Когда он уходил, в гостинице было тихо. Никто не видел, как он выходил на улицу.
У дверей Нокс Хоумз его встретил сам Карпентер, на сей раз одетый более официально, хотя и не в вечернем костюме. Миссионер сразу провел его в собственно приют, точнее, в ту его часть, где жили девочки. Девочек в Нокс Хоумз было больше, чем мальчиков: мальчики считались более выгодными в материальном плане детьми, так как в будущем могли быть опорой престарелым родителям; девочки же считались обузой, поскольку им предстояло выйти замуж и жить в чужой семье. Если девочка рождалась везучей, ее быстро подкидывали к чьим-нибудь дверям — могло быть и хуже. Крыло, где жили девочки, было тщательно выскоблено и напоминало больше лагерь спартанцев или пересыльный пункт, чем дом: стены, полы и мебель пропахли карболкой, мылом из угольной смолы и йодом, а в душном воздухе носились призраки других, не сразу понятных запахов — запах детской тошноты, вареной капусты и слабый, но безошибочно узнаваемый запах, имеющийся во всех заведениях, где собраны в одном месте взрослеющие девочки. Кислый запах менструации, который впитывается абсолютно во все.
В обшитом темными панелями холле висели портреты патронов Нокс Хоумз и благочестивые изречения, обрамленные траурной каймой. Кристофера представили детям. Ряды молчаливых, бесстрастных лиц смотрели на него, смущенного и неловко себя чувствующего, стоящего на небольшом возвышении в конце зала. Девочки были разных возрастов, но все были одеты в одинаково серую униформу и на лицах их читалось одинаковое унылое непонимание и угрюмое терпение. Большинство составляли индианки, но были и девочки из Непала и Тибета. Кристофер заметил несколько девочек смешанных кровей, полуангличанок-полуиндианок, а две казались европейками. Всего их было чуть больше сотни.
Для Кристофера самым ужасным в этом помещении была температура, недостаточно высокая, чтобы комфортно расслабиться, и недостаточно низкая для того, чтобы благоразумно укутаться. Старые трубы, идущие от спрятанного в глубинах здания древнего бойлера, давали какое-то количество тепла, но его явно было недостаточно. Он заметил, что дети выглядели не сытыми и не голодными. Он предположил, что они вряд ли голодают, но и вряд ли едят досыта. Все это больше напоминало тюрьму, где эти сироты, не совсем брошенные, но и не очень любимые, ведут какое-то промежуточное существование, которое навсегда определит внутреннее и внешнее содержание их жизней.
— Мистер Уайлэм недавно прибыл к нам с далеких берегов Англии, — нараспев произнес Карпентер, словно читая с кафедры проповедь. — Он появился среди нас, чтобы найти следы своего сына, ребенка нежного возраста, которого отобрали у отца ужасные обстоятельства. Кто из нас, присутствующих здесь, не молил по ночам Бога, чтобы пришел любящий отец и забрал нас домой? Кто из нас не мечтал о такой любви, которую испытывает этот человек, который в одиночку с готовностью пересек земной шар ради собственного сына, ради того, чтобы найти его и вернуть в лоно любящей семьи? Как это напоминает нам слова Господа нашего, эту прекрасную притчу об отце и его сыновьях: «Сын мой умер и снова родился на свет; он потерялся и нашелся». Возможно, путешествие мистера Уайлэма станет притчей для всех нас. Потому что есть отец, который ищет нас, который мечтает, чтобы мы вернулись к нему, раскаявшиеся и полные сожаления. Он пройдет через всю землю, чтобы разыскать нас.
Карпентер перевел дыхание. Было похоже, что он оседлал своего любимого конька. Девочки безропотно внимали ему. Английские дети покашливали бы, беспокойно ерзали, шаркали ногами — но не эти. Было очевидно, что они давно решили: выслушивание проповедей является такой же составной частью их жизни, как еда или сон. Кристофер с трудом подавил зевок.
— Мистер Уайлэм, сейчас, в час ваших страданий, наши сердца тянутся к вам, как вне всякого сомнения когда-то ваше сердце тянулось к вдовам и сиротам этой языческой, испорченной страны. Это дети идолопоклонничества, мистер Уайлэм, дети греха. Их отцы и матери были ничем иным как людоедами-язычниками, но милостью Божьей они были выведены из темноты на свет. И я прошу вас присоединиться к нашей молитве, чтобы души наши соединились в присутствии нашего всепрощающего и любящего Спасителя. Давайте помолимся.
