— спросил Шелест.
— Конечно.
— Удобно! — засмеялся я. — Одни танцуют, а рядом — спокойно читаю!..
— Раскрою один секрет, — сказал Ган. — Эла хочет сегодня все устроить похожим на земные обычаи, ты ведь кое-что рассказывал Юль, ани… — повернулся он к Хоутону. — Кажется, после еды положено танцевать? Вероятно, для улучшения пищеварения? Весьма разумно, ани. И почему бы нам сейчас не ускорить обмен веществ?
— Не совсем так ты понял, долгожитель, — пробормотал Боб, — но давайте и потанцуем.
— Только немного, ани, — попросил Ган. — Юль рассказывала об одном фильме, показанном тобой, когда вы летели к нам… Люди до того натанцевались, что шатались и падали от усталости, даже теряли контроль над собой и почему-то ссорились…
Андрей Шелест пришел в ярость и едва сдержал себя.
— Ну, погоди, — тихо произнес он, наклонясь к Бобу, — дома я поговорю с тобой!
— Командир, — шепотом попытался оправдаться Хоутон, — ну что там было особенного: веселая компания и только!
— Стоп: на нас смотрят — танцуй! — И дружески обняв Боба, так что у того хрустнули косточки, Шелест громко сказал, обращаясь к хозяевам: — Наш Хоутон — неисправимый любитель старины… Он показал Юль кадры старого фильма…
— Командир, — повернулся к Шелесту Боб, оттирая внезапно взмокревший лоб, — у меня с собой большинство кристаллов — американский ультрамодерный джаз. Как быть? Предметная музыка…
— Выбери полегче, что ж теперь делать, В следующий раз — советуйся. Извините, ани, это мы обсудили, что вам предложить послушать… — по-гаянски объяснил он Гану.
— Да, пожалуйста, — наклонился долгожитель.
Боб, хотя и неплохо владеющий русским, понял слова Шелеста в смысле «самая легкая музыка» и с удовольствием кинул в кристаллофон синюю сверкающую горошину.
Из аппарата вырвался дьявольский вопль, паровозное шипение и ритмичное постукивание костей: началась знаменитая «Чечетка в аду»!
Даже я отвернулся и посмотрел на командира. Андрей побледнел и опустил голову. Боб выключил кристаллофон, растерянно поморгал и торопливо заменил запись
— Вальс… — хрипло объявил он.
Визит наш затянулся до часа ночи, и всем было весело. На прощание отведали гаянского освежающего чая, густого и кисловатого, и поднялись…
Домой нас вызвалась доставить Эла — Ган остался немного поработать. Мы спустились на лифте, вышли на улицу и, несмотря на поздний час, увидели массу гуляющих Небоскребы фосфоресцировали в темном небе всеми цветами — светящиеся краски, прозрачные днем, сейчас превратили их в горящие факелы самых необыкновенных форм.
Улицы залиты белым светом, а в небе пляшут, мерцают, вращаются, взрываются и гаснут, рассыпаясь на тысячи осколков, декоративные разноцветные огни.
Мы впервые знакомимся с гаянским искусством светописи. Несмотря на калейдоскопичность этого феерического зрелища, легко различаешь, что мириады огней составляют нечто огромное целое — одни орнаменты сменяют другие. Вслед за ними в высоте появляются целые огненные картины — жанровые и бытовые сценки, их сменяют дружеские шаржи и острые карикатуры, вызывающие общий смех, но еще не совсем понятные нам.
На фасадах домов сияют неподвижные (чтобы не отвлекать внимания от основной программы) названия кафе и… рекламы! Последнее так удивило нас, что мы обратились за разъяснением к Эле.
— Да, реклама, — согласилась она. — У нас нет магазинов в вашем смысле, но ведь остались ателье и «Дома необходимых вещей» различных назначений. Реклама помогает найти нужный дом или ателье, да и приятнее заходить, когда вокруг нарядно и празднично.
Видя, что нас заинтересовала ночная столица, Эла предложила пройтись до ближайшей площади и там взять свободный Гравитомобиль. Прохожие узнавали нас, радостно приветствовали, так что мы устали поднимать руки и отвечали им кивком головы, улыбкой или взглядом.
Вообще суетливость, беготня, громкий, обращающий на себя внимание разговор считались признаком дурного тона. Только неуемное любопытство гаянцев было, пожалуй, единственным, что порой лишало их внутреннего равновесия и сдержанности. Но и на этот раз никто не подошел к нам с расспросами, не просил автографа Зато фотографировали нас чуть ли не на каждом шагу.
