Почему? Почему? Отвечайте, — почему?
Он представлял себе, как наорет на него Уилок, наорет судья, потому что из-за его показаний судья сам попадет в западню, откуда трудно будет выбираться. Представлял себе, как завтра наорет на него Фоггарти, а несколько позже Миллетти.
«Лучше говорить правду, — сказал себе Иган. — Правда еще никогда никому не вредила. Во всяком случае, никому не вредила так, как ложь». Он силился этому верить, подобно тому, как люди на пороге смерти силятся верить в бога. В отчаянии он ухватился за правду. Это было то нравственное правило, которое ему внушали в детстве. Но изобретено оно было до того, как грабительская погоня за наживой охватила весь мир. Теперь эта старая мораль оказалась так же бесполезна, как адмиралу шпага — годна лишь на то, чтобы пощеголять, чтобы покончить с собой, а на что же еще? Зачем мораль в этом царстве наживы? Разве только затем, чтобы украсить жизнь или уложить человека в гроб. И все же какие-то остатки морали еще удержались в человеке, может быть, потому, что иначе никто бы не вынес такую противоестественную жизнь, где каждый травит каждого, чтобы самому не быть затравленным. Удержалась она и в Игане, и теперь он искал в ней спасения.
В решительный момент Иган твердо заявил, что не помнит, кто из обвиняемых держал в руках билеты и кто их не касался. Заботясь о протоколе, судья долго допрашивал его по этому пункту, но Иган стоял на своем и говорил только правду. Он повернул вспотевшее лицо к судье и сказал:
— Это все, что я могу припомнить, ваша честь.
Судья наклонился вперед.
— Вы представляете на рассмотрение дела, — сказал он гневно, — из которых отнюдь не видно, что вас учили, как надо подготовить материал.
— Ваша честь, — перебил прокурор, чувствуя, что наступил и его черед украсить протокол. — Разрешите указать, что подготовка дел не входит в обязанность свидетелей.
Прокурор сиротливо стоял внизу, а судья глядел на него сверху.
— Насколько я понимаю, — сказал судья, — а если я не прав, вы можете меня поправить, — насколько я понимаю, этот человек — должностное лицо, одно из должностных лиц, производивших арест. Раз на его глазах совершалось преступление, его первейшей обязанностью, насколько я разбираюсь в этом, было собрать надлежащие улики, из которых можно было бы заключить, из которых явствовало бы, что налицо действительно преступление, нарушение законов.
Прокурор попытался его прервать, но судья сказал:
— Подождите, молодой человек, сейчас говорит суд. Мне кажется, что обязанность должностного лица, — я имею в виду, судейского должностного лица, — это собрать улики. Я не вижу здесь никаких доказательств, которые могли бы в подлинном смысле слова быть названы доказательствами. Ни одного ясного непреложного факта, лишь ряд предположений и заключений вместо фактов, ряд необоснованных выводов вместо фактов.
— Разрешите указать, ваша честь, — при этом прокурор обернулся к стенографистке, — и я требую, чтобы это было занесено в протокол, — что агент сыскной полиции Иган, действуя на основе полученных сведений и соответствующего ордера, вошел в здание…
— Все это уже было сказано, — перебил судья.
— Это нужно для протокола.
— В таком случае, не возражаю.
Судья Гаррет сложил руки шалашиком, поднес их к губам и равнодушно уставился на прокурора.
— Повторите мою последнюю фразу, — попросил стенографистку прокурор.
Ухватив нить, он начал говорить негодующим голосом, заставившим стихнуть весь зал:
— …вошел в здание 92—57 по Эджком авеню, квартира 46, и обнаружил в вышеуказанной квартире всех шестнадцать обвиняемых за грудами лотерейных билетов; что это действительно лотерейные билеты, признается и самой защитой, причем у некоторых обвиняемых руки непосредственно соприкасались с билетами и ни у одного не были удалены от упомянутых лотерейных билетов более чем на два дюйма. Это, смею утверждать, ваша честь, по закону квалифицируется как подразумеваемое владение.
Судья Гаррет отнял руки от рта.
— Молодой человек, — сказал он, глубокомысленно устремив глаза в потолок, — судебное разбирательство, как вам известно, есть поиски истины. Судебное следствие — это установление фактов, ясных, прямых и непреложных фактов, которые могут служить путеводной нитью для присяжных и которые могут помочь им решить, где истина и где ложь. Но за сегодняшний вечер мне не довелось услышать в стенах этой судебной камеры ничего такого, что с юридической точки зрения можно назвать фактом.
