" и таким гадским тоном что как бы указала: носил усталый крестик пока жил со мною? -- "Не причесывайся," говорит мне Рафаэль, и у него нет денег -- "Я не верю в деньги." -- Человек на кровати в спальне едва его знает, а он въехал такой, и играет на пианино -Преподаватель музыки действительно соглашается как я вижу на следующий день, когда Рафаэль начинает играть в совершенстве, после более медленного начала чем прежде из-за моего возможно скоропалительного упоминания о его музыкальном таланте -- его музыкальном гении -- затем Эрман выходит из своей больничной палаты и разгуливает в банном халате, и когда Рафаэль извлекает совершенно чистую мелодическую ноту, я смотрю на Эрмана а тот смотрит на меня и мы оба кажется киваем в согласии -- Потом он стоит несколько минут наблюдая за Рафаэлем.
Между теми двумя сонатами нас все-таки сфотали и мы все напились поскольку кто ж будет оставаться трезвым ради фотографирования и ради того чтобы называться "Пылающе-Прохладными Поэтами" -- Мы с Эрвином поставили Рафаэля между собой, как я предложил, как я сказал "Рафаэль самый низенький, должен стоять в середине" и вот так рука об руку все втроем мы позировали перед миром Американской Литературы, кто-то сказал когда затвор щелкнул: "Ну и троица!" типа как про одного из этих Миллионно-Долларовых Игроков -- Вот он я левый крайний, быстрый, блестящий бегун, базовый, автор длинных подач, некоторые из-за собственного плеча, фактически я стенобой вроде Пита Рейзера и весь избит, я Тай Кобб, я бью и убегаю и краду и хлопаю по этим базам с искренней яростью, они зовут меня Персиком -- Но я чокнут, никому никогда моя личность не нравилась, я отнюдь не Малышка Рут Возлюбленный -- Центровой Рафаэль светловолосый ДиМадж который может разыгрывать безупречный мяч не показывая что он старается или напрягается, такой вот Рафаэль -- правый игрок серьезный Лу Гериг, Ирвин, кто делает длинные подачи с левой руки по окнам Бронкса на Харем-Ривер -- Позже мы позируем с величайшим кэтчером всех времен Беном Фаганом, кривоногие старина Мики Кокрэйн вот он кто, Хэнк Гауди, он без проблем надевает и снимает свои щитки и маску между иннингами -
Я хотел добраться до его колледжа в Беркли, где есть маленький дворик и дерево под которым я спал Осенними звездными ночами, листья осыпались на меня во сне -- В этом коттедже у нас с Беном был большой борцовский поединок закончившийся тем что я всадил в руку занозу а он повредил себе спину, два громадных топочущих носорога мы боролись прикола ради, как я последний раз делал в Нью-Йорке в мансарде с Бобом Кримом, после чего он за столом разыгрывал Французское Кино, с беретами и диалогом -- Бен Фаган с красным серьезным лицом, голубыми глазами, и в больших очках, который был Наблюдателем на старой доброй Закваске за год до меня и тоже знал горы -- "Проснись!" вопит он, буддист -- "Не наступи на аардварка!" Аардварк это муравьед -- "Будда говорит: -- не перегибайся назад." Я говорю Бену Фагану: "Почему солнце сияет сквозь листву?" -- "Это ты виноват" -- Я говорю: "Каково значение того что ты намедитировал что твоя крыша слетела?" -- "Это значит что лошадь рыгает в Китае а корова мычит в Японии." -- Он садится и медитирует с большими надрывными вздохами -- У меня было видение его сидящего в пустом пространстве вот так же, только склоняясь вперед с широкой улыбкой -- Он пишет большие поэмы о том как превращается в 32-футового Гиганта из золота -- Он очень странный -- Он столп силы -- Мир станет лучше из-за него -- Мир должен стать лучше -- И это потребует усилий -
Я предпринимаю усилие и говорю "Ай кончай Коди тебе должен понравиться Рафаэль" -- и поэтому я притащу Рафаэля к нему домой на выходные. Я буду покупать пиво для всех хоть и выпью большую часть его сам -- Значит куплю еще -- Пока не разорюсь -- Карты правду говорят -- Мы, Мы? Я не знаю что делать -Но мы все одно и то же -- Теперь я это вижу, мы все одно и то же и всё выйдет отлично если мы только оставим друг друга в покое -- Перестанем ненавидеть -Перестанем не доверять -- Какой смысл, печальный красильщик?