— Я чувствую, как худею, растворяясь в снимках, — смеялся Хоутон.
— Столько людей в поздний час… — заметил Евгений Николаевич, привыкший проводить ночи в обсерватории и потому удивленный больше всех.
— Гаянцы любят ночь, — ответила Эла. — Сегодня же в небе соревнование художников света, и всем хочется посмотреть и оценить их мастерство.
— Оценить? — переспросил практичный Боб.
— Да. Многие зрители сообщат свое мнение в вычислительный центр, который и определит, кому присудить победу.
Зашел разговор о земной культуре, искусстве, особенно о литературе.
— Скажи, ани, почему ты взял с собой только одну книгу? — спросила меня Эла, вспомнив рассказ Шелеста о нашей подготовке к вылету в Москве.
— Командир предупредил, что можно взять из личных вещей лишь несколько сувениров… Я выбрал часы, фотографии и эту книгу…
— Значит, самую любимую?
— Да, Эла. Ее написал Александр Грин, большой человеколюб и выдумщик…
— Я прошу, ани, — Эла умоляюще посмотрела на меня, — читай и переводи ее мне. Ладно? Хочу знать, что написано в ней.
— Ладно, Эла.
Побродив немного, мы подошли на площади к первому попавшемуся Гравитомобилю и улетели.
В машине, бесшумно летящей в ночном разукрашенном небе, мы почему-то притихли. Эла не прерывала наших раздумий: мы уже стали привыкать к деликатности Гаянцев, к их умению угадывать тональность настроения.
Лишь когда Гравитомобиль опустился у нашей виллы на берегу озера Лей, Эла обняла нас поочередно и с не свойственной ей грустью сказала:
— У меня три таких сына… Очи улетели вместе. В космос. А в Будущее нельзя смотреть, как в зеркало… Навещайте нас, ани, когда захотите.
Глава восьмая
ДВОРЕЦ ЧЕЛОВЕКА
1
Сегодня наше первое выступление в Народном Совете. За нами прилетел Рат.
— Ты решил стать нашим постоянным водителем? — улыбнулся Боб.
— Я с целью выпросил эту должность, — признался Рат. — Не только мне, но и моей машине полезны встречи с землянами… Расширяется диапазон испытания гравитомобиля, ани.
Вскоре прилетел Ган.
— Долгожитель, — сказал Шелест, — свой первый официальный визит в столицу нам хотелось бы начать с посещения Пантеона.
— Прекрасно, ани! Уважение к предкам — дорогая для Гаянцев традиция. Я разрешил сегодня аппаратуру связи в наших гравитомобилях и в общественных местах включить в общую вещательную сеть. За нами наблюдает Гаяна, ани.
Шелест невольно окинул взглядом себя и нас: мы были одеты в превосходные черные «земные» костюмы, в шляпах, при галстуках — таково было распоряжение командира, пожелавшего представить свой экипаж, так сказать, в форме номер один.
Я и Глебов, вероятно, показались ему безупречными, но Хоутон расстегнул воротничок и приспустил узелок галстука Шелест моргнул ему, и сметливый Боб поспешно придал своему «ошейнику» — как он с искренним негодованием величал эту опору мужской респектабельности — должное положение.
— Здесь вмонтирована киносъемочная аппаратура? — спросил Рат, рассматривая бриллиантовую булавку, которую Боб переставил на галстуке.
— Это… — Хоутон запнулся, глянул на командира и мужественно признался: — Нет, украшение.
Рат не совсем понял, но вежливо улыбнулся и переключил свое внимание на сияющие запонки Боба. Рыжая шевелюра нашего друга возмущенно встопорщилась, как у дикобраза, но строгий взгляд командира как бы вновь пригладил ее. Боб в свою очередь задал вопрос:
— Разве это удивительно? У вас я тоже вижу безделушки: брошь на левом плече, даже браслет…
— Это не безделушки. У нас принято носить с собой киносъемочный аппарат с звукозаписью, — Рат потрогал пальцем брошь, — и личный Телепатон, — он показал красивый, замысловато инкрустированный браслет. — А это тоже украшение? — спросил Рат, указывая на наши пояса.
