Считая самого себя хуже других и не понимая, что причиной этому была неуверенность, которой его наградили родители, он был убежден в своей неполноценности и объяснял ее недостатком образования. Джо, решил он, должен стать образованным человеком.
Но Джо не шел ему навстречу. Отец и брат думали, что у него просто такая «полоса», что это пройдет, но «это» не проходило. Напротив, дело все ухудшалось. Джейкоб и Лео только руками разводили. Никто не знал, что Джо привык жалеть Лео. Джо и сам уже не отдавал себе в этом отчета. Никто не мог понять, даже сам Джо только смутно чувствовал, как гибельно для человеческого существа, лишенного уверенности, оказаться во власти того, к кому он привык испытывать только жалость и кто теперь не нуждался в жалости и не мог стать предметом ее.
Джо понимал только, что каждый успех Лео, каждая даже попытка его добиться успеха будила в нем что-то похожее на ненависть. Не к Лео. Нет, чувство его было не столь прямолинейно. Этому мешала любовь. Это не была даже ненависть к тому, что делал Лео. Просто бессильная, разъедающая душу ненависть ко всему, что было вокруг. Джо казалось, что он хуже Лео. Вскоре он и стал хуже Лео.
Но любовь между братьями продолжала жить — все такая же больная, исковерканная и коверкающая.
Жизнь, которую Джо вел после смерти отца, рано или поздно должна была кончиться для него бедой. И вот однажды беда стряслась. Джо было пятнадцать лет. До сих пор ему всегда везло. На этот раз счастье от него отвернулось.
Первое время Джо просто жил в доме Лео. Он старался быть таким, каким был в детстве, и оправдать надежды окружающих, но у него не хватало выдержки. Он хотел иметь свои деньги, чтобы не зависеть больше от брата. Это было его заветным желанием. Оно заполняло его всего. Ему казалось даже, что если он стиснет зубы, то вопьется в это желание.
Но за что бы он ни брался, чтобы заработать деньги, все как-то было не по нем. Стоило ему устроиться на работу, как его увольняли или он сам бросал место и снова начинал слоняться без дела и в конце концов не выдерживал и срывался, — либо потому, что нужно было добыть денег, либо просто потому, что надо же было чем-то заняться. А потом пугался того, что натворил, и решал взяться за ум. Со страхом вспоминая, какому он подвергался риску, Джо стыдился признаться самому себе, кем он стал. Тогда он опять устраивался на место и держался дней пять, а то и неделю.
Однажды он проработал целых четыре месяца, и все уже думали, что на этот раз он остепенился, но он снова потерял работу и снова началось беспокойное шатание.
Джо чистил сапоги и продавал газеты, был мальчиком на побегушках и курьером в телеграфной компании, помогал шоферам на погрузке, был учеником на шляпной фабрике, и подмастерьем у скорняка, и рассыльным на фруктовом рынке, и подручным в велосипедной мастерской, — в общей сложности за три года он переменил тридцать четыре места. Чаще всего его выгоняли, иногда он бросал работу сам. Обыкновенно его выгоняли за то, что он вступал в пререкания, когда ему что-нибудь приказывали, и за то, что на работе он всегда был угрюм и неуживчив.
— Слабак ты этакий! — возмущался Лео. — Распустился! Пороть тебя некому.
Обычно, когда период безделья кончался бедой, Джо как-то всегда удавалось из нее выпутаться, прежде чем об этом узнавал Лео. Но на этот раз Джо чувствовал, что не может ничего придумать. Уже второй месяц он был должен одному мальчишке, по имени Шорти, 5 долларов, которые проиграл в пари, и, так как Шорти был парень покладистый, Джо все время водил его за нос, обещая отдать долг, как только доберется до его фамилии по списку своих кредиторов. Но сегодня в кондитерской, где мальчишки любили околачиваться, когда им надоедало торчать в бильярдной, Шорти сказал: пусть Джо выкладывает деньги, он будет ждать до восьми часов, а Джо слушал его с таким чувством, точно давно знал, что это должно случиться. Денег у него не было, и он не знал, где их взять.
«Прикидывается зайцем, а кусает, как собака», — подумал Джо.
Шорти знал, что Джо на днях пробрался в бар на Лексингтон-авеню и вертелся там возле стойки, пока кто-то из посетителей не выложил на стойку доллар. Джо схватил этот доллар и удрал. И теперь Шорти заявил, что либо он получит свои 5 долларов, либо в восемь часов, когда бармен выйдет на работу, он скажет ему, где живет Джо.
