Очень самоуверенная для своего возраста. Очень.
– Знаете какие-то подробности о смерти её матери?
Она поставила перед нами полные чашки.
– Это была ужасная история. Автокатастрофа. Грузовик пролил масло, да ещё на повороте. Дорога была, как каток, и это ночью. Мне страшно жаль эту семью. Я знала мать Кристины, понимаете?
– Должно быть, это был тяжёлый удар для девочки.
Она села напротив меня и принялась задумчиво размешивать молоко в кофе.
– Да. Я в то время была в школе дежурной учительницей, к которой можно было прийти поплакаться, так что я по долгу службы знала про все беды детей. Мы в то время много говорили с Кристиной. Она и дома у меня была.
Я невольно поднял брови и огляделся.
– Здесь?
Она отрицательно помотала головой, и по её лицу скользнула грустная улыбка.
– Нет, не здесь. Тогда я ещё… жила в другом месте.
Было что-то особенное в том, как она это сказала. Как будто я затронул тему, которую она хотела скрыть. Я решил при случае вернуться к этому.
– И как, по вашему впечатлению? Она справилась со своим горем?
– Думаю, да. Кристина обладает удивительной внутренней силой, понимаете? Просто диву даешься. Я думаю, это в ней от матери. Уж этого у неё никто не отнимет, внутреннюю силу и непоколебимость.
Я вонзился зубами в пирог, чтобы не взвыть. Эта женщина не имела никакого представления о жизни и о том, что в ней может случиться. Нет ничего такого, что у человека нельзя отнять. Ничего.
Проглотить. Отдышаться. Она ведь не со зла. Просто наивная, вот и всё.
– Раз вы говорите, что знали её мать, – спросил я, – что это была за женщина?
Она задумалась, поднеся чашку ко рту. Я вспомнил, как мы с Ингой несколько дней плутали по лесу, голодные и грязные, но упрямые в своём решении не попадаться и больше никогда не возвращаться. И нам это удалось. Мы не вернулись. Когда у нас кончалась еда, мы жили на одной воде из лесного ручья, перебивались с ягод на то, что находили в мусорных бачках на парковках, но мы так и не вернулись.
Что могла знать об этой стороне жизни женщина, чье представление о беде ограничивалось лишней стопкой тетрадок, которую нужно проверить? Ничего.
– Хм-м, – Биргитта пригубила кофе. – Если выразить одной фразой, я бы сказала: она была счастливая женщина. Какая-то… раскованная. Трудно описать. С чувством благодарности по отношению к жизни, вот это, пожалуй, самое точное.
Поразительно. Да, Инга действительно была такой. И представляла в этом для меня загадку, которую я и по сей день не разгадал.
Я прокашлялся.
– А отец Кристины? Его вы тоже знаете?
– Да, конечно. Он часто приходил на родительские собрания, ещё при жизни жены.
– Да, и чего это он? – Это действительно было интересно.
– Немного странно, если честно. Вы же знаете, что он профессор в Каролинском институте?
Я кивнул.
Она подняла ладони.
– Ну вот. И он часто бывает, как все профессора, не вполне в себе. Рассеянный. И очень напряжённый, я бы сказала. Очень… – она искала подходящее слово, – упёртый. Он тяжело пережил смерть жены. Она наверняка была для него свет в окне. Он сильно изменился с тех пор и наверняка ещё не справился с этим. И совсем непохоже на то, чтобы он подумывал о новой женитьбе или хотя бы о новом знакомстве.
– А какие у него отношения с дочерью?
– Он к ней строг. – Она взяла следующий кусок пирога. – Даже слишком строг, я бы сказала. Например, он запрещает ей дружить с мальчиками. Но ведь в наши дни это совсем старомодно. Однажды она привела домой мальчика, вполне безобидного, одноклассника. Ей было тогда лет десять, и она хотела проиграть ему какую-то музыку… Но её отец прямо-таки вышел из себя. Устроил скандал, и с тех пор Кристина тщательно скрывала свою дружбу с мальчиками. – Она улыбнулась. – Что было не так трудно сделать.
Я насторожился. Может, здесь был след?
– Не было ли у неё в последнее время кого-то, кого можно было считать её постоянным другом?
Она отрицательно помотала головой.
– Нет, таких, чтоб я знала, нет. Думаю, Кристина в этом смысле скорее сдержанна. Она всегда казалась мне совершенно нечувствительной к тому давлению, которое испытывают девочки в этом возрасте. Этот групповой напор, что пора иметь определённый опыт. Во столько-то лет, например, уже поцеловаться с мальчиком. Такие вещи она всегда игнорировала.
