- По-вашему, это счастье, что один злодей отнял меня у
другого? Но я не вижу между ними разницы. И тот, и другой - два сапога
пара. Моему народу нужна свобода. Деревянные солдаты пришли. И остались. И
забыли уйти. А теперь хотят затоптать мой язык. Разве так ведут себя
братья? Нет. Народам нужны другие армии. Которые говорят с ними на родном
языке. Которые держатся корнями за родную землю. И не растут на чужой. У
каждого народа есть свои зоркоглазые, быстроногие и ловкорукие. Есть свои
богатыри. Оживут наши языки - оживут и они. И деревянные солдаты станут не
нужны. Это знают и деревянные солдаты. Вот почему они против закона о
национальных языках. Против равенства. Против честности. Вот почему они
служат толстякам и министерским крысам, которые питаются объедками из
Шлараффии!
И тут все захотели выступать. Председатель Ивашка даже растерялся. Он
не знал, кому дать слово первому. И объявил двадцатиминутный перерыв. А
когда все немного успокоились, предложил дать слово хитрому цыгану. Мол,
он человек кочевой, безродный, на одном месте не сидит, ни за какую землю
не цепляется и всех рассудит. На том и порешили. А цыган молчал. И никому
не говорил, о чем хочет сказать. А когда получил слово, то все поняли: зря
его хитрым называли! Мудрый он.
- Не может перелетная птица о домашней судить, - сказал старый вайда
- цыганский вожак. - Да сколько бы орел ни летал, все равно где-то сядет.
Так и мы, цыгане, летим на своих кибитках, словно за нами черт гонится, а
потом станем и стоим на земле. Силы набираемся. А заодно и законы, и
обычаи, которые у каждой земли свои, наблюдаем. И думаем... Нам ли, чоро
романам, или по-вашему, бедным цыганам, об оседлых народах толковать? Нам
ли судить? Всем сообща. А значит, и нам вместе со всеми. И если кто ждет,
что я что-нибудь плохое о богатстве языков скажу, тарабарский всем
остальным предпочту удобства ради, - здорово они ошибутся. Не стану я
этого делать. Потому что это не так. Выгода с правдой не всегда по одной
дорожке ходят и за ручки держатся.
Зайдет речь о народе - и каждый родную землю помянет. Отними, мол,
землю - и народа не станет. А я скажу, что язык родной - еще важнее.
Возьмите нас, цыган. Земли у нас нет. А народ цыганский есть. Была ли
когда-нибудь страна такая - Цыгания? Спросите об этом у гаджо - по-нашему,
не цыган. И они скажут, что нет Цыгании ни на земле, ни на небе, ни на дне
морском. И ошибутся. Цыгания - есть. Где? В наших сказках. И будет в
цыганском сердце до тех пор, покуда сказки рассказывают на цыганском
языке. Шар земной велик. Лишь для Цыгании места в нем не нашлось. А вот в
Мире Сказок - есть прекрасная Цыгания. И ничто ее не затмит. В слове
цыганском она вечна. Одряхлеют горячие скакуны. Станут клячами. Померкнет
у костра девичья краса сказочной Мирикло - нашей жемчужины, а в сказках
все останется! Значит, язык для народа - важнее всего. И пока он есть -
есть и Цыгания, и ее перелетные дети, с крылатой душой свободных птиц.
Забота о языке у нас общая. Хорошо, что есть тарабарский. Но нет в
нем места для Цыгании. Нет и души цыганской. Как и в любом другом. И
цыганского языка тарабарский не заменит. Тревожит меня, что цыганских
сказок становится меньше. А все оттого - что слушать их некому. Мои
собственные сыновья одели костюмы гаджо и готовы поклясться, что они не
цыгане! От них и слова по-цыгански не услышишь. Но сколько ворона ни
украшай себя павлиньими перьями, павлином не станет. Даже если каркать ра-
зучится и по-павлиниьи закричит. Вот мой внук пришел из школы и говорит:
цыганом меня называют. А я ему: ты и есть цыган. Гордись этим! А он:
"Дедушка, да ведь я по-цыгански еле-еле... Какой же я цыган?!" Дожил я до
такой беды! Но нет-нет и прибежит ко мне роман чаво - цыганский мальчик.
Сядет, как птичка-чириклори, а я ему, словно зернышек, волшебных сказок
насыплю. В них что ни слово - то цыганское. На счастье! Ведь оно в родном
языке, в родной душе. А все остальное - уже от цыганской удачи...