Шорти был маленький и костлявый. Ему шел уже семнадцатый год, но он выглядел двенадцатилетним. Ему всегда казалось, что все над ним измываются, и над ним действительно измывались. Видит бог, он получит свои 5 долларов, заявил он, а нет — так хоть поглядит, что сделают с Джо. Джо может его избить, уложить в больницу, а только все равно он ничего этим не добьется. Шорти ему не спустит — хоть год пролежит в больнице, а как только выйдет оттуда, все равно пойдет к бармену и расскажет, где найти Джо.
— Ладно, Шорти. — Джо поднял кулак и, указывая на него пальцем, сказал: — Ты получишь свои пять долларов, а как насчет этих пяти?
— А мне наплевать, — сказал Шорти. — Я прав. Вы все придираетесь ко мне и вытворяете надо мной всякие штуки, и всю жизнь я был у вас на побегушках, а теперь хватит с меня — вот что. Даю тебе сроку до восьми часов и больше ни минуты — вот что.
Шорти стоял вытянувшись, весь дрожа от волнения. Джо видел по его лицу, что с ним творится, и внезапно подумал, что и он бывает такой же, когда ссорится с Лео. Все же он двинулся на Шорти — медленно, подняв кулак и постукивая по нему пальцем. Он надвигался на Шорти, грозно хмурясь, но ему казалось, что он движется, словно во сне, и, как призрак, проходит сквозь свои собственные мысли, притягиваемый бледным, застывшим лицом Шорти.
Потом он остановился. Он понял, что с Шорти ничего нельзя сделать. От этого будет только хуже. Он сам не раз бывал в таком состоянии и знал, что Шорти уперся и его уже не сдвинешь с места. Пусть это глупо, пусть он сам понимает, как это глупо, — все равно, он сделает то, что надумал, и ничем — ни угрозами, ни побоями — его уже не запугать.
На секунду Джо даже почувствовал жалость к Шорти, и эта жалость почему-то пробудила в нем желание рассказать Лео, что он украл деньги в баре. Это желание было почти непреодолимым. Мысль об этом доставляла ему странное удовольствие, но он понимал, что это безумие, и отказался от нее.
— Ты знаешь, что бывает с фискалами? — спросил он Шорти. Он опустил кулак и сплюнул Шорти под ноги.
— Я знаю, что будет в восемь часов, — ответил Шорти.
Джо трясло, когда он выходил из кондитерской. Он стоял на тротуаре, засунув руки в карманы, и думал: «Вот оно. На этот раз мне не вывернуться».
Теплый осенний день клонился к вечеру. Двери магазинов были распахнуты настежь. Джо медленно шел по улице. В пятнадцать лет он выглядел почти таким же взрослым, как Лео, которому шел уже двадцатый год. Лео был несколько приземист, Джо был выше ростом, шире в плечах, плотней; он унаследовал от отца широкую кость и крепкое, мускулистое тело. Улица уже наложила отпечаток на его лицо, на его походку, на его речь. Хотя Джо больше походил на взрослого мужчину, чем Лео, это не придавало ему уверенности. Рядом с более миниатюрным братом он чувствовал себя громоздким и неуклюжим.
Теперь он думал о том, как нелепо, что какое-то пятидолларовое пари с Шорти должно его погубить, тогда как столько других, более серьезных, дел сходило ему с рук.
Однако, если Лео непременно должен узнать о его проделках, пусть уж лучше узнает о таком пустяке. «Господи, и всего-то пять долларов! — думал он. — Мало ли где можно раздобыть пять долларов». Он поймал себя на том, что заглядывает в магазины, мимо которых проходит, и мысленно рисует себе пачки денег, лежащие в кассе, и смотрит на женщин с маленькими сумочками в руках, и думает о том, как легко подкрасться сзади, схватить сумочку и убежать. Бежать, бежать со всех ног до угла, потом за угол и шмыгнуть в подъезд — пока женщина не подняла крик.
«Нет, — подумал он. — На этот раз я влип, и будь, что будет».
Он устал от мыслей. Остановившись перед мясной, он заглянул в раскрытую дверь. В лавке было пусто. Мясник вышел в холодильник позади лавки. Стащить кусок мяса было бы пустячным делом. Внезапно Джо повернулся и пошел домой.
«Всю жизнь я только и делал, что выпутывался из беды, — подумал он. — Надоело. Теперь будь, что будет, а я пальцем не шевельну. К черту!»
