Открытка привешена прямо над койкой, на том же самом месте,
где одна красавица сменяла другую на протяжении 26 лет. И если бы кто-нибудь
заглянул за картинку, его хватил бы удар. Но это произошло только ночью,
спустя двенадцать часов после того, как обнаружилось отсутствие Энди, и не
менее двадцати часов после того, как он совершил побег. Нортон просто
взбесился. Информацию о происходящем в его кабинете я получал все из того же
надежного источника: от старины Честера, натирающего полы в административном
корпусе. Только в тот день ему не пришлось полировать ухом замочную
скважину: крики коменданта были слышны по всей тюрьме. - Вы с ума сошли,
Ганьяр! Что вы подразумеваете, когда говорите, что он "не обнаружен на
территории тюрьмы"? Что это значит? Это значит, что Вы не нашли его! Лучше
найдите! Ей-Богу, это будет лучше для Вас! Я этого хочу, слышите?! Ганьяр
что-то ответил. - Что значит "не в Вашу смену"? Никто не знает, когда это
случилось. И как. И случилось ли вообще. Так вот, в 15.00 он должен быть у
меня в офисе, или полетят головы. Уж это я обещаю! И я всегда выполняю свои
обещания! Какая-то реплика Ганьяра, провоцирующая Нортона на настоящий
взрыв. - Что?! Да Вы посмотрите сюда! Сюда, я говорю! Узнаете?! Рапорт
ночной смены пятого блока. Все заключенные на месте! Дюфресн был закрыт в
камере в девять вечера, и то, что сейчас его там нет - невозможно!
Невозможно, понимаете? Немедленно его найдите! Но в 15.00 Энди в офисе
Нортона не было. Комендант самолично ворвался в пятый блок, где все мы были
заперты на целый день, несколько часов спустя. Задавали ли нам вопросы?
Мягко сказано. Мы только тем и занимались в этот день, что отвечали на
бесконечные вопросы нервничающих озлобленных охранников, которые
чувствовали, что им скоро не поздоровится. Все мы говорили одно и то же:
ничего не видели, ничего не слышали. И насколько я знаю, все мы говорили
правду. Я в том числе. Все мы сказали слово в слово одно: Энди был на месте,
когда запирали камеры и гасили огни. Один парень с невинным видом заявил,
что видел, как Энди пролезает в замочную скважину, и эта фраза стоила ему
четырех дней карцера. Нервы у всех были на пределе. Итак, к нам спустился
сам Нортон. Его голубые глазки побелели от ярости и, казалось, могли бы
высекать искры из прутьев решетки. Он смотрел на нас так, как будто думал,
что мы все заодно. Могу спорить, он был в этом уверен. Он вошел в камеру
Энди и огляделся. Камера была все в том же состоянии, в каком ее оставил
Энди: кровать расстелена, но не похоже, чтобы на ней сегодня спали. Камни на
подоконнике... но не все. Один, который Энди больше всего любил, он забрал с
собой. - Камни, - прорычал Нортон, сгреб их в охапку и выбросил в окно.
Ганьяр вздрогнул, но ничего не сказал. Взгляд Нортона остановился на
открытке. Линда оглядывалась через плечо, держа руки в задних карманах
облегающих бежевых слаксов. Майкатоп подчеркивала великолепный бюст и нежную
гладкую кожу с темным калифорнийским загаром. Для Нортона с его баптистскими
воззрениями такая девица была исчадием ада. Глядя на него в эту минуту, я
вспомнил, как Энди когда-то сказал, что может пройти сквозь картинку и стать
рядом с девушкой. В точности так он и поступил, как Нортон обнаружил парой
секунд позже. - Какая пакость!- прошипел комендант, сорвав картинку со стены
резким жестом. И обнажил довольно большую зияющую дыру в бетоне, которая
была скрыта за плакатом. Ганьяр отказался залезать в эту дыру. Нортон
приказывал ему - Боже, это надо было слышать, как Нортон во весь голос орал
на капитана - а Ганьяр просто отказывался, да и все тут. - Уволю!- вопил
Нортон. Более всего он напоминал в этот момент истеричную бабу. Все
спокойствие было окончательно утеряно. Шея покраснела, на лбу вздулись и
пульсировали две вены. - Вы ответите за это. Вы... Вы, француз! Лишитесь
работы, и я уж послежу за тем, чтобы ни одна тюрьма в окрестности не приняла
такого кретина! Ганьяр молча протянул коменданту служебный пистолет. С него
было достаточно. Уже два часа, как закончилась его смена, шел третий час, и
все это ему порядком надоело. События развивались таким образом, будто
исчезновение Энди из нашей маленькой семьи толкнуло Нортона на грань
ненормальности... Он был просто сумасшедшим в ту ночь. Двадцать шесть
заключенных прислушивались к грызне Нортона и Ганьяра, пока последний свет
падал с тусклого неба, какое бывает поздней зимой. И все мы, долгосрочники,
которые видели не раз смену администрации и перепробовали на своей шкуре все
