— И ты знал об этом — и ты и Бен, — оба знали, что мой брат умирает, умирает без врача, без помощи, и ничего не сделали, ни ты, ни Бен?
— А что мы могли сделать?
Генри увидел, что Джо шагнул к нему. Генри попятился. Лицо Джо было неузнаваемо. Он был крупный мужчина и плакал крупными слезами, и они желтыми полосами бороздили его лицо и стекали желтыми каплями, а кожа под ними, казалось, совсем почернела.
— Где Фикко? — выкрикнул Джо.
— Не знаю.
— Говори!
Всякий раз, как Джо делал шаг вперед, Генри отступал на шаг.
— Честное слово, не знаю, — сказал Генри, — я бы рад был знать, Джо! Вы слышите, Джо! Я бы рад был знать!
— Говори! Где Фикко? Говори! Где он, будь он проклят! Я его задушу своими руками. Никому этого не уступлю. Говори, где он? Я ему все кишки зубами вырву. Говори, сукин ты сын! Говори, где он? Говори, не то убью!
Он направил на Генри револьвер, и на секунду уверенность Генри поколебалась. Он подумал, что Джо и вправду может выстрелить. Но Джо швырнул револьвер на пол. Револьвер упал с глухим стуком, подпрыгнул, перевернулся, и к Генри снова вернулась уверенность. Нет, его ждала не смерть, а только побои — жестокие, быть может, в кровь, с переломом костей. Это он выдержит, у него хватит на это мужества.
— Говори, шкура! Продажная твоя душонка, говори! — рычал Джо. Он вдруг ринулся к Уилоку, схватил его и начал трясти. Джо был силен. Он приподнял Уилока и отшвырнул от себя, как тряпку. Уилок зашатался, и Джо снова схватил его и снова начал трясти.
— Говори или я убью тебя! — кричал он. — Я тебе все кости переломаю и убью. Я не шучу!
— Джо! Я же не знаю ничего. Перестаньте!
— Не перестану!
— Вы сами знаете, что я ничего не знаю. Если бы я знал, так полиция давно была бы там. Перестаньте, говорят вам. Пустите меня!
— Не пущу!
Джо ударил его. Он изо всей силы ударил Генри кулаком в скулу, и Генри отлетел назад, качнулся вперед, зашатался, но все же устоял на ногах.
— Джо! — прошептал он. — Ради бога, перестаньте! Дверь!
Джо не слышал. Он снова шел на Генри, как слепой, ничего не видя. Генри сделал попытку увернуться.
— Дверь открыта! — снова прошептал он и присел. Он боялся говорить громко, боялся, что кто-нибудь услышит и войдет.
Он не успел увернуться. Джо снова ударил его по лицу. Генри показалось, что голова у него лопнула и все мозги вывалились наружу. Он упал на колени, и Джо ударил его снова по губам и пнул ногой, и потом еще раз ударил, и еще, и Генри опрокинулся навзничь. Тогда Джо начал колотить его ногами и топтать его руки и ноги и неподвижное тело, и когда явилась полиция, он все еще топтал его.

Полисмены вошли, держа револьверы наготове. Двое были в форме, двое в штатском. Один из агентов в штатском пробежал через комнату и приставил револьвер к животу Джо.
Джо, казалось, удивился. Глаза у него были как стеклянные, рот раскрыт. Он медленно попятился назад, не спуская глаз с револьвера, и другой агент подошел к нему сбоку и ударил его рукояткой револьвера по голове. Джо скорчился, перевернулся и упал ничком. Тело его глухо стукнулось об пол.
Дорис бросилась на колени перед Уилоком и приподняла ему голову.
— Что с тобой? — закричала она.
Генри услышал ее крик. Открыл глаза.
— Ничего, — оказал он, — ничего. Не знаю еще. Думаю, что ничего.
Он попытался подняться на ноги. Дорис помогла ему. Генри не мог выпрямиться. Бока у него болели, и грудь болела, и спина болела, и ему казалось, что руки и ноги у него переломаны и что он истекает кровью внутри. Он подошел, скорчившись, к дивану и повалился на него.
— Так трудно было их привести, — сказала Дорис. — Такая канитель. Ты отдохни. Отдохни, и все пройдет. Я говорю им: «Скорей!» Говорю им: «Скорей, скорей, это Джо Минч!» — Генри медленно поднял руку и закрыл лицо. — Милый ты мой, тебе больно. Отдохни. Ляг поудобнее и отдохни. Ах, если бы они пришли пораньше! Но полисмен не захотел идти один. Я сказала ему: «Это Джо Минч, скорее, у него револьвер!» Но он не захотел идти, пока не вызвали автомобиль. — Генри застонал. — Ох, тебе больно. Я знаю, тебе больно. Сейчас, я намочу полотенце.