На будильнике в кухне было четыре часа, когда Джо вернулся домой. Лео не мог прийти раньше половины восьмого. Джо бесцельно слонялся из комнаты в комнату, не зная за что приняться. Он начал шарить по всем ящикам, и ему казалось, что он ищет, чем бы занять руки, — починить что-нибудь, что ли, — и внезапно понял, что ищет денег.
Он не надеялся найти деньги, но все-таки искал, а потом подумал, не попросить ли у Лео пять долларов. «А на что они тебе?» — спросит Лео, и он ему ответит: «Я, видишь ли, проиграл пари». Джо услышал, как он сам над собой расхохотался. Если бы Лео знал, что Джо бьется об заклад на деньги, он наверняка решил бы, что Джо уже одной ногой в тюрьме.
Он заглянул во все ящики, какие только были в доме, и во все миски, горшки и кастрюльки. «Этот скряга и десяти центов на столе не оставит без того, чтобы не приколотить их гвоздем», — сказал себе Джо. Он пошарил за картинами, и в умывальнике, и в башмаках у Лео. Он вдруг решил, что у Лео непременно должны быть где-то припрятаны деньги. Раньше он никогда не думал о деньгах Лео, но сейчас, поразмыслив над этим, пришел к выводу, что Лео ни за что не истратит все до последнего цента, как бы ни был ничтожен его заработок. Лео — кладезь всех добродетелей, настоящий пай-мальчик, как в книжках. Джо чуть не вывернул наизнанку башмаки Лео, шаря в них. Он ощупал подкладку старого пиджака Лео и даже своего старого пиджака. Лео мог запрятать туда деньги, он знал, что Джо к старым вещам никогда не притронется, а Лео хранил их потому, что вообще никогда ничего не выбрасывал.
На подоконнике стоял цветочный горшок с землей, но в нем ничего не росло. Джо потыкал землю карандашом и взволновался, когда карандаш уперся во что-то твердое. Это был просто камешек. Джо его выковырнул, взвесил на ладони и усмехнулся. Но под этой усмешкой крылась безнадежность. Он перелистал все книжки Лео, и все свои школьные учебники, и все книги, оставшиеся от отца. Потом пошел в чулан и вытащил оттуда сундук, в котором Лео хранил кружевное белье из приданого матери. Он перебрал все вещи до одной и даже осмотрел обивку сундука, ощупывая все выпуклости, ища, не спрятаны ли там деньги.
Ползая на четвереньках, он заглядывал под шкафы и за плинтусы, ощупывал одну половицу за другой, проверяя, не поднимается ли какая-нибудь из них, и, наконец, уселся на полу, бесцельно блуждая взглядом по ножкам столов и стульев. Потом встал, решив заглянуть еще в одно, последнее, место, которое приберегал к концу, потому что знал, что деньги там. Они должны были быть там, и он знал, все время знал, что они там, и только нарочно тянул, притворяясь, что ищет их в других местах, чтобы оставить приятное напоследок, чтобы под конец было хорошо, было радостно.
Последним местом была картонная коробка, в которой Лео хранил сувениры, оставшиеся от родителей: фотографическую карточку, бумажник отца, портмоне матери, ее подвенечное платье, туфельки матери и ботинки отца, и отцовский парадный костюм, рубашку и галстук. Между вещами Джо нашел сберегательную книжку на имя Лео. В книжке не было отмечено ни одной выдачи — только вклады; большинство их не превышало 3 долларов, были вклады и по 15 центов. Всего на книжке лежало 267 долларов 35 центов.
— Вот так штука! — вырвалось у Джо. Он был ошеломлен и даже испуган. Он опасливо оглянулся. — Ну, конечно, — произнес он вслух. Голос его прозвучал громко, в нем слышалось удивление, и злость, и страх. — А чего же еще от него ждать! — Слова упали в тишину. Джо услышал разбуженное имя слабое эхо и ощутил тишину и одиночество пустой квартиры. Он сунул сберегательную книжку в карман, спрятал картонку, задвинул сундук на место и довольно долго еще возился, приводя в порядок все, что перевернул вверх дном во время своих поисков.
Он прошел на кухню и поставил на огонь кастрюлю с водой. Он решил сварить суп на ужин — густую мясную похлебку с бобами, крупой и всевозможной зеленью, которую продавали связанную в пучки специально для супа. Чувство удивления и страха не покидало его. Он посолил воду, опустил в нее мясо и уселся на табурет, ожидая, когда суп закипит.