Девочки, как механические куклы, покорно закрыли глаза и склонили головы. Казалось, что даже их шеи и веки участвуют в молитве.
— Милосердный отец, ты знаешь наши грехи и наши проступки, и мы, несчастные грешники, просим тебя сегодня вечером обратить взор на землю, на раба твоего Кристофера...
Так начался вечер.
* * *
Ужин представлял собой обилие капусты с каким-то хрящеватым мясом, давно уже отказавшимся от бесполезных попыток претендовать на вкус и съедобность и утратившим все опознавательные свойства. Мойра Карпентер больше напоминала не хозяйку дома, главенствующую за столом, а сотрудницу похоронного бюро, руководящую погребением того непонятного и несчастного зверя, который, нарезанный на куски и залитый подливкой, лежал на их тарелках. Она с подчеркнутой вежливостью поддерживала высокопарный разговор.
— Мой муж рассказал мне о вашем горе, мистер Уайлэм, — сообщила она, накладывая ему на тарелку вареную капусту. — Большую часть дня я провела в молитвах, прося Господа, чтобы он воссоединил вашего сына с вами и его бедной, убитой горем матерью, оставшейся дома.
— Моя жена умерла, миссис Карпентер. Она умерла чуть больше года назад.
— Мне очень жаль. Очень-очень жаль. — Она сбросила ему на тарелку кусок чего-то грязно-белого, упавший неподалеку от капусты. — Ее унесла болезнь?
— Чахотка, миссис Карпентер. Она умерла от чахотки. Ей был тридцать один год.
Впервые с начала разговора глаза Мойры Карпентер загорелись. Разговоры о болезнях оживляли ее так же, как разговоры об идолопоклонничестве оживляли ее мужа.
— Это бич Божий, мистер Уайлэм, ужасный бич. Нам повезло, здесь болезнь эту уносит горный воздух. Хотя, конечно, здесь есть свои недуги. Вы не представляете, как опустошают болезни эту страну. Эта страна платит за свои пороки высокую цену. Здесь очень распространен сифилис, мистер Уайлэм... пожалуйста, ешьте... и гонорея собирает огромный урожай.
Кристофер быстро понял, что его хозяйка — самый худший компаньон, которого только можно встретить за обедом: ипохондрик, который не интересуется ничем, кроме болезней. Не отрываясь от еды, которую она поглощала в весьма умеренных количествах, она потчевала Кристофера рассказами о ее болезнях, болезнях ее мужа, болезнях, которые ежедневно атакуют несчастных сирот Калимпонга, болезнях всего субконтинента.
Все, что оставалось делать Кристоферу, это с трудом запихивать в себя отвратительный желтый заварной крем с изредка встречающимися кусочками чего-то непонятного, пока она повествовала о недавно виденном в госпитале больном с раком носа.
— Все это прекрасно, моя дорогая, — наконец прервал ее муж. — Не следует давать нашему гостю представление о том, что наше основное внимание уделяется в основном физическим заболеваниям этих несчастных. Мы оставляем это тем, кто занимается этим профессионально. И я уверяю вас, Кристофер, — я ведь могу называть вас по имени, не правда ли? — что какими бы ужасными ни были болезни, поражающие плоть Индии, они ничто по сравнению с духовными заболеваниями, мучающими душу этой страны. В стране орудует сам сатана, таща этих несчастных людей в ад поколение за поколением. Мы делаем то немногое, что можем сделать, но это неравная схватка.
И он продолжал развивать тему, детально описывая то, что он считал главными ужасами Индии и ее идолопоклоннической веры. Индуистов он осудил за то, что они поклоняются множеству богов, мусульман за то, что они молятся не тому богу. Йоги оказались шарлатанами, а суфи — фальшивками, потому что, по определению Карпентера, духовность не может существовать без Бога — а бог Джона Карпентера был белокожим пресвитерианцем. Кристофер решил, что спорить не имеет смысла. Сам он толком ни во что не верил и потому не стал защищать веры других.
Только в конце вечера Кристофер начал понимать, что Карпентер ведет с ним тщательно продуманную игру. Он не был дураком с безнадежно устаревшими и эксцентричными взглядами на религию, исповедуемыми за пределами его дома, не был он и глупым ханжой, бубнящим о своих собственных навязчивых идеях, — он был умным человеком, играющим свою роль.