— Нет, — серьезно ответил Боб. — Это механизм для регистрации аппетита…
2
Мы помнили вид Пантеона по энциклопедии Гаянцев, но за то время, что минуло со дня вылета к нам «Тиунэлы», в столице произошло много изменений. Изменился и вид Пантеона. Теперь он размещался внутри самой высокой, после Шу, горы Ивы, тоже находящейся в городской черте.
— Сперва мы «съели» часть ее внутренности, — пошутил Рат, когда машины нашей группы снижались к подножию Ивы, — превращая горные породы в энергию, а потом по решению Совета устроили в ней новый Пантеон.
Лесистая Ива, так же как и Шу, имела вид правильного конуса. Природная ее форма подсказала архитекторам и художникам внешнее решение Пантеона. Читатель догадывается, что у Гаянцев он называется иначе, но я настойчиво продолжаю описание увиденного на Гаяне в земных образах и сравнениях, что позволяет избежать многочисленных комментариев и сносок, украшающих научные диссертации и придающие им убедительность, подобно значкам и медалям, но утомительных в иных случаях…
Сторона Ивы, обращенная к центру столицы, была у подножия как бы срезана на четверть своей высоты и превращена в монументальный вход. Пятидесятиметровая колоннада из темно-серой пластмассы служила основанием большому полумесяцу, лежащему рожками вниз. Фронтон украшали слова: «Истина — это жизнь!»
Многочисленные колонны двумя полукружиями как бы обнимали и площадь у фронтона; высота их постепенно уменьшалась, и возле городского сквера последние трехметровые колонны с той и другой стороны служили пьедесталами для скульптур: юноши — слева и девушки — справа. Их позы создавали впечатление, будто юноша бросил конец газового шарфа, а девушка со смехом только что его поймала.
Над головами входящих действительно развевалась легкая, как паутина, ткань ярко-вишневого цвета.
Перед входом, в центре обширной гладкой и круглой площади, из земли точно вырвалась на дневную поверхность дикая скала с скульптурой: на стреловидной струе пламени взвился в космос первый гаянский звездолет.
Гравитомобили опустились перед фигурами юноши и девушки с шарфом. Мы вышли из машин и дальше двинулись пешком. Командир, а за ним и мы, сняли шляпы. Здесь сотни посетителей. Они бродят, рассматривая горельефы и картины на стенах. И нет у них того мистического настроения, которое охватывает нас в Ново-Девичьем монастыре, Ленинградском некрополе или на любом другом кладбище.
Конечно, там это невольно связано с тем, что нас окружают останки предков. На Гаяне иначе: у них нет обычая хоронить или сжигать в крематориях тела умерших; в специальных устройствах они превращаются в энергию и вливаются в общую сеть, как бы символизируя или ускоряя величайший естественный процесс, происходящий в природе и называемый нами круговоротом веществ.
В гаянском Пантеоне в красивых (и совсем не стандартных, на этот раз!) нишах хранятся микрофильмы, рассказывающие о жизни и трудах крупнейших ученых, писателей, общественных деятелей, в общем, выдающихся тружеников планеты.
Здесь все дышит жизнеутверждающим творчеством и скорее напоминает своеобразную библиотеку, что ли; кибернетический вариант серии «Жизнь замечательных людей», основанной когда-то Горьким и до сих пор выпускаемой московским издательством «Молодая гвардия»…
Ган рассказал, что высшим признанием заслуг Гаянца является помещение его трудов в Пантеоне и еще одно — прямо противоположное тому, что происходит у нас, на Земле. Скажем, после полета Юрия Гагарина тысячи родителей называли своих только что родившихся сыновей его именем. А на Гаяне наоборот: имя человека, признанного всеми достойнейшим, великим, больше не повторялось. Фамилия его продолжала свое шествие в веках, а имя — нет. Таким образом, будь Гагарин Гаянцем — он стал бы «последним Юрием»!
… Внутри Пантеон величественен и необычен для нашего глаза. Как я уже говорил, горельефы, картины, портреты, статуи, стометровый сводчатый потолок — все это было как-то ожидаемо нами.
Необычным явились бесчисленные фонтаны различных форм и размеров, бесшумные водяные каскады и фигурные бассейны со светящимся дном, Причем сами струи воды, переплетаясь или зрительно накладываясь одна на другую, создавали своеобразный орнамент.
Гаянцы — мастера светописи и водописи и умудряются посредством сравнительно несложной техники добиться большой впечатляющей силы.