Был в нашем роду гвоздарей-кузнецов музыкант - Напо. Играл и пел так,
что все ему вторило. Камни плясали, деревья подпевали. Скрипка у него
живая была! Приложил смычок к струнам - и засмеялась, и заговорила, и
зарыдала... Раз расшибли Напо голову Бармалеевы прислужники, память
отбили. За то, что песен о Бармалее не пел. "Не знаешь новых песен, -
сказали они, - то и старые забудешь, которые знаешь!" И ну бить. И все по
голове. Конокрадов и то не так бьют. Их просто убивают... Долго мы
отхаживали Напо. А очнулся - ни одной песни не помнит! Прикладывает смычок
к струнам, не оживает скрипка. Молчит, словно мертвая. Все старые песни
Напо забыл, а новых никак не сложит.
Обеспамятел Напо. Отбился от табора. Все ему стали чужие. Что в себе
носит - никто не знает. Выпал из цыган, как бусинка из бус. Приложил
однажды смычок к скрипке, захотел запеть... Страшно и рассказывать, что из
этого вышло. Завыла скрипка. Тонкие пальцы Напо покрылись шерстью и
превратились в лапы. А сам он - в волка. Так из обеспамятевшего цыгана
вышел оборотень. Но у наших цыганских сказок тоже иногда случается добрый
конец. Попал волк Напо в волчью яму. Забили бы его утром крестьяне,
сломали бы ему хребет, вилами прокололи. Да в ту же ночь свалился к нему в
яму другой ром - подгулявший музыкант. Глядь - а перед ним глаза горят.
Схватил он скрипку. Заиграл, запел. Совсем волка околдовал. Играл, не
переставая, чтобы зверь его не тронул. Одна струна лопнула - он наяривает.
Другая, третья... На единственной струне играл. Голос сорвал, а петь - не
бросил... Ухитрись ты так, если сможешь! А дальше сказки рассказывал. И
так до утра. Крестьяне встают раньше солнца. Вышел один во двор, слышит -
что-то странное в яме творится. Глядь - человек сидит, на одной струне
играет, по-цыгански что-то бормочет... А напротив - волк. Кинулся
крестьянин соседей звать. А как прибежали с собаками да кольем, с вилами
да веревками - в яме сидели, кто бы вы думали? Да. В яме обнялись два
романа. Вот какое чудо родное слово делает! Вспомнил Напо себя. Вспомнил
песни и слова цыганские. Снова поет их. А тот ром, что волка в человека
обернул, пошел в гвоздари. После пережитого ужаса на скрипку и глядеть
боялся... Хотя кому, как не ему, и дальше чудеса творить! И вот о чем я
думаю как вайда: не будь родных языков, все народы в волков превратились
бы. Душу бы утратили. Только с виду на людей походили бы. И что в родном
слове за сила такая? Может, профессор Пишичитай объяснит? Он ученый гаджо
- толстые книги пишет и читает. А я темный. Все мы - что бусинки. Мелкие,
словно бисер. Пропадем - никто и не заметит. А вместе - какие прекрасные
бусы получаются, коль собраны все бусинки-люди в один народ, коль нанизаны
все на волшебную нить завещанных нам языков... За эти волшебные нити я и
буду голосовать. И не потому, что против тарабарского языка. А потому, что
я за все, какие есть на свете, языки. Хоть мне, кочевому цыгану, вроде и
проще, если вся Страна Дураков будет на одном разговаривать, а мы, романы,
- еще и по-цыгански: чтобы свои секреты беречь. Мы, романы, мастера гадать
о том, что было, что будет, чего не ждешь да чем сердце успокоишь. Вот и
мне захотелось на судьбу погадать. Было у нас больше худое - силой в одну
упряжку народы загнали. Знаю, так не будет. Потому что так не должно быть.
А вот от будущего ожидать можно всякого. Но лучше не терять надежды. В
жизни горя и радости всегда пополам. И уж если мы все горькое до дна
выпили, то впереди одни радости остались. А сердце успокоит только правда
- правда о том, как вместо мнимого братства настоящее нашли, как все
народы стали свободны и сами решили, как им жить да с кем брататься, да на
каком языке говорить. И цыгане от этого не в проигрыше будут. Я стреляный
воробей. Меня на мякине не проведешь. Я говорил, что не может перелетная
птица о домашней судить. И сам же себе возражу. Может! Потому что цыган -
не совсем перелетная птица. Он, как воробей: на одном птичнике клюнет, на
другом напьется. Потому и знает, что у каждого птичника - свои нравы и
порядки. Самые для них лучшие. Развали порядок - и птичнику конец. А
воробью тогда хоть пропадай. Я, старый вайда, так скажу: народы, как
птичники. Будет им хорошо при своих порядках - и цыган не пропадет... Я
голосую за то, чтобы каждый народ сам решил вопрос о языке. Чтобы не
пришлые за них решали, не те, кто на их землю в поисках легкой жизни
понаехал ( известное дело - им языки народов-хозяев в обузу), а сами
коренные народы. И все будет справедливо, как у птиц: где поет один
соловей, там второй гнезда вить не станет. Только это и есть правда.