Разве ты не собираешься умирать?
Тогда зачем покушаться на своего друга и врага -
Мы все друзья и враги, прекратим же, перестанем драться, проснемся, все это сон, на самом деле это не золотая земля делает нам больно когда вы думаете что именно золотая земля делает нам больно, это всего лишь золотая вечность блаженной безопасности -- Благословите маленькую мушку -- Не убивайте больше -- Не работайте на бойнях -- Мы можем выращивать зелень и изобретать синтетические фабрики в конце концов управляемые атомной энергией которая будет выплевывать нам буханки хлеба и невыносимо вкусные химические отбивные и сливочное масло в банках -- почему бы и нет? -- одежда наша будет носиться вечно, изумительный пластик -- у нас будет совершенная медицина и лекарства которые пронесут нас сквозь всё кроме смерти -- и мы все согласимся что смерть есть наша награда.
Может кто-нибудь встать и согласиться со мной? Тогда хорошо, вам нужно у меня на службе только благословить и усесться.
97
И вот мы выходим и напиваемся и врубаемся в сейшак в Погребке где Брю Мур дует на тенор-саксофоне, держа его мундштуком в уголке рта, его щека раздута круглом мячиком как у Гарри Джеймса и Диззи Гиллеспи, и играет он совершенно прелестную гармонию к любой мелодии которая приходит им на ум -- Он мало внимания обращает на кого бы то ни было, пьет свое пиво, нагружается и взгляд у него тяжелеет но он ни разу не пропускает ни такта ни ноты, потому что музыка это его сердце, и в музыке он обрел то чистое послание которое надо передать миру -- Беда лишь в том, что они не понимают.
Например: я сижу там на краю эстрады у самых ног Брю, лицом к бару, но склонив голову к своему пиву, из скромности разумеется, однако вижу они его не слышат -- Там и блондинки и брюнетки со своими мужчинами и они строят глазки другим мужчинам и чуть-не-драки бурлят в атмосфере -- Войны будут развязаны из-за женских глаз -- и гармонии не станет хватать -- Брю дует прямо на них, "Рождение Блюза", даун-джазово и когда подходит его очередь вступить в мелодию он выдает изумительно прекрасную новую идею провозглашающую славу грядущего мира, пианино гулко лязгает аккордом понимания (блондин Билл), святой барабанщик со взором обращенным к небесам отбивает такт и рассылает ангельские ритмы которые привязывают всех к их работе -- Разумеется бас копит силу и под пальцем который весь зудит перед щипком и под другим что скользит по струнам чтоб извлечь звук в точном гармоническом ключе -- Разумеется музыканты в зале слушают, орды цветных ребятишек с темными лицами сияющими в сумраке, белки глаз круглые и искренние, держа в руках стаканы лишь ради того чтобы попасть сюда и услышать -- То что они хотят слушать правду гармонии предвещает что-то хорошее в людях -- Брю однако должен пронести свое послание в нескольких припевах-главах, его идеи всё больше устают чем вначале, он действительно сдается когда нужно -- кроме этого ему хочется сыграть новую мелодию -- Я именно это и делаю, постукиваю ему по ботинку чтобы засвидетельствовать что он прав -- Между отделениями он сидит рядом со мной и Гией и много не говорит и делает вид что притворяется что вообще много сказать не может -- Он скажет это в свою дудку -
Но даже Небесный червь времени выедает внутренности у Брю, так же как и у меня, как и у вас, и так трудно жить в мире где стареешь и умираешь, зачем быть дис-гармоничным?
98
Давайте будем как Дэйвид Д'Анджели, давайте молиться стоя на коленях каждый сам по себе -- Давайте скажем "О Мыслитель всего этого, будь добр" -Давайте умилостивим его, или это, чтобы оно было добрым в тех своих мыслях -От него требуется только думать добрые мысли, Господи, и мир спасен -- А каждый из нас и есть Бог -- Что ж еще? И что еще если мы молимся стоя на коленях в уединенности?
