У меня не было еды, и я не знал, как ее найти; я чувствовал себя потерянным, и мысли мои были в полном смятении.
Он замолчал, вспоминая, снова пробуя на вкус пустоту и ужас тех дней.
— Они нашли меня в месте, которое называется Сепо, — двое монахов из Дорже-Ла. Я был в состоянии полного изнеможения и близок к смерти. На самом деле ничего необычного — умирающий человек, замерзший, голодный, с путающимися мыслями. Но в Тибете все считается необычным. Они во всем находят какие-то знаки — в метеорите, в рождении урода, в кружащей вокруг горы птице. Часто их внимание привлекают очень маленькие вещи, мелочи — форма ушей ребенка, то, как лежит на крестьянской хижине соломенная крыша, то, как поднимается из трубы дым. Мелочи, которых ты или я просто не заметили бы. Мы утратили эту способность. Место, где они нашли меня, находилось на пересечении двух ледников. На востоке был острый пик, на западе — крутой обрыв. В тот день, когда они нашли меня, неподалеку от места видели двух кружащих стервятников. Я думаю, что они, наверное, ждали, пока я умру и стану доступной пищей. Все это просто — но для них это знаки. Они сказали, что было предсказание, согласно которому нового настоятеля Дорже-Ла найдут на месте с таким описанием. До этого дня я не знаю, правда это или нет, и было ли вообще такое предсказание. Но они верят в это. А после... я тоже в это поверил.
Кристофер прервал его, все еще не понимая, о чем идет речь.
— Но ты же не был ребенком, — сказал он. — Ты был сорокалетним мужчиной, взрослым человеком. В качестве новых воплощений они всегда выбирают детей трех-четырех лет.
Отец вздохнул и положил руку на плечо Кристофера.
— Это не обычный монастырь, Кристофер. Это Дорже-Ла. Здесь все происходит по-другому. — Он остановился и снова вздохнул. — Я тринадцатый настоятель Дорже-Ла. Мой предшественник умер в год моего рождения и оставил инструкции не искать ему наследника, пока не пройдет сорок лет. Он сказал, что новое воплощение придет с юга, из Индии. И что это будет чужеземец.
Он замолчал. Кристофер ничего не сказал. Если старик верит в этот бред, какое право он имеет опровергать его слова? И возможно, что это все же не бред. Возможно, в этом было что-то, чего Кристофер с его европейским складом ума принять не мог.
— Пойдем в другую комнату? — спросил старик.
Кристофер кивнул.
— Я в твоих руках, — ответил он.
Отец посмотрел на него, все еще пытаясь найти в мужчине того ребенка, которого он оставил много лет назад. Осталось ли что-нибудь, хоть что-нибудь?
— Нет, — заметил он. — Ты в своих собственных руках.
Они ушли из зала с гробницами и прошли, подняв тяжелые занавеси, в маленькую комнату. Она была круглой, примерно четыре метра в диаметре, лишенная орнамента, подушек и драпировок. Здесь, на краю света, Артур Уайлэм обрел аскетическое жилье. Пол был покрыт простым ковром, на одной из стен была длинная полка. В нишах были навалены книги. Несколько ламп свисало с потолка, сделанного в форме небольшого купола.
Они сидели рядом, прислонившись к полке, отец и сын.
— Боюсь, что эта комната слишком проста, — заметил старик. — Ни птиц, ни бабочек, ни рыб.
— Зачем они тебе? — спросил Кристофер, имея в виду животных и растения, которые он видел по пути.
— Коллекцию начал собирать мой предшественник. Он интересовался природой. Он хотел, чтобы в монастыре были собраны представители окружающего мира. Я берегу их и по мере необходимости пополняю коллекцию.
— Они представляют стихии? В этом их значение?
— Да, стихии, — кивнул настоятель. — А также нечто другое. Они демонстрируют упадок, угасание. И рождение. И уровни существования. И еще многое другое.
— Я понимаю. — Кристофер заколебался. Он хотел поговорить о другом. — Когда ты оказался здесь, — сказал он, — почему ты не пытался связаться с кем-нибудь, объяснить, что произошло? Ты ведь даже не написал мне. Я думал, что ты мертв.
— Я хотел, чтобы ты так думал. Что еще я мог сделать? Сказать тебе, что я жив, но никогда не вернусь? Ты бы попробовал найти меня. Сначала я не понимал, что это за место, в чем его смысл. Я даже не знал, кто я такой, чего они ждут от меня. Так что бы я делал, если бы сюда пришел ты в поисках меня, напоминая мне, кем я был? А позднее... позднее я начал понимать. А когда я понял... пути назад не было.
