Вначале они были незаметны, а потом становились всё отчётливее. Она не только смирилась со своим положением, но даже свыклась с ним. Она рассказывала, что один из охранников по её просьбе принёс ей кассету с записями её любимой группы – Ганс-Улоф был не в состоянии даже понять название этой группы, не то что запомнить. Она уже беспокоилась о людях, которые её охраняли, и с сочувствием вникала в их проблемы. Довольно скоро она перестала употреблять слово «охраняют», а говорила, что эти люди «заботятся о ней». И наконец, она начала говорить «мы». «У нас тут стало холодно ночами», – говорила она, например, и Ганса-Улофа брала оторопь.
Свою ли дочь он получит назад, когда ему вернут Кристину?
Он уже слышал о таком феномене, поэтому смог почитать о нём подробнее. По иронии судьбы, он назывался в мире психологии стокгольмским синдромом – после наблюдений, сделанных в 1973 году над четырьмя заложниками, которые во время налёта на банк в Стокгольме оказались во власти грабителей. Заложники с течением времени, вопреки всем ожиданиям, прямо-таки солидаризовались со своими тюремщиками, после освобождения просили для преступников помилования, а одна заложница, молодая женщина, в конце концов даже обручилась с одним из бандитов. Этот феномен наблюдался не один раз, и он всё ещё ждал своего окончательного объяснения, несмотря на многочисленные научные теории и исследования.
Телефон стоял на столике перед диваном, и рядом с ним лежал календарь, на котором Ганс-Улоф зачёркивал дни. Не прошло ещё и половины срока. Начался ноябрь, но до десятого декабря, до вручения Нобелевской премии, всё ещё оставалось больше шести недель.
И с каждой неделей Кристина отдалялась от него всё дальше.
В эти дни он снова столкнулся с Маритой Аллинг, и она спросила, спасла ли его костюм чистка на Сергельгатан и сколько это стоило.
– У меня заведено рассчитываться со всеми долгами до начала нобелевской недели.
Ганс-Улоф сказал, что находит этот принцип похвальным, но пока что просто не выходил в город.
– Хотите, я сама это сделаю? – предложила она. – Ведь это моя вина. Если вы мне завтра привезёте костюм, я улажу всё остальное.
Такое предложение Ганса-Улофа не устраивало. Нет, он сам обо всём позаботится.
– Но не затягивайте с этим. Пятна въедаются тем сильнее, чем дольше держатся.
Ганс-Улоф пообещал больше не медлить ни одного дня.
Поскольку в любой момент он мог снова встретить Мариту, а в следующий раз обязался предъявить ей счет за чистку, чтобы она успокоилась, в тот же день он закончил работу на несколько часов раньше, поехал домой, взял костюм, который всё это время пролежал, небрежно переброшенный через спинку стула в спальне, и снова поехал в город. Он оставил машину на многоэтажной парковке на Мастер-Самюэльсгатан, откуда до Сергельгатан было рукой подать.
Между Сергельгатан и Свсавэген высились пять серебристых высотных домов, построенных, судя по виду, в семидесятые годы. Нижние этажи высоток соединялись между собой, образуя сквозной пассаж. Там Ганс-Улоф и нашёл столь горячо рекомендованную Маритой Аллинг чистку, которая, на его взгляд, ничем не отличалась от любой другой чистки, с какой ему приходилось когда-либо иметь дело. Толстая женщина за прилавком так же скучающе приняла его костюм, и её манеры не внушали никакого доверия к этой чистке.
– Мне нужен будет счёт, – сказал Ганс-Улоф, когда она обшаривала мясистыми пальцами карманы пиджака.
– Получите, когда будете забирать, – ответила она и что-то протянула ему под нос. – Вот. Забыли в костюме.
Это оказалась визитная карточка. Некоего Бенгта Нильсона, журналиста «Svenska Dagbladet».
Странно. Разве он не разорвал её на кусочки?
– Откуда это у вас? – спросил он. Женщина указала на карман пиджака.
– Вот тут было.
Журналист сунул ему свою визитную карточку в нагрудный карман, это он помнил. Неужто при этом он тайком сунул ещё одну карточку в другой карман? Выходит, так.
– Спасибо, – сказал он. Бенгт Нильсон. Отчаянный парень.
Женщина подвинула ему купон.
– В четверг, – равнодушно сказала она.