Только это и есть порядок, ответственность и уважительность в отношениях
народов... А если старый цыган ошибся, поправьте его. Он давно не говорил
того, что думает. И отвык своим умом жить. За него то товарищ Бармалей, то
товарищ Бабай думали и говорили.
За цыганским вайдой выступил Петрушка. Чего только не вытерпел, а все
ему будто нипочем. Такой же друг ситцевый, лапотный да портяночный, что и
всегда. Такой же растрепанный и носатый.
- Если мы затеяли этот разговор, то мы и впрямь не такие дураки, как
с виду, - весело заметил Петрушка, окинув и детей в зале, и депутатов
пристальным взглядом. - Выходит, во времена товарища Бармалея да Бабая мы
только работали под дураков. Только прикидывались, когда ваньку валяли. А
теперь каждый сам под себя работает - правильно я понимаю? А? Не слышу! -
и, словно глухой, приставил ладонь к уху.
В зале засмеялись. Лишь депутаты Незнайка и Сиропчик крикнули с мест:
"Возмутительно!"
- Теперь, когда каждый говорит и с места выкрикивает, что думает,
глупость каждого видна стала, - и бровью не повел Петрушка.
Но все снова засмеялись. Так, словно это был ответ Незнайке и
Сиропчику.
- И никто не посылает за длинный язык ни в печку товарища Барабаса,
ни на строительство Дуреморканала. Хорошо! Хуже, когда депутаты на
ниточках работают и по бумажке читают. Я это на собственной шкуре испытал.
За свой язык. Вот он теперь какой у меня! - и Петрушка вывалил Незнайке
язык.
Суконный и красный Петрушкин язык свесился с трибуны до самого пола.
Все захлопали. Лишь Незнайка повертел пальцем у виска.
- Маленький, правда! - доверительно подмигнул Петрушка. - Что
поделаешь: сначала клещами его из меня тянули. А потом укоротили.
Обрубили. Прикусить заставляли. Ну, ничего. Теперь гласность. Думаю,
отрастет. Как у ящерицы хвост. Иначе какой же я без языка Петрушка?! Да
что это я все о себе да о себе? Раньше вон целые народы жили, проглотив
языки. Не мудрено, что в Перестройку и они разговорились. Оказалось, у них
тоже есть языки! Ох как это некоторым борцам за бармалеевское братство не
по душе!
В зале снова одобрительно захлопали.
- Я - тарабарец. Кто я без тарабарского языка? Тряпичная кукла. А с
языком - народный герой! Это товарищу Бармалею и не нравилось. Народные
герои ему не нравились, на каком бы языке ни говорили. Хоть и на
тарабарском. Не нравились ему и народы. Ему нужен был сброд. Толпа
безродная. Рабы. И я, и товарищ Бармалей говорили на одном языке. Но
общего языка мы не находили. Странно, правда? А по мне так нисколечки.
Важно не только, на каком языке говорят, но и кто, и что говорит...
Тарабарский язык не виноват, если на нем товарищ Бармалей, толстяки и их
последыши да подголоски тарабарят. Если они все другие языки выжить из
обихода народов хотели. Да и теперь еще не прочь. Но они и на любом другом
языке заговорят, если это потребуется. Держите ухо востро! Не теряйте
бдительности! Не дайте себя на родном языке убаюкать! Ведь и на родном
языке лесть и ложь опасны. Я любил правду. Товарищ Бармалей - обман. Вот и
говорили-тарабарили, а друг-друга не понимали. Почему же из-за товарища
Бармалея да товарища Бабая, да толстяков, да деревянных солдат должен
страдать мой родной тарабарский язык? Он за них не в ответе. Как и за то,
что из него хотели сделать орудие гонения на все языки, все народы Страны
Дураков. И страдает он теперь понапрасну. Он тоже нуждаетсмя в защите и
понимании. Как искренний сторонник равноправия всех языков, буду просить о
справедливости и для своего, родного тарабарского языка. Явите милость, не
судите о нем по тем мерзавцам, которые из него пугало сделали!