Уголь в топке горел беззвучно. Беззвучно сгущались сумерки. Джо долго сидел в полумраке и тишине, ни о чем не думая. Потом он вытащил из кармана сберегательную книжку, перелистал ее и посмотрел на последнюю запись: 267 долларов 35 центов. И облизнул губы. Он сделал это торопливо и непроизвольно. Так облизывает губы голодный при мысли о хлебе.
Джо не знал, что станет он делать, когда придет Лео. Он знал только — дело серьезное. Приближалась решающая минута. Что-то должно произойти, и от того, что произойдет, зависело многое.
Джо не сознавал, что принял решение уже давно, еще в ту минуту, когда стоял с Шорти в кондитерской. Он уж и так достаточно низко пал из-за своих чувств к Лео, а теперь хватит, пора положить этому конец. Он не думал о том, как он это сделает и сделает ли вообще. Он думал только о том, что вот Лео скопил так много денег — из ничего, из 12 долларов в неделю, которые он теперь получал после повышения по службе — скопил всего за три года.
Нет, даже меньше, чем за три. После похорон отца у них оставалось 20 долларов, и они сообща положили их на книжку. А месяцев через пять, когда на книжке лежало уже 32 доллара, Джо, поссорившись с Лео, выбежал из дому, опрометью бросился в банк и взял с книжки все деньги, ни слова не сказав об этом Лео, — он хотел совсем убежать из дому, хотел стать сам себе хозяином, на этот раз он окончательно решился. Но он не убежал. Вместо этого он болтался с деньгами в кармане и кончил тем, что купил золотые часы за 20 долларов и складной нож за доллар, а остальные деньги просадил в карты, на скачках и на бильярде. Лео он сказал, что часы стоят 32 доллара и что это прекрасное помещение капитала. «Их всегда можно заложить в случае чего», — объяснил он. Но Лео велел ему убрать от него часы подальше, сказав, что разобьет их вдребезги, сколько бы они ни стоили, если они попадут ему в руки. Значит, Лео завел новую сберегательную книжку, уже после истории с часами, скопил все эти деньги в два, в два с половиной года.
Джо не завидовал Лео, но он не чувствовал и радости от того, что дела их идут хорошо и кое-что отложено про черный день. Для него столбики цифр в сберегательной книжке были картой, по которой он мог прочесть всю их будущую совместную жизнь: он видел Лео солидным, преуспевающим коммерсантом, неуклонно идущим в гору, и себя — всегда в теки, всегда на положении неудачника, обузы для семьи, неудачника, которого жизнь улицы засасывает все больше и больше, пока не засосет совсем. Быть может, она уже засосала его, Мысль эта только смутно шевельнулась в мозгу. Это была даже не мысль, а безотчетный страх. Джо сидел неподвижно, прислушиваясь к своему страху, и сам не понимал, чего он боится.
«Самое лучшее, — решил он наконец, — уехать и начать все сначала. Вся беда в том, что я слишком слаб. Пока есть Лео и я знаю, что он обо всем позаботится, я не стану работать. А вот если бы нужно было работать, чтобы не умереть с голоду, я бы и сам сумел прокормиться».
Джо знал, прекрасно знал, что он неглуп и весьма изворотлив.
Когда Лео вернулся домой, Джо, не дав ему даже снять шляпы, заявил, что должен сообщить нечто очень важное. Он слышал, что в Канзас-Сити можно хорошо подработать. Он сказал «Канзас-Сити» потому, что, по его представлениям, это было где-то очень далеко и звучало солидно. Он собрался с духом и добавил: на фабрике мясных консервов. Потом, вглядевшись в лицо Лео и не прочтя там ничего, кроме недоверия, добавил еще: — Это очень доходное дело, миллионеров там хоть пруд пруди.
Голос у него задрожал, и он подумал: «Если бы случилось чудо, если бы один-единственный раз в жизни случилось чудо!» И он представил себе, как Лео бел лишних слов протягивает ему деньги, и вот он уже сидит в поезде и едет в Канзас-Сити. Но он знал, что этого никогда не будет — так, во всяком случае, никогда не будет. «Если бы только Лео знал, — думал он, — как это было бы замечательно, если бы он дал мне эти деньги, вот сейчас, сейчас, сию минуту, когда они мне так нужны. Взял бы да и дал, просто так, ни о чем не спрашивая, дал бы и сказал: „На вот, бери, желаю удачи!“
Лео все так же хмуро, с недоверием смотрел на него.
— Мясные консервы делают в Чикаго, — сказал он.
— Ну, а мне говорили про фирму в Канзас-Сити.