Кристофер вспомнил их утреннюю встречу, когда Карпентер снял очки и на мгновение показал свое настоящее лицо. Теперь, когда миссионер и его жена по очереди разглагольствовали о болезнях и разложении духа, он время от времени ловил потаенные взгляды, которые бросал на него Карпентер, — то ли иронические, то ли насмешливые, то ли злобные.
— Скажите мне, Кристофер, — попросил он, когда после еды подали слабый чай, — как часто вы бывали в Калимпонге?
— Я часто бывал здесь еще ребенком. Мой отец работал неподалеку отсюда.
— Он тоже был бизнесменом, не правда ли?
— Да, он... он торговал чаем.
Миссионер посмотрел на Кристофера поверх чашки.
— А вы? Чем вы торгуете?
— Разными вещами. За свою жизнь я занимался самыми разными вещами.
— А мне вы кажетесь образованным человеком. Вы больше похожи на человека, который может сделать карьеру в области внешней или внутренней политики. Вы совсем не похожи на мелкого торговца. Пожалуйста, не принимайте мои слова за попытку обидеть вас.
— Никаких обид. Я сам решил заняться бизнесом. Но, возможно, что другая карьера подошла бы мне больше. Последнее время дела идут не очень хорошо.
— И сейчас вы живете в Англии, да?
Карпентер допрашивал его, скрытно, но тщательно.
— Да. Моя жена и сын уехали туда, когда началась война. В прошлом году я вернулся к ним, но Элизабет вскоре после этого умерла. Я решил остаться с Уильямом.
— Понимаю. Что вы делали во время войны? Насколько я понял, вы находились в Индии?
— Я был поставщиком армии. Зерно, фураж для скота, рис: все, что было нужно. За какое-то время я заработал небольшую сумму. Но явно недостаточную.
— Кто может ненавидеть вас настолько, чтобы похитить вашего сына? Кого вы подозреваете? Почему вы приехали искать его в Индию? В Калимпонг?
Кристофер почувствовал в вопросах Карпентера нечто большее, чем любопытство. Миссионера что-то беспокоило. Он не поверил выдуманной Кристофером легенде. Но важно было другое: он что-то скрывал и хотел вызнать все, что знает Кристофер.
— Мне посоветовали не говорить об этом, — заметил Кристофер.
— Кто посоветовал вам? Полиция?
— Да. Полиция.
— Это они доставили вас сюда на биплане? Извините, если я задаю слишком много вопросов. Просто меня удивляет, что у такого человека, как вы, оказалось достаточно связей, чтобы прилететь сюда. Просто для того, чтобы найти ребенка, насколько дорог бы он вам ни был. Обычно власти не столь сострадательны.
Кристофер решил, что пора уходить.
— Мистер Карпентер, я благодарен вам и вашей жене за прекрасный вечер. Мне доставили удовольствие и ужин, и наша беседа. — Он повернулся к жене Карпентера. — Миссис Карпентер, пожалуйста, примите мою благодарность. Вы очень радушная хозяйка. А теперь, боюсь, что мне пора идти. Я все еще чувствую себя усталым после дороги, и, боюсь, что покажусь вам утомительным, если задержусь в вашем доме, тем более что у вас тоже есть свои дела.
— Конечно, конечно. Мы даже не подумали об этом, заставляя вас участвовать в беседе. — Мойра Карпентер поднялась из-за стола, муж последовал ее примеру.
— Если это не слишком вас утомит, мистер Уайлэм, — сказал миссионер, — я бы хотел показать вам крыло здания, где живут мальчики. Дети сейчас спят, но я бы очень хотел, чтобы вы зашли посмотреть на них, прежде чем уйдете.
Идти пришлось недалеко. Закрытая зеленой занавесью дверь вела в короткий коридор, который, в свою очередь, вел к большой спальне, залитой лунным светом. На выстроенных в ровные ряды кроватях, словно пациенты в больнице, спали дети; стояла тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием. Карпентер шел между кроватей с затемненной лампой, показывая Кристоферу спящих мальчиков так, словно он был хранителем музея восковых фигур, демонстрирующим посетителю свои экспонаты. На узких кроватях, свернувшись под тонкими одеялами, дети жадно смотрели сны.
Кристофер задумался, почему Карпентер привел его сюда. Для того, чтобы расположить его к себе, чтобы сгладить впечатление от резкого поведения Карпентера во время их первой встречи? Глядя на спящих детей, он задал себе вопрос, был ли здесь Уильям. Могло ли такое быть? Может, именно поэтому так нервничал Карпентер, может, поэтому задавал так много вопросов? Но он сразу отбросил эту мысль как смехотворную.