После этого Ганс-Улоф немного побродил по пассажу. Он был красиво отделан, с чёрно-белым узором на мраморном полу, и кофейня в одном из проходов приглашала передохнуть, предлагая по специальной цене кофе с шоколадным пирогом. Почему бы нет? Время у него было, и уж если кто и имел право немного перевести дух, так это он. Он выбрал себе толстое «брауни» и капуччино, расплатился и опустился со своим подносом за столик. Отпил первый глоток, наслаждаясь тем, что впервые за последние недели никуда не торопится, ничего не планирует и может потратить несколько минут бесцельно и бессмысленно.
Пирожное «брауни» было вкусное. Ганс-Улоф жевал и глядел по сторонам.
И вдруг увидел мужчину с широко расставленными глазами.
На сей раз он был не в форме полицейского. На нём была серая куртка и чёрная вязаная шапочка, которая преобразила бы его до неузнаваемости, если бы не эти расставленные глаза, которые не спутаешь ни с какими другими. Он быстро шагал вдоль пассажа, погружённый в мысли, и спешил. Кажется, он не заметил Ганса-Улофа. Кажется, он вообще не смотрел по сторонам.
Ганс-Улоф пригнулся над своей чашкой, сделал глоток, искоса провожая глазами человека, который хотел купить его голос за три миллиона крон.
Откуда он мог здесь взяться? Неужто из-за него? Нет, непохоже. Это случайная встреча и, может быть, шанс!.. Ганс-Улоф подождал, когда мужчина скроется в следующем проходе, потом вскочил, оставив на столике пирожное и кофе, схватил свой шарф и кинулся догонять.
Шаги, шаги – они громко отдавались у него в ушах, когда он гнался за этим человеком. Тот ведь мог в любой момент обернуться, заметить его, и что тогда? Но тот не обернулся. Не побеспокоился. Спешил к концу пассажа, где дверь раскрылась перед ним и выпустила его в уличную толпу на Сергельгатан.
Снаружи было легче идти за ним незамеченным, но труднее поспеть. Ганс-Улоф протискивался мимо прохожих, не обращая внимания на их недовольство и машинально роняя слова извинения каждому второму – как ему казалось, – жителю Стокгольма, однако как он ни спешил, чёрная вязаная шапочка удалялась от него всё больше, и когда он всё-таки её нагнал, она оказалась надетой на коренастую женщину с раздутым лицом.
Проклятье! Ганс-Улоф остановился и ничего не понимал. Что этому человеку здесь было нужно? Может, что-то, вообще не связанное с ним и Кристиной? В конце концов, и у заговорщиков, похитителей и шантажистов есть своя частная жизнь.
Наконец он решил, поскольку всё равно никакой другой идеи не было, снова поехать домой. Жаль было кофе и пирожного, но всякое желание расслабиться у него окончательно прошло. Видимо, ему не уйти от своих мучителей даже на минутку.
Он побрёл к многоэтажной парковке и огорчился из-за высокой платы: ему всегда «везло» ровно на одну минуту залезть в следующие полчаса, подлежащие оплате, – и взял свою машину. Как всегда, он с облегчением вздохнул, когда очутился под открытым небом. В тесных парковках всегда приходится с трудом втискиваться между двумя машинами и потом выбираться и влезать обратно на сиденье через полуоткрытую дверцу, из-за этого его пальто задралось и скомкалось на спине. Он воспользовался ближайшим красным светофором, чтобы поправить пальто и как следует установить зеркало заднего вида…
И – вот он. В машине позади него.
Человек с рыбьими глазами.
Ганса-Улофа словно ударило током. Что это могло значить? Неужели тот его всё-таки преследует? Но непохоже. Незнакомец говорил по телефону, кричал в свой мобильник и волновался.
Зелёный. Ганс-Улоф медленно тронулся, чувствуя, что его руки дрожат на руле, и не в силах отвести взгляда от зеркала заднего вида. То был он, никаких сомнений. За рулём тёмно-красного «вольво», номер которого ему не был виден.
Что дальше? Кто кого преследует? В любом случае надо ехать медленно. Без риска аварии. И как следует подумать.
Пока ехали по Васагатан, «вольво» оставался позади. Мужчина, казалось, был занят другими делами. Нет, это был не преследователь. Он его даже не замечал. Если принудить его к обгону и потом пристроиться ему в хвост, то, может быть, он приведёт Ганса-Улофа к весьма интересным открытиям…
Мужчина перестал говорить по телефону и мрачно глядел в пустоту. Ганс-Улоф пригнулся: ему приходилось помнить о том, что мужчина с рыбьими глазами наверняка знает номер его машины и в любой момент может сильно удивиться, обнаружив его у себя под носом. Но он едет вплотную! На такой дистанции номер прочесть невозможно.