— Но, ваша честь…
— Прошу молчать! Обращайтесь к суду, когда суд кончит говорить. Закон о подразумеваемом владении ясен. Если доказано, что обвиняемый находился в непосредственном физическом соприкосновении с предметом, фигурирующим в деле как вещественное доказательство, то это есть владение. Если же доказано, что ответчик находился поблизости от вещественного доказательства и налицо есть еще и другие данные, позволяющие с несомненностью установить, что ответчик должен был в какой-то момент владеть, в юридическом смысле слова, данным предметом, тогда это — подразумеваемое владение.
— Возьмем теперь данный случай. Кто может утверждать, что один из обвиняемых, я не говорю, что все, но один из обвиняемых, не находился там в гостях и не сидел за столом, как приятель сидит у приятеля, а вовсе не затем, чтобы обрабатывать лотерейные билеты? Кто может это утверждать? Никто. А если так, то может ли кто-нибудь указать этого обвиняемого?
— Нет, закон ясен. Я здесь ничего не слышал такого, из чего бы мог заключить, что новое толкование закона о подразумеваемом владении должно сейчас в муках появиться перед нами на свет. Быть может, молодой человек, мы, сами того не ведая, являемся свидетелями творческих мук, и ваша философия подразумеваемого владения, созидаемая на глазах маловерных филистимлян, когда-нибудь и восторжествует, но пока что я связан высшими судебными инстанциями и неопровержимыми прецедентами. Я слуга моего господина, и этот господин — закон. Дело прекращено.
После того как нужные бумаги были дописаны и печати приложены, секретарь начал вызов сторон очередного дела. Уилок считал, что судья вел дело вполне толково. Он был доволен, что досталось Игану и Баджли. Будет к чему придраться тем, кому поручат позаботиться об их разжаловании. А впрочем, никто особенно вникать не будет.
Уилок знал, как такие вещи делаются. Бэнт поговорит с партийным боссом и тот приложит ходатайство о переводе Игана и Баджли в рядовые полисмены к ходатайствам за других полисменов, которые просили партийных заправил своего округа исхлопотать для них пост поближе к месту жительства. Все эти ходатайства скопом пошлют к начальнику полицейского Управления, и никто не будет знать или, во всяком случае, никто не будет обязан знать, влечет ли за собой удовлетворение этих ходатайств понижение кого-либо в должности или нет. Ничью совесть это не потревожит, поэтому цена на такого рода сделку будет невысокая.
Судья подозревал, что именно этого Бэнт и хочет. Он подозвал к себе Игана.
— Если вы еще раз сунетесь к нам с необоснованным обвинением, — сказал судья, — суд позаботится, чтобы вас заставили пройти надлежащую подготовку, прежде чем вверять вам несение подобных обязанностей. Суд прекрасно понимает, что всего вероятнее, в означенном помещении действительно функционировала лотерея, но вместе с тем суд твердо помнит древнее правило: лучше оправдать сто виновных, чем покарать одного невинного.
— Вы являетесь сюда с необоснованной болтовней, без подлинных доказательств, кроме разных безответственных догадок и умозаключений, и связываете суд по рукам и по ногам. Я еще оказываю вам снисхождение, относя ваше поведение и поведение вашего помощника за счет простого невежества, а не злостного и предумышленного намерения помешать свершению правосудия. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Он высунул вперед пухлое розовое лицо и окинул Игана гневным взглядом. Иган стоял навытяжку. Шляпу он держал в руке. Лицо у него было красное и потное, глаза налились кровью. Он ни о чем не думал и ничего не воспринимал. Мозг его одеревенел, как и спина.
— Я хочу сказать, — продолжал судья, — что вы не злоумышленник, вы просто тупица. Но если вы еще хоть раз поставите суд в такое нелепое положение, а именно привлечете к ответственности явно виновных, но не предъявите суду надлежащих доказательств вины, суд поставит вопрос перед вашим начальством и потребует его вмешательства.
Прокурор медленно и сердито собирал бумаги. Негодующим жестом он сунул их в портфель и с шумом захлопнул его.
«Такую образину я бы не рискнул принять в синдикат», — сказал про себя Лео и поспешил отвернуться. Ему противно было смотреть.
Часть шестая
«Унификация»
1
Из зала суда Джо вышел вслед за Уилоком. Лео ушел вперед со своими служащими. На ходу Джо наклонился к плечу Уилока и тихо сказал:
— По моему, тут замешан Фикко.