Лео видел, что Джо лжет, но это его не особенно тревожило. Он хотел было подробнее расспросить Джо, заставить его сознаться, что он ничего ни о какой фирме не слышал, и сразу покончить с этим делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Но Джо не шел ему навстречу. Отец и брат думали, что у него просто такая «полоса», что это пройдет, но «это» не проходило. Напротив, дело все ухудшалось. Джейкоб и Лео только руками разводили. Никто не знал, что Джо привык жалеть Лео. Джо и сам уже не отдавал себе в этом отчета. Никто не мог понять, даже сам Джо только смутно чувствовал, как гибельно для человеческого существа, лишенного уверенности, оказаться во власти того, к кому он привык испытывать только жалость и кто теперь не нуждался в жалости и не мог стать предметом ее.
Джо понимал только, что каждый успех Лео, каждая даже попытка его добиться успеха будила в нем что-то похожее на ненависть. Не к Лео. Нет, чувство его было не столь прямолинейно. Этому мешала любовь. Это не была даже ненависть к тому, что делал Лео. Просто бессильная, разъедающая душу ненависть ко всему, что было вокруг. Джо казалось, что он хуже Лео. Вскоре он и стал хуже Лео.
Но любовь между братьями продолжала жить — все такая же больная, исковерканная и коверкающая.
Жизнь, которую Джо вел после смерти отца, рано или поздно должна была кончиться для него бедой. И вот однажды беда стряслась. Джо было пятнадцать лет. До сих пор ему всегда везло. На этот раз счастье от него отвернулось.
Первое время Джо просто жил в доме Лео. Он старался быть таким, каким был в детстве, и оправдать надежды окружающих, но у него не хватало выдержки. Он хотел иметь свои деньги, чтобы не зависеть больше от брата. Это было его заветным желанием. Оно заполняло его всего. Ему казалось даже, что если он стиснет зубы, то вопьется в это желание.
Но за что бы он ни брался, чтобы заработать деньги, все как-то было не по нем. Стоило ему устроиться на работу, как его увольняли или он сам бросал место и снова начинал слоняться без дела и в конце концов не выдерживал и срывался, — либо потому, что нужно было добыть денег, либо просто потому, что надо же было чем-то заняться. А потом пугался того, что натворил, и решал взяться за ум. Со страхом вспоминая, какому он подвергался риску, Джо стыдился признаться самому себе, кем он стал. Тогда он опять устраивался на место и держался дней пять, а то и неделю.
Однажды он проработал целых четыре месяца, и все уже думали, что на этот раз он остепенился, но он снова потерял работу и снова началось беспокойное шатание.
Джо чистил сапоги и продавал газеты, был мальчиком на побегушках и курьером в телеграфной компании, помогал шоферам на погрузке, был учеником на шляпной фабрике, и подмастерьем у скорняка, и рассыльным на фруктовом рынке, и подручным в велосипедной мастерской, — в общей сложности за три года он переменил тридцать четыре места. Чаще всего его выгоняли, иногда он бросал работу сам. Обыкновенно его выгоняли за то, что он вступал в пререкания, когда ему что-нибудь приказывали, и за то, что на работе он всегда был угрюм и неуживчив.
— Слабак ты этакий! — возмущался Лео. — Распустился! Пороть тебя некому.
Обычно, когда период безделья кончался бедой, Джо как-то всегда удавалось из нее выпутаться, прежде чем об этом узнавал Лео. Но на этот раз Джо чувствовал, что не может ничего придумать. Уже второй месяц он был должен одному мальчишке, по имени Шорти, 5 долларов, которые проиграл в пари, и, так как Шорти был парень покладистый, Джо все время водил его за нос, обещая отдать долг, как только доберется до его фамилии по списку своих кредиторов. Но сегодня в кондитерской, где мальчишки любили околачиваться, когда им надоедало торчать в бильярдной, Шорти сказал: пусть Джо выкладывает деньги, он будет ждать до восьми часов, а Джо слушал его с таким чувством, точно давно знал, что это должно случиться. Денег у него не было, и он не знал, где их взять.
«Прикидывается зайцем, а кусает, как собака», — подумал Джо.
Шорти знал, что Джо на днях пробрался в бар на Лексингтон-авеню и вертелся там возле стойки, пока кто-то из посетителей не выложил на стойку доллар. Джо схватил этот доллар и удрал. И теперь Шорти заявил, что либо он получит свои 5 долларов, либо в восемь часов, когда бармен выйдет на работу, он скажет ему, где живет Джо.