Вот мужчина снова хватает мобильник, набирает номер, говорит. Вместо того, чтобы наконец обогнать Ганса-Улофа! Они приближались к площади Св.Эрика, большому перекрёстку, но поворотник у мужчины не мигал – должно быть, дальше он ехал прямо.
Ганс-Улоф пересёк Оденгатан. То, что мужчина с рыбьими глазами в последний момент включил левый поворотник и свернул в сторону Кунгсхольмена, он заметил, когда было уже поздно. В ярости он ударил по рулю и сам удивился, сколько ругательств он всё ещё помнит со времён юности.
В этот вечер телефон не зазвонил. Ганс-Улоф сидел до поздней ночи на диване, поглядывая то на телефон, то на визитную карточку журналиста, которую он положил перед собой на стол, и размышлял.
Похитители сделали всё возможное, чтобы не вызвать шума. Средством их давления была Кристина. Пока она в их власти, он исполнит всё, что они захотят.
Во всяком случае, до тех пор, пока он может рассчитывать на её возвращение целой и невредимой.
Но может ли он на это рассчитывать? Получит ли он Кристину назад такой, какой знал прежде? До сегодняшнего дня он полагал, что у него нет другого выхода, кроме как подыгрывать похитителям, но, может, это его ошибка? Может, выбор у него есть? Напоминание о журналисте навело его на мысль, что другой путь – возможно, даже единственный, действительно способный спасти Кристину, – привлечь внимание общественности.
Если станет известно – по всей стране, по всему миру, через газеты и телевидение, – что концерн «Рютлифарм» купил Нобелевскую премию для одного из своих научных сотрудников, что он не остановился даже перед тем, чтобы похитить четырнадцатилетнюю девочку, – то ответственным за это не останется ничего другого, как выдать Кристину, во избежание худшего. Если правда станет всеобщим достоянием, их игра проиграна. Тогда София Эрнандес Круз десятого декабря не получит Нобелевскую премию, что бы ни случилось.
Может, после этого Нобелевская премия перестанет существовать. Но это уже неважно. Главное – Кристина, больше ничего.
Ганс-Улоф поднял трубку, но тут же снова положил её. Не отсюда. Он не знал, прослушивают ли его. Вероятнее всего, да. Он бы на их месте прослушивал.
Поэтому он встал, надел пальто и ботинки, взял ключ от машины и вышел из дома. Проехал немного по пустынным улицам жилого района, пока не убедился, что за ним нет хвоста. Потом остановился у телефонной будки на пригорке, так что оттуда просматривалась вся местность.
Он изучил все шесть номеров, что теснились на визитной карточке: телефон редакции, факс редакции, мобильный номер, затем номер с кодом Мальме и, наконец, домашний телефон и факс. Ганс-Улоф выбрал домашний номер, и выбор оказался верным, поскольку Бенгт Нильсон тут же ответил, будто ждал у аппарата.
– Андерсон, – сказал Ганс-Улоф. – Вы меня помните?
Журналист что-то промычал.
– Профессор Андерсон? Разумеется, я вас помню. Чему обязан честью в такой поздний час?
– Я хочу вам кое-что рассказать.
– Не по телефону, я предполагаю?
– Нет. Не по телефону.
– Хорошо. Дайте мне подумать. – На это журналисту понадобилось не так много времени. – Вы знаете «ТАРО»?
– Нет.
– Хорошее кафе в Гамла-Стан, в Старом городе. Неподалёку от Сторторгет. Его легко найти.
– Хорошо. Когда?
– Завтра в полдень, в двенадцать. Я закажу столик, за которым нас никто не сможет подслушать. Владельцы этого ресторана – мои добрые друзья. Скажете, что вы приехали встретиться с Бенгтом, они будут знать.
– Договорились. Я приеду.
Ганс-Улоф повесил трубку с неясным чувством, что начались события, которыми он больше не управляет.
Глава 14
Найти кафе было нетрудно. Оно располагалось в подвале узкого, выкрашенного охрой дома недалеко от биржи. Это было одно из маленьких заведений, какими славится Старый город, Гамла-Стан.