Уилок обернулся. Он слышал о Фикко от Тэккера, но никогда в жизни его не видал. Лицо Уилока мелькнуло перед Джо, как белый блик, и тотчас же Джо опять увидел его затылок. Как ни в чем не бывало Уилок шел к выходу.
В вестибюле они стали у стены, возле самой двери.
— Мы поместим банк Лео на несколько дней ко мне, пока не узнаем точно, не замешан ли тут Фикко, — сказал Джо.
— А как с остальными банками?
— Фикко еще про них не знает. Никто не знает.
— Но все-таки…
— В моем палаццо всего четыре комнаты. Может быть, вы сумеете разместить их у себя?
— Только этого мне не хватало. Я могу запрятать их в уборную.
Джо рассмеялся.
— Нет, уж лучше не надо, — сказал он. — А то еще нечаянно воду спустите.
— Я так зол, что ей-богу, нарочно бы это сделал!
В противоположном конце вестибюля, у выхода на улицу, стоял Лео, окруженный своими служащими. Он Повторял каждому в отдельности адрес Джо и объяснял, как лучше туда добраться. Они толковали о подземке, трамваях и автобусах с правом на пересадку, и Лео с самым серьезным видом работал языком и кивал головой. Он был похож на пастуха, который, стараясь рассеять гнетущее одиночество, разговаривает со своим стадом.
Уилок задумчиво глядел на Лео, на вестибюль и на людей, которые сновали взад и вперед или разговаривали вполголоса, сбившись в кучки. Так мне и надо, думал он. Рано или поздно я должен был налететь на Фикко. Страх охватил его. Рука нервным движением опустилась в карман и вытащила сигареты и жевательную резинку. Он с минуту разглядывал их. Потом останов-ил свой выбор на сигарете. Он собирался было положить резнику в карман, но вместо этого оставил ее, а сигареты выбросил.
— Вот чертовщина, — сказал он, громко фыркнув, и повернулся к Джо. На лице у него сияла улыбка, глаза весело блестели, но беспокойно бегали по сторонам. Он кивнул на валявшуюся на полу пачку. — Не хотел резинки, а выкинул сигареты.
Он рассмеялся, взглянул на резинку, которую все еще держал в руке и совершенно неожиданно бросил на пол и ее. Беспомощно уставившись на резинку, он пробормотал: — Что это я? Ну что вы на это скажете? Совсем обалдел. — Растерянно поглядев на Джо, он виновато хихикнул, нагнулся, поднял сигареты и резинку и сунул их обратно в карман.
— Вы бы пожевали сигару, — не без ехидства сказал Джо.
Уилок не заметил, что Джо сострил. Он вытащил из жилетного кармана сигару и стал нервно мять ее в руках.
— Если это Фикко… — сказал он. Он посмотрел на выходную дверь, потом опустил глаза на сигару: пальцы его так дрожали, что верхний слой лопнул. Он лизнул отставший табачный лист и стал аккуратно его прилаживать.
— Я сообщил Бену, — сказал Джо. — Он уже наводит справки. Скоро мы узнаем наверняка.
Миниатюрный зеленолицый юноша поспешно вышел из зала суда. Его лакированные туфли на высоких каблуках, поблескивая на каменном полу, торопливо выстукивали дробь. Уэкополая шляпа была надвинута на глаза, воротник пальто поднят. Он пересек вестибюль, миновал Лео и его служащих и вышел, ни на кого не глядя и, видимо, не желая быть узнанным. Джо подумал, что мальчишке, вероятно, не повезло на суде.
— Если это Фикко… — повторил Уилок, но опять не договорил и сунул сигару в рот.
— Ну и что же, если он?
— Вот это-то мне всегда и претило.
— То есть, вы этого всегда боялись?
— Да. — Уилок вынул сигару изо рта и выпрямился. — Боялся до смерти.
— Вы бы лучше спрятали сигару. Она, видимо, не доставляет вам никакого удовольствия.
Уилок посмотрел на сигару так, словно и не знал, что держит ее, и швырнул на пол.
— Я тоже боюсь, — сказал Джо. — И Тэккер боится. Так боится, что у него глаза на лоб лезут. А Лео я об этом даже и не заикнусь, он и вовсе с ума сойдет и что-нибудь натворит.
— Не пришлось бы нашим воякам сменить пеленки.
— Да, но, с другой стороны, о чем нам особенно беспокоиться? Ну что такое Фикко? Мне кажется, у него ни заручки нет, ни денег, вообще ничего нет. Самый обыкновенный бандит, так о чем же, собственно, беспокоиться?