новые веяния, все мы сейчас знали, что с Самуэлем Нортоном случилось то, что
инженеры называют критическим напряжением. И мне казалось, что я слышу
далекий смех Энди Дюфресна. Нортон наконец получил добровольца из ночной
смены, который согласился лезть в дыру, открывшуюся за плакатом. Это был
охранник Тремонт, бедняга, который явно не стоял в очереди, когда Господь
раздавал мозги. Возможно, ему пригрезилось, что он получит бронзовую звезду
или нечто в этом роде. Как выяснилось, это оказалось большой удачей, что в
лаз проник человек примерно того же роста и комплекции, что и Энди. Если бы
туда полез охранник с толстой задницей, каковых большинство, могу биться об
заклад, что он бы торчал там и поныне. Тремонт полез внутрь, держась за
конец нейлонового шнура, который кто-то нашел в багажнике своего автомобиля.
Шнур для надежности обмотали вокруг талии охранника, в руку сунули мощный
фонарь. Затем Ганьяр, который передумал уходить в отставку и который был
единственным мыслящим человеком из присутствующих, откопал кипу распечаток,
являющих собой план тюрьмы. Я прекрасно себе представляю, что он там увидел.
Тюремная стена в разрезе смотрелась как сэндвич: вся она была толщиной в
десять футов, внешняя и внутренняя секции были по четыре фута каждая, между
ними оставалось свободное пространство в два фута. В чем и заключался весь
фокус. Приглушенный голос Тремонта донесся из дыры: - Здесь что-то скверно
пахнет, комендант. - Не обращайте внимания! Продвигайтесь вперед. - Ноги
Тремонта исчезли в дыре. - Комендант, здесь жутко воняет. - Вперед, я
сказал!- заорал Нортон. Едва слышный печальный голос Тремойта: - Пахнет
дерьмом. О Боже, это оно, дерьмо, это же дерьмо! О Господи Иисусе. Сейчас
меня стошнит. Дерьмо. Ведь это дерьмо. Боже... После чего последовал
характерный звук, свидетельствующий о том, что желудок бедняги
выворачивается наизнанку. Я ничего не мог с собой поделать. Весь последний
день - нет, все последние тридцать лет с их событиями - все стало вдруг на
свои места, ясно, как Божий день, и я расхохотался. У меня никогда не было
такого смеха с тех пор, как я переступил порог этого чертова места. И Боже,
как мне было хорошо! - Уберите этого человека!- орал Нортон, а я смеялся
так, что совершенно не мог понять, имеет ли он ввиду меня или Тремонта. Я
свалился с ног и корчился на полу камеры, не в силах остановиться. Я не смог
бы прекратить смеяться, даже если бы Нортон приказал пристрелить меня на
месте. - Уберите его! Да, друзья, это было про меня. Убрали меня
непосредственно в карцер, где я и провел последующие пятнадцать дней. Срок
довольно долгий. Но как только я вспоминал о стенаниях бедняги Тремонта -
"Дерьмо, Боже мой, это дерьмо" - и представлял Энди Дюфресна,
направляющегося к югу в собственной машине, в костюме и при галстуке, я
начинал хохотать. Все пятнадцать дней я просто стоял на голове. Возможно
потому, что какая-то часть моего существа была сейчас с Энди Дюфресном. С
Энди, который прошел через дерьмо и вышел чистым, с Энди, едущим к океану. Я
услышал о том, что происходило в остаток той ночи из полдюжины различных
источников. Дело на этом не закончилось. Очевидно, Тремонт решил, что ему
нечего терять после того, как он потерял недопереваренный ужин, потому что
он решил продолжить. Не было опасности провалиться между внутренними и
внешними секциями стены. Пространство было настолько узким, что Тремонту
приходилось силой пропихивать себя вниз. Позже он говорил, что едва мог
переводить дыхание и что это напоминало погребение заживо. Внизу он
обнаружил канализационную трубу, которая обслуживала четырнадцать туалетов
пятого блока, керамическую трубу, установленную 33 года назад. В ней была
пробита дыра, внутри которой Тремонт нашел молоток Энди. Энди вышел на
свободу, но это было нелегко. Труба была даже уже, чем промежуток между
стенами. Тремонт внутрь не полез, и на сколько я знаю, на это не отважился
никто. Пока Тремонт обследовал дыру в трубе, из нее выскочила крыса, и
охранник позже клялся, зверюга был размерами со щенка спаниеля. Тремонт в
два счета взобрался по шнуру обратно в камеру, ловко, как обезьяна. Энди
вышел через трубу. Возможно, он знал, что она оканчивается на западной
стороне тюрьмы в пяти сотнях ярдов от ее стен. Я думаю, знал. Существовали
эти карты, и Энди наверняка мог найти способ взглянуть на них. Он был
методичен. Он узнал, что сточная труба, обслуживающая пятый блок -
единственная в Шоушенке не реконструированная по новому образцу, и он знал,
что в августе 1975 года будет установлена новая канализационная система.