Среди статуй мы нашли «знакомые нам лица»: Ри — общепризнанный гаянский Эйнштейн, Эдр — главный редактор гаянской энциклопедии, подаренной землянам; Тот, Мана, Лоот и другие участники галактических экспедиций на «Тиунэле» и «Фело».
Ган рассказал нам трагическую историю рода Роотов — потомственных исследователей Галактики, последним представителем которого является наша милая Юль, идущая сейчас рядом с нами.
3
Дворец Человека по своему назначению можно было бы назвать Дворцом культуры, если бы в нем, наряду, так сказать, с «союзами» писателей, композиторов, художников, архитекторов, не находился Народный Совет Гаяны — высший общественный орган планеты, руководящий всей жизнью Гаянцев.
Здесь имелись небольшие залы для встреч, обсуждений и диспутов по разным вопросам науки и искусства или житейским проблемам.
Деятели культуры встречались со своими почитателями или оппонентами, а кому надо — шли к членам Народного Совета, совмещающего функции Академии наук, Верховного Суда, распределяющего материальные ресурсы планеты и планирующего в общих чертах народное хозяйство. Число его членов было традиционным (английская черта!) — тысяча человек.
Кроме малых залов, к услугам Гаянцев были со вкусом меблированные комнаты — кафе, где можно просто отдохнуть с друзьями, помечтать, потанцевать. Стенной указатель в вестибюле помогал выбрать подходящий, не занятый другими уголок.
В середине Дворца находился Главный зал на сто тысяч мест; в нем происходили заседания Совета и всенародные обсуждения важных вопросов, спортивные соревнования на первенство планеты, массовые игры и представления.
Дворец Человека являлся также и хранилищем «Энциклопедии наук». Тысячи каналов радио и телепатической связи круглосуточно обслуживали жителей Гаяны.
Под цоколем здания, в подземных этажах, рядом с машинами «Энциклопедии наук», находился и Генеральный Проблематор. Смысл его в следующем.
Скажем, явление «парадокс Глебова», оказалось для науки, конечно, неисследованным, новым. Каждый гаянец по-своему пытался осмыслить его, и у многих возникали своеобразные гипотезы. Если автор такой гипотезы находил, что она полезна делу, он соединялся с Генеральным Проблематором и передавал машине свои соображения.
Далее кибернетика сличала их с тем, что имелось по этому вопросу в «Энциклопедии наук», и, найдя гипотезу оригинальной, сравнивала с другими вариантами, полученными к тому времени. Специальные устройства анализировали все, что поступало по той или иной проблеме, систематизировали и обрабатывали наиболее зрелые предположения, сообщая их в Народный Совет.
При голосовании в Совете право решающего голоса имел и Генеральный Проблематор, внимательно анализирующий ход обсуждения…
… К нашему приходу Главный зал полон. Нас встречают восторженными возгласами, и лес рук приветствует жителей Земли.
Члены Совета заняли места в первых рядах амфитеатра, а на круглом возвышении возле торшера сели Ган и мы.
Несмотря на высокий параболический потолок, с которого можно «спрыгнуть на парашюте», как пошутил Шелест, акустика была отличная. Впрочем, и радиоусилители автоматически регулировали силу звука. Основание зала вогнуто — похоже, будто мы вошли в колумбово яйцо.
— Дорогие сопланетники, — стоя произнес Ган, когда общее возбуждение улеглось. — Разрешите представить нашим гостям членов Совета…
Девятьсот девяносто девять Гаянцев поднялись и склонили головы. У каждого на левом плече брошь— отличительный знак (он же миниатюрный кибернетический секретарь!) члена Совета.
— … и тех, кому сегодня посчастливилось быть здесь.
Поднялся весь зал. Ган сделал знак, все уселись, и воцарилась тишина.
— Разрешите представить вам и наших гостей…
… После того как мы были представлены поочередно, Ган продолжал:
— Мы не раз спорили о том, как могут выглядеть жители других планет. Некоторые ученые и их собратья — писатели-фантасты — полагали, что человек Неизвестной планеты многорук или многоног, по-своему наделяли его невероятной внешностью. Вам известно мое мнение… Я допускал и допускаю, что на Неизвестной планете возможны обитатели совсем неожиданного для нас вида. И все же это будут только Разумные Существа! Но если где-то во Вселенной есть люди — они обязательно подобны нам. Человек неповторим, сопланетники!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Конечно.