Естественно, украшенное изображениями карт «таро», чтоб оправдать своё название. Над входом висела железная вывеска с картой «дурак»: на ней странник в пёстром наряде, с посохом на плече, с цветочком в руке, мечтательно глядя в небо, шагал прямиком к обрыву. Над столиком, к которому его подвели, когда он спросил насчёт Бенгта, висела карта «справедливость», и Ганс-Улоф воспринял это, как добрый знак. Грозный властитель с поднятым мечом в одной руке и весами в другой возвещал, что правда будет на стороне честных людей.
Журналист пришёл с некоторым опозданием и уже не фонтанировал энергией, которую Ганс-Улоф запомнил с первой встречи. Точнее говоря, он выглядел так, будто провёл ужасную ночь. Или несколько. И всё это время у него не доходили руки протереть свои захватанные толстые очки.
– Давайте вначале закажем, – сказал Нильсон после скупого, почти рассеянного приветствия. – Потом можем поговорить.
Ганс-Улоф выбрал себе нечто, обещавшее быть лососем, зажаренным на гриле, с овощами. Нильсон взял дежурное блюдо: зажаренного на гриле судака с тёртым хреном и картофельной запеканкой.
– И пиво. – Он произнёс это так, будто в любой момент мог умереть, если срочно не утолит жажду. – Ну вот, господин приверженец ночных решений, – сказал Нильсон, когда официантка удалилась, и захватнически расставил руки на чистой поверхности стола. – Что вы имеете мне рассказать?
Ганс-Улоф скептически огляделся. Их стол стоял в круглой стенной нише в дальнем углу кафе, но посетителей было много, свободных мест почти не оставалось.
– Нечто, предназначенное только для ваших ушей, – сказал он. – Вы уверены, что нас никто не услышит?
– Абсолютно уверен, – кивнул патлатый журналист. – Я уже не раз убеждался. Если не орать, за соседним столом никто не услышит ни слова. – Он полез в карман куртки и извлёк оттуда пластиковую коробочку размером с пачку сигарет. – А для слушателей, от которых нас не сможет защитить акустика этого помещения, у нас есть вот это. – Он положил приборчик на середину стола, нажал его единственную кнопку, и загорелся зелёный глазок. – Видите? Всё чисто. – Он снова убрал приборчик. – Совершенно нелегальная штучка, кстати, по крайней мере, в нашей стране.
– Но вам, как видно, частенько приходится ею пользоваться, – сказал Ганс-Улоф под сильным впечатлением.
– Стараюсь как можно чаще, – кивнул Нильсон, запустил пальцы в свои непокорные волосы и требовательно посмотрел на собеседника. – Итак, профессор, вы хотели рассказать мне, что произошло на самом деле при голосовании.
– Скорее, что произошло до голосования.
– Догадываюсь, что-то плохое.
– Меня пытались подкупить.
У журналиста не дрогнул ни один мускул.
– Пытались? – подхватил он. – Кто?
– Этого я не знаю. Человек с деньгами назвал себя лишь посыльным. Я предполагаю, что за всем этим стоит в итоге фирма «Рютлифарм».
Нильсон кивнул, как будто это разумелось само собой.
– Вы сказали, вас пытались подкупить. Значит, вы не взяли деньги?
– Естественно. И я тотчас поставил в известность руководство.
– И потом?
– Потом похитили мою дочь.
Журналист уставился на Ганса-Улофа, как громом поражённый. Казалось, он лишился дара речи.
– О боже! – наконец воскликнул он. – Не может быть. Похитили?
Ганс-Улоф подался вперёд, чтобы иметь возможность говорить ещё тише, и рассказал всё, что произошло. Целое утро он обдумывал, что сказать, сомневаясь, сможет ли поделиться своей тайной с посторонним человеком. Но как только начал говорить, нужные слова пришли сами собой, хлынули потоком. Это было благотворно для него – наконец-то выговориться. Между тем принесли еду, но они оба оставили её без внимания, потому что при таких обстоятельствах ни один из них не смог бы проглотить и кусочка.
После того, как Ганс-Улоф закончил, Нильсон всё же взялся за вилку и стал ковыряться в своём судаке.
– Я уже давно подозревал нечто такое, – задумчиво сказал он. – Уже несколько месяцев я отслеживаю отчисления, переводы со счёта на счет, налоговые декларации и так далее. Гоняюсь за деньгами, как говорят. Могу по памяти привести балансы десяти крупнейших фармацевтических фирм. Но то, что они зайдут так далеко, меня, честно говоря, ошеломило.