Карпентер проводил его до двери, продолжая осыпать выражениями сочувствия, словно конфетти. Приют спал. Кристофер представил, как спят девочки, в чьи сны наведываются темные боги и богини, черная Кали, пляшущая на окровавленных телах своих жертв, Шива с залитыми кровью руками, разрушающий вселенную. Или им снились живущие в горах каннибалы, поедающие плоть английских детей? И если так, то что это значило для них?
Было уже больше десяти часов вечера, когда он подошел к гостинице. Общая комната была погружена в полутьму и усеяна пологими беспокойными холмиками: здесь спали люди, которым предстоял подъем в час или два ночи. Разнесся слух, что погода на севере улучшается и что есть большие шансы на то, что перевалы, ведущие в долину Чуиби, откроются через пару дней.
Он поднялся по шатким деревянным ступеням на второй этаж, неся в руках вонючую масляную лампу, которую предусмотрительно захватил внизу. Тонкие деревянные панели, которыми был обшит дом, пропускали пронизывающий холод. Они были покрыты пятнами, оставленными дождями, и трещинами от мороза. Идя по коридору, он услышал, как в одной из комнат кто-то стонет от боли, но никто не спешил на помощь. Снаружи, на улице, рыскали собаки, старые, тощие и больные, боящиеся показываться людям днем. Он слышал, как раздавался в ночи их потерянный, отчаянный вой.
Он не видел человека, который ударил его, когда он открыл дверь, и не почувствовал удара, который свалил его без чувств на грязный пол комнаты. На мгновение он увидел яркий свет и движущиеся в нем лица, точнее, одно лицо, расплывающееся и перемещающееся. Затем земля покачнулась и ушла у него из-под ног, мир замерцал, покраснел и куда-то исчез, а он продолжал крутиться и выть в полном одиночестве и в полном мраке.
Глава 11
Он находился в лодке в открытом море, качаясь в забытьи на соленых голубых волнах. Затем лодка исчезла, воды расступились, и он вновь начал погружаться во тьму. Затем куда-то исчезла и темнота, и он снова поднимался наверх, к свету. Наверное, на поверхности был шторм: его бросало из стороны в сторону, словно останки кораблекрушения, оказавшиеся на гребне гигантской волны. Затем свершилось чудо: буря утихла, а он лежал, ритмично покачиваясь, на поверхности мягкой волны, идущей к берегу.
Появилось лицо, затем пара рук, грубо потянувших его куда-то, и он оказался уже не в спокойной воде, а на жесткой кровати. Лицо было европейским и небритым, и оно то расплывалось, то становилось четким.
— Вы слышите меня, мистер Уайлэм? Вы слышите мой голос?
Человек говорил с ним по-английски, хотя и с сильным акцентом. Первой мыслью Уайлэма было, что это русский, Замятин, но что-то подсказывало ему, что это ерунда.
— Вы можете сесть? — настаивал голос.
Кристофер почувствовал, как руки берут его за подмышки, поднимают и усаживают. Он неохотно смирился с тем, что его передвигают. Когда он оказался в сидячем положении, голова снова начала кружиться, и на мгновение он испугался, что сейчас вернется темнота. Он чувствовал тошноту: загадочное мясо и скорбный гарнир улучили момент, чтобы вырваться на волю, и раздулись в его желудке до невообразимых размеров. Они хотели существовать отдельно от него.
— Вас тошнит? — поинтересовался голос.
Он ухитрился кивнуть, его вращающийся мозг посылал во всех направлениях вспышки зеленого цвета.
— Сзади нас находится таз. Здесь, справа. Просто расслабьтесь. Я вас подержу.
Он почувствовал, как рука наклоняет его голову, а затем что-то взорвалось в его кишках и рванулось наверх с яростью железнодорожного экспресса, возвращающегося домой. Горячая жидкость устремилась в металлический таз.
Сплюнув горькую слюну, он в изнеможении откинулся на кровать. Кто-то забрал его голову, заменив ее вращающимся шаром. А над ним стоял безумный ребенок, щелканьем хлыста заставлявший шар крутиться безостановочно.
— Лучше? — Голос стал сильнее.
Он уже слышал этот акцент, но никак не мог узнать его. Шотландский? Ирландский?