— А о том, что убьет, — сказал Уилок.
— Да вы не о том беспокоитесь.
— Не о том.
— Вы же знаете, что вас не убьют. Кого другого может быть, но только не вас.
— Знаю.
— А насчет того, о чем вы думаете, — ничего не попишешь. — Джо улыбнулся: ему приятно было высказать это такому человеку, как Уилок. — Если с кем-нибудь из нас что-нибудь приключится и об этом начнут трезвонить газеты, напечатают на первой странице наши фотографии и прочее, что ж, вы шли на это с самого начала, как только связались с нами. Во всяком бизнесе есть прибыли и есть убытки.
Уилок начал застегивать пальто. Лицо его покраснело. Глаза бегали. Одна щека вдруг задергалась. Она дергалась и дрожала, и упорна продолжала дергаться и дрожать. Он скривил рот, чтобы остановить дерганье, и шумно втянул в себя воздух.
— Напрасно вы так волнуетесь, — сказал Джо. — Может, это вовсе и не Фикко. Может, это какой-нибудь лотерейщик, которого мы выкуриваем, вот он и пытается пакостить.
— Это Фикко.
— Откуда вы знаете?
— Знаю, потому что везение мое кончилось.
— Напрасно вы так говорите.
— Я говорю то, что есть, — ответил Уилок, — и я вам скажу больше: как только газеты возьмут нас в работу, с Бэнтом у нас разладится. Вот увидите. Не забудьте про Холла. Бэнт сразу же от нас откажется, как только мы попадем в газеты, а без этой заручки с Тэккером тоже нелегко будет справиться. Вы не присматривались к Тэккеру, как я. Я его знаю. Он, очертя голову, бросится в драку, и к нему тогда уж не подступишься. Все, все полезет из него, как гной, если его припрут к стене. Вот о чем я думаю и спрашиваю себя, что же с нами со всеми будет?
Разбежимся по норам, как крысы, думал Джо. На мгновение ему стало жаль Уилока. Только что человек этот был так уверен в себе и так к себе располагал. От него веяло успехом. И вдруг одно сказанное ему на ухо имя сразило его, как пуля. Джо поднял было руку, собираясь ободряюще потрепать Уилока по плечу, но уронил ее и подумал: «А я… я-то, ради чего я старался всю свою жизнь?»
Что-то клокотало в нем, кипело и пенилось. Все пласты сознания работали одновременно. Он думал о том, что его ожидает и что будет с ним и с Лео, и о том, что он всю жизнь желал лишь добра Лео и что из этого никогда ничего путного не получалось. А теперь вот и из синдиката ничего не получится, и даже синдикат — наихудшее из всего, тогда как он рассчитывал, что это будет для Лео лучшим из всего, будет так хорошо, что вычеркнет из памяти все остальное и все возместит, а оно оказалось худшим, худшим из худшего.
Джо хотел заговорить, но что-то сдавило ему горло. Он откашлялся.
— Когда такое случается, — сказал он, — самое лучшее, как я убедился, не задумываться, идти своей дорогой и делать свое дело.
— Не все так могут. Я вот думаю все время.
У Джо в голове теснилось столько мыслей, что это мешало ему находить нужные слова.
— Я хочу сказать, что не надо пугаться, — объяснил он. — Надо обдумать, что делать, и делать то, что надо, но не пугаться, не видеть все в дурном свете, с плохой стороны. Я, кажется, не совсем ясно выражаюсь, но я хочу сказать вот что: со мной всегда бывало так… Вот смотрите: я делец. Значит, я в каком-то бизнесе, и я делаю все, что нужно, чтобы остаться в нем. Это закон. Оставаться в бизнесе. Держаться бизнеса. Все так делают. Это закон для всех. И вдруг приходится туго. Тогда вы решаете, что надо делать, чтобы остаться в бизнесе, делаете это, и все получается хорошо. А если хорошо не получится, ну так что ж? Может быть, это даже и к лучшему, потому что когда вас побьют и вышибут из бизнеса, может быть, вам же будет лучше. Я не знаю. Не знаю.
Джо чувствовал, что говорит слишком громко. Он замолчал и потер рукой лоб. Мысли одолевали его. Он не мог ни собрать их, ни разобраться в них. Бизнес никогда не вызывал в нем никаких сомнений. Бизнес есть бизнес, и всякий должен зарабатывать на жизнь, если не родился богатым. Он никогда не задумывался над тем, что сделал с ним бизнес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Он представлял себе, как наорет на него Уилок, наорет судья, потому что из-за его показаний судья сам попадет в западню, откуда трудно будет выбираться. Представлял себе, как завтра наорет на него Фоггарти, а несколько позже Миллетти.