При этом она облизала губы, и меня пробило насквозь, как электрическим током. Проклятье! Я чувствовал себя, как разрывной заряд, который в любой момент может взорваться. Вот сидит в метре от меня женщина и не подозревает о том, что значительные части моего мышления заняты лихорадочным представлением о том, как я срываю с неё одежду.
Пора было приступать. Снять оставшуюся информацию, закончить разговор и перейти к делу. В противном случае я ни за что не мог ручаться.
– Она живёт вдвоём с отцом, – попытался я снова завладеть нитью разговора. Смотреть в кофейную чашку. На тарелку с пирогом. На скатерть. – Ей это было нетрудно? Какое у вас было впечатление?
– Ну, насколько я могла судить, они как-то договаривались. Она уважает его, но живёт своей жизнью, а он своей. Но я не думаю, что в этих отношениях было много тепла. Раньше – да, когда мать была жива. Тогда и отец был общительнее. – Она откинулась назад, запустила обе руки в волосы, прочесала их пальцами назад и сцепила руки за головой.
Отдавала ли она себе отчёт в том, что делает? Можно ли быть настолько далёкой от мира сего? Во рту у меня пересохло, и я взял свою чашку, пытаясь отвести глаза от её груди, которая отчётливо прорисовалась сквозь тонкий светло-коричневый пуловер и соски которой на глазах набухали.
– Общительнее? – прохрипел я, просто чтобы хоть что-то сказать. Я представлял опасность для этой женщины. Я должен был, да, я обязан был защитить её от себя самого, от этого жгута из гормонов и нейронов, который в любой момент мог сорваться с резьбы.
– Отец Кристины приходил на все школьные праздники и так далее, что с отцами случается не так часто. Однажды он даже написал пьесу для школьного спектакля, представьте себе, профессор медицины! И она прошла хорошо, хотя, на мой вкус, была избыточно жестокой.
Я понял. Её это пугало. Закроем глаза – и злой мир перестанет существовать.
Ну, сейчас ей придётся столкнуться с самой поучительной неожиданностью в её жизни.
– А вы не любите криминальные романы? – спросил я.
– В них, по мне, слишком много насилия.
– Но мир вообще полон насилия.
– Да, полон. – Она немного отодвинула стул назад, опершись спиной о стену, и поджала одну ногу под себя. Казалось, она не замечала, что теперь показывает мне не только свою грудь, но и контурный рельеф таза. – Но криминальные романы всё искажают. То, что в мире случаются ужасные вещи, ещё не значит, что весь мир такой.
Я подался вперёд. Кровь в моих жилах кипела.
– Поэтому вы и стали учительницей? Ведь школа что-то вроде резервации?
– Что? – она распахнула глаза.
Я больше не мог усидеть на стуле.
– Вы наивны, Биргитта Никвист. Вы сочинили себе добрый и романтический мир, потому что боитесь действительности и её ужасов.
– Я не наивна, – возразила она, сверкнув глазами. – Я только против того, чтобы меня лишали радости жизни.
– Вы наивны. Вы настолько наивны, что представляете опасность для себя самой, – заявил я. Жёстко, да, но лишь хлёсткие удары ещё могли помочь. – Посмотрите сами, что вы делаете. Вы пригласили меня сюда, чужого мужчину, о котором вы ничего не знаете. Я вам сказал, что я частный детектив, и вы мне поверили, только потому, что я показал вам свидетельство, подлинность которого вы никак не можете проверить. И что дальше? Вот мы здесь. Одни. Сильный мужчина и слабая женщина. Я мог бы сделать с вами что хочу, вам это не ясно?
Она взглянула на меня снизу вверх, её бездонные глаза были распахнуты, губы блестели.
– Я вам доверяю, – сказала она просто. – Вы мне ничего не сделаете.
По краям поля зрения у меня пошли мерцания и вспышки.
– Вы доверяете не тому, – прошипел я. – Я не детектив. Я арестант. Я три дня как вышел из тюрьмы, и у меня шесть лет не было секса.
Я непроизвольно шагнул к ней. Она не шелохнулась, но задышала глубже, и веки у неё затрепетали.
– Шесть лет? – прошептала она. – Это много…
Она протянула руку, коснулась меня. Быстрым, неописуемым движением соскользнула со стула, встала передо мной и взялась за молнию моего комбинезона.