Я сказал свой мир.
У Мэла мы тоже побывали (Мэл Именователь, Мэл Дэмлетт), после сейшена, и вот он в своей аккуратной матерчатой шапочке и аккуратной спортивной рубашечке и в клетчатом жилете -- но бедняжка Малышка его жена заболела от Миллтаунов, и вся изводится когда он выходит с нами выпить -- Это я сказал Мэлу за год до этого, услышав что он спорит и ссорится с Малышкой, "Целуй ее живот, просто люби ее, не сражайся" -- И это действовало целый год -- Мэл лишь работает доставщиком телеграмм в Западном Союзе, гуляет по улицам Сан-Франциско с тихими глазами -- Мэл вежливо идет со мною теперь туда где у меня в выброшенном ящике из-под китайской бакалеи запрятана бутылка, и мы немного чествуемся как встарь -- Он больше не пьет но я говорю ему "Эти несколько глотков пускай тебя не беспокоят" -- О Мэл был еще тот любитель! Мы валялись на полу, радио на всю катушку, пока Малышка была на работе, с Робом Доннелли мы валялись там холорным туманным днем и просыпались только чтобы взять еще пузырь -- еще квинту Токая -- чтоб выпить ее под новый взрыв разговоров, потом все втроем засыпали на полу снова -- Самый худший запой что у меня был -- три дня такого и ты больше не жилец -- И в этом нет нужды
Господи будь милостив. Господи будь добр как бы тебя ни звали, будь добр -- благословляй и наблюдай.
Следи за теми мыслями, Господи!
Все у нас этим и закончилось, пьяные, фотки наши сняты, и спали у Саймона а наутро были Ирвин и Рафаэль и я теперь уже неразрывно сплетенные в своих литературных судьбах -- Считая что это важная вещь -
Я стоял на голове в ванной чтобы подлечить ноги, после всего пиенья-куренья, а Рафаэль открывает окошко ванной и вопит "Смотрите! он стоит на голове!" и все несутся позыбать, включая Лазаря, и я говорю "Гов-вно."
Поэтому Ирвин позже в тот же день говорит Пенни "О иди постой на голове на перекрестке" когда та спросила его "О что же мне делать в этом безумном городе с вами безумными парнями" -- Ответ достаточно законный но детишкам не следует драться. Потому что мир охвачен пламенем -- глаз в огне, то что он видит в огне, самое видение глазом в огне -- это лишь означает что все кончится чистой энергией и даже не ею. Это будет блаженственно.
Я обещаю.
Я знаю потому что вы знаете.
К Эрману, наверх, на этот странный холм, мы отправились, и Рафаэль сыграл нам свою вторую сонату для Ирвина, который не совсем понял -- Но Ирвину нужно понять так много про сердце, про то что сердце говорит, что у него нет времени понимать гармонию -- Мелодию-то он понимает, и климактические Реквиемы которыми дирижирует для меня, как бородатый Леонард Бернстайн, в громадных рукопростертых финалах -- На самом деле я говорю "Ирвин, из тебя выйдет хороший дирижер!" -- Но когда Бетховен вслушивался в свет, и на горизонте его городка был виден маленький крест, его костлявая скорбная голова понимала гармонию, божественный гармоничный мир, и никогда не было никакой нужды дирижировать Симфонией Бетховена -- Или вести его пальцы по сонатам -
Но все это разные формы одного и того же.
Я знаю что непростительно перебивать историю таким вот трепом -- но я должен снять его со своей груди иначе умру -- Умру я безнадежно -
И хотя умирать безнадежно не есть в самом деле умирать безнадежно, и это всего лишь золотая вечность, это не по-доброму.
Бедолага Эрман к этому времени пластом лежит от лихорадки, я выхожу и вызываю ему врача, который говорит, "Мы ничего не можем сделать -- скажите ему чтоб пил побольше соков и отдыхал."
А Рафаэль вопит "Эрман ты еще должен показать мне музыку, как играть на пианино!"
