Он продержался на полгода больше, чем я
предполагал. Да, государство сыграло злую шутку с этим человеком. Сперва
заставило его привыкнуть к неволе, потом выкинуло за тюремные стены, не
предоставив ничего взамен. Энди был библиотекарем после ухода Кетлена в
течение 23 лет. Он проявил все ту же настойчивость и силу, что я
неоднократно наблюдал у него, чтобы добиться для своей библиотеки всего
необходимого. И я своими глазами видел, как тесная комнатушка, пропахшая
скипидаром, поскольку раньше здесь находилась малярная подсобка с двумя
убогими шкафчиками, заваленными "Ридер Дайджест" и географическими атласами,
превратилась в лучшую тюремную библиотеку Новой Англии. Он делал это
постепенно. Повесил на дверь ящик для предложений и терпеливо переносил
такого рода записки, как "пожалуйста, больше книжек про трах, или "искусство
побега в двадцати пяти лекциях". Энди узнавал, какими предметами
интересуются заключенные, а потом посылал запросы в клубы Нью-Йорка и
добился того, чтобы два из них, "Литературный союз" и "Книга месяца",
высылали ему издания из своих главных выборок по предельно низким ценам. Он
обнаруживал информационный голод у заключенных, и даже если дело касалось
таких узкоспециальных вещей, как резьба по дереву, жонглерство или искусство
пасьянса, всегда умел найти нужную литературу. Конечно, не забывал о
популярных изданиях- Стенддей Гарднер и Луи Амур. Он выставил шкафчик с
книгами в мягких обложках под контрольной доской, тщательно проверял,
возвращаются ли книги и в каком состоянии, но они все равно быстро
затрепывались до дыр, с этим ничего нельзя было поделать. В августе 1954
года он стал подавать запросы в Сенат. Комендантом тюрьмы тогда уже был
Стэмос. Этот человек уверился в том, что Энди-нечто вроде талисмана, и
проводил много времени в библиотеке, болтая с ним о том, о сем. Они с Энди
были на короткой ноге, Гред часто усмехался и даже похлопывал его по плечу.
Как-то он начал объяснять Энди, что если тот и был банкиром, то эта часть
его жизни осталась в прошлом, и пора бы приспособиться к изменившейся
ситуации и привыкнуть к фактам тюремной жизни. В наше сложное время для
денег налогоплательщиков, идущих на содержание тюрем и колоний, есть только
три позволительные статьи расходов. Первая - больше стен, вторая - больше
решеток и третья - больше охраны. По мнению сената, продолжал Стэмос, люди в
Шоушенке и Томэстене, и в Пицфилде - отбросы общества. Раз уж они попали в
такое место, они должны влачить жалкое существование. И ей богу, для
заключенных действительно ничего хорошего не светит. И от твоего желания
зависит слишком мало, чтобы ты мог что-то изменить. Энди улыбнулся едва
заметно и спросил Стэмоса, что случится с гранитным блоком, если капли воды
будут падать на него день за днем, в течение миллиона лет. Стэмос рассмеялся
и хлопнул Энди по спине: -у тебя нет миллиона лет, старик, но если бы был...
я уверен, ты сделал бы все, что захочешь, вот с этой усмешечкой. Продолжай
писать свои письма. Я могу даже опускать их для тебя, если ты заплатишь за
марки. И Энди продолжал. Хотя Стэмос и Хендлей уже не могли увидеть итогов
его трудов. Запросы для библиотечных фондов регулярно возвращались ни с чем
до 1960 года, затем Энди получил чек на две сотни долларов. Сенат пошел на
это в явной надежде, что надоевший проситель наконец заткнется. Но не тут то
было! Энди только усилил нажим: два письма в неделю вместо одного. В 1962
году он получил четыре сотни долларов, и до конца шестидесятых на счет
библиотеки каждый год, с точностью часового механизма, высылались семьсот
долларов. В 1971 году сумма была увеличена до тысячи. Не так уж много, если
сравнивать с субсидией, получаемой средней библиотекой в небольшом городке,
но на тысячу долларов можно купить достаточно Перри Мейсона и вестерна Джека
Логана. К этому времени вы могли зайти в библиотеку, разросшуюся до трех
просторных комнат, найти почти все, что желаете. А если чего-то не нашли, то
Энди сможет помочь, будьте уверены. Вы спрашиваете, произошло ли все это
потому, что Энди научил Байрона Хендлея, как спасти свое наследство от
налогов. Да, но не только. Судите сами, что происходило дальше. Можно
сказать, в Шенке появился добрый финансовый волшебник. Летом 1950 года Энди
помог оформить займы двум охранникам, которые хотели обеспечить высшее
образование своих детей. Он посоветовал парочке других, как лучше всего
провернуть маленькие авантюры с акциями, и на столько успешно, что один из
этих парней пошел в гору и смог взять отставку через два года. И я уверен,
что сам Джордж Дуней консультировался у Энди по финансовым вопросам. Это
было перед тем, как старикана выгнали с работы, и он еще спокойно спал и
грезил о миллионах, которые принесет его книга по статистике. С апреля 1951
года Энди делал все финансовые расчеты для доброй половины администрации
Шоушенка. А с 1952, пожалуй, для всех. Ему платили тем, что в тюрьме
ценится, подчас, дороже золота - покровительством и хорошим отношением.
