлив?
— Ты пришел меня этикету учить?
Филька сел так, чтобы Илья оказался к нему лицом.
— Будь любезен, отвлекись. Если тебя, конечно, хоть сколько-то интересует поездка в Америку.
Начинается. Сейчас будет покупать. Илья посмотрел Фильке в глаза.
— Послушай, Илья, так нельзя. Ты демонстративно отказываешься от участия в любых акциях МолОта. И тут же — собираешься в Америку…
— Сам себе противоречишь. Стажировка — акция МолОта, и я в ней участвую.
— Потому что тебе это выгодно!
— Фил, не смеши. Покажи мне хоть одного активиста, который занимается партийной работой на голом энтузиазме.
Филька вздохнул, но злиться отказывался:
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
— Не понимаю. Я все необходимые условия уже выполнил. Средний балл соответствует требованиям, в летний стройотряд ездил. Общественной работой не занимаюсь, так извини, не говори, что не знаешь, по какой причине.
— Савельев запрещает?
— Времени нет. Я ж, как бы тебе сказать, еще и учусь. А в список “американцев” меня поставили на собрании группы, честным голосованием. И не намекай, что ты помог мне. Вы ж сами твердите, что у вас все честно. Вот и представь, что я в это наивно верю.
— А я не собираюсь требовать с тебя благодарности. Я пытаюсь понять, откуда у тебя такая неприязнь к МолОту вообще и к его активистам в частности.
— Нет никакой неприязни.
— Да? А тогда какого черта ты мало того, что сам не посещаешь наши семинары, еще и отговариваешь остальных туда ходить?
— Это тебе Цыганков сказал? Никого я не отговаривал. Меня спросили, что я думаю, я ответил. А они уж сами пусть думают.
— Илья, ты ж должен понимать, что они несознательные…
— Не должен. Это вы должны понимать. Вот объясни Цыганкову, что с людьми работать не угрозами надо. А ваши семинары мне как собаке боковой карман. Я политически, может, и получше тебя подкован.
Филька развел демагогию на тему хорошего и плохого поведения. Илья слушал, улыбался. Потом проникновенно сказал:
— Хватит болтать. Ты не за этим сюда шел.
Филька заткнулся. Посмотрел остро и спокойно:
— Так, да? Давай так. Я хочу, чтобы ты подумал о партийной карьере. Не на уровне группы, разумеется. Для начала — должность первого заместителя. Моего. Это уже не общественная работа, там и зарплата предусмотрена, и льготы. С Савельевым вопрос я утрясу сам. В конце концов, Служба задолжала мне личного блокатора, положенного мне как антикорректору четвертой ступени.
Илья дернул бровью, демонстрируя вежливый интерес.
— Я заинтересован в том, чтобы мой блокатор был не только сторожем — Поля от меня или меня от Поля, — но и моим партнером. Единственным по-настоящему доверенным лицом. В обмен я предлагаю все. Буквально все. Карьера, власть… МолОт — организация серьезная, но на самом деле-то это просто детский сад для будущих лидеров Партии. Через два года меня переводят в Иркутский обком Партии, и ты поедешь со мной. Ты объедешь весь мир. Служба никогда не даст тебе такого будущего, какое может предложить Партия. И при этом ты не станешь в рядах своих перебежчиком. Наоборот — такого рода союз убьет в корне все слухи о якобы непримиримых противоречиях между Партией и Службой. В конце концов, вполне в возможностях Партии повлиять на Президента при назначении директора Службы. Хочешь сказать, ты, корректировщик, будешь плохим директором? Ты сможешь наладить нормальную работу, опираясь на мощь не только Службы, но и Партии.
— А почему я?
Филька встал, сунул руки в карманы, покачался с носка на пятку:
— Знаешь, если бы мне был нужен только заместитель, из всех ваших я бы охотней всего взял Царева. Администратор от Бога. Но речь о моей жизни. И о моем будущем. Поэтому ты. Потому что ты ненавидишь антикорректоров. А я не хочу пользоваться этими возможностями. Вообще. Никогда. Ты сможешь меня остановить, если я в какой-то момент потеряю над собой контроль.
— Странно.
— Напротив. — Филька покачал головой. — Те, кто могут править Поле, — немного не люди. Ты это знаешь. Обыкновенный человек не имеет выбора, кем стать. Что бы он ни делал, он будет человеком. И только. Корректировщик может выбирать. Быть ему человеком или олицетворять Поле. На что может рассчитывать антикорректор? На положение беса, черта, приспешника Сатаны, если пользоваться христианской терминологией? Так вот, я хочу остаться человеком . А ты мне поможешь.