— Удобно! — засмеялся я. — Одни танцуют, а рядом — спокойно читаю!..
— Раскрою один секрет, — сказал Ган. — Эла хочет сегодня все устроить похожим на земные обычаи, ты ведь кое-что рассказывал Юль, ани… — повернулся он к Хоутону. — Кажется, после еды положено танцевать? Вероятно, для улучшения пищеварения? Весьма разумно, ани. И почему бы нам сейчас не ускорить обмен веществ?
— Не совсем так ты понял, долгожитель, — пробормотал Боб, — но давайте и потанцуем.
— Только немного, ани, — попросил Ган. — Юль рассказывала об одном фильме, показанном тобой, когда вы летели к нам… Люди до того натанцевались, что шатались и падали от усталости, даже теряли контроль над собой и почему-то ссорились…
Андрей Шелест пришел в ярость и едва сдержал себя.
— Ну, погоди, — тихо произнес он, наклонясь к Бобу, — дома я поговорю с тобой!
— Командир, — шепотом попытался оправдаться Хоутон, — ну что там было особенного: веселая компания и только!
— Стоп: на нас смотрят — танцуй! — И дружески обняв Боба, так что у того хрустнули косточки, Шелест громко сказал, обращаясь к хозяевам: — Наш Хоутон — неисправимый любитель старины… Он показал Юль кадры старого фильма…
— Командир, — повернулся к Шелесту Боб, оттирая внезапно взмокревший лоб, — у меня с собой большинство кристаллов — американский ультрамодерный джаз. Как быть? Предметная музыка…
— Выбери полегче, что ж теперь делать, В следующий раз — советуйся. Извините, ани, это мы обсудили, что вам предложить послушать… — по-гаянски объяснил он Гану.
— Да, пожалуйста, — наклонился долгожитель.
Боб, хотя и неплохо владеющий русским, понял слова Шелеста в смысле «самая легкая музыка» и с удовольствием кинул в кристаллофон синюю сверкающую горошину.
Из аппарата вырвался дьявольский вопль, паровозное шипение и ритмичное постукивание костей: началась знаменитая «Чечетка в аду»!
Даже я отвернулся и посмотрел на командира. Андрей побледнел и опустил голову. Боб выключил кристаллофон, растерянно поморгал и торопливо заменил запись
— Вальс… — хрипло объявил он.
Визит наш затянулся до часа ночи, и всем было весело. На прощание отведали гаянского освежающего чая, густого и кисловатого, и поднялись…
Домой нас вызвалась доставить Эла — Ган остался немного поработать. Мы спустились на лифте, вышли на улицу и, несмотря на поздний час, увидели массу гуляющих Небоскребы фосфоресцировали в темном небе всеми цветами — светящиеся краски, прозрачные днем, сейчас превратили их в горящие факелы самых необыкновенных форм.
Улицы залиты белым светом, а в небе пляшут, мерцают, вращаются, взрываются и гаснут, рассыпаясь на тысячи осколков, декоративные разноцветные огни.
Мы впервые знакомимся с гаянским искусством светописи. Несмотря на калейдоскопичность этого феерического зрелища, легко различаешь, что мириады огней составляют нечто огромное целое — одни орнаменты сменяют другие. Вслед за ними в высоте появляются целые огненные картины — жанровые и бытовые сценки, их сменяют дружеские шаржи и острые карикатуры, вызывающие общий смех, но еще не совсем понятные нам.
На фасадах домов сияют неподвижные (чтобы не отвлекать внимания от основной программы) названия кафе и… рекламы! Последнее так удивило нас, что мы обратились за разъяснением к Эле.
— Да, реклама, — согласилась она. — У нас нет магазинов в вашем смысле, но ведь остались ателье и «Дома необходимых вещей» различных назначений. Реклама помогает найти нужный дом или ателье, да и приятнее заходить, когда вокруг нарядно и празднично.
Видя, что нас заинтересовала ночная столица, Эла предложила пройтись до ближайшей площади и там взять свободный Гравитомобиль. Прохожие узнавали нас, радостно приветствовали, так что мы устали поднимать руки и отвечали им кивком головы, улыбкой или взглядом.
Вообще суетливость, беготня, громкий, обращающий на себя внимание разговор считались признаком дурного тона. Только неуемное любопытство гаянцев было, пожалуй, единственным, что порой лишало их внутреннего равновесия и сдержанности. Но и на этот раз никто не подошел к нам с расспросами, не просил автографа Зато фотографировали нас чуть ли не на каждом шагу.