Шорти был маленький и костлявый. Ему шел уже семнадцатый год, но он выглядел двенадцатилетним. Ему всегда казалось, что все над ним измываются, и над ним действительно измывались. Видит бог, он получит свои 5 долларов, заявил он, а нет — так хоть поглядит, что сделают с Джо. Джо может его избить, уложить в больницу, а только все равно он ничего этим не добьется. Шорти ему не спустит — хоть год пролежит в больнице, а как только выйдет оттуда, все равно пойдет к бармену и расскажет, где найти Джо.
— Ладно, Шорти. — Джо поднял кулак и, указывая на него пальцем, сказал: — Ты получишь свои пять долларов, а как насчет этих пяти?
— А мне наплевать, — сказал Шорти. — Я прав. Вы все придираетесь ко мне и вытворяете надо мной всякие штуки, и всю жизнь я был у вас на побегушках, а теперь хватит с меня — вот что. Даю тебе сроку до восьми часов и больше ни минуты — вот что.
Шорти стоял вытянувшись, весь дрожа от волнения. Джо видел по его лицу, что с ним творится, и внезапно подумал, что и он бывает такой же, когда ссорится с Лео. Все же он двинулся на Шорти — медленно, подняв кулак и постукивая по нему пальцем. Он надвигался на Шорти, грозно хмурясь, но ему казалось, что он движется, словно во сне, и, как призрак, проходит сквозь свои собственные мысли, притягиваемый бледным, застывшим лицом Шорти.
Потом он остановился. Он понял, что с Шорти ничего нельзя сделать. От этого будет только хуже. Он сам не раз бывал в таком состоянии и знал, что Шорти уперся и его уже не сдвинешь с места. Пусть это глупо, пусть он сам понимает, как это глупо, — все равно, он сделает то, что надумал, и ничем — ни угрозами, ни побоями — его уже не запугать.
На секунду Джо даже почувствовал жалость к Шорти, и эта жалость почему-то пробудила в нем желание рассказать Лео, что он украл деньги в баре. Это желание было почти непреодолимым. Мысль об этом доставляла ему странное удовольствие, но он понимал, что это безумие, и отказался от нее.
— Ты знаешь, что бывает с фискалами? — спросил он Шорти. Он опустил кулак и сплюнул Шорти под ноги.
— Я знаю, что будет в восемь часов, — ответил Шорти.
Джо трясло, когда он выходил из кондитерской. Он стоял на тротуаре, засунув руки в карманы, и думал: «Вот оно. На этот раз мне не вывернуться».
Теплый осенний день клонился к вечеру. Двери магазинов были распахнуты настежь. Джо медленно шел по улице. В пятнадцать лет он выглядел почти таким же взрослым, как Лео, которому шел уже двадцатый год. Лео был несколько приземист, Джо был выше ростом, шире в плечах, плотней; он унаследовал от отца широкую кость и крепкое, мускулистое тело. Улица уже наложила отпечаток на его лицо, на его походку, на его речь. Хотя Джо больше походил на взрослого мужчину, чем Лео, это не придавало ему уверенности. Рядом с более миниатюрным братом он чувствовал себя громоздким и неуклюжим.
Теперь он думал о том, как нелепо, что какое-то пятидолларовое пари с Шорти должно его погубить, тогда как столько других, более серьезных, дел сходило ему с рук.
Однако, если Лео непременно должен узнать о его проделках, пусть уж лучше узнает о таком пустяке. «Господи, и всего-то пять долларов! — думал он. — Мало ли где можно раздобыть пять долларов». Он поймал себя на том, что заглядывает в магазины, мимо которых проходит, и мысленно рисует себе пачки денег, лежащие в кассе, и смотрит на женщин с маленькими сумочками в руках, и думает о том, как легко подкрасться сзади, схватить сумочку и убежать. Бежать, бежать со всех ног до угла, потом за угол и шмыгнуть в подъезд — пока женщина не подняла крик.
«Нет, — подумал он. — На этот раз я влип, и будь, что будет».
Он устал от мыслей. Остановившись перед мясной, он заглянул в раскрытую дверь. В лавке было пусто. Мясник вышел в холодильник позади лавки. Стащить кусок мяса было бы пустячным делом. Внезапно Джо повернулся и пошел домой.
«Всю жизнь я только и делал, что выпутывался из беды, — подумал он. — Надоело. Теперь будь, что будет, а я пальцем не шевельну. К черту!»
На будильнике в кухне было четыре часа, когда Джо вернулся домой. Лео не мог прийти раньше половины восьмого. Джо бесцельно слонялся из комнаты в комнату, не зная за что приняться. Он начал шарить по всем ящикам, и ему казалось, что он ищет, чем бы занять руки, — починить что-нибудь, что ли, — и внезапно понял, что ищет денег.