«Лучше говорить правду, — сказал себе Иган. — Правда еще никогда никому не вредила. Во всяком случае, никому не вредила так, как ложь». Он силился этому верить, подобно тому, как люди на пороге смерти силятся верить в бога. В отчаянии он ухватился за правду. Это было то нравственное правило, которое ему внушали в детстве. Но изобретено оно было до того, как грабительская погоня за наживой охватила весь мир. Теперь эта старая мораль оказалась так же бесполезна, как адмиралу шпага — годна лишь на то, чтобы пощеголять, чтобы покончить с собой, а на что же еще? Зачем мораль в этом царстве наживы? Разве только затем, чтобы украсить жизнь или уложить человека в гроб. И все же какие-то остатки морали еще удержались в человеке, может быть, потому, что иначе никто бы не вынес такую противоестественную жизнь, где каждый травит каждого, чтобы самому не быть затравленным. Удержалась она и в Игане, и теперь он искал в ней спасения.
В решительный момент Иган твердо заявил, что не помнит, кто из обвиняемых держал в руках билеты и кто их не касался. Заботясь о протоколе, судья долго допрашивал его по этому пункту, но Иган стоял на своем и говорил только правду. Он повернул вспотевшее лицо к судье и сказал:
— Это все, что я могу припомнить, ваша честь.
Судья наклонился вперед.
— Вы представляете на рассмотрение дела, — сказал он гневно, — из которых отнюдь не видно, что вас учили, как надо подготовить материал.
— Ваша честь, — перебил прокурор, чувствуя, что наступил и его черед украсить протокол. — Разрешите указать, что подготовка дел не входит в обязанность свидетелей.
Прокурор сиротливо стоял внизу, а судья глядел на него сверху.
— Насколько я понимаю, — сказал судья, — а если я не прав, вы можете меня поправить, — насколько я понимаю, этот человек — должностное лицо, одно из должностных лиц, производивших арест. Раз на его глазах совершалось преступление, его первейшей обязанностью, насколько я разбираюсь в этом, было собрать надлежащие улики, из которых можно было бы заключить, из которых явствовало бы, что налицо действительно преступление, нарушение законов.
Прокурор попытался его прервать, но судья сказал:
— Подождите, молодой человек, сейчас говорит суд. Мне кажется, что обязанность должностного лица, — я имею в виду, судейского должностного лица, — это собрать улики. Я не вижу здесь никаких доказательств, которые могли бы в подлинном смысле слова быть названы доказательствами. Ни одного ясного непреложного факта, лишь ряд предположений и заключений вместо фактов, ряд необоснованных выводов вместо фактов.
— Разрешите указать, ваша честь, — при этом прокурор обернулся к стенографистке, — и я требую, чтобы это было занесено в протокол, — что агент сыскной полиции Иган, действуя на основе полученных сведений и соответствующего ордера, вошел в здание…
— Все это уже было сказано, — перебил судья.
— Это нужно для протокола.
— В таком случае, не возражаю.
Судья Гаррет сложил руки шалашиком, поднес их к губам и равнодушно уставился на прокурора.
— Повторите мою последнюю фразу, — попросил стенографистку прокурор.
Ухватив нить, он начал говорить негодующим голосом, заставившим стихнуть весь зал:
— …вошел в здание 92—57 по Эджком авеню, квартира 46, и обнаружил в вышеуказанной квартире всех шестнадцать обвиняемых за грудами лотерейных билетов; что это действительно лотерейные билеты, признается и самой защитой, причем у некоторых обвиняемых руки непосредственно соприкасались с билетами и ни у одного не были удалены от упомянутых лотерейных билетов более чем на два дюйма. Это, смею утверждать, ваша честь, по закону квалифицируется как подразумеваемое владение.
Судья Гаррет отнял руки от рта.
— Молодой человек, — сказал он, глубокомысленно устремив глаза в потолок, — судебное разбирательство, как вам известно, есть поиски истины. Судебное следствие — это установление фактов, ясных, прямых и непреложных фактов, которые могут служить путеводной нитью для присяжных и которые могут помочь им решить, где истина и где ложь. Но за сегодняшний вечер мне не довелось услышать в стенах этой судебной камеры ничего такого, что с юридической точки зрения можно назвать фактом.