Ганс-Улоф смотрел в пустоту перед собой.
– А меня-то!
– Так, значит, сколько времени уже отсутствует ваша дочь? С начала октября? Это больше четырех недель.
– Почти пять.
– Это очень большой срок для четырнадцатилетней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Свою ли дочь он получит назад, когда ему вернут Кристину?
Он уже слышал о таком феномене, поэтому смог почитать о нём подробнее. По иронии судьбы, он назывался в мире психологии стокгольмским синдромом – после наблюдений, сделанных в 1973 году над четырьмя заложниками, которые во время налёта на банк в Стокгольме оказались во власти грабителей. Заложники с течением времени, вопреки всем ожиданиям, прямо-таки солидаризовались со своими тюремщиками, после освобождения просили для преступников помилования, а одна заложница, молодая женщина, в конце концов даже обручилась с одним из бандитов. Этот феномен наблюдался не один раз, и он всё ещё ждал своего окончательного объяснения, несмотря на многочисленные научные теории и исследования.
Телефон стоял на столике перед диваном, и рядом с ним лежал календарь, на котором Ганс-Улоф зачёркивал дни. Не прошло ещё и половины срока. Начался ноябрь, но до десятого декабря, до вручения Нобелевской премии, всё ещё оставалось больше шести недель.
И с каждой неделей Кристина отдалялась от него всё дальше.
В эти дни он снова столкнулся с Маритой Аллинг, и она спросила, спасла ли его костюм чистка на Сергельгатан и сколько это стоило.
– У меня заведено рассчитываться со всеми долгами до начала нобелевской недели.
Ганс-Улоф сказал, что находит этот принцип похвальным, но пока что просто не выходил в город.
– Хотите, я сама это сделаю? – предложила она. – Ведь это моя вина. Если вы мне завтра привезёте костюм, я улажу всё остальное.
Такое предложение Ганса-Улофа не устраивало. Нет, он сам обо всём позаботится.
– Но не затягивайте с этим. Пятна въедаются тем сильнее, чем дольше держатся.
Ганс-Улоф пообещал больше не медлить ни одного дня.
Поскольку в любой момент он мог снова встретить Мариту, а в следующий раз обязался предъявить ей счет за чистку, чтобы она успокоилась, в тот же день он закончил работу на несколько часов раньше, поехал домой, взял костюм, который всё это время пролежал, небрежно переброшенный через спинку стула в спальне, и снова поехал в город. Он оставил машину на многоэтажной парковке на Мастер-Самюэльсгатан, откуда до Сергельгатан было рукой подать.
Между Сергельгатан и Свсавэген высились пять серебристых высотных домов, построенных, судя по виду, в семидесятые годы. Нижние этажи высоток соединялись между собой, образуя сквозной пассаж. Там Ганс-Улоф и нашёл столь горячо рекомендованную Маритой Аллинг чистку, которая, на его взгляд, ничем не отличалась от любой другой чистки, с какой ему приходилось когда-либо иметь дело. Толстая женщина за прилавком так же скучающе приняла его костюм, и её манеры не внушали никакого доверия к этой чистке.
– Мне нужен будет счёт, – сказал Ганс-Улоф, когда она обшаривала мясистыми пальцами карманы пиджака.
– Получите, когда будете забирать, – ответила она и что-то протянула ему под нос. – Вот. Забыли в костюме.
Это оказалась визитная карточка. Некоего Бенгта Нильсона, журналиста «Svenska Dagbladet».
Странно. Разве он не разорвал её на кусочки?
– Откуда это у вас? – спросил он. Женщина указала на карман пиджака.
– Вот тут было.
Журналист сунул ему свою визитную карточку в нагрудный карман, это он помнил. Неужто при этом он тайком сунул ещё одну карточку в другой карман? Выходит, так.
– Спасибо, – сказал он. Бенгт Нильсон. Отчаянный парень.
Женщина подвинула ему купон.
– В четверг, – равнодушно сказала она.
После этого Ганс-Улоф немного побродил по пассажу. Он был красиво отделан, с чёрно-белым узором на мраморном полу, и кофейня в одном из проходов приглашала передохнуть, предлагая по специальной цене кофе с шоколадным пирогом. Почему бы нет? Время у него было, и уж если кто и имел право немного перевести дух, так это он. Он выбрал себе толстое «брауни» и капуччино, расплатился и опустился со своим подносом за столик. Отпил первый глоток, наслаждаясь тем, что впервые за последние недели никуда не торопится, ничего не планирует и может потратить несколько минут бесцельно и бессмысленно.