– Если кто тут и наивный, – шепнула она, – так это ты, если думаешь, что я привела тебя сюда без всякого умысла…
Глава 34
В то мгновение, когда она коснулась моей груди, все плотины прорвало, и все предохранители сгорели. Сила, которая была больше меня, мощь, которая была вне моего контроля, завладела мною, как демон. Я прижал её к себе, обвил руками, вот её волосы, вот её губы и ресницы, и она ошеломленно задохнулась и сказала: «О!» Вот её плоть, её тепло. Мои руки нашли мягкую кожу, тёплую кожу, неописуемую кожу. Я дрожал.
– Нет, – простонала она, и я заметил, что одним из множества шумов был треск разрываемой ткани.
– Не рвать, – быстро прошептала она. – Мы успеем, мы успеем…
– Да, – сказал я, или проплакал, или не знаю что, мой голос был сплошной хрип, дрожь, оползень. Тысяча моих рук терзали её, срывали с неё одежду, звякнула посуда, когда пуловер где-то приземлился. И она стягивала с меня что было, тянула рукава моего комбинезона, помогала мне выбраться из него, потому что я в нём запутался щиколотками и чуть не упал. На ней и правда не оказалось бюстгальтера, одна рубашка, и она с неё тоже слетела, загремел какой-то металлический предмет – и передо мной восстали эти груди, неукротимые, всемогущие, такие прекрасные, что можно было поверить в Бога.
– Идём, – сказал я, или это сказала она? Мы потащили друг друга из кухни. Холл. Следующая дверь. За ней темнота, если не считать острой, бледно-жёлтой полоски уличного фонарного света на стене. Здесь пахло ею, пахло сном, заветным обещанием. Мои колени упёрлись в мягкий матрац. Я почувствовал, как она скользнула по мне вниз и взялась за мои трусы, которые просто лопались от натяжения.
С сожалением приходится констатировать, что всё великолепие момента на этом резко оборвалось. Не успела Биргитта натянуть на меня резинку, как тут же изверглась струя, настоящий фонтан, который, пульсируя, изливался в пустоту и никак не желал иссякать.
Но потом всё же иссяк, всё стало холодным и вялым, и на какую-то вневременную секунду воцарилась полная тишина. Мы неподвижно замерли во тьме, как два манекена в витрине.
– Ну и ну, – сказала наконец она. – Вот это заряд.
Я был уверен, что ей противно, но она старается этого не показать.
По мне, так лучше бы земля подо мной расступилась и поглотила меня, но было ясно, что на шестом этаже надежды на это не так много. Оставалось только бегство, чтобы положить конец этому позору. Я нагнулся и взялся за трусы, чтобы натянуть их. Быстренько одеться и уйти. Хорошо, что я не выдал ей своё настоящее имя. И больше не показываться ей на глаза.
Но она меня не отпустила.
– Погоди, – сказала она. – Останься. Сейчас мы ляжем и подождём. Пройдёт немного времени, и всё вернётся.
Я хотел возразить, но моё тело изменило мне. Навалилась вдруг бездонная усталость. Я весь до последней жилочки наполнился неукротимым желанием, но не мог бы сказать, касалось ли то секса или просто возможности лечь. Я опустился на край кровати. Она стянула с меня остатки одежды, носки, трусы, и я не возразил.
Она тоже кое-что сняла с себя, что я, должно быть, упустил, и ускользнула от меня. Я последовал за ней, скорее угадывая её контуры, чем различая их, нашарил подушку. Она натянула на нас тяжёлое тёплое одеяло. Кровать была узковата для двоих.
– Ты можешь меня обнять, – предложила она.
Я не особенно большой охотник обниматься, на что часто обижались женщины, с которыми мне приходилось иметь дело. Во всех моих любовных приключениях я всегда предпочитал скорее удалиться, как только кончалось то, что мне было надо. Женщины, с которыми я жил вместе долгое время, тоже были не в восторге от того, что мне требовалась отдельная постель, чтобы заснуть.
Но здесь и сейчас это, казалось, было самым естественным делом на свете. Я обнял её, и наши тела вписались друг в друга, как две детали пазла. Кожа у неё была мягкая, но в последние минуты остыла.
И я, в общем-то, не собирался засыпать.
– Кстати, – сказала она через некоторое время, – это было здорово.
Я заморгал. Нет, я не засыпал, я просто ненадолго задумался о другом.
– Здорово? Что именно?
– Как ты на меня накинулся. Так бурно на меня ещё никто не набрасывался.
Сперва я ничего не сказал. Раздумывал, но ни о чём определенном. Прислушался к себе, но в чреслах ничего не шевельнулось.