Он не надеялся найти деньги, но все-таки искал, а потом подумал, не попросить ли у Лео пять долларов. «А на что они тебе?» — спросит Лео, и он ему ответит: «Я, видишь ли, проиграл пари». Джо услышал, как он сам над собой расхохотался. Если бы Лео знал, что Джо бьется об заклад на деньги, он наверняка решил бы, что Джо уже одной ногой в тюрьме.
Он заглянул во все ящики, какие только были в доме, и во все миски, горшки и кастрюльки. «Этот скряга и десяти центов на столе не оставит без того, чтобы не приколотить их гвоздем», — сказал себе Джо. Он пошарил за картинами, и в умывальнике, и в башмаках у Лео. Он вдруг решил, что у Лео непременно должны быть где-то припрятаны деньги. Раньше он никогда не думал о деньгах Лео, но сейчас, поразмыслив над этим, пришел к выводу, что Лео ни за что не истратит все до последнего цента, как бы ни был ничтожен его заработок. Лео — кладезь всех добродетелей, настоящий пай-мальчик, как в книжках. Джо чуть не вывернул наизнанку башмаки Лео, шаря в них. Он ощупал подкладку старого пиджака Лео и даже своего старого пиджака. Лео мог запрятать туда деньги, он знал, что Джо к старым вещам никогда не притронется, а Лео хранил их потому, что вообще никогда ничего не выбрасывал.
На подоконнике стоял цветочный горшок с землей, но в нем ничего не росло. Джо потыкал землю карандашом и взволновался, когда карандаш уперся во что-то твердое. Это был просто камешек. Джо его выковырнул, взвесил на ладони и усмехнулся. Но под этой усмешкой крылась безнадежность. Он перелистал все книжки Лео, и все свои школьные учебники, и все книги, оставшиеся от отца. Потом пошел в чулан и вытащил оттуда сундук, в котором Лео хранил кружевное белье из приданого матери. Он перебрал все вещи до одной и даже осмотрел обивку сундука, ощупывая все выпуклости, ища, не спрятаны ли там деньги.
Ползая на четвереньках, он заглядывал под шкафы и за плинтусы, ощупывал одну половицу за другой, проверяя, не поднимается ли какая-нибудь из них, и, наконец, уселся на полу, бесцельно блуждая взглядом по ножкам столов и стульев. Потом встал, решив заглянуть еще в одно, последнее, место, которое приберегал к концу, потому что знал, что деньги там. Они должны были быть там, и он знал, все время знал, что они там, и только нарочно тянул, притворяясь, что ищет их в других местах, чтобы оставить приятное напоследок, чтобы под конец было хорошо, было радостно.
Последним местом была картонная коробка, в которой Лео хранил сувениры, оставшиеся от родителей: фотографическую карточку, бумажник отца, портмоне матери, ее подвенечное платье, туфельки матери и ботинки отца, и отцовский парадный костюм, рубашку и галстук. Между вещами Джо нашел сберегательную книжку на имя Лео. В книжке не было отмечено ни одной выдачи — только вклады; большинство их не превышало 3 долларов, были вклады и по 15 центов. Всего на книжке лежало 267 долларов 35 центов.
— Вот так штука! — вырвалось у Джо. Он был ошеломлен и даже испуган. Он опасливо оглянулся. — Ну, конечно, — произнес он вслух. Голос его прозвучал громко, в нем слышалось удивление, и злость, и страх. — А чего же еще от него ждать! — Слова упали в тишину. Джо услышал разбуженное имя слабое эхо и ощутил тишину и одиночество пустой квартиры. Он сунул сберегательную книжку в карман, спрятал картонку, задвинул сундук на место и довольно долго еще возился, приводя в порядок все, что перевернул вверх дном во время своих поисков.
Он прошел на кухню и поставил на огонь кастрюлю с водой. Он решил сварить суп на ужин — густую мясную похлебку с бобами, крупой и всевозможной зеленью, которую продавали связанную в пучки специально для супа. Чувство удивления и страха не покидало его. Он посолил воду, опустил в нее мясо и уселся на табурет, ожидая, когда суп закипит.
Уголь в топке горел беззвучно. Беззвучно сгущались сумерки. Джо долго сидел в полумраке и тишине, ни о чем не думая. Потом он вытащил из кармана сберегательную книжку, перелистал ее и посмотрел на последнюю запись: 267 долларов 35 центов. И облизнул губы. Он сделал это торопливо и непроизвольно. Так облизывает губы голодный при мысли о хлебе.