Позже, когда комендантом стал Гред Стэмос, Энди приобрел еще больший вес.
Если я постараюсь объяснить вам специфику ситуации, которая к этому привела,
я окажусь в затруднительном положении. О некоторых вещах можно только
догадываться. Зато другие я знаю наверняка. Известно, например, что
некоторые заключенные обладают особыми привилегиями: радио в камере, более
частые визиты родственников, прочие такого рода приятные мелочи, и у каждого
из них за тюремными стенами есть "ангел". Так называем мы покровителей,
которые оплачивают безбедное существование близкого для них человека в
тюрьме. И если ктото освобождается от субботних работ, будьте уверены, что
здесь не обошлось без "ангела". Все происходит привычным, проверенным путем.
Деньги за услугу передаются кому-нибудь из среднего звена администрации, а
тот уже распределяет прибыль вверх и вниз по служебной лестнице. Кроме того,
при коменданте Дунее расцвели махинации в сфере автосервиса. Некоторое время
эти делишки тщательно скрывались, но затем приобрели невиданный размах в
пятидесятых. Конечно, все, кто наживался на этом деле, платили дань верхушке
администрации. И я уверен, что это верно и для компаний, оборудование
которых закупалось и устанавливалось в прачечной и на фабрике. В конце
шестидесятых началось повальное увлечение "колесами", и все те же
административные лица были вовлечены в оборот наркотиков, и делали на этом
хорошие деньги. Конечно, речь идет не о той груде нелегальных миллионов, что
в больших тюрьмах, типа Аттики или Санкветин. Но и не мелочевка. И
заработанные таким путем деньги сами по себе становились проблемой. Лучше не
стоило класть их в бумажник, а затем, когда вам захочется приобрести новый
мерседес или построить бассейн во дворе коттеджа, вытаскивать мятые купюры,
что были получены столь грязным образом. Однажды вам придется в
соответствующем месте объяснять, каков источник вашего дохода, и если ваше
объяснение не найдут достаточно убедительным, придется пополнить число тех,
кого вы прежде контролировали, и прогуливаться по тюремному двору с номером
на спине. Вот для чего был нужен Энди. Они вытащили его из прачечной и
посадили в библиотеку, но если взглянуть на дело с другой стороны, работа
осталась той же самой. Просто теперь ему приходилось отмывать грязные
деньги, а не грязные рубашки. Однажды он сказал мне, что прекрасно понимает
происходящее, но нисколько не волнуется насчет своей деятельности. Те
махинации, в которые он был вовлечен, все равно продолжались бы - с его
участием или без него, какая разница... Никто не спрашивал его согласия
попасть в Шоушенк, он всего лишь невинный человек в этой чертовой тюрьме,
человек, которому крупно не повезло, а вовсе не миссионер и не апостол. -
Кроме того, Ред, - продолжал Энди со своей характерной полуусмешкой. - То,
что я делаю здесь, не слишком отличается от того, чем я занимался на
свободе. Люди, которые прибегают к моей помощи в Шоушенке, в большинстве
своем - тупые, жестокие чудовища. Люди, которые правят миром, лежащим за
этими стенами, тоже жестоки, и тоже чудовища, разве что они не настолько
тупы: планка компетентности стоит чуть повыше. Не слишком, но слегка. - Но
"колеса", - возразил я, - заставляют меня беспокоиться. Я не хочу совать нос
не в свои дела, но мне это все неприятно. Все эти транквилизаторы,
корректоры, прочие хреновины - всем этим заниматься мне очень не хочется. -
Но ведь и я не большой сторонник колес. Ты же знаешь. Впрочем, я не слишком
увлекаюсь и спиртным... И ведь учти, не я проношу их в тюрьму, не я их