– Ну да, – сказал я. – Напор был, видно, чересчур бурным.
– Всё равно было здорово.
Я лишь неопределённо буркнул, не зная, что сказать. Вообще мозг у меня вдруг словно отключился. Как и член. Может, причина в возрасте? Ведь мне было уже тридцать семь. Это почти сорок, а после сорока мужская сила вроде бы идёт на спад. По крайней мере, раньше мне никогда не требовалось больше четверти часа, чтобы снова быть готовым ко второму туру. Самое большее двадцать минут.
– Скажи-ка, – снова начала она, потирая моё плечо, – ты спишь?
– Я? Нет. Я просто задумался.
– О чём?
– Когда со мной в последний раз было, чтобы я спал с женщиной.
– Шесть лет, ты же сказал.
– Да. Но как же это долго. Вот о чем я думал.
– А. Да. Это долгое время.
Я разглядывал узкую полоску оранжево-жёлтого света. Она была словно прорезь в темноте и слегка мерцала, как мне казалось.
– Как тебя зовут на самом деле? – неожиданно спросила она, и я сказал:
– Гуннар. Гуннар Форсберг. Кристина – моя племянница.
Возглас удивления. Её кожа опять была тёплой и, казалось, сплавилась с моей.
– Значит, ты и есть тот брат? Который вместе с матерью Кристины сбежал из детского дома?
– Да.
– Правда?
– Да.
Она задвигалась, но моя рука была тяжёлой и держала её, как пойманную.
– Знаешь, какой вопрос меня всё время занимал? Как вы обходились без документов? Я имею в виду, всё-таки двое детей не могут просто так снять жильё, ходить в школу, учиться… Без настоящих документов ведь ничего этого нельзя.
О, на самом деле можно очень многое, о чём обычно думают, что этого нельзя. Снять квартиру вообще не представляло никаких трудностей. Наша мансарда в Сёдертелье, на Миннесвэген, с наклонными окнами и встроенной кухней, обшарпанной мебелью и душем в голубом кафеле, казалась нам раем. И никто не спросил у нас никаких документов. У нас были деньги, наличные деньги, и это было всё, что интересовало нашего арендодателя. О том, что обязательна регистрация в полиции, мы даже не знали. Мы ни о чём таком не думали, и о нас никто не вспоминал.
Инга настояла на том, чтобы мы оба ходили в школу. Если ничему не выучишься, потом трудно пробиться в жизни, сказала она.
Для этого, да, действительно, нам нужны были документы.
– Я выследил всех, кто работал в городской управе, и выведал, кто за что отвечает, кто где живёт и так далее, – рассказал я. – У одного была любовница. Я стал его шантажировать. И он сделал нам все документы и все необходимые записи в них, чтобы к нам уже никто не цеплялся.
– И вы правда жили кражами?
Открывать дверные замки, наклонные окна мансард – вообще детское занятие. Следить за сигнализацией и всё делать быстро, вот и весь секрет. Выдвинуть ящик, захватить серебряные столовые приборы, фотоаппараты, все, что приносит деньги, сунуть их в карман – и ищи ветра в поле.
– Это делал я. Уезжал после обеда в город и крал у богатых кое-какое барахло, чтобы нам было на что есть и одеваться, – сказал я словами, которые мягко и тяжело сорвались у меня с языка. – И платить за квартиру. И мы всегда могли заплатить за всё, что нам было нужно.
Да. У нас с Ингой всё было хорошо организовано. Она хотела стать детским врачом. И погибла.
Проснулся я оттого, что нежные, решительные руки гладили меня, ласкали мой живот, мой детородный орган, и от резкого возбуждения я воспрял, как финский нож. По мне скользила женщина, серой тенью в едва забрезживших предрассветных сумерках. Её волосы щекотали мне грудь, губы жарко и неуловимо касались моей кожи. И потом, наконец, она поднялась, села на меня и вобрала в себя мой алчущий орган.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить, как её зовут: Биргитта.
Она скользила вверх и вниз, вначале медленно, как будто хотела сперва подробнее обследовать вторженца. Потом с тихим стоном опустилась вперёд и обеими руками вцепилась мне в грудную клетку так, что синяки были обеспечены. Движения её становились быстрее, и через некоторое время она вошла в стабильный, почти механический ритм.
Я смотрел на неё со странным безучастием. Как будто наблюдал со стороны дело, которое происходило между нею и моим членом и не имело ко мне никакого отношения. Глаза её были закрыты, казалось, что она вслушивается лишь в себя, целиком сосредоточившись на том наслаждении, которое она добывала из меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Знаете какие-то подробности о смерти её матери?