— А как насчет любви? — спросил Кристофер. — Как насчет доверия?
Старик вздохнул. Он много лет не слышал этих слов ни на одном языке.
— Разве ты не видишь, что я был за пределами этих понятий? — ответил он. — За пределами любви, за пределами доверия. Во мне их уже не осталось — ни капли, нисколько. Я молюсь, чтобы ты никогда не оказался в таком состоянии. По крайней мере, чтобы с тобой не повторилось то же. В конечном итоге я отбросил все — любовь, и доверие, и вожделение. Особенно последнее, особенно вожделение. В противном случае ты будешь проглочен этими чувствами. Поверь, они очень жадны. Вожделение ненасытно, у него нет ни начала, ни конца. Ему нет границ. Но все эти чувства привязывают тебя к страданию. Если ты не примешь меры, так будет продолжаться до конца твоей жизни. И на протяжении всех последующих твоих жизней.
— Зачем ты украл моего сына? — внезапно спросил Кристофер.
Настоятель не ответил. Лицо его было озабоченным. Он отвернулся от Кристофера, всматриваясь в тени.
— Почему-то он для тебя важен? — настаивал он. — Потому, что он твой внук? В этом причина, да? Ты хочешь, чтобы и он стал воплощением, не так ли?
Отец склонил голову.
— Да, — признал он.
Кристофер встал.
— Что ж, ты ошибся. Уильям мой сын, сын моей жены. Ты не имеешь к нему никакого отношения. Ты выбрал смерть. Отлично, оставайся мертвым: у мертвых нет претензий к живым. Уильям мой сын и принадлежит мне. Я забираю его домой.
Старик поднял глаза.
— Сядь, — прошептал он. — Я уже стар, — продолжал отец. — Мне недолго осталось жить. А когда я умру, Дорже-Ла останется без настоятеля. Пожалуйста, попробуй понять, что это означает. Эти монахи как дети, они нуждаются в отце. Особенно сейчас, когда мир за пределами монастыря так быстро меняется. Возможно, они не смогут долго оставаться в полном уединении. Когда мир придет сюда и постучит в ворота Дорже-Ла, здесь должен быть кто-то главный, кто встретит мир на своих условиях. Чужой, чужеземец, как мы с тобой.
— Но почему Уильям, почему мой сын?
Старик вздохнул.
— Существует пророчество, — сказал он. — Неважно, веришь ты в пророчества или нет. Монахи верят, особенно в это.
— И что же оно гласит, это пророчество?
— Первая часть относится ко мне. Так они считают. «Пока Дорже-Ла правит чужеземец, Дорже-Ла правит миром». Вторая часть относится к «сыну сына чужеземца». Он будет последним настоятелем Дорже-Ла. И тогда появится Будда последней эпохи: Май-дари.
— И ты думаешь, что Уильям и есть этот «сын сына чужеземца»?
— Они верят, что все европейцы женятся, и что ребенок должен быть внуком настоятеля-чужеземца. Поначалу я не верил в это. Тем более, что не было возможности привезти его сюда. Не было путей.
— Что заставило тебя передумать? Настоятель замолчал. То, что беспокоило его прежде, вернулось, став сильнее. Кристофер подумал, что он чем-то испуган.
— Замятин заставил меня передумать, — сказал он наконец. — Когда он пришел сюда, он уже знал о пророчестве. Он знал и обо мне: кем я был, откуда я пришел. Он сказал, что если у меня есть внук, он может устроить так, что его доставят сюда. Сначала я возражал, но в конце концов он убедил меня. Понимаешь, мальчик был мне нужен. Мне нужен был кто-то, кто бы продолжил мое дело.
— Ты разве не мог попытаться найти новое воплощение обычным путем? Здесь, в Тибете. Буддиста, ребенка, чьи родители были бы счастливы, что на их дитя пал такой выбор?
Старик покачал головой.
— Нет, — ответил он. — Было пророчество. Все сорок лет со дня смерти моего предшественника до дня моего появления был человек, исполнявший обязанности настоятеля. Его звали Тенсинг Ринпоче. Когда меня только принесли сюда, он был против того, чтобы я стал новым настоятелем. Он умер два года спустя. Но есть группа монахов, которая до их пор считает его истинным воплощением. В молодости он принадлежал к другой секте, которая не требует от монахов безбрачия. У него родился сын. Который сейчас является здесь важным человеком. Его зовут Царонг Ринпоче. Если я покину Дорже-Ла и не оставлю преемника, которого приняло бы большинство монахов, Царонг Ринпоче получит свой шанс. Здесь хватает людей, которые последуют за ним. И мне не нужно объяснять, что произойдет, когда он объявит себя настоятелем.