— Если вас опять тошнит, то есть еще один маленький тазик, а если вы наполните и его, я принесу еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
У дверей Нокс Хоумз его встретил сам Карпентер, на сей раз одетый более официально, хотя и не в вечернем костюме. Миссионер сразу провел его в собственно приют, точнее, в ту его часть, где жили девочки. Девочек в Нокс Хоумз было больше, чем мальчиков: мальчики считались более выгодными в материальном плане детьми, так как в будущем могли быть опорой престарелым родителям; девочки же считались обузой, поскольку им предстояло выйти замуж и жить в чужой семье. Если девочка рождалась везучей, ее быстро подкидывали к чьим-нибудь дверям — могло быть и хуже. Крыло, где жили девочки, было тщательно выскоблено и напоминало больше лагерь спартанцев или пересыльный пункт, чем дом: стены, полы и мебель пропахли карболкой, мылом из угольной смолы и йодом, а в душном воздухе носились призраки других, не сразу понятных запахов — запах детской тошноты, вареной капусты и слабый, но безошибочно узнаваемый запах, имеющийся во всех заведениях, где собраны в одном месте взрослеющие девочки. Кислый запах менструации, который впитывается абсолютно во все.
В обшитом темными панелями холле висели портреты патронов Нокс Хоумз и благочестивые изречения, обрамленные траурной каймой. Кристофера представили детям. Ряды молчаливых, бесстрастных лиц смотрели на него, смущенного и неловко себя чувствующего, стоящего на небольшом возвышении в конце зала. Девочки были разных возрастов, но все были одеты в одинаково серую униформу и на лицах их читалось одинаковое унылое непонимание и угрюмое терпение. Большинство составляли индианки, но были и девочки из Непала и Тибета. Кристофер заметил несколько девочек смешанных кровей, полуангличанок-полуиндианок, а две казались европейками. Всего их было чуть больше сотни.
Для Кристофера самым ужасным в этом помещении была температура, недостаточно высокая, чтобы комфортно расслабиться, и недостаточно низкая для того, чтобы благоразумно укутаться. Старые трубы, идущие от спрятанного в глубинах здания древнего бойлера, давали какое-то количество тепла, но его явно было недостаточно. Он заметил, что дети выглядели не сытыми и не голодными. Он предположил, что они вряд ли голодают, но и вряд ли едят досыта. Все это больше напоминало тюрьму, где эти сироты, не совсем брошенные, но и не очень любимые, ведут какое-то промежуточное существование, которое навсегда определит внутреннее и внешнее содержание их жизней.
— Мистер Уайлэм недавно прибыл к нам с далеких берегов Англии, — нараспев произнес Карпентер, словно читая с кафедры проповедь. — Он появился среди нас, чтобы найти следы своего сына, ребенка нежного возраста, которого отобрали у отца ужасные обстоятельства. Кто из нас, присутствующих здесь, не молил по ночам Бога, чтобы пришел любящий отец и забрал нас домой? Кто из нас не мечтал о такой любви, которую испытывает этот человек, который в одиночку с готовностью пересек земной шар ради собственного сына, ради того, чтобы найти его и вернуть в лоно любящей семьи? Как это напоминает нам слова Господа нашего, эту прекрасную притчу об отце и его сыновьях: «Сын мой умер и снова родился на свет; он потерялся и нашелся». Возможно, путешествие мистера Уайлэма станет притчей для всех нас. Потому что есть отец, который ищет нас, который мечтает, чтобы мы вернулись к нему, раскаявшиеся и полные сожаления. Он пройдет через всю землю, чтобы разыскать нас.
Карпентер перевел дыхание. Было похоже, что он оседлал своего любимого конька. Девочки безропотно внимали ему. Английские дети покашливали бы, беспокойно ерзали, шаркали ногами — но не эти. Было очевидно, что они давно решили: выслушивание проповедей является такой же составной частью их жизни, как еда или сон. Кристофер с трудом подавил зевок.
— Мистер Уайлэм, сейчас, в час ваших страданий, наши сердца тянутся к вам, как вне всякого сомнения когда-то ваше сердце тянулось к вдовам и сиротам этой языческой, испорченной страны. Это дети идолопоклонничества, мистер Уайлэм, дети греха. Их отцы и матери были ничем иным как людоедами-язычниками, но милостью Божьей они были выведены из темноты на свет. И я прошу вас присоединиться к нашей молитве, чтобы души наши соединились в присутствии нашего всепрощающего и любящего Спасителя. Давайте помолимся.