Поэтому бежать надо было сейчас или никогда. Пять сотен ярдов. Длина пяти
футбольных полей. Он полз, сжимая в руке свой любимый камешек, а возможно,
еще пару книг и спички. Полз сквозь зловоние, которое я боюсь себе даже
представить. Крысы выскакивали перед его носом и следовали за ним, а в
темноте они всегда наглеют. Возможно, где-то ему приходилось протискиваться
сквозь сужающуюся трубу, опасаясь, что он останется здесь навсегда. Если бы
я был на его месте, клаустрофобия довела бы меня до сумасшествия. Но он все
прошел до конца. Через две мили от тюрьмы была найдена его униформа, и было
это только днем позже. Газетчики, как вы можете предположить, тут же
принялись раздувать историю. Но ни один человек в радиусе пятнадцати миль от
тюрьмы не пожаловался на угон автомобиля, кражу одежды. Никто не сообщил о
том, что видел голого человека, бегущего в лунном свете. Даже собаки не
лаяли во дворах. Энди вышел из канализационной трубы и таинственным образом
исчез, словно растворился в воздухе. Но я меру спорить, что растворился он в
направлении Бакстона. Три месяца прошло с того памятного дня, и комендант
Нортон взял отставку. Но без радости могу добавить, что он был совершенно
раздавленным человеком к этому времени. В последний раз он выходил из
тюремных ворот ссутулившись, ковыляющей походкой, как старый больной
заключенный ковыляет в лазарет за своими каплями. Комендантом стал Ганьяр, и
для Нортона это было худшее, чего только можно было ожидать. Насколько я
знаю, Сэм Нортон и теперь живет в Элисте, исправно посещает воскресные
церковные службы. Его не покидают тягостные мысли об Энди Дюфресне,
какого-то черта взявшем над ним верх. Все просто, Сэм: это должно было
произойти. Имея дело с таким человеком, как Энди, следовало знать, что это
должно произойти. Вот все, что я знаю. Теперь попробую изложить свои
предположения. Не знаю, насколько они могут оказаться близки к истине в
деталях. Но MOiy спорить, что общую линию я уловил верно. И когда я теперь
думаю об этом, я вспоминаю Нормандена, придурочного индейца. - Славный
малый, - говорил Норманден после восьми месяцев проживания с Энди. - Но я
был рад оттуда съехать. Такие сквозняки в камере. Все время холодно. Он не
позволяет никому трогать свои вещи. Хороший человек. Но такие сквозняки...
Бедняга Норманден знал больше, чем все мы. Прошло восемь долгих месяцев,
прежде чем Энди смог снова остаться один в своей камере. Если бы не эти
восемь месяцев, которые Норманден провел с ним, Энди был бы "а свободе еще
до того, как Никсон стал президентом. Я полагаю, все началось в 1949 - не с
молотка даже, а с Риты Хейворт. Я уже описывал, каким нервным показался мне
Энди, когда разговаривал со мной в кинотеатре. Тогда я подумал, что это
просто смущение, что Энди из тех людей, которые не хотят, чтобы окружающие
знали, что они тоже из плоти и крови и тоже могут хотеть женщину. Но теперь
я знаю, что ошибался, возбуждение Энди имело совсем другую причину. Что
привело к появлению того лаза, который Нортон обнаружил за фотографией
девочки, которая даже не родилась в те далекие дни, когда Энди принес в
камеру Риту Хейворт? Долгий труд и тщательный расчет Энди, этого у него не
отнимешь. Но было еще кое-что: удача и те свойства, которыми обладает бетон.