Пирожное «брауни» было вкусное. Ганс-Улоф жевал и глядел по сторонам.
И вдруг увидел мужчину с широко расставленными глазами.
На сей раз он был не в форме полицейского. На нём была серая куртка и чёрная вязаная шапочка, которая преобразила бы его до неузнаваемости, если бы не эти расставленные глаза, которые не спутаешь ни с какими другими. Он быстро шагал вдоль пассажа, погружённый в мысли, и спешил. Кажется, он не заметил Ганса-Улофа. Кажется, он вообще не смотрел по сторонам.
Ганс-Улоф пригнулся над своей чашкой, сделал глоток, искоса провожая глазами человека, который хотел купить его голос за три миллиона крон.
Откуда он мог здесь взяться? Неужто из-за него? Нет, непохоже. Это случайная встреча и, может быть, шанс!.. Ганс-Улоф подождал, когда мужчина скроется в следующем проходе, потом вскочил, оставив на столике пирожное и кофе, схватил свой шарф и кинулся догонять.
Шаги, шаги – они громко отдавались у него в ушах, когда он гнался за этим человеком. Тот ведь мог в любой момент обернуться, заметить его, и что тогда? Но тот не обернулся. Не побеспокоился. Спешил к концу пассажа, где дверь раскрылась перед ним и выпустила его в уличную толпу на Сергельгатан.
Снаружи было легче идти за ним незамеченным, но труднее поспеть. Ганс-Улоф протискивался мимо прохожих, не обращая внимания на их недовольство и машинально роняя слова извинения каждому второму – как ему казалось, – жителю Стокгольма, однако как он ни спешил, чёрная вязаная шапочка удалялась от него всё больше, и когда он всё-таки её нагнал, она оказалась надетой на коренастую женщину с раздутым лицом.
Проклятье! Ганс-Улоф остановился и ничего не понимал. Что этому человеку здесь было нужно? Может, что-то, вообще не связанное с ним и Кристиной? В конце концов, и у заговорщиков, похитителей и шантажистов есть своя частная жизнь.
Наконец он решил, поскольку всё равно никакой другой идеи не было, снова поехать домой. Жаль было кофе и пирожного, но всякое желание расслабиться у него окончательно прошло. Видимо, ему не уйти от своих мучителей даже на минутку.
Он побрёл к многоэтажной парковке и огорчился из-за высокой платы: ему всегда «везло» ровно на одну минуту залезть в следующие полчаса, подлежащие оплате, – и взял свою машину. Как всегда, он с облегчением вздохнул, когда очутился под открытым небом. В тесных парковках всегда приходится с трудом втискиваться между двумя машинами и потом выбираться и влезать обратно на сиденье через полуоткрытую дверцу, из-за этого его пальто задралось и скомкалось на спине. Он воспользовался ближайшим красным светофором, чтобы поправить пальто и как следует установить зеркало заднего вида…
И – вот он. В машине позади него.
Человек с рыбьими глазами.
Ганса-Улофа словно ударило током. Что это могло значить? Неужели тот его всё-таки преследует? Но непохоже. Незнакомец говорил по телефону, кричал в свой мобильник и волновался.
Зелёный. Ганс-Улоф медленно тронулся, чувствуя, что его руки дрожат на руле, и не в силах отвести взгляда от зеркала заднего вида. То был он, никаких сомнений. За рулём тёмно-красного «вольво», номер которого ему не был виден.
Что дальше? Кто кого преследует? В любом случае надо ехать медленно. Без риска аварии. И как следует подумать.
Пока ехали по Васагатан, «вольво» оставался позади. Мужчина, казалось, был занят другими делами. Нет, это был не преследователь. Он его даже не замечал. Если принудить его к обгону и потом пристроиться ему в хвост, то, может быть, он приведёт Ганса-Улофа к весьма интересным открытиям…
Мужчина перестал говорить по телефону и мрачно глядел в пустоту. Ганс-Улоф пригнулся: ему приходилось помнить о том, что мужчина с рыбьими глазами наверняка знает номер его машины и в любой момент может сильно удивиться, обнаружив его у себя под носом. Но он едет вплотную! На такой дистанции номер прочесть невозможно.