Девочки, как механические куклы, покорно закрыли глаза и склонили головы. Казалось, что даже их шеи и веки участвуют в молитве.
— Милосердный отец, ты знаешь наши грехи и наши проступки, и мы, несчастные грешники, просим тебя сегодня вечером обратить взор на землю, на раба твоего Кристофера...
Так начался вечер.
* * *
Ужин представлял собой обилие капусты с каким-то хрящеватым мясом, давно уже отказавшимся от бесполезных попыток претендовать на вкус и съедобность и утратившим все опознавательные свойства. Мойра Карпентер больше напоминала не хозяйку дома, главенствующую за столом, а сотрудницу похоронного бюро, руководящую погребением того непонятного и несчастного зверя, который, нарезанный на куски и залитый подливкой, лежал на их тарелках. Она с подчеркнутой вежливостью поддерживала высокопарный разговор.
— Мой муж рассказал мне о вашем горе, мистер Уайлэм, — сообщила она, накладывая ему на тарелку вареную капусту. — Большую часть дня я провела в молитвах, прося Господа, чтобы он воссоединил вашего сына с вами и его бедной, убитой горем матерью, оставшейся дома.
— Моя жена умерла, миссис Карпентер. Она умерла чуть больше года назад.
— Мне очень жаль. Очень-очень жаль. — Она сбросила ему на тарелку кусок чего-то грязно-белого, упавший неподалеку от капусты. — Ее унесла болезнь?
— Чахотка, миссис Карпентер. Она умерла от чахотки. Ей был тридцать один год.
Впервые с начала разговора глаза Мойры Карпентер загорелись. Разговоры о болезнях оживляли ее так же, как разговоры об идолопоклонничестве оживляли ее мужа.
— Это бич Божий, мистер Уайлэм, ужасный бич. Нам повезло, здесь болезнь эту уносит горный воздух. Хотя, конечно, здесь есть свои недуги. Вы не представляете, как опустошают болезни эту страну. Эта страна платит за свои пороки высокую цену. Здесь очень распространен сифилис, мистер Уайлэм... пожалуйста, ешьте... и гонорея собирает огромный урожай.
Кристофер быстро понял, что его хозяйка — самый худший компаньон, которого только можно встретить за обедом: ипохондрик, который не интересуется ничем, кроме болезней. Не отрываясь от еды, которую она поглощала в весьма умеренных количествах, она потчевала Кристофера рассказами о ее болезнях, болезнях ее мужа, болезнях, которые ежедневно атакуют несчастных сирот Калимпонга, болезнях всего субконтинента.
Все, что оставалось делать Кристоферу, это с трудом запихивать в себя отвратительный желтый заварной крем с изредка встречающимися кусочками чего-то непонятного, пока она повествовала о недавно виденном в госпитале больном с раком носа.
— Все это прекрасно, моя дорогая, — наконец прервал ее муж. — Не следует давать нашему гостю представление о том, что наше основное внимание уделяется в основном физическим заболеваниям этих несчастных. Мы оставляем это тем, кто занимается этим профессионально. И я уверяю вас, Кристофер, — я ведь могу называть вас по имени, не правда ли? — что какими бы ужасными ни были болезни, поражающие плоть Индии, они ничто по сравнению с духовными заболеваниями, мучающими душу этой страны. В стране орудует сам сатана, таща этих несчастных людей в ад поколение за поколением. Мы делаем то немногое, что можем сделать, но это неравная схватка.
И он продолжал развивать тему, детально описывая то, что он считал главными ужасами Индии и ее идолопоклоннической веры. Индуистов он осудил за то, что они поклоняются множеству богов, мусульман за то, что они молятся не тому богу. Йоги оказались шарлатанами, а суфи — фальшивками, потому что, по определению Карпентера, духовность не может существовать без Бога — а бог Джона Карпентера был белокожим пресвитерианцем. Кристофер решил, что спорить не имеет смысла. Сам он толком ни во что не верил и потому не стал защищать веры других.
Только в конце вечера Кристофер начал понимать, что Карпентер ведет с ним тщательно продуманную игру. Он не был дураком с безнадежно устаревшими и эксцентричными взглядами на религию, исповедуемыми за пределами его дома, не был он и глупым ханжой, бубнящим о своих собственных навязчивых идеях, — он был умным человеком, играющим свою роль.