— Я чувствую, как худею, растворяясь в снимках, — смеялся Хоутон.
— Столько людей в поздний час… — заметил Евгений Николаевич, привыкший проводить ночи в обсерватории и потому удивленный больше всех.
— Гаянцы любят ночь, — ответила Эла. — Сегодня же в небе соревнование художников света, и всем хочется посмотреть и оценить их мастерство.
— Оценить? — переспросил практичный Боб.
— Да. Многие зрители сообщат свое мнение в вычислительный центр, который и определит, кому присудить победу.
Зашел разговор о земной культуре, искусстве, особенно о литературе.
— Скажи, ани, почему ты взял с собой только одну книгу? — спросила меня Эла, вспомнив рассказ Шелеста о нашей подготовке к вылету в Москве.
— Командир предупредил, что можно взять из личных вещей лишь несколько сувениров… Я выбрал часы, фотографии и эту книгу…
— Значит, самую любимую?
— Да, Эла. Ее написал Александр Грин, большой человеколюб и выдумщик…
— Я прошу, ани, — Эла умоляюще посмотрела на меня, — читай и переводи ее мне. Ладно? Хочу знать, что написано в ней.
— Ладно, Эла.
Побродив немного, мы подошли на площади к первому попавшемуся Гравитомобилю и улетели.
В машине, бесшумно летящей в ночном разукрашенном небе, мы почему-то притихли. Эла не прерывала наших раздумий: мы уже стали привыкать к деликатности Гаянцев, к их умению угадывать тональность настроения.
Лишь когда Гравитомобиль опустился у нашей виллы на берегу озера Лей, Эла обняла нас поочередно и с не свойственной ей грустью сказала:
— У меня три таких сына… Очи улетели вместе. В космос. А в Будущее нельзя смотреть, как в зеркало… Навещайте нас, ани, когда захотите.
Глава восьмая
ДВОРЕЦ ЧЕЛОВЕКА
1
Сегодня наше первое выступление в Народном Совете. За нами прилетел Рат.
— Ты решил стать нашим постоянным водителем? — улыбнулся Боб.
— Я с целью выпросил эту должность, — признался Рат. — Не только мне, но и моей машине полезны встречи с землянами… Расширяется диапазон испытания гравитомобиля, ани.
Вскоре прилетел Ган.
— Долгожитель, — сказал Шелест, — свой первый официальный визит в столицу нам хотелось бы начать с посещения Пантеона.
— Прекрасно, ани! Уважение к предкам — дорогая для Гаянцев традиция. Я разрешил сегодня аппаратуру связи в наших гравитомобилях и в общественных местах включить в общую вещательную сеть. За нами наблюдает Гаяна, ани.
Шелест невольно окинул взглядом себя и нас: мы были одеты в превосходные черные «земные» костюмы, в шляпах, при галстуках — таково было распоряжение командира, пожелавшего представить свой экипаж, так сказать, в форме номер один.
Я и Глебов, вероятно, показались ему безупречными, но Хоутон расстегнул воротничок и приспустил узелок галстука Шелест моргнул ему, и сметливый Боб поспешно придал своему «ошейнику» — как он с искренним негодованием величал эту опору мужской респектабельности — должное положение.
— Здесь вмонтирована киносъемочная аппаратура? — спросил Рат, рассматривая бриллиантовую булавку, которую Боб переставил на галстуке.
— Это… — Хоутон запнулся, глянул на командира и мужественно признался: — Нет, украшение.
Рат не совсем понял, но вежливо улыбнулся и переключил свое внимание на сияющие запонки Боба. Рыжая шевелюра нашего друга возмущенно встопорщилась, как у дикобраза, но строгий взгляд командира как бы вновь пригладил ее. Боб в свою очередь задал вопрос:
— Разве это удивительно? У вас я тоже вижу безделушки: брошь на левом плече, даже браслет…
— Это не безделушки. У нас принято носить с собой киносъемочный аппарат с звукозаписью, — Рат потрогал пальцем брошь, — и личный Телепатон, — он показал красивый, замысловато инкрустированный браслет. — А это тоже украшение? — спросил Рат, указывая на наши пояса.