Она поставила перед нами полные чашки.
– Это была ужасная история. Автокатастрофа. Грузовик пролил масло, да ещё на повороте. Дорога была, как каток, и это ночью. Мне страшно жаль эту семью. Я знала мать Кристины, понимаете?
– Должно быть, это был тяжёлый удар для девочки.
Она села напротив меня и принялась задумчиво размешивать молоко в кофе.
– Да. Я в то время была в школе дежурной учительницей, к которой можно было прийти поплакаться, так что я по долгу службы знала про все беды детей. Мы в то время много говорили с Кристиной. Она и дома у меня была.
Я невольно поднял брови и огляделся.
– Здесь?
Она отрицательно помотала головой, и по её лицу скользнула грустная улыбка.
– Нет, не здесь. Тогда я ещё… жила в другом месте.
Было что-то особенное в том, как она это сказала. Как будто я затронул тему, которую она хотела скрыть. Я решил при случае вернуться к этому.
– И как, по вашему впечатлению? Она справилась со своим горем?
– Думаю, да. Кристина обладает удивительной внутренней силой, понимаете? Просто диву даешься. Я думаю, это в ней от матери. Уж этого у неё никто не отнимет, внутреннюю силу и непоколебимость.
Я вонзился зубами в пирог, чтобы не взвыть. Эта женщина не имела никакого представления о жизни и о том, что в ней может случиться. Нет ничего такого, что у человека нельзя отнять. Ничего.
Проглотить. Отдышаться. Она ведь не со зла. Просто наивная, вот и всё.
– Раз вы говорите, что знали её мать, – спросил я, – что это была за женщина?
Она задумалась, поднеся чашку ко рту. Я вспомнил, как мы с Ингой несколько дней плутали по лесу, голодные и грязные, но упрямые в своём решении не попадаться и больше никогда не возвращаться. И нам это удалось. Мы не вернулись. Когда у нас кончалась еда, мы жили на одной воде из лесного ручья, перебивались с ягод на то, что находили в мусорных бачках на парковках, но мы так и не вернулись.
Что могла знать об этой стороне жизни женщина, чье представление о беде ограничивалось лишней стопкой тетрадок, которую нужно проверить? Ничего.
– Хм-м, – Биргитта пригубила кофе. – Если выразить одной фразой, я бы сказала: она была счастливая женщина. Какая-то… раскованная. Трудно описать. С чувством благодарности по отношению к жизни, вот это, пожалуй, самое точное.
Поразительно. Да, Инга действительно была такой. И представляла в этом для меня загадку, которую я и по сей день не разгадал.
Я прокашлялся.
– А отец Кристины? Его вы тоже знаете?
– Да, конечно. Он часто приходил на родительские собрания, ещё при жизни жены.
– Да, и чего это он? – Это действительно было интересно.
– Немного странно, если честно. Вы же знаете, что он профессор в Каролинском институте?
Я кивнул.
Она подняла ладони.
– Ну вот. И он часто бывает, как все профессора, не вполне в себе. Рассеянный. И очень напряжённый, я бы сказала. Очень… – она искала подходящее слово, – упёртый. Он тяжело пережил смерть жены. Она наверняка была для него свет в окне. Он сильно изменился с тех пор и наверняка ещё не справился с этим. И совсем непохоже на то, чтобы он подумывал о новой женитьбе или хотя бы о новом знакомстве.
– А какие у него отношения с дочерью?
– Он к ней строг. – Она взяла следующий кусок пирога. – Даже слишком строг, я бы сказала. Например, он запрещает ей дружить с мальчиками. Но ведь в наши дни это совсем старомодно. Однажды она привела домой мальчика, вполне безобидного, одноклассника. Ей было тогда лет десять, и она хотела проиграть ему какую-то музыку… Но её отец прямо-таки вышел из себя. Устроил скандал, и с тех пор Кристина тщательно скрывала свою дружбу с мальчиками. – Она улыбнулась. – Что было не так трудно сделать.
Я насторожился. Может, здесь был след?
– Не было ли у неё в последнее время кого-то, кого можно было считать её постоянным другом?
Она отрицательно помотала головой.
– Нет, таких, чтоб я знала, нет. Думаю, Кристина в этом смысле скорее сдержанна. Она всегда казалась мне совершенно нечувствительной к тому давлению, которое испытывают девочки в этом возрасте. Этот групповой напор, что пора иметь определённый опыт. Во столько-то лет, например, уже поцеловаться с мальчиком. Такие вещи она всегда игнорировала.