Вот мужчина снова хватает мобильник, набирает номер, говорит. Вместо того, чтобы наконец обогнать Ганса-Улофа! Они приближались к площади Св.Эрика, большому перекрёстку, но поворотник у мужчины не мигал – должно быть, дальше он ехал прямо.
Ганс-Улоф пересёк Оденгатан. То, что мужчина с рыбьими глазами в последний момент включил левый поворотник и свернул в сторону Кунгсхольмена, он заметил, когда было уже поздно. В ярости он ударил по рулю и сам удивился, сколько ругательств он всё ещё помнит со времён юности.
В этот вечер телефон не зазвонил. Ганс-Улоф сидел до поздней ночи на диване, поглядывая то на телефон, то на визитную карточку журналиста, которую он положил перед собой на стол, и размышлял.
Похитители сделали всё возможное, чтобы не вызвать шума. Средством их давления была Кристина. Пока она в их власти, он исполнит всё, что они захотят.
Во всяком случае, до тех пор, пока он может рассчитывать на её возвращение целой и невредимой.
Но может ли он на это рассчитывать? Получит ли он Кристину назад такой, какой знал прежде? До сегодняшнего дня он полагал, что у него нет другого выхода, кроме как подыгрывать похитителям, но, может, это его ошибка? Может, выбор у него есть? Напоминание о журналисте навело его на мысль, что другой путь – возможно, даже единственный, действительно способный спасти Кристину, – привлечь внимание общественности.
Если станет известно – по всей стране, по всему миру, через газеты и телевидение, – что концерн «Рютлифарм» купил Нобелевскую премию для одного из своих научных сотрудников, что он не остановился даже перед тем, чтобы похитить четырнадцатилетнюю девочку, – то ответственным за это не останется ничего другого, как выдать Кристину, во избежание худшего. Если правда станет всеобщим достоянием, их игра проиграна. Тогда София Эрнандес Круз десятого декабря не получит Нобелевскую премию, что бы ни случилось.
Может, после этого Нобелевская премия перестанет существовать. Но это уже неважно. Главное – Кристина, больше ничего.
Ганс-Улоф поднял трубку, но тут же снова положил её. Не отсюда. Он не знал, прослушивают ли его. Вероятнее всего, да. Он бы на их месте прослушивал.
Поэтому он встал, надел пальто и ботинки, взял ключ от машины и вышел из дома. Проехал немного по пустынным улицам жилого района, пока не убедился, что за ним нет хвоста. Потом остановился у телефонной будки на пригорке, так что оттуда просматривалась вся местность.
Он изучил все шесть номеров, что теснились на визитной карточке: телефон редакции, факс редакции, мобильный номер, затем номер с кодом Мальме и, наконец, домашний телефон и факс. Ганс-Улоф выбрал домашний номер, и выбор оказался верным, поскольку Бенгт Нильсон тут же ответил, будто ждал у аппарата.
– Андерсон, – сказал Ганс-Улоф. – Вы меня помните?
Журналист что-то промычал.
– Профессор Андерсон? Разумеется, я вас помню. Чему обязан честью в такой поздний час?
– Я хочу вам кое-что рассказать.
– Не по телефону, я предполагаю?
– Нет. Не по телефону.
– Хорошо. Дайте мне подумать. – На это журналисту понадобилось не так много времени. – Вы знаете «ТАРО»?
– Нет.
– Хорошее кафе в Гамла-Стан, в Старом городе. Неподалёку от Сторторгет. Его легко найти.
– Хорошо. Когда?
– Завтра в полдень, в двенадцать. Я закажу столик, за которым нас никто не сможет подслушать. Владельцы этого ресторана – мои добрые друзья. Скажете, что вы приехали встретиться с Бенгтом, они будут знать.
– Договорились. Я приеду.
Ганс-Улоф повесил трубку с неясным чувством, что начались события, которыми он больше не управляет.
Глава 14
Найти кафе было нетрудно. Оно располагалось в подвале узкого, выкрашенного охрой дома недалеко от биржи. Это было одно из маленьких заведений, какими славится Старый город, Гамла-Стан.
Естественно, украшенное изображениями карт «таро», чтоб оправдать своё название. Над входом висела железная вывеска с картой «дурак»: на ней странник в пёстром наряде, с посохом на плече, с цветочком в руке, мечтательно глядя в небо, шагал прямиком к обрыву. Над столиком, к которому его подвели, когда он спросил насчёт Бенгта, висела карта «справедливость», и Ганс-Улоф воспринял это, как добрый знак. Грозный властитель с поднятым мечом в одной руке и весами в другой возвещал, что правда будет на стороне честных людей.