Джо не знал, что станет он делать, когда придет Лео. Он знал только — дело серьезное. Приближалась решающая минута. Что-то должно произойти, и от того, что произойдет, зависело многое.
Джо не сознавал, что принял решение уже давно, еще в ту минуту, когда стоял с Шорти в кондитерской. Он уж и так достаточно низко пал из-за своих чувств к Лео, а теперь хватит, пора положить этому конец. Он не думал о том, как он это сделает и сделает ли вообще. Он думал только о том, что вот Лео скопил так много денег — из ничего, из 12 долларов в неделю, которые он теперь получал после повышения по службе — скопил всего за три года.
Нет, даже меньше, чем за три. После похорон отца у них оставалось 20 долларов, и они сообща положили их на книжку. А месяцев через пять, когда на книжке лежало уже 32 доллара, Джо, поссорившись с Лео, выбежал из дому, опрометью бросился в банк и взял с книжки все деньги, ни слова не сказав об этом Лео, — он хотел совсем убежать из дому, хотел стать сам себе хозяином, на этот раз он окончательно решился. Но он не убежал. Вместо этого он болтался с деньгами в кармане и кончил тем, что купил золотые часы за 20 долларов и складной нож за доллар, а остальные деньги просадил в карты, на скачках и на бильярде. Лео он сказал, что часы стоят 32 доллара и что это прекрасное помещение капитала. «Их всегда можно заложить в случае чего», — объяснил он. Но Лео велел ему убрать от него часы подальше, сказав, что разобьет их вдребезги, сколько бы они ни стоили, если они попадут ему в руки. Значит, Лео завел новую сберегательную книжку, уже после истории с часами, скопил все эти деньги в два, в два с половиной года.
Джо не завидовал Лео, но он не чувствовал и радости от того, что дела их идут хорошо и кое-что отложено про черный день. Для него столбики цифр в сберегательной книжке были картой, по которой он мог прочесть всю их будущую совместную жизнь: он видел Лео солидным, преуспевающим коммерсантом, неуклонно идущим в гору, и себя — всегда в теки, всегда на положении неудачника, обузы для семьи, неудачника, которого жизнь улицы засасывает все больше и больше, пока не засосет совсем. Быть может, она уже засосала его, Мысль эта только смутно шевельнулась в мозгу. Это была даже не мысль, а безотчетный страх. Джо сидел неподвижно, прислушиваясь к своему страху, и сам не понимал, чего он боится.
«Самое лучшее, — решил он наконец, — уехать и начать все сначала. Вся беда в том, что я слишком слаб. Пока есть Лео и я знаю, что он обо всем позаботится, я не стану работать. А вот если бы нужно было работать, чтобы не умереть с голоду, я бы и сам сумел прокормиться».
Джо знал, прекрасно знал, что он неглуп и весьма изворотлив.
Когда Лео вернулся домой, Джо, не дав ему даже снять шляпы, заявил, что должен сообщить нечто очень важное. Он слышал, что в Канзас-Сити можно хорошо подработать. Он сказал «Канзас-Сити» потому, что, по его представлениям, это было где-то очень далеко и звучало солидно. Он собрался с духом и добавил: на фабрике мясных консервов. Потом, вглядевшись в лицо Лео и не прочтя там ничего, кроме недоверия, добавил еще: — Это очень доходное дело, миллионеров там хоть пруд пруди.
Голос у него задрожал, и он подумал: «Если бы случилось чудо, если бы один-единственный раз в жизни случилось чудо!» И он представил себе, как Лео бел лишних слов протягивает ему деньги, и вот он уже сидит в поезде и едет в Канзас-Сити. Но он знал, что этого никогда не будет — так, во всяком случае, никогда не будет. «Если бы только Лео знал, — думал он, — как это было бы замечательно, если бы он дал мне эти деньги, вот сейчас, сейчас, сию минуту, когда они мне так нужны. Взял бы да и дал, просто так, ни о чем не спрашивая, дал бы и сказал: „На вот, бери, желаю удачи!“
Лео все так же хмуро, с недоверием смотрел на него.
— Мясные консервы делают в Чикаго, — сказал он.
— Ну, а мне говорили про фирму в Канзас-Сити.
Лео видел, что Джо лжет, но это его не особенно тревожило. Он хотел было подробнее расспросить Джо, заставить его сознаться, что он ничего ни о какой фирме не слышал, и сразу покончить с этим делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59