— Почему ты не избавишься от него?
— Я не могу. Он сын Тенсинга Ринпоче. Поверь, я не могу прогнать его прочь.
— Почему Замятин предложил помочь тебе? Зачем ему это надо?
Настоятель замялся. Позади него задрожало в холодном воздухе пламя свечи.
— Он пришел в Тибет в поисках одной вещи. То, что он искал, было здесь, в Дорже-Ла. Он заключил со мной сделку: мой внук в обмен на то, что он хочет. Поначалу я отказывался, но потом понял, что у меня нет выбора. И я принял его предложение.
— А что он искал здесь?
— Пожалуйста, Кристофер, я не могу объяснить. Не сейчас. Позднее, когда ты пробудешь здесь немного дольше.
— А Уильям — я могу увидеть его?
— Пожалуйста, Кристофер, наберись терпения. Когда-нибудь, когда придет время. Но ты должен понять, что тебе не позволят забрать его отсюда. Ты должен с этим примириться. Я знаю, что это трудно, но я могу научить тебя, как это сделать. Ты можешь оставаться в Дорже-Ла сколько захочешь. Я бы хотел, чтобы ты остался. Но ты никогда не сможешь увезти своего сына. Теперь он принадлежит нам.
Кристофер ничего не ответил. Он подошел к шторам и открыл их. Солнце уже зашло, чортены погрузились во тьму. Он чувствовал холод ножа в ботинке, прикосновение твердого металла к коже. Можно было бы с легкостью приставить нож к горлу настоятеля и заставить его отдать Уильяма. Никто не осмелился бы остановить его, пока в заложниках у него был бы настоятель. Он задумался, почему не может начать действовать.
— Я хочу, чтобы меня отвели обратно в мою комнату, — заявил он.
Отец встал и подошел к дверному проему.
— Тебе нельзя возвращаться туда. Замятин уже попытался тебя убрать — второй раз он не ошибется. Я распоряжусь, чтобы тебя разместили на этом этаже, рядом со мной. — Он посмотрел на потемневшую комнату. — Уже стемнело. Мне надо вернуться к своим делам. Подожди здесь: я пришлю кого-нибудь, чтобы тебе показали твою новую комнату.
Настоятель повернулся и вышел в маленькую комнату. Кристофер следил за ним, поседевшим, сутулым. Его отец вернулся с того света. Это было чудо. Но если он на самом деле хочет забрать отсюда Уильяма, он должен отменить это чудо, вернув все на свои места и отправив своего отца обратно в могилу.
Глава 28
Комната, в которую привели Кристофера, была значительно больше той кельи, в которую его заточили поначалу. Она была квадратной, прекрасно обставленной, высокие стены заканчивались яркой зеркальной плиткой, которую привезли сюда из Персии. На стенах бродили напыщенные павлины, а служанки с глазами, как вишни, бросали томные взгляды поверх наполненных до краев сосудов с вином. На голубом небе образовывали причудливый, как птичье пение, рисунок силуэты соловьев и удодов. Это была шикарная комната, совсем не монашеская: но, несмотря на все красоты, это была такая же тюрьма, как та крошечная келья внизу.
Он долго лежал без сна в плотно обволакивающей темноте, которая пахла детством. Масляная лампа погасла, и теперь, зная, что его отец жив и был жив все это время, он заново переживал свое прошлое. Пока Кристофер скорбел об утрате, его отец был в Дорже-Ла, возможно, в этой самой комнате, примеривая на себя черты своей новой личности. И что это меняет, подумал он. Ничто не может изменить того, что было. Он с трудом заснул, точно так же, как в первую ночь после того, как ему сообщили о смерти отца, вызвав с урока в тот момент, когда он читал отрывок из «Энеиды».
Его разбудил тихий звук, и он сразу увидел мигающий огонек лампы. Кто-то стоял около его кровати и молча смотрел на него. Сначала он подумал, что это отец, решивший понаблюдать за спящим сыном, но потом заметил, что человек, державший в руках огонек, был меньше ростом и не сутулился.
— Кто здесь? — спросил он, заранее зная ответ.
— Ш-ш-ш, — прошептал человек.
В этот момент пламя поднялось выше, и он увидел ее, выхваченную из темноты светом огня. Сколько она стояла в этой полутьме, наблюдая за ним?
Она тихо подошла к кровати.
— Извините, если я напугала вас, — продолжала она шепотом. Теперь, когда она была совсем рядом, он мог наконец полностью рассмотреть ее лицо. Он не ошибался: она была невероятно красива. Ее лицо озабоченно наклонялось к нему из темноты. — Я пришла проверить, не бодрствуете ли вы, — продолжила она шепотом.