Журналист пришёл с некоторым опозданием и уже не фонтанировал энергией, которую Ганс-Улоф запомнил с первой встречи. Точнее говоря, он выглядел так, будто провёл ужасную ночь. Или несколько. И всё это время у него не доходили руки протереть свои захватанные толстые очки.
– Давайте вначале закажем, – сказал Нильсон после скупого, почти рассеянного приветствия. – Потом можем поговорить.
Ганс-Улоф выбрал себе нечто, обещавшее быть лососем, зажаренным на гриле, с овощами. Нильсон взял дежурное блюдо: зажаренного на гриле судака с тёртым хреном и картофельной запеканкой.
– И пиво. – Он произнёс это так, будто в любой момент мог умереть, если срочно не утолит жажду. – Ну вот, господин приверженец ночных решений, – сказал Нильсон, когда официантка удалилась, и захватнически расставил руки на чистой поверхности стола. – Что вы имеете мне рассказать?
Ганс-Улоф скептически огляделся. Их стол стоял в круглой стенной нише в дальнем углу кафе, но посетителей было много, свободных мест почти не оставалось.
– Нечто, предназначенное только для ваших ушей, – сказал он. – Вы уверены, что нас никто не услышит?
– Абсолютно уверен, – кивнул патлатый журналист. – Я уже не раз убеждался. Если не орать, за соседним столом никто не услышит ни слова. – Он полез в карман куртки и извлёк оттуда пластиковую коробочку размером с пачку сигарет. – А для слушателей, от которых нас не сможет защитить акустика этого помещения, у нас есть вот это. – Он положил приборчик на середину стола, нажал его единственную кнопку, и загорелся зелёный глазок. – Видите? Всё чисто. – Он снова убрал приборчик. – Совершенно нелегальная штучка, кстати, по крайней мере, в нашей стране.
– Но вам, как видно, частенько приходится ею пользоваться, – сказал Ганс-Улоф под сильным впечатлением.
– Стараюсь как можно чаще, – кивнул Нильсон, запустил пальцы в свои непокорные волосы и требовательно посмотрел на собеседника. – Итак, профессор, вы хотели рассказать мне, что произошло на самом деле при голосовании.
– Скорее, что произошло до голосования.
– Догадываюсь, что-то плохое.
– Меня пытались подкупить.
У журналиста не дрогнул ни один мускул.
– Пытались? – подхватил он. – Кто?
– Этого я не знаю. Человек с деньгами назвал себя лишь посыльным. Я предполагаю, что за всем этим стоит в итоге фирма «Рютлифарм».
Нильсон кивнул, как будто это разумелось само собой.
– Вы сказали, вас пытались подкупить. Значит, вы не взяли деньги?
– Естественно. И я тотчас поставил в известность руководство.
– И потом?
– Потом похитили мою дочь.
Журналист уставился на Ганса-Улофа, как громом поражённый. Казалось, он лишился дара речи.
– О боже! – наконец воскликнул он. – Не может быть. Похитили?
Ганс-Улоф подался вперёд, чтобы иметь возможность говорить ещё тише, и рассказал всё, что произошло. Целое утро он обдумывал, что сказать, сомневаясь, сможет ли поделиться своей тайной с посторонним человеком. Но как только начал говорить, нужные слова пришли сами собой, хлынули потоком. Это было благотворно для него – наконец-то выговориться. Между тем принесли еду, но они оба оставили её без внимания, потому что при таких обстоятельствах ни один из них не смог бы проглотить и кусочка.
После того, как Ганс-Улоф закончил, Нильсон всё же взялся за вилку и стал ковыряться в своём судаке.
– Я уже давно подозревал нечто такое, – задумчиво сказал он. – Уже несколько месяцев я отслеживаю отчисления, переводы со счёта на счет, налоговые декларации и так далее. Гоняюсь за деньгами, как говорят. Могу по памяти привести балансы десяти крупнейших фармацевтических фирм. Но то, что они зайдут так далеко, меня, честно говоря, ошеломило.
Ганс-Улоф смотрел в пустоту перед собой.
– А меня-то!
– Так, значит, сколько времени уже отсутствует ваша дочь? С начала октября? Это больше четырех недель.
– Почти пять.
– Это очень большой срок для четырнадцатилетней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51