Кристофер вспомнил их утреннюю встречу, когда Карпентер снял очки и на мгновение показал свое настоящее лицо. Теперь, когда миссионер и его жена по очереди разглагольствовали о болезнях и разложении духа, он время от времени ловил потаенные взгляды, которые бросал на него Карпентер, — то ли иронические, то ли насмешливые, то ли злобные.
— Скажите мне, Кристофер, — попросил он, когда после еды подали слабый чай, — как часто вы бывали в Калимпонге?
— Я часто бывал здесь еще ребенком. Мой отец работал неподалеку отсюда.
— Он тоже был бизнесменом, не правда ли?
— Да, он... он торговал чаем.
Миссионер посмотрел на Кристофера поверх чашки.
— А вы? Чем вы торгуете?
— Разными вещами. За свою жизнь я занимался самыми разными вещами.
— А мне вы кажетесь образованным человеком. Вы больше похожи на человека, который может сделать карьеру в области внешней или внутренней политики. Вы совсем не похожи на мелкого торговца. Пожалуйста, не принимайте мои слова за попытку обидеть вас.
— Никаких обид. Я сам решил заняться бизнесом. Но, возможно, что другая карьера подошла бы мне больше. Последнее время дела идут не очень хорошо.
— И сейчас вы живете в Англии, да?
Карпентер допрашивал его, скрытно, но тщательно.
— Да. Моя жена и сын уехали туда, когда началась война. В прошлом году я вернулся к ним, но Элизабет вскоре после этого умерла. Я решил остаться с Уильямом.
— Понимаю. Что вы делали во время войны? Насколько я понял, вы находились в Индии?
— Я был поставщиком армии. Зерно, фураж для скота, рис: все, что было нужно. За какое-то время я заработал небольшую сумму. Но явно недостаточную.
— Кто может ненавидеть вас настолько, чтобы похитить вашего сына? Кого вы подозреваете? Почему вы приехали искать его в Индию? В Калимпонг?
Кристофер почувствовал в вопросах Карпентера нечто большее, чем любопытство. Миссионера что-то беспокоило. Он не поверил выдуманной Кристофером легенде. Но важно было другое: он что-то скрывал и хотел вызнать все, что знает Кристофер.
— Мне посоветовали не говорить об этом, — заметил Кристофер.
— Кто посоветовал вам? Полиция?
— Да. Полиция.
— Это они доставили вас сюда на биплане? Извините, если я задаю слишком много вопросов. Просто меня удивляет, что у такого человека, как вы, оказалось достаточно связей, чтобы прилететь сюда. Просто для того, чтобы найти ребенка, насколько дорог бы он вам ни был. Обычно власти не столь сострадательны.
Кристофер решил, что пора уходить.
— Мистер Карпентер, я благодарен вам и вашей жене за прекрасный вечер. Мне доставили удовольствие и ужин, и наша беседа. — Он повернулся к жене Карпентера. — Миссис Карпентер, пожалуйста, примите мою благодарность. Вы очень радушная хозяйка. А теперь, боюсь, что мне пора идти. Я все еще чувствую себя усталым после дороги, и, боюсь, что покажусь вам утомительным, если задержусь в вашем доме, тем более что у вас тоже есть свои дела.
— Конечно, конечно. Мы даже не подумали об этом, заставляя вас участвовать в беседе. — Мойра Карпентер поднялась из-за стола, муж последовал ее примеру.
— Если это не слишком вас утомит, мистер Уайлэм, — сказал миссионер, — я бы хотел показать вам крыло здания, где живут мальчики. Дети сейчас спят, но я бы очень хотел, чтобы вы зашли посмотреть на них, прежде чем уйдете.
Идти пришлось недалеко. Закрытая зеленой занавесью дверь вела в короткий коридор, который, в свою очередь, вел к большой спальне, залитой лунным светом. На выстроенных в ровные ряды кроватях, словно пациенты в больнице, спали дети; стояла тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием. Карпентер шел между кроватей с затемненной лампой, показывая Кристоферу спящих мальчиков так, словно он был хранителем музея восковых фигур, демонстрирующим посетителю свои экспонаты. На узких кроватях, свернувшись под тонкими одеялами, дети жадно смотрели сны.
Кристофер задумался, почему Карпентер привел его сюда. Для того, чтобы расположить его к себе, чтобы сгладить впечатление от резкого поведения Карпентера во время их первой встречи? Глядя на спящих детей, он задал себе вопрос, был ли здесь Уильям. Могло ли такое быть? Может, именно поэтому так нервничал Карпентер, может, поэтому задавал так много вопросов? Но он сразу отбросил эту мысль как смехотворную.