— Нет, — серьезно ответил Боб. — Это механизм для регистрации аппетита…
2
Мы помнили вид Пантеона по энциклопедии Гаянцев, но за то время, что минуло со дня вылета к нам «Тиунэлы», в столице произошло много изменений. Изменился и вид Пантеона. Теперь он размещался внутри самой высокой, после Шу, горы Ивы, тоже находящейся в городской черте.
— Сперва мы «съели» часть ее внутренности, — пошутил Рат, когда машины нашей группы снижались к подножию Ивы, — превращая горные породы в энергию, а потом по решению Совета устроили в ней новый Пантеон.
Лесистая Ива, так же как и Шу, имела вид правильного конуса. Природная ее форма подсказала архитекторам и художникам внешнее решение Пантеона. Читатель догадывается, что у Гаянцев он называется иначе, но я настойчиво продолжаю описание увиденного на Гаяне в земных образах и сравнениях, что позволяет избежать многочисленных комментариев и сносок, украшающих научные диссертации и придающие им убедительность, подобно значкам и медалям, но утомительных в иных случаях…
Сторона Ивы, обращенная к центру столицы, была у подножия как бы срезана на четверть своей высоты и превращена в монументальный вход. Пятидесятиметровая колоннада из темно-серой пластмассы служила основанием большому полумесяцу, лежащему рожками вниз. Фронтон украшали слова: «Истина — это жизнь!»
Многочисленные колонны двумя полукружиями как бы обнимали и площадь у фронтона; высота их постепенно уменьшалась, и возле городского сквера последние трехметровые колонны с той и другой стороны служили пьедесталами для скульптур: юноши — слева и девушки — справа. Их позы создавали впечатление, будто юноша бросил конец газового шарфа, а девушка со смехом только что его поймала.
Над головами входящих действительно развевалась легкая, как паутина, ткань ярко-вишневого цвета.
Перед входом, в центре обширной гладкой и круглой площади, из земли точно вырвалась на дневную поверхность дикая скала с скульптурой: на стреловидной струе пламени взвился в космос первый гаянский звездолет.
Гравитомобили опустились перед фигурами юноши и девушки с шарфом. Мы вышли из машин и дальше двинулись пешком. Командир, а за ним и мы, сняли шляпы. Здесь сотни посетителей. Они бродят, рассматривая горельефы и картины на стенах. И нет у них того мистического настроения, которое охватывает нас в Ново-Девичьем монастыре, Ленинградском некрополе или на любом другом кладбище.
Конечно, там это невольно связано с тем, что нас окружают останки предков. На Гаяне иначе: у них нет обычая хоронить или сжигать в крематориях тела умерших; в специальных устройствах они превращаются в энергию и вливаются в общую сеть, как бы символизируя или ускоряя величайший естественный процесс, происходящий в природе и называемый нами круговоротом веществ.
В гаянском Пантеоне в красивых (и совсем не стандартных, на этот раз!) нишах хранятся микрофильмы, рассказывающие о жизни и трудах крупнейших ученых, писателей, общественных деятелей, в общем, выдающихся тружеников планеты.
Здесь все дышит жизнеутверждающим творчеством и скорее напоминает своеобразную библиотеку, что ли; кибернетический вариант серии «Жизнь замечательных людей», основанной когда-то Горьким и до сих пор выпускаемой московским издательством «Молодая гвардия»…
Ган рассказал, что высшим признанием заслуг Гаянца является помещение его трудов в Пантеоне и еще одно — прямо противоположное тому, что происходит у нас, на Земле. Скажем, после полета Юрия Гагарина тысячи родителей называли своих только что родившихся сыновей его именем. А на Гаяне наоборот: имя человека, признанного всеми достойнейшим, великим, больше не повторялось. Фамилия его продолжала свое шествие в веках, а имя — нет. Таким образом, будь Гагарин Гаянцем — он стал бы «последним Юрием»!
… Внутри Пантеон величественен и необычен для нашего глаза. Как я уже говорил, горельефы, картины, портреты, статуи, стометровый сводчатый потолок — все это было как-то ожидаемо нами.
Необычным явились бесчисленные фонтаны различных форм и размеров, бесшумные водяные каскады и фигурные бассейны со светящимся дном, Причем сами струи воды, переплетаясь или зрительно накладываясь одна на другую, создавали своеобразный орнамент.
Гаянцы — мастера светописи и водописи и умудряются посредством сравнительно несложной техники добиться большой впечатляющей силы.