продаю. Скорее всего, этим занимаются охранники. - Но... - Знаю, что ты
хочешь сказать. Есть люди, Ред, которые отказываются участвовать во всем
этом. Они не хотят марать руки. Это называют святостью, и белый голубь
садится на плечо твое и гадит тебе на рубашку. Есть другая крайность:
славные малые, которые готовы валяться в грязи и вымазываться в дерьме ради
всего, что принесет им доллар - оружие, наркотики, да все, что угодно. Тебе
ведь предлагали такого рода контракты? Я кивнул. Такое случалось
неоднократно на протяжении многих лет. Люди видят, что вы тот человек,
который может достать все и, заключают они, если вы приносите им батарейки
для радио или сигарету с травкой, то так же легко можете предоставить им
парня, который может по их заказу сунуть кому-нибудь перо под ребра. - Да,
от тебя этого ожидают. Ред. Но ты ведь этого не сделаешь. Потому что ты
знаешь, что есть третий путь, его и выбирают такие люди, как мы. Да и все
разумные люди в этом обществе. Ты балансируешь по самому краю, выбираешь
меньшее из двух зол и следишь за тем, чтобы волки были сыты и овцы цели. И
можно сделать вывод, насколько хорошо у тебя это получается, изучив,
насколько хорошо ты спишь и не видишь ли кошмаров. Можно действовать среди
всей этой грязи, имея перед собой добрые намерения. - Благие намерения? -
засмеялся я. - Слыхали мы о таком. Говорят, ими дорога в ад вымощена. - Не
верь в это, - отвечал Энди, чуть помрачнев. - Мы уже в аду. Он прямо здесь,
в Шенке. Они торгуют наркотиками, и я говорю им, как отмыть деньги, на этом
нажитые. Но я также держу библиотеку, и знаю добрые две дюжины ребят,
которые после подготовки, с помощью моей литературы, смогут продолжить
образование. Возможно, когда они выйдут отсюда, то не пропадут в этом
жестоком мире. Когда в 1957 году я просил вторую комнату для библиотеки, я
получил ее. Потому что администрации выгодно видеть меня счастливым. Я беру
не дорого. И доволен. Население тюрьмы медленно увеличивалось на протяжении
пятидесятых, затем в шестидесятых возросло довольно резко. В это время
каждый школьник в Америке только и мечтал о том, чтобы попробовать
наркотики, нисколько не пугаясь смехотворных наказаний за их употребление.
Да, тюрьма была переполнена, но даже в это время у Энди не было
сокамерников. Правда, ненадолго к нему подселили огромного молчаливого
индейца по имени Норманден, которого звали, как всех индейцев в Шенке,
Вождь. Большинство долгосрочников считало Энди чокнутым, а он только
улыбался. Он жил один и наслаждался покоем... Как было замечено,
администрации было выгодно видеть его счастливым. В тюрьме время тянется
медленно, иногда кажется, что оно и вовсе останавливается. Но, на самом
деле, оно течет, течет... Джордж Дуней покидал сцену под шум газетчиков,
выкрикивающих: "скандал!", "коррупция!" "чрезвычайное происшествие!". Стэмос
пришел на пост, на протяжении последующих шести лет Шенк напоминал ад.
Кровати в лазарете и одиночки в карцере никогда не пустовали. Однажды в 1957
году я взглянул в маленькое зеркальце от бритвенного набора, которое я
хранил у себя в камере, и увидел сорокалетнего мужчину. В 1938 сюда пришел
ребенок, мальчишка с огромной копной рыжих волос. Сходящий с ума от
угрызений совести, помышляющий о самоубийстве. Мальчишка повзрослел. Рыжая
шевелюра поседела и стала редеть понемногу. Вокруг глаз появились морщинки.
Сегодня я видел пожилого человека, ожидающего, когда его выпустят на
свободу. Если выпустят. Это ужаснуло меня: никто не хочет стареть в неволе.