Он сел. Хотя он был полностью одет, в комнате было холодно.
— Все в порядке, — сказал он. — Не думаю, что я спал долго. По правде говоря, я лучше буду бодрствовать.
Она опустила лампу на низкий столик и шагнула назад, в тень. Он почувствовал, что она боится его.
— Почему вас переселили в эту комнату? — спросила она.
Он объяснил. Когда он закончил, она была подавлена.
— Как вы узнали, что я здесь? — поинтересовался он.
Она заколебалась.
— Моя старая няня Сонам в курсе всего, что происходит в Дорже-Ла, — объяснила она. — Она и сказала мне, что вас переселили сюда.
— Понятно. Но как вы пробрались сюда? Монах, который привел меня в эту комнату, сказал, что дверь будет охраняться всю ночь.
Он подумал, что она улыбнулась самой себе.
— Дорже-Ла был построен, чтобы хранить секреты, — прошептала она.
— А вы? — спросил он.
— Я не понимаю.
— Вы тоже один из его секретов?
Она посмотрела себе под ноги. Когда она снова подняла глаза, они казались более темными — как ночь, но звездная ночь.
— Возможно, — ответила она тихо.
Кристофер посмотрел на нее. Ее глаза были как озера, глубокие озера, в которых легко мог утонуть неосторожный мужчина.
— Как вы оказались здесь? — спросил он.
— Я всегда была здесь, — просто ответила она.
Он снова посмотрел на нее. Казалось невероятным, что такая красота может жить в таком месте.
— В Дорже-Ла всегда была госпожа, — продолжила она.
— Госпожа? — спросил он непонимающе.
— Кто-то, кто представлял госпожу Тара, — ответила она. — Богиню Дролма, наложницу Авалокиты. Она всегда жила здесь, в Дорже-Ла, в теле женщины.
Он с ужасом посмотрел на нее.
— Значит, вы богиня? И они поклоняются вам? Она засмеялась, покачав головой.
— Нет, — объяснила она. — Тара — богиня. Или Дролма, если вам так больше нравится, — у нее много имен. А я женщина. Я — ее инкарнация, воплощение, — но я — не она, я не богиня. Вы понимаете?
Он покачал головой.
— Но это же просто, — произнесла она. — Мы все являемся различными выражениями вечного Будды. Мое выражение — Тара. Ее можно увидеть во мне и сквозь меня. А я Чиндамани. Здесь, в Дорже-Ла, я являюсь ее оболочкой. В других местах у нее есть другие тела.
Кристофер снова покачал головой.
— Все это мне непонятно. Я могу поверить, что вы богиня, это несложно. Вы красивее любой статуи, которую я когда-либо видел.
Она покраснела и отвернулась.
— Я только женщина, — пробормотала она. — Я знаю только эту жизнь, только это тело. Только Тара знает мои другие тела. Когда я снова появлюсь на свет, у Тары будет другое тело. Но Чиндамани больше не будет.
На улице быстро постучал в окно ветер и снова стих.
— Мне жаль, что вам тяжело это понять, — сказала она.
— Мне тоже жаль.
Она снова взглянула на него и улыбнулась.
— Вам не следует быть таким грустным.
Но ему было грустно. И ничто не могло отвлечь его от грустных мыслей.
— Скажите, что означает имя Чиндамани? — спросил он. — Вы сказали, что у Тары много имен. Это оно из них?
Она покачала головой.
— Нет. На санскрите «Чиндамани» означает «драгоценный камень, выполняющий желания». Это из легенды: тот, кто находил драгоценный камень, мог попросить его выполнить любое желание. Там, откуда вы пришли, есть такие истории?
— Да, — ответил Кристофер. А сам подумал, что все они заканчиваются трагедией.
— Вы не сказали, как вас зовут, — напомнила она.
— Кристофер, — ответил он. — Меня зовут Кристофер.
— Ка-рис То-фе. Что это означает?
— Это сложно объяснить, — признался он. — Одно из имен бога, которому поклоняется мой народ, — Христос. Кристофером звали человека, который носил его на своих плечах, когда бог был ребенком. Это означает «человек, носивший Христа».
Ему показалось, что она как-то странно на него посмотрела, словно его слова что-то затронули в ней. Она замолчала, погрузившись в мысли. Он изучал ее лицо, жалея о том, что сейчас не день и он не может разглядеть ее получше.