"Как только полегчает"
Печальный день -- На улице убывающего дикого солнца Левеск-художник выделывает тот безумный лысоголовый танец который меня так напугал, будто танцевал сам дьявол -- Как эти художники могут такое принять? Он вопит какие-то насмешки кажется -- Троица, Ирвин, Рафф, я отправляется этой одинокой тропой -- "Я чую дохлого кота," говорит Ирвин -- "Я чую дохлого славного китайца," говорит Рафаэль, как и прежде подобрав руки в рукава широко шагая в сумерках вниз по отвесной тропе -- "Я чую дохлую розу," говорю я -- "Я чую сладкое старье," говорит Ирвин -- "Я чую Власть," говорит Рафаэль -- "Я чую печаль," говорю я -- "Я чую холодную розовую лососину," добавляю я -- "Я чую одинокую сладкогоречь паслена," говорит Ирвин -
Бедняга Ирвин -- Я смотрю на него -- Мы знаем друг друга пятнадцать лет и не отрывали друг от друга тревожных взглядов в пустоте, теперь это подходит к концу -- будет темно -- мы должны быть мужественными -- не мытьем так катаньем мы выберемся на счастливое солнышко своих мыслей. Через неделю все это будет забыто. К чему умирать?
Мы грустно заходим в дом с билетом в оперу, данным нам Эрманом который не сможет пойти, велим Лазарю принарядиться к своему первому в жизни вечеру в опере -- Мы завязываем ему галстук, выбираем ему рубашку -- Мы причесываем его -- "Чё я там буду делать?" спрашивает он -
"Просто врубайся в людей и в музыку -- будет Верди, давай я тебе всё расскажу про Верди?" вопит Рафаэль, и объясняет, заканчивая объяснение длинным пассажем про Римскую Империю -- "Ты должен знать историю! Ты должен читать книжки! Я скажу тебе какие книжки читать!"
Саймон тоже там, нормалёк, мы все берем такси до оперы и высаживаем там Лазаря и едем дальше увидеться в баре с МакЛиром -- Патрик МакЛир поэт, наш "недруг", согласился встретиться с нами в баре -- Мы высаживаем Лазаря среди голубей и людей, внутри огни, оперный клуб, отдельный шкафчик в гардеробе, ложи, драпировки, маски, будут давать оперу Верди -- Лазарь увидит все это погруженным в гром -- Бедный пацан, он боится входить туда один -- Он волнуется что скажут о нем люди -- "Может с девчонками познакомишься!" подталкивает Саймон и действительно толкает его. "Иди, развлекайся, ну же. Целуй их и щипай их и мечтай об их любви."
"Ладно," соглашается Лазарь и мы видим как он скачет в оперу в своем сборном костюме, галстук развевается -- целая жизнь для "Симпатяги" (как звала его учительница в школе) жизнь скачек в оперы смерти -- оперы надежды -- чтобы ждать -- наблюдать -- Целая жизнь снов о потерянной луне.
Мы едем дальше -- таксист вежливый негр который с искренним интересом слушает что Рафаэль вещает ему о поэзии -- "Ты должен почитать поэзию! Ты должен врубиться в красоту и истину! Неужели ты не знаешь о красоте и истине? Это Китс сказал, красота это истина а истина это красота а ты прекрасный человек, ты должен знать такие вещи."
"Где же мне взять таких книжек -- и библиотеке наверно..."
"Конечно! Или походи по книжным на Норт-Биче, купи брошюрок со стихами, почитай что говорят мучимые и голодные о мучимых и голодных."
"Это мучимый и голодный мир," признает он с разумением. Я в темных очках, рюкзак у меня уже весь упакован и я готов прыгнуть на этот товарняк в понедельник, я слушаю внимательно. Хорошо. Мы пролетаем синими улицами разговаривая искренне, как граждане Афин, Рафаэль это Сократ, он покажет, таксист Алкивиад, он купит, Ирвин Зевс наблюдающий. Саймон Ахилл понежневший повсюду. Я Приам, сокрушающийся по своему сожженному городу и убитому сыну, и по пустой растрате истории. Я не Тимон Афинский, я Крез кричащий правду на горящих похоронных дрогах.