Стэмос ушел в 1959. Еще до этого времени вокруг так и роились вынюхивающие
сенсацию журналисты, один из них даже ухитрился провести четыре месяца в
Шенке в качестве заключенного. Итак, они уже открыли рты, чтобы кричать:
"скандал!", "попавшийся взяточник!", но прежде, чем над его головой
окончательно сгустились тучи, Стэмос свалил. Я его прекрасно понимаю. Если
бы он был действительно пойман и уличен во всех своих грязных делишках, он
здесь бы и остался. А кому этого хочется? Байрон Хендлей ушел двумя годами
раньше. У этого ублюдка был сердечный приступ, и он взял отставку, к
превеликой радости всего Шенка. Энди в связи с аферами Стэмоса не тронули. В
начале 1959 в тюрьме появился новый комендант, новый помощник коменданта и
новый начальник охраны. Около восьми последующих месяцев Энди ничем не
отличался от прочих заключенных. Именно в этот период к нему подселили
Нормандена. Потом все вернулось на круги своя. Норманден съехал, и Энди
опять наслаждался покоем одиночества. Имена на верхушке администрации
меняются, но делишки прокручиваются все те же. Я говорил однажды с
Норманденом об Энди. - Славный парень, - сказал индеец. Разговаривать с ним
было очень сложно: у бедняги была заячья губа и треснутое небо, слова
вырывались наружу с шумом, плевками и шипением, так что трудно было что-либо
разобрать. - Мне он понравился. Никогда не подшучивает. Но он не хотел,
чтобы я жил там. Это можно понять. Ужасные сквозняки в камере. Все время
холодно. Он никому не позволяет трогать свои вещи. Я ушел. Славный парень,
не издевается, не подшучивает. Но сквозняки ужасные. Рита Хейворт висела в
камере Энди до 1955, если я правильно помню. Затем ее сменила Мерлин Монро.
Тот самый плакат, где она стоит около решетки сабвея, и теплый воздух
развевает ее юбку. Монро продержалась до 1960, и когда она была уже почти
совсем затерта, Энди заменил ее на Джейн Менсфилд. Джейн была, простите за
выражение, соска. Через год или около того ее сменили на английскую актрису,
кажется, Хейзл Кури, но я не уверен. В 1966, убрав и ее, Энди водрузил на
стену Реквель Велч. Этот плакат висел шесть лет. Последняя открытка, которую
я помню - хорошенькая исполнительница песен в стиле кантри-рок Линда
Ронстат. Однажды я спросил Энди, что для него значат эти открытки, и он
как-то странно покосился на меня. - Они для меня то же, что и для
большинства других заключенных, полагаю, - ответил он. - Свобода. Понимаешь,
смотришь ты на этих хорошеньких женщин, и чувствуешь, что можешь сейчас
шагнуть на эту картинку. И оказаться там. На воле. Думаю, мне нравилась
Реквель Велч более всего потому, что она стояла на великолепном побережье.
Вид просто изумительный, помнишь? Где-то в окрестностях Мехико, милое, тихое
местечко, где можно побыть наедине с природой. Разве ты никогда не
чувствовал всего этого, когда глядел на картинки, Ред? Нечувствовал, что ты
можешь шагнуть туда? Я признался, что никогда над этим не задумывался. -
Однажды ты узнаешь, что я имею в виду. - Задумчиво ответил Энди, и он был
прав. Спустя годы я понял, что он имел ввиду, и первое, о чем я тогда
вспомнил, был Норманден, и как он жаловался на сквозняки в камере Энди.
Скверное происшествие случилось с Энди в конце марта или начале апреля 1963
года. Я уже говорил, что было в этом человеке что-то, что отличало его от
большинства заключенных, включая меня. Можно назвать это свойство
уравновешенностью, или внутренней гармонией, или верой в то, что однажды
этот долгий кошмар непременно закончится. Как бы вы это ни назвали, Энди
Дюфресн резко отличался от всех нас. В нем не было того мрачного отчаянья,
которое угнетает большинство остальных, и никогда он не терял надежды.
Никогда - пока не наступила та зима 1963 года. К тому времени у нас был
новый комендант, Самуэль Нортон. Насколько я знаю, никто никогда не видел
этого человека улыбающимся. Он носил почетный значок тридцатилетнего
членства в баптистской церкви Элиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13