— Чиндамани, — начал он, меняя тему, — я знаю, кто такой Дорже Лама. Я знаю, почему он привел сюда моего сына, почему хочет, чтобы он остался здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Он замолчал, вспоминая, снова пробуя на вкус пустоту и ужас тех дней.
— Они нашли меня в месте, которое называется Сепо, — двое монахов из Дорже-Ла. Я был в состоянии полного изнеможения и близок к смерти. На самом деле ничего необычного — умирающий человек, замерзший, голодный, с путающимися мыслями. Но в Тибете все считается необычным. Они во всем находят какие-то знаки — в метеорите, в рождении урода, в кружащей вокруг горы птице. Часто их внимание привлекают очень маленькие вещи, мелочи — форма ушей ребенка, то, как лежит на крестьянской хижине соломенная крыша, то, как поднимается из трубы дым. Мелочи, которых ты или я просто не заметили бы. Мы утратили эту способность. Место, где они нашли меня, находилось на пересечении двух ледников. На востоке был острый пик, на западе — крутой обрыв. В тот день, когда они нашли меня, неподалеку от места видели двух кружащих стервятников. Я думаю, что они, наверное, ждали, пока я умру и стану доступной пищей. Все это просто — но для них это знаки. Они сказали, что было предсказание, согласно которому нового настоятеля Дорже-Ла найдут на месте с таким описанием. До этого дня я не знаю, правда это или нет, и было ли вообще такое предсказание. Но они верят в это. А после... я тоже в это поверил.
Кристофер прервал его, все еще не понимая, о чем идет речь.
— Но ты же не был ребенком, — сказал он. — Ты был сорокалетним мужчиной, взрослым человеком. В качестве новых воплощений они всегда выбирают детей трех-четырех лет.
Отец вздохнул и положил руку на плечо Кристофера.
— Это не обычный монастырь, Кристофер. Это Дорже-Ла. Здесь все происходит по-другому. — Он остановился и снова вздохнул. — Я тринадцатый настоятель Дорже-Ла. Мой предшественник умер в год моего рождения и оставил инструкции не искать ему наследника, пока не пройдет сорок лет. Он сказал, что новое воплощение придет с юга, из Индии. И что это будет чужеземец.
Он замолчал. Кристофер ничего не сказал. Если старик верит в этот бред, какое право он имеет опровергать его слова? И возможно, что это все же не бред. Возможно, в этом было что-то, чего Кристофер с его европейским складом ума принять не мог.
— Пойдем в другую комнату? — спросил старик.
Кристофер кивнул.
— Я в твоих руках, — ответил он.
Отец посмотрел на него, все еще пытаясь найти в мужчине того ребенка, которого он оставил много лет назад. Осталось ли что-нибудь, хоть что-нибудь?
— Нет, — заметил он. — Ты в своих собственных руках.
Они ушли из зала с гробницами и прошли, подняв тяжелые занавеси, в маленькую комнату. Она была круглой, примерно четыре метра в диаметре, лишенная орнамента, подушек и драпировок. Здесь, на краю света, Артур Уайлэм обрел аскетическое жилье. Пол был покрыт простым ковром, на одной из стен была длинная полка. В нишах были навалены книги. Несколько ламп свисало с потолка, сделанного в форме небольшого купола.
Они сидели рядом, прислонившись к полке, отец и сын.
— Боюсь, что эта комната слишком проста, — заметил старик. — Ни птиц, ни бабочек, ни рыб.
— Зачем они тебе? — спросил Кристофер, имея в виду животных и растения, которые он видел по пути.
— Коллекцию начал собирать мой предшественник. Он интересовался природой. Он хотел, чтобы в монастыре были собраны представители окружающего мира. Я берегу их и по мере необходимости пополняю коллекцию.
— Они представляют стихии? В этом их значение?
— Да, стихии, — кивнул настоятель. — А также нечто другое. Они демонстрируют упадок, угасание. И рождение. И уровни существования. И еще многое другое.
— Я понимаю. — Кристофер заколебался. Он хотел поговорить о другом. — Когда ты оказался здесь, — сказал он, — почему ты не пытался связаться с кем-нибудь, объяснить, что произошло? Ты ведь даже не написал мне. Я думал, что ты мертв.
— Я хотел, чтобы ты так думал. Что еще я мог сделать? Сказать тебе, что я жив, но никогда не вернусь? Ты бы попробовал найти меня. Сначала я не понимал, что это за место, в чем его смысл. Я даже не знал, кто я такой, чего они ждут от меня. Так что бы я делал, если бы сюда пришел ты в поисках меня, напоминая мне, кем я был? А позднее... позднее я начал понимать. А когда я понял... пути назад не было.
— А как насчет любви? — спросил Кристофер. — Как насчет доверия?