Генри не слышал, что она говорила. Ему хотелось только одного: чтобы она перестала трещать. Он обрадовался, когда она отошла. Теперь можно было не улыбаться ей, можно было закрыть глаза и стонать про себя.
— Так оно и есть — это Фазан, — услышал Генри голос одного из агентов. Генри опрокинулся на спину, закрыл глаза и тихо застонал. Он лежал пластом, вытянувшись. Ему казалось, что он глубоко ушел в диван. Каждый мускул его тела мелко и часто дрожал.
Дорис обмотала голову Генри мокрым полотенцем, мокрым носовым платком вытерла ему кровь с подбородка и с губ и села рядом с ним, плача и жалостливо всхлипывая. От прикосновения холодного полотенца мысли Генри прояснились, он оттолкнул Дорис и, опираясь о спинку дивана, попытался сесть. Он должен подумать. Настала минута, когда он должен сделать именно то, что нужно, должен решить что-то, и решить быстро. Вся его жизнь, все его будущее зависит от того, что сейчас произойдет.
Генри следил за полисменами. Они не спешили. Они не хотели действовать наспех в таком деле. Они принюхивались ко всему. Это была не случайная драка, не просто оскорбление действием. Нет, это был Джо Минч. А если Джо Минч затеял драку, это может иметь отношение к его брату, к убийству, к похищению. Именно так. Непременно так. Нет, они не станут спешить. Скрутить Джо и убраться отсюда они всегда успеют. Они будут принюхиваться и высматривать, нельзя ли тут еще до чего-нибудь докопаться. Уилока они не знают, но зачем спешить? Отпустить его на все четыре стороны они всегда успеют. Он — пострадавшая сторона. Это ясно. Не он нападал. Он истец. Но убийство! Похищение! Они будут держать его до тех пор, пока все не проверят.
Генри вдруг вспомнил о револьвере. Револьвер лежал в кармане его пиджака, а пиджак он оставил в спальне. Он там! И разрешение на револьвер тоже там — во внутреннем кармане, в бумажнике.
Вот оно! Это конец. Все летит к черту. Холл уже ухватился за дело об убийстве и похищении. Он узнает о драке и о разрешении на револьвер. Разрешение наведет его на след. След приведет Холла к заместителю начальника полиции, который выдал разрешение, и тот расскажет все.
Конечно, а почему бы нет? Чтобы спасти свою шкуру. Всякий расскажет, чтобы спасти свою шкуру. Бэнт позвонил ему, да, да, поздно ночью и сказал, что это для его друга, да, да, для тэккеровского адвоката, он сказал, что хочет оказать Тэккеру услугу, — да, да, очень хочет оказать Тэккеру услугу, просил сделать это как личное одолжение ему, Бэнту. Бэнт всегда готов оказать услугу Тэккеру. Да, да, поздно ночью, как раз накануне убийства. Тэккер, очевидно, знал, что будет убийство. И Бэнт знал.
Вот оно — то самое дельце, которого так ждал Холл! Зацепка, во всяком случае! Что-то такое, во что можно запустить зубы, с чего можно начинать выписывать повестки в суд и добраться до бумаг Уилока. И вот Джо Минч в тюрьме, и Уилок в тюрьме. Тэккер скрывается, а Джонстон тоже в тюрьме — и судебное дело готово, со всеми онерами, и все полетит к черту. Конец. Крышка! Конец ему, крышка, лучше уж умереть!
Полисмены все еще были здесь. Генри следил за ними. Они брали в руки какие-то вещи, рассматривали их, заглядывали во все углы, а один все еще стоял, склонившись над бесчувственным телом Джо, — надевал на него наручники, обшаривал карманы. Генри показалось, что он лежит на диване и думает всего какое-нибудь мгновение. Полисмены только сию, сию секунду вошли в комнату, и все эти мысли промелькнули у него в голове всего в какую-нибудь долю секунды.
Дорис была около него. Она обхватила его рукой.
— Пожалуйста, ляг, — оказала она. — Лежи тихонько, и все будет хорошо. Сейчас доктор придет.