Карпентер проводил его до двери, продолжая осыпать выражениями сочувствия, словно конфетти. Приют спал. Кристофер представил, как спят девочки, в чьи сны наведываются темные боги и богини, черная Кали, пляшущая на окровавленных телах своих жертв, Шива с залитыми кровью руками, разрушающий вселенную. Или им снились живущие в горах каннибалы, поедающие плоть английских детей? И если так, то что это значило для них?
Было уже больше десяти часов вечера, когда он подошел к гостинице. Общая комната была погружена в полутьму и усеяна пологими беспокойными холмиками: здесь спали люди, которым предстоял подъем в час или два ночи. Разнесся слух, что погода на севере улучшается и что есть большие шансы на то, что перевалы, ведущие в долину Чуиби, откроются через пару дней.
Он поднялся по шатким деревянным ступеням на второй этаж, неся в руках вонючую масляную лампу, которую предусмотрительно захватил внизу. Тонкие деревянные панели, которыми был обшит дом, пропускали пронизывающий холод. Они были покрыты пятнами, оставленными дождями, и трещинами от мороза. Идя по коридору, он услышал, как в одной из комнат кто-то стонет от боли, но никто не спешил на помощь. Снаружи, на улице, рыскали собаки, старые, тощие и больные, боящиеся показываться людям днем. Он слышал, как раздавался в ночи их потерянный, отчаянный вой.
Он не видел человека, который ударил его, когда он открыл дверь, и не почувствовал удара, который свалил его без чувств на грязный пол комнаты. На мгновение он увидел яркий свет и движущиеся в нем лица, точнее, одно лицо, расплывающееся и перемещающееся. Затем земля покачнулась и ушла у него из-под ног, мир замерцал, покраснел и куда-то исчез, а он продолжал крутиться и выть в полном одиночестве и в полном мраке.
Глава 11
Он находился в лодке в открытом море, качаясь в забытьи на соленых голубых волнах. Затем лодка исчезла, воды расступились, и он вновь начал погружаться во тьму. Затем куда-то исчезла и темнота, и он снова поднимался наверх, к свету. Наверное, на поверхности был шторм: его бросало из стороны в сторону, словно останки кораблекрушения, оказавшиеся на гребне гигантской волны. Затем свершилось чудо: буря утихла, а он лежал, ритмично покачиваясь, на поверхности мягкой волны, идущей к берегу.
Появилось лицо, затем пара рук, грубо потянувших его куда-то, и он оказался уже не в спокойной воде, а на жесткой кровати. Лицо было европейским и небритым, и оно то расплывалось, то становилось четким.
— Вы слышите меня, мистер Уайлэм? Вы слышите мой голос?
Человек говорил с ним по-английски, хотя и с сильным акцентом. Первой мыслью Уайлэма было, что это русский, Замятин, но что-то подсказывало ему, что это ерунда.
— Вы можете сесть? — настаивал голос.
Кристофер почувствовал, как руки берут его за подмышки, поднимают и усаживают. Он неохотно смирился с тем, что его передвигают. Когда он оказался в сидячем положении, голова снова начала кружиться, и на мгновение он испугался, что сейчас вернется темнота. Он чувствовал тошноту: загадочное мясо и скорбный гарнир улучили момент, чтобы вырваться на волю, и раздулись в его желудке до невообразимых размеров. Они хотели существовать отдельно от него.
— Вас тошнит? — поинтересовался голос.
Он ухитрился кивнуть, его вращающийся мозг посылал во всех направлениях вспышки зеленого цвета.
— Сзади нас находится таз. Здесь, справа. Просто расслабьтесь. Я вас подержу.
Он почувствовал, как рука наклоняет его голову, а затем что-то взорвалось в его кишках и рванулось наверх с яростью железнодорожного экспресса, возвращающегося домой. Горячая жидкость устремилась в металлический таз.
Сплюнув горькую слюну, он в изнеможении откинулся на кровать. Кто-то забрал его голову, заменив ее вращающимся шаром. А над ним стоял безумный ребенок, щелканьем хлыста заставлявший шар крутиться безостановочно.
— Лучше? — Голос стал сильнее.
Он уже слышал этот акцент, но никак не мог узнать его. Шотландский? Ирландский?
— Если вас опять тошнит, то есть еще один маленький тазик, а если вы наполните и его, я принесу еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47