— Но, ваша честь…
— Прошу молчать! Обращайтесь к суду, когда суд кончит говорить. Закон о подразумеваемом владении ясен. Если доказано, что обвиняемый находился в непосредственном физическом соприкосновении с предметом, фигурирующим в деле как вещественное доказательство, то это есть владение. Если же доказано, что ответчик находился поблизости от вещественного доказательства и налицо есть еще и другие данные, позволяющие с несомненностью установить, что ответчик должен был в какой-то момент владеть, в юридическом смысле слова, данным предметом, тогда это — подразумеваемое владение.
— Возьмем теперь данный случай. Кто может утверждать, что один из обвиняемых, я не говорю, что все, но один из обвиняемых, не находился там в гостях и не сидел за столом, как приятель сидит у приятеля, а вовсе не затем, чтобы обрабатывать лотерейные билеты? Кто может это утверждать? Никто. А если так, то может ли кто-нибудь указать этого обвиняемого?
— Нет, закон ясен. Я здесь ничего не слышал такого, из чего бы мог заключить, что новое толкование закона о подразумеваемом владении должно сейчас в муках появиться перед нами на свет. Быть может, молодой человек, мы, сами того не ведая, являемся свидетелями творческих мук, и ваша философия подразумеваемого владения, созидаемая на глазах маловерных филистимлян, когда-нибудь и восторжествует, но пока что я связан высшими судебными инстанциями и неопровержимыми прецедентами. Я слуга моего господина, и этот господин — закон. Дело прекращено.
После того как нужные бумаги были дописаны и печати приложены, секретарь начал вызов сторон очередного дела. Уилок считал, что судья вел дело вполне толково. Он был доволен, что досталось Игану и Баджли. Будет к чему придраться тем, кому поручат позаботиться об их разжаловании. А впрочем, никто особенно вникать не будет.
Уилок знал, как такие вещи делаются. Бэнт поговорит с партийным боссом и тот приложит ходатайство о переводе Игана и Баджли в рядовые полисмены к ходатайствам за других полисменов, которые просили партийных заправил своего округа исхлопотать для них пост поближе к месту жительства. Все эти ходатайства скопом пошлют к начальнику полицейского Управления, и никто не будет знать или, во всяком случае, никто не будет обязан знать, влечет ли за собой удовлетворение этих ходатайств понижение кого-либо в должности или нет. Ничью совесть это не потревожит, поэтому цена на такого рода сделку будет невысокая.
Судья подозревал, что именно этого Бэнт и хочет. Он подозвал к себе Игана.
— Если вы еще раз сунетесь к нам с необоснованным обвинением, — сказал судья, — суд позаботится, чтобы вас заставили пройти надлежащую подготовку, прежде чем вверять вам несение подобных обязанностей. Суд прекрасно понимает, что всего вероятнее, в означенном помещении действительно функционировала лотерея, но вместе с тем суд твердо помнит древнее правило: лучше оправдать сто виновных, чем покарать одного невинного.
— Вы являетесь сюда с необоснованной болтовней, без подлинных доказательств, кроме разных безответственных догадок и умозаключений, и связываете суд по рукам и по ногам. Я еще оказываю вам снисхождение, относя ваше поведение и поведение вашего помощника за счет простого невежества, а не злостного и предумышленного намерения помешать свершению правосудия. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Он высунул вперед пухлое розовое лицо и окинул Игана гневным взглядом. Иган стоял навытяжку. Шляпу он держал в руке. Лицо у него было красное и потное, глаза налились кровью. Он ни о чем не думал и ничего не воспринимал. Мозг его одеревенел, как и спина.
— Я хочу сказать, — продолжал судья, — что вы не злоумышленник, вы просто тупица. Но если вы еще хоть раз поставите суд в такое нелепое положение, а именно привлечете к ответственности явно виновных, но не предъявите суду надлежащих доказательств вины, суд поставит вопрос перед вашим начальством и потребует его вмешательства.
Прокурор медленно и сердито собирал бумаги. Негодующим жестом он сунул их в портфель и с шумом захлопнул его.
«Такую образину я бы не рискнул принять в синдикат», — сказал про себя Лео и поспешил отвернуться. Ему противно было смотреть.
Часть шестая
«Унификация»
1
Из зала суда Джо вышел вслед за Уилоком. Лео ушел вперед со своими служащими. На ходу Джо наклонился к плечу Уилока и тихо сказал:
— По моему, тут замешан Фикко.