Что такое удача, объяснять не нужно. Насчет бетона я писал даже в Майнский
университет и получил адрес человека, который мог ответить на интересующие
меня вопросы. Он был автором проекта строительства Шоушенкской тюрьмы.
Корпус, содержащий третий, четвертый, пятые блоки, был построен с 1934 по
1937 год. Теперь не принято считать цемент и бетон "техническим
достижением", как автомобили и ракеты, но это не верно. До 1870 года не было
современного цемента, и до начала нашего столетия не было современного
бетона. Смешивать компоненты для бетона - такая же непростая задача, как
выпекать хлеб. Вы можете взять слишком много или слишком мало воды,
передозировать песок или выбрать его неподходящего качества. И в 1934 году в
этой области не было накоплено достаточно опыта, чтобы бетон всегда выходил
качественно. Стены пятого блока достаточно твердые, но недостаточно сухие.
Точнее говоря, чертовски отсыревшие. Время от времени в них появляются
трещины, некоторые очень глубокие, к этому мы давно уже привыкли, и трещины
регулярно замазываются. И вот в блоке появился Энди Дюфресн. Человек,
который окончил Майнский университет по экономическому профилю и был
бизнесменом, но заодно окончил два или три геологических курса. Геология
была его главным хобби. Это вполне соответствовало его скрупулезной,
педантичной натуре. Тысячелетние ледники. Миллионы лет горообразования.
Движущиеся глубоко под земной корой тектонические влиты, которые на
протяжении тысячелетий перемещались, наталкивались друг на друга, образуя
кору. Давление. Энди как-то сказал мне, что геология заключается в изучении
давлений. И, конечно, время. У него было много времени на изучение этих
стен. Когда захлопывалась дверь камеры и гасли огни, просто не на что было
смотреть. Новички всегда трудно адаптируются к тюремной жизни. У них
начинается нечто вроде горячки. Особо нервных приходится даже пичкать
успокоительными в лазарете, чтобы они пришли в норму. Довольно обычным
занятием для нас, стариков, является слушать крики какого-нибудь бедняги,
только вчера попавшего в нашу милую семейку. Он бьется о прутья решетки и
кричит, чтобы его выпустили, и по блоку проносится слух: "Новенький
попался". Энди не выкидывал никаких штучек, когда попал в Шоушенк в 1948, но
это не значит, что он не испытывал тех же переживаний. Он находился на грани
сумасшествия, возможно, и он сумел удержаться на этой грани и не потерять
рассудок. Хотя это так тяжело, когда старая жизнь рушится в одно мгновение,
и начинается долгий кошмар, жизнь в аду. И что же он сделал? Он стал искать
какого-нибудь занятия, чего-нибудь, что помогало бы убить время и дать пищу
для деятельности сознания. В тюрьме можно найти множество разнообразных
способов развлечься; похоже, что человеческий мозг бесконечно изобретателен
и имеет неограниченные возможности, когда дело касается развлечений. Я уже
рассказывал о скульпторе, создавшем "Три возраста Иисуса". Многие собирают
коллекцию монет, и их всегда крадут. Кто-то коллекционирует марки, и я знаю
одного парня, у которого были почтовые открытки из 35 стран мира. И он
отвернул бы голову тому, кто посмел бы тронуть его коллекцию. Энди
интересовался камнями. И стенами своей камеры. Я думаю, первоначально его
намерения заходили не слишком далеко. Разве что выбить свои инициалы на
стене. Или, может быть, несколько строчек стихотворения. Вместо того все,
что он обнаружил, был удивительно мягкий бетон. Возможно, с первого же удара
молотка от стены откололся хороший кусок. Я представляю себе, как Энди лежит
на своей койке, вертит в руках кусок бетона и задумчиво его разглядывает. На
секунду стоит забыть о том, что Вы находитесь в проклятой Богом дыре, что
вся прошлая жизнь дала трещину и разлетелась на мелкие кусочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13