— Ошейник, — предложил Илья. — Надежно. При любой ступени.
— Не хочу. Только сам. Чтоб когда я окажусь там, — Филька показал глазами на потолок, — мне не было стыдно смотреть Им в глаза. Или что там у них вместо глаз.
— Совесть корректировщика? — понимающе спросил Илья.
— Она самая.
— А если Мертвый шквал?
Филька развел руками:
— Как любой нормальный человек, я приложу все усилия для спасения своего биологического вида. Только как человек, понимаешь? Не как корректировщик, для которого человечество обезличено, а как человек.
Илья поймал себя на мысли, что Филька в чем-то ему симпатичен. По крайней мере, он был понятен. И не вызывал того отвращения, которое обычно вызывали антикорректоры, гребущие под себя.
— Ничего не выйдет, — честно сказал Илья. — Я корректировщик. У меня другая задача. Я слишком давно в этом. С двенадцати лет. И я давно не могу воспринимать себя как человека. Мне даже притворяться уже трудно. Ты спрашиваешь, почему я не занимаюсь партийной работой. Не могу. Уже не могу работать с людьми… на вашем уровне. Я работаю как корректировщик.
Филька понял. Отвел взгляд, покивал, облизнул губы:
— Я понял. Хорошо. — У двери остановился, заговорил, стоя спиной к Илье: — Я сразу хочу предупредить: этот наш разговор никакого отношения к стажировке не имеет. На самом деле списки отъезжающих давно утверждены. И все документы выписаны. То, что для вас все зависит от оценки за политологию, — чушь. Как бы вы ни отвечали, у экзаменационной комиссии есть списки, и там уже проставлены ваши оценки. Нужные оценки. Я тебя только об одном прошу: не наглей и готовься нормально. Чтоб экзаменатору не пришлось натягивать очевидную двойку на четверку. У тебя там стоит четверка, подготовься на эту оценку, ладно? А остальным “американцам” в вашей группе не говори ничего. Кроме тебя, едут еще Голикова, Слободкин, Птицын и Цыганков. Ну, Ваську в расчет не бери, я его сам заставил в кои-то веки вызубрить хотя бы половину билетов, так что свою оценку он заработал честно.
— Так всегда делается? Загодя определяется?
— Конечно, — согласился Филька. — Приходит разнарядка из обкома, где ясно сказано, кого будем поощрять в этом году. Когда детей из неполных семей, когда женщин, когда еще какую категорию населения. Под поощренцев отводится квота в тридцать процентов группы. В этом году было приказано уделить особое внимание сотрудникам Службы информационной безопасности и лицам, сочувствующим принципам Службы. Я сходил к Савельеву, обсудил с ним список и отправил его в обком на утверждение. Вот тебе и все секреты.
Взялся за ручку двери. Илья неожиданно сказал:
— Никто из корректировщиков не воспринимает человечество как обезличенную массу. Наоборот. Все эти миллиарды незнакомых людей, стоит только коснуться Поля, вдруг превращаются в твоих младших беспомощных братиков и сестричек. Полностью зависимых от тебя. И ты их тянешь на себе. Потому что любишь. Потому корректировщики так часто мрут от психоэнергетического истощения.
— Да? Не знал. А ты все-таки подумай о том, что я тебе сказал. Насчет карьеры. Это место я оставлю за тобой.
— Не стоит. Меня политика нисколько не привлекает, веришь?
— А что тебя привлекает? — заинтересованно обернулся Филька.
— Хочешь узнать, сколько стоят мои тридцать сребреников? — усмехнулся Илья. — У тебя столько нет, честно. И вся Партия не может мне дать того, чего я хочу.
— А Служба?
— Потому я в ней и работаю.
— Ну ладно. А если все-таки Партия сможет?
Илья скептически покачал головой.
— Жаль, — искренне сказал Филька.
— А инициацию я тебе купирую. Если рядом окажусь, конечно. В минус выложусь, но купирую. Это обещать могу.
— И на том спасибо, — бросил Филька на прощание.
Илья чувствовал себя смертельно уставшим. Вытащил обязательный флакон фристала, бросил в рот три капсулы, разжевал, не запивая. И так сойдет.

* * *
25 апреля 2083 года, вторник
Селенград
Оля через ступеньку скакала на пятый. Навстречу ей спускался Илья.
— Привет! — обрадовалась она. — Как сдал?
Он с кривой усмешкой показал три пальца. И продолжал спускаться, не проронив ни слова. Оля не поверила, не может быть, чтоб он провалился, он же вчера был уверен, что сдаст госник если не на “отлично”, то на “хорошо” — уж точно. Он был уверен, что поедет в Америку на стажировку.