Среди статуй мы нашли «знакомые нам лица»: Ри — общепризнанный гаянский Эйнштейн, Эдр — главный редактор гаянской энциклопедии, подаренной землянам; Тот, Мана, Лоот и другие участники галактических экспедиций на «Тиунэле» и «Фело».
Ган рассказал нам трагическую историю рода Роотов — потомственных исследователей Галактики, последним представителем которого является наша милая Юль, идущая сейчас рядом с нами.
3
Дворец Человека по своему назначению можно было бы назвать Дворцом культуры, если бы в нем, наряду, так сказать, с «союзами» писателей, композиторов, художников, архитекторов, не находился Народный Совет Гаяны — высший общественный орган планеты, руководящий всей жизнью Гаянцев.
Здесь имелись небольшие залы для встреч, обсуждений и диспутов по разным вопросам науки и искусства или житейским проблемам.
Деятели культуры встречались со своими почитателями или оппонентами, а кому надо — шли к членам Народного Совета, совмещающего функции Академии наук, Верховного Суда, распределяющего материальные ресурсы планеты и планирующего в общих чертах народное хозяйство. Число его членов было традиционным (английская черта!) — тысяча человек.
Кроме малых залов, к услугам Гаянцев были со вкусом меблированные комнаты — кафе, где можно просто отдохнуть с друзьями, помечтать, потанцевать. Стенной указатель в вестибюле помогал выбрать подходящий, не занятый другими уголок.
В середине Дворца находился Главный зал на сто тысяч мест; в нем происходили заседания Совета и всенародные обсуждения важных вопросов, спортивные соревнования на первенство планеты, массовые игры и представления.
Дворец Человека являлся также и хранилищем «Энциклопедии наук». Тысячи каналов радио и телепатической связи круглосуточно обслуживали жителей Гаяны.
Под цоколем здания, в подземных этажах, рядом с машинами «Энциклопедии наук», находился и Генеральный Проблематор. Смысл его в следующем.
Скажем, явление «парадокс Глебова», оказалось для науки, конечно, неисследованным, новым. Каждый гаянец по-своему пытался осмыслить его, и у многих возникали своеобразные гипотезы. Если автор такой гипотезы находил, что она полезна делу, он соединялся с Генеральным Проблематором и передавал машине свои соображения.
Далее кибернетика сличала их с тем, что имелось по этому вопросу в «Энциклопедии наук», и, найдя гипотезу оригинальной, сравнивала с другими вариантами, полученными к тому времени. Специальные устройства анализировали все, что поступало по той или иной проблеме, систематизировали и обрабатывали наиболее зрелые предположения, сообщая их в Народный Совет.
При голосовании в Совете право решающего голоса имел и Генеральный Проблематор, внимательно анализирующий ход обсуждения…
… К нашему приходу Главный зал полон. Нас встречают восторженными возгласами, и лес рук приветствует жителей Земли.
Члены Совета заняли места в первых рядах амфитеатра, а на круглом возвышении возле торшера сели Ган и мы.
Несмотря на высокий параболический потолок, с которого можно «спрыгнуть на парашюте», как пошутил Шелест, акустика была отличная. Впрочем, и радиоусилители автоматически регулировали силу звука. Основание зала вогнуто — похоже, будто мы вошли в колумбово яйцо.
— Дорогие сопланетники, — стоя произнес Ган, когда общее возбуждение улеглось. — Разрешите представить нашим гостям членов Совета…
Девятьсот девяносто девять Гаянцев поднялись и склонили головы. У каждого на левом плече брошь— отличительный знак (он же миниатюрный кибернетический секретарь!) члена Совета.
— … и тех, кому сегодня посчастливилось быть здесь.
Поднялся весь зал. Ган сделал знак, все уселись, и воцарилась тишина.
— Разрешите представить вам и наших гостей…
… После того как мы были представлены поочередно, Ган продолжал:
— Мы не раз спорили о том, как могут выглядеть жители других планет. Некоторые ученые и их собратья — писатели-фантасты — полагали, что человек Неизвестной планеты многорук или многоног, по-своему наделяли его невероятной внешностью. Вам известно мое мнение… Я допускал и допускаю, что на Неизвестной планете возможны обитатели совсем неожиданного для нас вида. И все же это будут только Разумные Существа! Но если где-то во Вселенной есть люди — они обязательно подобны нам. Человек неповторим, сопланетники!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19