При этом она облизала губы, и меня пробило насквозь, как электрическим током. Проклятье! Я чувствовал себя, как разрывной заряд, который в любой момент может взорваться. Вот сидит в метре от меня женщина и не подозревает о том, что значительные части моего мышления заняты лихорадочным представлением о том, как я срываю с неё одежду.
Пора было приступать. Снять оставшуюся информацию, закончить разговор и перейти к делу. В противном случае я ни за что не мог ручаться.
– Она живёт вдвоём с отцом, – попытался я снова завладеть нитью разговора. Смотреть в кофейную чашку. На тарелку с пирогом. На скатерть. – Ей это было нетрудно? Какое у вас было впечатление?
– Ну, насколько я могла судить, они как-то договаривались. Она уважает его, но живёт своей жизнью, а он своей. Но я не думаю, что в этих отношениях было много тепла. Раньше – да, когда мать была жива. Тогда и отец был общительнее. – Она откинулась назад, запустила обе руки в волосы, прочесала их пальцами назад и сцепила руки за головой.
Отдавала ли она себе отчёт в том, что делает? Можно ли быть настолько далёкой от мира сего? Во рту у меня пересохло, и я взял свою чашку, пытаясь отвести глаза от её груди, которая отчётливо прорисовалась сквозь тонкий светло-коричневый пуловер и соски которой на глазах набухали.
– Общительнее? – прохрипел я, просто чтобы хоть что-то сказать. Я представлял опасность для этой женщины. Я должен был, да, я обязан был защитить её от себя самого, от этого жгута из гормонов и нейронов, который в любой момент мог сорваться с резьбы.
– Отец Кристины приходил на все школьные праздники и так далее, что с отцами случается не так часто. Однажды он даже написал пьесу для школьного спектакля, представьте себе, профессор медицины! И она прошла хорошо, хотя, на мой вкус, была избыточно жестокой.
Я понял. Её это пугало. Закроем глаза – и злой мир перестанет существовать.
Ну, сейчас ей придётся столкнуться с самой поучительной неожиданностью в её жизни.
– А вы не любите криминальные романы? – спросил я.
– В них, по мне, слишком много насилия.
– Но мир вообще полон насилия.
– Да, полон. – Она немного отодвинула стул назад, опершись спиной о стену, и поджала одну ногу под себя. Казалось, она не замечала, что теперь показывает мне не только свою грудь, но и контурный рельеф таза. – Но криминальные романы всё искажают. То, что в мире случаются ужасные вещи, ещё не значит, что весь мир такой.
Я подался вперёд. Кровь в моих жилах кипела.
– Поэтому вы и стали учительницей? Ведь школа что-то вроде резервации?
– Что? – она распахнула глаза.
Я больше не мог усидеть на стуле.
– Вы наивны, Биргитта Никвист. Вы сочинили себе добрый и романтический мир, потому что боитесь действительности и её ужасов.
– Я не наивна, – возразила она, сверкнув глазами. – Я только против того, чтобы меня лишали радости жизни.
– Вы наивны. Вы настолько наивны, что представляете опасность для себя самой, – заявил я. Жёстко, да, но лишь хлёсткие удары ещё могли помочь. – Посмотрите сами, что вы делаете. Вы пригласили меня сюда, чужого мужчину, о котором вы ничего не знаете. Я вам сказал, что я частный детектив, и вы мне поверили, только потому, что я показал вам свидетельство, подлинность которого вы никак не можете проверить. И что дальше? Вот мы здесь. Одни. Сильный мужчина и слабая женщина. Я мог бы сделать с вами что хочу, вам это не ясно?
Она взглянула на меня снизу вверх, её бездонные глаза были распахнуты, губы блестели.
– Я вам доверяю, – сказала она просто. – Вы мне ничего не сделаете.
По краям поля зрения у меня пошли мерцания и вспышки.
– Вы доверяете не тому, – прошипел я. – Я не детектив. Я арестант. Я три дня как вышел из тюрьмы, и у меня шесть лет не было секса.
Я непроизвольно шагнул к ней. Она не шелохнулась, но задышала глубже, и веки у неё затрепетали.
– Шесть лет? – прошептала она. – Это много…
Она протянула руку, коснулась меня. Быстрым, неописуемым движением соскользнула со стула, встала передо мной и взялась за молнию моего комбинезона.