Уилок обернулся. Он слышал о Фикко от Тэккера, но никогда в жизни его не видал. Лицо Уилока мелькнуло перед Джо, как белый блик, и тотчас же Джо опять увидел его затылок. Как ни в чем не бывало Уилок шел к выходу.
В вестибюле они стали у стены, возле самой двери.
— Мы поместим банк Лео на несколько дней ко мне, пока не узнаем точно, не замешан ли тут Фикко, — сказал Джо.
— А как с остальными банками?
— Фикко еще про них не знает. Никто не знает.
— Но все-таки…
— В моем палаццо всего четыре комнаты. Может быть, вы сумеете разместить их у себя?
— Только этого мне не хватало. Я могу запрятать их в уборную.
Джо рассмеялся.
— Нет, уж лучше не надо, — сказал он. — А то еще нечаянно воду спустите.
— Я так зол, что ей-богу, нарочно бы это сделал!
В противоположном конце вестибюля, у выхода на улицу, стоял Лео, окруженный своими служащими. Он Повторял каждому в отдельности адрес Джо и объяснял, как лучше туда добраться. Они толковали о подземке, трамваях и автобусах с правом на пересадку, и Лео с самым серьезным видом работал языком и кивал головой. Он был похож на пастуха, который, стараясь рассеять гнетущее одиночество, разговаривает со своим стадом.
Уилок задумчиво глядел на Лео, на вестибюль и на людей, которые сновали взад и вперед или разговаривали вполголоса, сбившись в кучки. Так мне и надо, думал он. Рано или поздно я должен был налететь на Фикко. Страх охватил его. Рука нервным движением опустилась в карман и вытащила сигареты и жевательную резинку. Он с минуту разглядывал их. Потом останов-ил свой выбор на сигарете. Он собирался было положить резнику в карман, но вместо этого оставил ее, а сигареты выбросил.
— Вот чертовщина, — сказал он, громко фыркнув, и повернулся к Джо. На лице у него сияла улыбка, глаза весело блестели, но беспокойно бегали по сторонам. Он кивнул на валявшуюся на полу пачку. — Не хотел резинки, а выкинул сигареты.
Он рассмеялся, взглянул на резинку, которую все еще держал в руке и совершенно неожиданно бросил на пол и ее. Беспомощно уставившись на резинку, он пробормотал: — Что это я? Ну что вы на это скажете? Совсем обалдел. — Растерянно поглядев на Джо, он виновато хихикнул, нагнулся, поднял сигареты и резинку и сунул их обратно в карман.
— Вы бы пожевали сигару, — не без ехидства сказал Джо.
Уилок не заметил, что Джо сострил. Он вытащил из жилетного кармана сигару и стал нервно мять ее в руках.
— Если это Фикко… — сказал он. Он посмотрел на выходную дверь, потом опустил глаза на сигару: пальцы его так дрожали, что верхний слой лопнул. Он лизнул отставший табачный лист и стал аккуратно его прилаживать.
— Я сообщил Бену, — сказал Джо. — Он уже наводит справки. Скоро мы узнаем наверняка.
Миниатюрный зеленолицый юноша поспешно вышел из зала суда. Его лакированные туфли на высоких каблуках, поблескивая на каменном полу, торопливо выстукивали дробь. Уэкополая шляпа была надвинута на глаза, воротник пальто поднят. Он пересек вестибюль, миновал Лео и его служащих и вышел, ни на кого не глядя и, видимо, не желая быть узнанным. Джо подумал, что мальчишке, вероятно, не повезло на суде.
— Если это Фикко… — повторил Уилок, но опять не договорил и сунул сигару в рот.
— Ну и что же, если он?
— Вот это-то мне всегда и претило.
— То есть, вы этого всегда боялись?
— Да. — Уилок вынул сигару изо рта и выпрямился. — Боялся до смерти.
— Вы бы лучше спрятали сигару. Она, видимо, не доставляет вам никакого удовольствия.
Уилок посмотрел на сигару так, словно и не знал, что держит ее, и швырнул на пол.
— Я тоже боюсь, — сказал Джо. — И Тэккер боится. Так боится, что у него глаза на лоб лезут. А Лео я об этом даже и не заикнусь, он и вовсе с ума сойдет и что-нибудь натворит.
— Не пришлось бы нашим воякам сменить пеленки.
— Да, но, с другой стороны, о чем нам особенно беспокоиться? Ну что такое Фикко? Мне кажется, у него ни заручки нет, ни денег, вообще ничего нет. Самый обыкновенный бандит, так о чем же, собственно, беспокоиться?