"Ладно," соглашается таксист, "Буду читать поэзию," и приятно желает нам спокойной ночи и отсчитывает сдачу и мы бежим в бар, к темным столикам в глубине, как в задних комнатах Дублина, и тут Рафаэль ошарашивает меня обрушившись на МакЛира:
"МакЛир! ты не знаешь об истине и красоте! Ты пишешь стихи а ведь ты шарлатан! Ты живешь жестокой бессердечной жизнью буржуазного предпринимателя!"
"Что?"
"Это так же плохо как убивать Октавиана сломанной скамейкой! Ты гадкий сенатор!"
"К чему ты все это говоришь -- "
"Потому что ты меня ненавидишь и думаешь что я говно!"
"Ты никудышний макаронник из Нью-Йорка, Рафаэль," ору я и улыбаюсь, чтобы показать "Ну теперь-то мы знаем единственное больное место Рафаэля, хватит спорить."
Но стриженный под машинку МакЛир все равно не желает мириться с оскорблением, или с тем что его обставили в беседе и наносит ответный удар, и говорит: "А кроме этого никто из вас ничего в языке не смыслит -- кроме Джека."
Ну ладно тогда раз уж я смыслю в языке давайте не будем им пользоваться для ссор.
Рафаэль произносит свою обличительную демосфеновскую речь слегка прищелкивая кончиками пальцев в воздухе, но он то и дело вынужден улыбаться чтобы осознать -- и МакЛир улыбается -- что все это недоразумение основанное на тайных напрягах поэтов в штанах, в отличие от поэтов в тогах, вроде Гомера который слепо пел себе и его не перебивали и не редактировали и не отвергали слушатели раз и навсегда -- Хулиганье в передней части бара привлекают вопли и качество разговора, "Паэзья" и мы чуть было не ввязываемся в драку когда уходим но я клянусь самому себе "Если придется драться с крестом чтобы защитить его то я буду драться но О лучше я уйду и пусть это все сдует," что и происходит, слава Богу мы выбираемся на улицу свободно -
Но тут Саймон разочаровывает меня тем что мочится прямо посреди улицы на виду у целых кварталов народу, до такой степени что один человек подходит и спрашивает "Зачем ты это делаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Между теми двумя сонатами нас все-таки сфотали и мы все напились поскольку кто ж будет оставаться трезвым ради фотографирования и ради того чтобы называться "Пылающе-Прохладными Поэтами" -- Мы с Эрвином поставили Рафаэля между собой, как я предложил, как я сказал "Рафаэль самый низенький, должен стоять в середине" и вот так рука об руку все втроем мы позировали перед миром Американской Литературы, кто-то сказал когда затвор щелкнул: "Ну и троица!" типа как про одного из этих Миллионно-Долларовых Игроков -- Вот он я левый крайний, быстрый, блестящий бегун, базовый, автор длинных подач, некоторые из-за собственного плеча, фактически я стенобой вроде Пита Рейзера и весь избит, я Тай Кобб, я бью и убегаю и краду и хлопаю по этим базам с искренней яростью, они зовут меня Персиком -- Но я чокнут, никому никогда моя личность не нравилась, я отнюдь не Малышка Рут Возлюбленный -- Центровой Рафаэль светловолосый ДиМадж который может разыгрывать безупречный мяч не показывая что он старается или напрягается, такой вот Рафаэль -- правый игрок серьезный Лу Гериг, Ирвин, кто делает длинные подачи с левой руки по окнам Бронкса на Харем-Ривер -- Позже мы позируем с величайшим кэтчером всех времен Беном Фаганом, кривоногие старина Мики Кокрэйн вот он кто, Хэнк Гауди, он без проблем надевает и снимает свои щитки и маску между иннингами -