– Если кто тут и наивный, – шепнула она, – так это ты, если думаешь, что я привела тебя сюда без всякого умысла…
Глава 34
В то мгновение, когда она коснулась моей груди, все плотины прорвало, и все предохранители сгорели. Сила, которая была больше меня, мощь, которая была вне моего контроля, завладела мною, как демон. Я прижал её к себе, обвил руками, вот её волосы, вот её губы и ресницы, и она ошеломленно задохнулась и сказала: «О!» Вот её плоть, её тепло. Мои руки нашли мягкую кожу, тёплую кожу, неописуемую кожу. Я дрожал.
– Нет, – простонала она, и я заметил, что одним из множества шумов был треск разрываемой ткани.
– Не рвать, – быстро прошептала она. – Мы успеем, мы успеем…
– Да, – сказал я, или проплакал, или не знаю что, мой голос был сплошной хрип, дрожь, оползень. Тысяча моих рук терзали её, срывали с неё одежду, звякнула посуда, когда пуловер где-то приземлился. И она стягивала с меня что было, тянула рукава моего комбинезона, помогала мне выбраться из него, потому что я в нём запутался щиколотками и чуть не упал. На ней и правда не оказалось бюстгальтера, одна рубашка, и она с неё тоже слетела, загремел какой-то металлический предмет – и передо мной восстали эти груди, неукротимые, всемогущие, такие прекрасные, что можно было поверить в Бога.
– Идём, – сказал я, или это сказала она? Мы потащили друг друга из кухни. Холл. Следующая дверь. За ней темнота, если не считать острой, бледно-жёлтой полоски уличного фонарного света на стене. Здесь пахло ею, пахло сном, заветным обещанием. Мои колени упёрлись в мягкий матрац. Я почувствовал, как она скользнула по мне вниз и взялась за мои трусы, которые просто лопались от натяжения.
С сожалением приходится констатировать, что всё великолепие момента на этом резко оборвалось. Не успела Биргитта натянуть на меня резинку, как тут же изверглась струя, настоящий фонтан, который, пульсируя, изливался в пустоту и никак не желал иссякать.
Но потом всё же иссяк, всё стало холодным и вялым, и на какую-то вневременную секунду воцарилась полная тишина. Мы неподвижно замерли во тьме, как два манекена в витрине.
– Ну и ну, – сказала наконец она. – Вот это заряд.
Я был уверен, что ей противно, но она старается этого не показать.
По мне, так лучше бы земля подо мной расступилась и поглотила меня, но было ясно, что на шестом этаже надежды на это не так много. Оставалось только бегство, чтобы положить конец этому позору. Я нагнулся и взялся за трусы, чтобы натянуть их. Быстренько одеться и уйти. Хорошо, что я не выдал ей своё настоящее имя. И больше не показываться ей на глаза.
Но она меня не отпустила.
– Погоди, – сказала она. – Останься. Сейчас мы ляжем и подождём. Пройдёт немного времени, и всё вернётся.
Я хотел возразить, но моё тело изменило мне. Навалилась вдруг бездонная усталость. Я весь до последней жилочки наполнился неукротимым желанием, но не мог бы сказать, касалось ли то секса или просто возможности лечь. Я опустился на край кровати. Она стянула с меня остатки одежды, носки, трусы, и я не возразил.
Она тоже кое-что сняла с себя, что я, должно быть, упустил, и ускользнула от меня. Я последовал за ней, скорее угадывая её контуры, чем различая их, нашарил подушку. Она натянула на нас тяжёлое тёплое одеяло. Кровать была узковата для двоих.
– Ты можешь меня обнять, – предложила она.
Я не особенно большой охотник обниматься, на что часто обижались женщины, с которыми мне приходилось иметь дело. Во всех моих любовных приключениях я всегда предпочитал скорее удалиться, как только кончалось то, что мне было надо. Женщины, с которыми я жил вместе долгое время, тоже были не в восторге от того, что мне требовалась отдельная постель, чтобы заснуть.
Но здесь и сейчас это, казалось, было самым естественным делом на свете. Я обнял её, и наши тела вписались друг в друга, как две детали пазла. Кожа у неё была мягкая, но в последние минуты остыла.
И я, в общем-то, не собирался засыпать.
– Кстати, – сказала она через некоторое время, – это было здорово.
Я заморгал. Нет, я не засыпал, я просто ненадолго задумался о другом.
– Здорово? Что именно?
– Как ты на меня накинулся. Так бурно на меня ещё никто не набрасывался.
Сперва я ничего не сказал. Раздумывал, но ни о чём определенном. Прислушался к себе, но в чреслах ничего не шевельнулось.
– Ну да, – сказал я. – Напор был, видно, чересчур бурным.