Старик вздохнул. Он много лет не слышал этих слов ни на одном языке.
— Разве ты не видишь, что я был за пределами этих понятий? — ответил он. — За пределами любви, за пределами доверия. Во мне их уже не осталось — ни капли, нисколько. Я молюсь, чтобы ты никогда не оказался в таком состоянии. По крайней мере, чтобы с тобой не повторилось то же. В конечном итоге я отбросил все — любовь, и доверие, и вожделение. Особенно последнее, особенно вожделение. В противном случае ты будешь проглочен этими чувствами. Поверь, они очень жадны. Вожделение ненасытно, у него нет ни начала, ни конца. Ему нет границ. Но все эти чувства привязывают тебя к страданию. Если ты не примешь меры, так будет продолжаться до конца твоей жизни. И на протяжении всех последующих твоих жизней.
— Зачем ты украл моего сына? — внезапно спросил Кристофер.
Настоятель не ответил. Лицо его было озабоченным. Он отвернулся от Кристофера, всматриваясь в тени.
— Почему-то он для тебя важен? — настаивал он. — Потому, что он твой внук? В этом причина, да? Ты хочешь, чтобы и он стал воплощением, не так ли?
Отец склонил голову.
— Да, — признал он.
Кристофер встал.
— Что ж, ты ошибся. Уильям мой сын, сын моей жены. Ты не имеешь к нему никакого отношения. Ты выбрал смерть. Отлично, оставайся мертвым: у мертвых нет претензий к живым. Уильям мой сын и принадлежит мне. Я забираю его домой.
Старик поднял глаза.
— Сядь, — прошептал он. — Я уже стар, — продолжал отец. — Мне недолго осталось жить. А когда я умру, Дорже-Ла останется без настоятеля. Пожалуйста, попробуй понять, что это означает. Эти монахи как дети, они нуждаются в отце. Особенно сейчас, когда мир за пределами монастыря так быстро меняется. Возможно, они не смогут долго оставаться в полном уединении. Когда мир придет сюда и постучит в ворота Дорже-Ла, здесь должен быть кто-то главный, кто встретит мир на своих условиях. Чужой, чужеземец, как мы с тобой.
— Но почему Уильям, почему мой сын?
Старик вздохнул.
— Существует пророчество, — сказал он. — Неважно, веришь ты в пророчества или нет. Монахи верят, особенно в это.
— И что же оно гласит, это пророчество?
— Первая часть относится ко мне. Так они считают. «Пока Дорже-Ла правит чужеземец, Дорже-Ла правит миром». Вторая часть относится к «сыну сына чужеземца». Он будет последним настоятелем Дорже-Ла. И тогда появится Будда последней эпохи: Май-дари.
— И ты думаешь, что Уильям и есть этот «сын сына чужеземца»?
— Они верят, что все европейцы женятся, и что ребенок должен быть внуком настоятеля-чужеземца. Поначалу я не верил в это. Тем более, что не было возможности привезти его сюда. Не было путей.
— Что заставило тебя передумать? Настоятель замолчал. То, что беспокоило его прежде, вернулось, став сильнее. Кристофер подумал, что он чем-то испуган.
— Замятин заставил меня передумать, — сказал он наконец. — Когда он пришел сюда, он уже знал о пророчестве. Он знал и обо мне: кем я был, откуда я пришел. Он сказал, что если у меня есть внук, он может устроить так, что его доставят сюда. Сначала я возражал, но в конце концов он убедил меня. Понимаешь, мальчик был мне нужен. Мне нужен был кто-то, кто бы продолжил мое дело.
— Ты разве не мог попытаться найти новое воплощение обычным путем? Здесь, в Тибете. Буддиста, ребенка, чьи родители были бы счастливы, что на их дитя пал такой выбор?
Старик покачал головой.
— Нет, — ответил он. — Было пророчество. Все сорок лет со дня смерти моего предшественника до дня моего появления был человек, исполнявший обязанности настоятеля. Его звали Тенсинг Ринпоче. Когда меня только принесли сюда, он был против того, чтобы я стал новым настоятелем. Он умер два года спустя. Но есть группа монахов, которая до их пор считает его истинным воплощением. В молодости он принадлежал к другой секте, которая не требует от монахов безбрачия. У него родился сын. Который сейчас является здесь важным человеком. Его зовут Царонг Ринпоче. Если я покину Дорже-Ла и не оставлю преемника, которого приняло бы большинство монахов, Царонг Ринпоче получит свой шанс. Здесь хватает людей, которые последуют за ним. И мне не нужно объяснять, что произойдет, когда он объявит себя настоятелем.