На перемене Оля заскочила на факультет и навела справки у секретарши, с которой была в хороших отношениях. Та показала ей ведомости. Точно, трояк. Это значит — goodbye America, oh. Человек, получивший трояк по политологии, автоматически вылетает в резерв. Ей стало его так жалко, но ни изменить что-либо, ни помочь ему Оля не могла.

* * *
25 апреля 2083 года, вторник
Селенград
— Что?! — Филька медленно поднимался из-за стола. На белом лице глаза стали круглыми, черными. — Как — вся группа провалилась?!
Цыганков сам был в шоке. Прекрасно знал, что все давно оплачено, упаковано и даже доставлено по месту назначения. Когда из кабинки сначала вылетела зареванная Машка Голикова, потом потрясенный Слободкин, обалдевший Птицын, и под занавес — взбешенный Моравлин, Васька понял, что все пошло не по плану.
В группе была только одна пятерка — его собственная. Ни одной четверки. Четыре тройки. Остальные восемь человек унесли в зачетках двойки. За госэкзамен. Машка Голикова получила двойку, ответив билет назубок. Цыганков в кои-то веки постарался не только для себя, спроворил ей легкий билет, предварительно еще уточнив, какой билет она считает легким. Остальные, подумал, сами справятся, а девчонку жалко. Тем более, она единственная из тех, кто имел отношение к Службе, никогда его не травила. Несмотря на то, что ее гражданский муж Царев Цыганкова ненавидел еще лютей, чем Моравлин.
Машка, всхлипывая, рассказала Цыганкову, что преподаватель ее даже не слушал. Сидел, стучал стилом по краю стола. Потом выставил в базе пару и швырнул ей в лицо зачетную карточку. Не сказав ни одного слова. Слободкин, вот уж кто политологию знал, наверное, лучше всех в Академии. Вообще лучше всех. Даже преподов. Хобби у него такое было — политология. Двойка. Это было настолько несправедливо, что Цыганкова оторопь брала. Птицын и Моравлин получили по трояку.
— Моравлин вообще сказал, — говорил Цыганков, — что зашел в кабинку и почуял подставу. Сразу. И отказался даже билет тянуть. Ну, чтоб потом пересдать можно было, он же считался бы неявившимся. Так препод сам взял какой-то билет, записал его на имя Моравлина и поставил трояк. Молча!!!
Филька, краем уха слушая сбивчивый доклад, насиловал компьютер. Что-то получил, глаза вылезли на лоб. Воззрился на Цыганкова:
— Это кто такие?!
— Вот я и хотел сказать: я этих преподов впервые видел. Ты ж мне сказал, кого пришлют на комиссию, а были совсем другие.
Филька матерно выругался. Позвонил в обком. Дверь открылась, в комитет шагнули Савельев и Моравлин. Решительно настроенные. Филька сделал им знак “тихо” и рявкнул в трубку:
— Геннадий, ты озверел, что ли?! Ты кого в Академию на госэкзамен прислал?!… А почему? Где наши?… Что — все трое?! Разом?! Эпидемия поноса?!… Те че несешь, мать твою.?!… Да ничего! У нас стажировка сорвана, потому что эти козлы провалили две трети группы! И в первую очередь тех, кому ехать!… Да, именно!… Нет, ты рехнулся — следующий госник 28-го мая, а уезжают 27-го! Сейчас!… А я говорю — сейчас!… Вот и звони, куда хочешь, делай что хочешь, но завтра чтоб наша комиссия была здесь и приняла пересдачу! — Немного успокоился. — В общем, у двоих двойки, двое по трояку получили… Как не получится пересдать?… Ах, черт, я забыл… — Филька расстроился. — Ладно, что-нибудь придумаем. Давай, и завтра сам подъезжай. — Положил трубку, повернулся к Савельеву: — Игорь, у нас ЧП. На комиссию прислали не тех преподавателей, потому что у наших случилась эпидемия. А эти творили что-то невразумительное. Завтра будет пересдача. Василий, возьми на себя труд оповестить двоечников о возможности пересдать экзамен завтра, а не в конце мая. Илья, с тройкой пересдавать, оказывается, запрещено. Ты в резерве, но в группе еще будут перестановки, так что даже не переживай, ты летишь однозначно.
— Мы по другому поводу, — мягко сказал Савельев. — Я бы попросил вас обоих сейчас же спуститься в кабинет врача. За день был зафиксирован ряд прорывов в анти-режиме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55