– Всё равно было здорово.
Я лишь неопределённо буркнул, не зная, что сказать. Вообще мозг у меня вдруг словно отключился. Как и член. Может, причина в возрасте? Ведь мне было уже тридцать семь. Это почти сорок, а после сорока мужская сила вроде бы идёт на спад. По крайней мере, раньше мне никогда не требовалось больше четверти часа, чтобы снова быть готовым ко второму туру. Самое большее двадцать минут.
– Скажи-ка, – снова начала она, потирая моё плечо, – ты спишь?
– Я? Нет. Я просто задумался.
– О чём?
– Когда со мной в последний раз было, чтобы я спал с женщиной.
– Шесть лет, ты же сказал.
– Да. Но как же это долго. Вот о чем я думал.
– А. Да. Это долгое время.
Я разглядывал узкую полоску оранжево-жёлтого света. Она была словно прорезь в темноте и слегка мерцала, как мне казалось.
– Как тебя зовут на самом деле? – неожиданно спросила она, и я сказал:
– Гуннар. Гуннар Форсберг. Кристина – моя племянница.
Возглас удивления. Её кожа опять была тёплой и, казалось, сплавилась с моей.
– Значит, ты и есть тот брат? Который вместе с матерью Кристины сбежал из детского дома?
– Да.
– Правда?
– Да.
Она задвигалась, но моя рука была тяжёлой и держала её, как пойманную.
– Знаешь, какой вопрос меня всё время занимал? Как вы обходились без документов? Я имею в виду, всё-таки двое детей не могут просто так снять жильё, ходить в школу, учиться… Без настоящих документов ведь ничего этого нельзя.
О, на самом деле можно очень многое, о чём обычно думают, что этого нельзя. Снять квартиру вообще не представляло никаких трудностей. Наша мансарда в Сёдертелье, на Миннесвэген, с наклонными окнами и встроенной кухней, обшарпанной мебелью и душем в голубом кафеле, казалась нам раем. И никто не спросил у нас никаких документов. У нас были деньги, наличные деньги, и это было всё, что интересовало нашего арендодателя. О том, что обязательна регистрация в полиции, мы даже не знали. Мы ни о чём таком не думали, и о нас никто не вспоминал.
Инга настояла на том, чтобы мы оба ходили в школу. Если ничему не выучишься, потом трудно пробиться в жизни, сказала она.
Для этого, да, действительно, нам нужны были документы.
– Я выследил всех, кто работал в городской управе, и выведал, кто за что отвечает, кто где живёт и так далее, – рассказал я. – У одного была любовница. Я стал его шантажировать. И он сделал нам все документы и все необходимые записи в них, чтобы к нам уже никто не цеплялся.
– И вы правда жили кражами?
Открывать дверные замки, наклонные окна мансард – вообще детское занятие. Следить за сигнализацией и всё делать быстро, вот и весь секрет. Выдвинуть ящик, захватить серебряные столовые приборы, фотоаппараты, все, что приносит деньги, сунуть их в карман – и ищи ветра в поле.
– Это делал я. Уезжал после обеда в город и крал у богатых кое-какое барахло, чтобы нам было на что есть и одеваться, – сказал я словами, которые мягко и тяжело сорвались у меня с языка. – И платить за квартиру. И мы всегда могли заплатить за всё, что нам было нужно.
Да. У нас с Ингой всё было хорошо организовано. Она хотела стать детским врачом. И погибла.
Проснулся я оттого, что нежные, решительные руки гладили меня, ласкали мой живот, мой детородный орган, и от резкого возбуждения я воспрял, как финский нож. По мне скользила женщина, серой тенью в едва забрезживших предрассветных сумерках. Её волосы щекотали мне грудь, губы жарко и неуловимо касались моей кожи. И потом, наконец, она поднялась, села на меня и вобрала в себя мой алчущий орган.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить, как её зовут: Биргитта.
Она скользила вверх и вниз, вначале медленно, как будто хотела сперва подробнее обследовать вторженца. Потом с тихим стоном опустилась вперёд и обеими руками вцепилась мне в грудную клетку так, что синяки были обеспечены. Движения её становились быстрее, и через некоторое время она вошла в стабильный, почти механический ритм.
Я смотрел на неё со странным безучастием. Как будто наблюдал со стороны дело, которое происходило между нею и моим членом и не имело ко мне никакого отношения. Глаза её были закрыты, казалось, что она вслушивается лишь в себя, целиком сосредоточившись на том наслаждении, которое она добывала из меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51