— Почему ты не избавишься от него?
— Я не могу. Он сын Тенсинга Ринпоче. Поверь, я не могу прогнать его прочь.
— Почему Замятин предложил помочь тебе? Зачем ему это надо?
Настоятель замялся. Позади него задрожало в холодном воздухе пламя свечи.
— Он пришел в Тибет в поисках одной вещи. То, что он искал, было здесь, в Дорже-Ла. Он заключил со мной сделку: мой внук в обмен на то, что он хочет. Поначалу я отказывался, но потом понял, что у меня нет выбора. И я принял его предложение.
— А что он искал здесь?
— Пожалуйста, Кристофер, я не могу объяснить. Не сейчас. Позднее, когда ты пробудешь здесь немного дольше.
— А Уильям — я могу увидеть его?
— Пожалуйста, Кристофер, наберись терпения. Когда-нибудь, когда придет время. Но ты должен понять, что тебе не позволят забрать его отсюда. Ты должен с этим примириться. Я знаю, что это трудно, но я могу научить тебя, как это сделать. Ты можешь оставаться в Дорже-Ла сколько захочешь. Я бы хотел, чтобы ты остался. Но ты никогда не сможешь увезти своего сына. Теперь он принадлежит нам.
Кристофер ничего не ответил. Он подошел к шторам и открыл их. Солнце уже зашло, чортены погрузились во тьму. Он чувствовал холод ножа в ботинке, прикосновение твердого металла к коже. Можно было бы с легкостью приставить нож к горлу настоятеля и заставить его отдать Уильяма. Никто не осмелился бы остановить его, пока в заложниках у него был бы настоятель. Он задумался, почему не может начать действовать.
— Я хочу, чтобы меня отвели обратно в мою комнату, — заявил он.
Отец встал и подошел к дверному проему.
— Тебе нельзя возвращаться туда. Замятин уже попытался тебя убрать — второй раз он не ошибется. Я распоряжусь, чтобы тебя разместили на этом этаже, рядом со мной. — Он посмотрел на потемневшую комнату. — Уже стемнело. Мне надо вернуться к своим делам. Подожди здесь: я пришлю кого-нибудь, чтобы тебе показали твою новую комнату.
Настоятель повернулся и вышел в маленькую комнату. Кристофер следил за ним, поседевшим, сутулым. Его отец вернулся с того света. Это было чудо. Но если он на самом деле хочет забрать отсюда Уильяма, он должен отменить это чудо, вернув все на свои места и отправив своего отца обратно в могилу.
Глава 28
Комната, в которую привели Кристофера, была значительно больше той кельи, в которую его заточили поначалу. Она была квадратной, прекрасно обставленной, высокие стены заканчивались яркой зеркальной плиткой, которую привезли сюда из Персии. На стенах бродили напыщенные павлины, а служанки с глазами, как вишни, бросали томные взгляды поверх наполненных до краев сосудов с вином. На голубом небе образовывали причудливый, как птичье пение, рисунок силуэты соловьев и удодов. Это была шикарная комната, совсем не монашеская: но, несмотря на все красоты, это была такая же тюрьма, как та крошечная келья внизу.
Он долго лежал без сна в плотно обволакивающей темноте, которая пахла детством. Масляная лампа погасла, и теперь, зная, что его отец жив и был жив все это время, он заново переживал свое прошлое. Пока Кристофер скорбел об утрате, его отец был в Дорже-Ла, возможно, в этой самой комнате, примеривая на себя черты своей новой личности. И что это меняет, подумал он. Ничто не может изменить того, что было. Он с трудом заснул, точно так же, как в первую ночь после того, как ему сообщили о смерти отца, вызвав с урока в тот момент, когда он читал отрывок из «Энеиды».
Его разбудил тихий звук, и он сразу увидел мигающий огонек лампы. Кто-то стоял около его кровати и молча смотрел на него. Сначала он подумал, что это отец, решивший понаблюдать за спящим сыном, но потом заметил, что человек, державший в руках огонек, был меньше ростом и не сутулился.
— Кто здесь? — спросил он, заранее зная ответ.
— Ш-ш-ш, — прошептал человек.
В этот момент пламя поднялось выше, и он увидел ее, выхваченную из темноты светом огня. Сколько она стояла в этой полутьме, наблюдая за ним?
Она тихо подошла к кровати.
— Извините, если я напугала вас, — продолжала она шепотом. Теперь, когда она была совсем рядом, он мог наконец полностью рассмотреть ее лицо. Он не ошибался: она была невероятно красива. Ее лицо озабоченно наклонялось к нему из темноты. — Я пришла проверить, не бодрствуете ли вы, — продолжила она шепотом.