— А о том, что убьет, — сказал Уилок.
— Да вы не о том беспокоитесь.
— Не о том.
— Вы же знаете, что вас не убьют. Кого другого может быть, но только не вас.
— Знаю.
— А насчет того, о чем вы думаете, — ничего не попишешь. — Джо улыбнулся: ему приятно было высказать это такому человеку, как Уилок. — Если с кем-нибудь из нас что-нибудь приключится и об этом начнут трезвонить газеты, напечатают на первой странице наши фотографии и прочее, что ж, вы шли на это с самого начала, как только связались с нами. Во всяком бизнесе есть прибыли и есть убытки.
Уилок начал застегивать пальто. Лицо его покраснело. Глаза бегали. Одна щека вдруг задергалась. Она дергалась и дрожала, и упорна продолжала дергаться и дрожать. Он скривил рот, чтобы остановить дерганье, и шумно втянул в себя воздух.
— Напрасно вы так волнуетесь, — сказал Джо. — Может, это вовсе и не Фикко. Может, это какой-нибудь лотерейщик, которого мы выкуриваем, вот он и пытается пакостить.
— Это Фикко.
— Откуда вы знаете?
— Знаю, потому что везение мое кончилось.
— Напрасно вы так говорите.
— Я говорю то, что есть, — ответил Уилок, — и я вам скажу больше: как только газеты возьмут нас в работу, с Бэнтом у нас разладится. Вот увидите. Не забудьте про Холла. Бэнт сразу же от нас откажется, как только мы попадем в газеты, а без этой заручки с Тэккером тоже нелегко будет справиться. Вы не присматривались к Тэккеру, как я. Я его знаю. Он, очертя голову, бросится в драку, и к нему тогда уж не подступишься. Все, все полезет из него, как гной, если его припрут к стене. Вот о чем я думаю и спрашиваю себя, что же с нами со всеми будет?
Разбежимся по норам, как крысы, думал Джо. На мгновение ему стало жаль Уилока. Только что человек этот был так уверен в себе и так к себе располагал. От него веяло успехом. И вдруг одно сказанное ему на ухо имя сразило его, как пуля. Джо поднял было руку, собираясь ободряюще потрепать Уилока по плечу, но уронил ее и подумал: «А я… я-то, ради чего я старался всю свою жизнь?»
Что-то клокотало в нем, кипело и пенилось. Все пласты сознания работали одновременно. Он думал о том, что его ожидает и что будет с ним и с Лео, и о том, что он всю жизнь желал лишь добра Лео и что из этого никогда ничего путного не получалось. А теперь вот и из синдиката ничего не получится, и даже синдикат — наихудшее из всего, тогда как он рассчитывал, что это будет для Лео лучшим из всего, будет так хорошо, что вычеркнет из памяти все остальное и все возместит, а оно оказалось худшим, худшим из худшего.
Джо хотел заговорить, но что-то сдавило ему горло. Он откашлялся.
— Когда такое случается, — сказал он, — самое лучшее, как я убедился, не задумываться, идти своей дорогой и делать свое дело.
— Не все так могут. Я вот думаю все время.
У Джо в голове теснилось столько мыслей, что это мешало ему находить нужные слова.
— Я хочу сказать, что не надо пугаться, — объяснил он. — Надо обдумать, что делать, и делать то, что надо, но не пугаться, не видеть все в дурном свете, с плохой стороны. Я, кажется, не совсем ясно выражаюсь, но я хочу сказать вот что: со мной всегда бывало так… Вот смотрите: я делец. Значит, я в каком-то бизнесе, и я делаю все, что нужно, чтобы остаться в нем. Это закон. Оставаться в бизнесе. Держаться бизнеса. Все так делают. Это закон для всех. И вдруг приходится туго. Тогда вы решаете, что надо делать, чтобы остаться в бизнесе, делаете это, и все получается хорошо. А если хорошо не получится, ну так что ж? Может быть, это даже и к лучшему, потому что когда вас побьют и вышибут из бизнеса, может быть, вам же будет лучше. Я не знаю. Не знаю.
Джо чувствовал, что говорит слишком громко. Он замолчал и потер рукой лоб. Мысли одолевали его. Он не мог ни собрать их, ни разобраться в них. Бизнес никогда не вызывал в нем никаких сомнений. Бизнес есть бизнес, и всякий должен зарабатывать на жизнь, если не родился богатым. Он никогда не задумывался над тем, что сделал с ним бизнес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59