И Петрушка повинно склонил свою растрепанную голову.
- Мы тебе верим, Петрушка! - закричали депутаты. - Твоей вины, как и
вины всех честных тарабарцев, в этом нет!
Петрушка трижды просил депутатов не пенять честным тарабарцам и
тарабарскому языку за то, что из них сделали царские да бармалеевские
правительства. Он подробно объяснил, что они в большинстве и сами-то не
были тарабарцами. Просто примазались к самому многочисленному народу,
пролезли в руководство и вертели им, как хотели, при помощи Призрака
Светлого Будущего да грубой силы деревянных солдат. А тарабарцы от этой
клюквы развесистой и сами уши развесили. Шли за ними в огонь и в воду. При
этом Петрушка особенно налегал на то, что так же подло можно использовать
и любой другой язык, чтобы одурачить простой народ. По мнению Петрушки, у
тарабарцев и в собственной стране дел невпроворот. Так что нечего им в
жизнь других народов вмешиваться, пока собственную не наладили. Да и
вообще каждый народ должен хозяйничать на своей земле сам. И не
передоверять этого ни министерским крысам, ни толстякам, ни соседям. И
только после заверений и уговоров совестливый Петрушка повел свою речь
дальше.
- Скажу по правде, все как есть, - повесил он свой длинный нос, - не
все тарабарцы так, как я, думают... Многие еще Бармалеевым духом дышат.
Других народов на дух не переносят. Поселяются ради легкой жизни на землях
других народов и требуют запрета на их права и языки. А чуть что -
деревянных солдат на подмогу кличут. А все почему? Да потому, что таких,
как я, истребляли. Вот их почти и не осталось. Но я сказочный герой. Мне
проще. Вспомнили меня, из тряпки ситцевой сделали - и снова я тут как тут
разговоры разговариваю. А кто попроще, тот испугался. И спасения ради в
бармалееву ложь уверовал. Духом его пропитался. Старшим надо всеми
народами себя возомнил. Забыл о равенстве, ради которого царя Гороха всем
миром сбрасывали, весь горох извели под корень... Братство попрал ради
мелкой выгоды... Много таких среди тарабарцев! Обесславили они свой народ.
И тем, что на своей земле не держатся и не обустраиваются, и тем, что в
чужих краях без уважения к хозяевам себя ведут: ничем не дорожат, все под
себя гребут, а других ни в грош не ставят. Вот что Бармалей да царь Горох
своей ложью с великим народом творили: все доброе в нем истребляли, лишь
дураков на развод оставляли. Чтобы дурак на дураке ездил и дураком
погонял. А о правде не догадался. Но многие среди тарабарцев тоже только
прикидывались дураками, чтобы понапрасну своей кровью пиявок товарища
Дуремара не кормить. Больше и больше их день ото дня становится. И хотят
они того же, что и все - своими собственными тарабарскими делами заняться,
в своем доме с толстяками да крысами бессчетными разобраться. Сложность в
одном. Если все народы под видом братства подневольными были, то тарабарцы
были не только подневольные, но и больше всех одураченные. Ведь они для
Бармалеев да Горохов старались. А сами думали, что это о них да об ихнем
языке так правители позаботились, что надо всеми народами главными
поставили. Вместо полицейского да надсмотрщика.
- Что вы несете! - заорали депутаты толстяков. - Ведь в зале дети!
Ведь все транслируется по тарелочкам с наливными яблочками!
- Пора председателю навести порядок! Применить силу! - командирскими
голосами перекрикивали толстяков деревянные солдаты.
- Так это же хорошо, что в зале дети! - хлопнул в ладоши Петрушка. -
Может, они послушают меня и умнее родителей вырастут. Дорогие мои земляки,
тарабарцы! Если вы косо смотрите на другие народы в их же собственном
краю, если вас коробят их языки в их же собственном доме - какие же вы им
братья? А если и вы, ребята, чувствуете то же самое, знайте: у вас в душе
поселился маленький Бармалейчик. И со временем он превратится в большого!
Топот и грохот прервали речь Петрушки - депутата от тряпичных кукол.
Это буянили деревянные солдаты. Они дубасили кулаками из железного дерева
в фанерные бушлаты, громыхали кованными сапогами, скрипели зубами так, что
искры сыпались и дым валил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16