Генри взглянул на нее. Он совсем забыл о ней. И ей теперь крышка! Почему она не могла оставить его в покое! Дура набитая! О, черт бы ее побрал! Неужели она не могла оставить его в покое! Он бы стерпел побои, он уже приготовился к этому, зачем она испортила себе всю жизнь, и себе, и ему! И создал же господь бог такую дуру!
Генри услышал голос полисмена из спальни. Должно быть, он был там все это время — шарил по углам.
— Эй, Пит, — говорил он, — пойди-ка сюда на минутку.
Агент в штатском, разговаривавший вполголоса с другим полисменом, обернулся и не спеша направился в спальню. Генри понял, что револьвер и разрешение найдены. Агент шел медленно, поглядывая по сторонам, — не попадется ли на глаза еще что-нибудь. Генри следил за ним, затаив дыхание.
Когда агент, раздвинув яркую полосатую занавеску, шагнул в спальню и занавеска за ним сомкнулась, Генри схватил руку Дорис и сунул ее себе в рот, чтобы не закричать.

Эпилог
Как уже было сказано вначале, эта история, в сущности, не имеет конца.
Конец требует какого-то завершения или подведения итога. Лео и Бауер умерли, но смерть не завершила и на подытожила их жизни — она ее просто оборвала. Джо так и не решил — вовлек ли он своего брата в синдикат для того, чтобы его обогатить, или для того, чтобы лишить его власти над собой, но зато он решил другое: не имея никакой опоры, не имея даже того, что имел Бауер, Джо не захотел дольше жить. Он повесился в своей камере еще до разбора дела, связав петлю из обрывков простыни и зацепив ее за крюк в потолке, на котором висела койка. Его смерть тоже только оборвала его жизнь.
Государство пыталось изобрести завершение всей этой истории, но не смогло. Да и как бы оно могло, когда все его усилия были направлены на то, чтобы упрочить себя, и потому оно волей-неволей должно было скрывать от себя и от своих граждан, к чему приводит установленный им жизненный порядок. Тем не менее государство инсценировало торжественный суд и, не щадя затрат, провело хитроумные и скрупулезные поиски «истины». И вот «истина», которую оно обнародовало: Бэнт, Уилок и Джонстон признаны виновными в учреждении лотерейного банка и в руководстве им — и за это сядут в тюрьму.
Не удалось и Уилоку прийти к какому-нибудь заключению относительно самого себя или решить, что ему делать со своей жизнью. Вместо этого он продолжал свои метания. Его яростное отвращение к собственной испорченности заставило его положить этому конец и стать «добродетельным». Ради этого он еще больше искалечил свою жизнь, заставив себя остаться «верным» Дорис и женившись на ней по выходе из тюрьмы, чем искалечил и ее жизнь.
Тэккер тоже лишь отчасти осмыслил самого себя. Он не понимал, почему его любовь к Эдне и ее любовь к нему должна была сделать его твердым, как кремень, и почему эта твердость сначала вернула его обществу, а потом сделала его врагом общества и, наконец, стала угрозой для всего здания его жизни. Но, не зная причин, он, тем не менее, понимал, что это так, а потому написал Эдне письмо и послал ей ключ от сейфа, в котором хранилось 160000 долларов наличными деньгами. После этого он исчез, и ни Эдна, ни дети, ни кто-либо из его подручных ничего о нем больше не слышали.
Но во всем этом тоже нет конца, нет и заключения. Сильвия, например, после смерти мужа оказалась сравнительно обеспеченной и преуспевает, начав новую жизнь. Она отвергла все советы своего брата относительно помещения, доставшегося ей после смерти Лео капитала, сама, без посторонней помощи, взялась за покупку и продажу недвижимости и проявила в этом деле немалую сметку. Вечера ее заполнены весьма квалифицированной игрой в бридж.
Кэтрин Бауер получает пособие, стремясь к которому ее муж поплатился жизнью. Понадобилась бы целая книга, чтобы рассказать о том, как чувство вины, перешедшее к ней по наследству от мужа, повлияло на всю дальнейшую жизнь Кэтрин Бауер и ее детей. Иган оставался в должности постового полисмена, пока не пришло время выйти в отставку. Миллетти получил повышение, Фоггарти срочно вышел на пенсию.
Лотерейный синдикат существует и процветает по-прежнему, выдерживая крушения отдельных своих членов, по причинам, которые отнюдь не могут считаться загадочными. Фикко хозяйничал в синдикате до тех пор, пока другие, более ловкие люди не отняли у него его бизнес, и теперь он работает на них.
Уолли служит у Фикко шофером. По общему мнению, ему нельзя доверять серьезные дела. Быть может, это и есть заключение.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59