Он сел. Хотя он был полностью одет, в комнате было холодно.
— Все в порядке, — сказал он. — Не думаю, что я спал долго. По правде говоря, я лучше буду бодрствовать.
Она опустила лампу на низкий столик и шагнула назад, в тень. Он почувствовал, что она боится его.
— Почему вас переселили в эту комнату? — спросила она.
Он объяснил. Когда он закончил, она была подавлена.
— Как вы узнали, что я здесь? — поинтересовался он.
Она заколебалась.
— Моя старая няня Сонам в курсе всего, что происходит в Дорже-Ла, — объяснила она. — Она и сказала мне, что вас переселили сюда.
— Понятно. Но как вы пробрались сюда? Монах, который привел меня в эту комнату, сказал, что дверь будет охраняться всю ночь.
Он подумал, что она улыбнулась самой себе.
— Дорже-Ла был построен, чтобы хранить секреты, — прошептала она.
— А вы? — спросил он.
— Я не понимаю.
— Вы тоже один из его секретов?
Она посмотрела себе под ноги. Когда она снова подняла глаза, они казались более темными — как ночь, но звездная ночь.
— Возможно, — ответила она тихо.
Кристофер посмотрел на нее. Ее глаза были как озера, глубокие озера, в которых легко мог утонуть неосторожный мужчина.
— Как вы оказались здесь? — спросил он.
— Я всегда была здесь, — просто ответила она.
Он снова посмотрел на нее. Казалось невероятным, что такая красота может жить в таком месте.
— В Дорже-Ла всегда была госпожа, — продолжила она.
— Госпожа? — спросил он непонимающе.
— Кто-то, кто представлял госпожу Тара, — ответила она. — Богиню Дролма, наложницу Авалокиты. Она всегда жила здесь, в Дорже-Ла, в теле женщины.
Он с ужасом посмотрел на нее.
— Значит, вы богиня? И они поклоняются вам? Она засмеялась, покачав головой.
— Нет, — объяснила она. — Тара — богиня. Или Дролма, если вам так больше нравится, — у нее много имен. А я женщина. Я — ее инкарнация, воплощение, — но я — не она, я не богиня. Вы понимаете?
Он покачал головой.
— Но это же просто, — произнесла она. — Мы все являемся различными выражениями вечного Будды. Мое выражение — Тара. Ее можно увидеть во мне и сквозь меня. А я Чиндамани. Здесь, в Дорже-Ла, я являюсь ее оболочкой. В других местах у нее есть другие тела.
Кристофер снова покачал головой.
— Все это мне непонятно. Я могу поверить, что вы богиня, это несложно. Вы красивее любой статуи, которую я когда-либо видел.
Она покраснела и отвернулась.
— Я только женщина, — пробормотала она. — Я знаю только эту жизнь, только это тело. Только Тара знает мои другие тела. Когда я снова появлюсь на свет, у Тары будет другое тело. Но Чиндамани больше не будет.
На улице быстро постучал в окно ветер и снова стих.
— Мне жаль, что вам тяжело это понять, — сказала она.
— Мне тоже жаль.
Она снова взглянула на него и улыбнулась.
— Вам не следует быть таким грустным.
Но ему было грустно. И ничто не могло отвлечь его от грустных мыслей.
— Скажите, что означает имя Чиндамани? — спросил он. — Вы сказали, что у Тары много имен. Это оно из них?
Она покачала головой.
— Нет. На санскрите «Чиндамани» означает «драгоценный камень, выполняющий желания». Это из легенды: тот, кто находил драгоценный камень, мог попросить его выполнить любое желание. Там, откуда вы пришли, есть такие истории?
— Да, — ответил Кристофер. А сам подумал, что все они заканчиваются трагедией.
— Вы не сказали, как вас зовут, — напомнила она.
— Кристофер, — ответил он. — Меня зовут Кристофер.
— Ка-рис То-фе. Что это означает?
— Это сложно объяснить, — признался он. — Одно из имен бога, которому поклоняется мой народ, — Христос. Кристофером звали человека, который носил его на своих плечах, когда бог был ребенком. Это означает «человек, носивший Христа».
Ему показалось, что она как-то странно на него посмотрела, словно его слова что-то затронули в ней. Она замолчала, погрузившись в мысли. Он изучал ее лицо, жалея о том, что сейчас не день и он не может разглядеть ее получше.
— Чиндамани, — начал он, меняя тему, — я знаю, кто такой Дорже Лама. Я знаю, почему он привел сюда моего сына, почему хочет, чтобы он остался здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47