Я хотел добраться до его колледжа в Беркли, где есть маленький дворик и дерево под которым я спал Осенними звездными ночами, листья осыпались на меня во сне -- В этом коттедже у нас с Беном был большой борцовский поединок закончившийся тем что я всадил в руку занозу а он повредил себе спину, два громадных топочущих носорога мы боролись прикола ради, как я последний раз делал в Нью-Йорке в мансарде с Бобом Кримом, после чего он за столом разыгрывал Французское Кино, с беретами и диалогом -- Бен Фаган с красным серьезным лицом, голубыми глазами, и в больших очках, который был Наблюдателем на старой доброй Закваске за год до меня и тоже знал горы -- "Проснись!" вопит он, буддист -- "Не наступи на аардварка!" Аардварк это муравьед -- "Будда говорит: -- не перегибайся назад." Я говорю Бену Фагану: "Почему солнце сияет сквозь листву?" -- "Это ты виноват" -- Я говорю: "Каково значение того что ты намедитировал что твоя крыша слетела?" -- "Это значит что лошадь рыгает в Китае а корова мычит в Японии." -- Он садится и медитирует с большими надрывными вздохами -- У меня было видение его сидящего в пустом пространстве вот так же, только склоняясь вперед с широкой улыбкой -- Он пишет большие поэмы о том как превращается в 32-футового Гиганта из золота -- Он очень странный -- Он столп силы -- Мир станет лучше из-за него -- Мир должен стать лучше -- И это потребует усилий -
Я предпринимаю усилие и говорю "Ай кончай Коди тебе должен понравиться Рафаэль" -- и поэтому я притащу Рафаэля к нему домой на выходные. Я буду покупать пиво для всех хоть и выпью большую часть его сам -- Значит куплю еще -- Пока не разорюсь -- Карты правду говорят -- Мы, Мы? Я не знаю что делать -Но мы все одно и то же -- Теперь я это вижу, мы все одно и то же и всё выйдет отлично если мы только оставим друг друга в покое -- Перестанем ненавидеть -Перестанем не доверять -- Какой смысл, печальный красильщик?
Разве ты не собираешься умирать?
Тогда зачем покушаться на своего друга и врага -
Мы все друзья и враги, прекратим же, перестанем драться, проснемся, все это сон, на самом деле это не золотая земля делает нам больно когда вы думаете что именно золотая земля делает нам больно, это всего лишь золотая вечность блаженной безопасности -- Благословите маленькую мушку -- Не убивайте больше -- Не работайте на бойнях -- Мы можем выращивать зелень и изобретать синтетические фабрики в конце концов управляемые атомной энергией которая будет выплевывать нам буханки хлеба и невыносимо вкусные химические отбивные и сливочное масло в банках -- почему бы и нет? -- одежда наша будет носиться вечно, изумительный пластик -- у нас будет совершенная медицина и лекарства которые пронесут нас сквозь всё кроме смерти -- и мы все согласимся что смерть есть наша награда.
Может кто-нибудь встать и согласиться со мной? Тогда хорошо, вам нужно у меня на службе только благословить и усесться.
97
И вот мы выходим и напиваемся и врубаемся в сейшак в Погребке где Брю Мур дует на тенор-саксофоне, держа его мундштуком в уголке рта, его щека раздута круглом мячиком как у Гарри Джеймса и Диззи Гиллеспи, и играет он совершенно прелестную гармонию к любой мелодии которая приходит им на ум -- Он мало внимания обращает на кого бы то ни было, пьет свое пиво, нагружается и взгляд у него тяжелеет но он ни разу не пропускает ни такта ни ноты, потому что музыка это его сердце, и в музыке он обрел то чистое послание которое надо передать миру -- Беда лишь в том, что они не понимают.
Например: я сижу там на краю эстрады у самых ног Брю, лицом к бару, но склонив голову к своему пиву, из скромности разумеется, однако вижу они его не слышат -- Там и блондинки и брюнетки со своими мужчинами и они строят глазки другим мужчинам и чуть-не-драки бурлят в атмосфере -- Войны будут развязаны из-за женских глаз -- и гармонии не станет хватать -- Брю дует прямо на них, "Рождение Блюза", даун-джазово и когда подходит его очередь вступить в мелодию он выдает изумительно прекрасную новую идею провозглашающую славу грядущего мира, пианино гулко лязгает аккордом понимания (блондин Билл), святой барабанщик со взором обращенным к небесам отбивает такт и рассылает ангельские ритмы которые привязывают всех к их работе -- Разумеется бас копит силу и под пальцем который весь зудит перед щипком и под другим что скользит по струнам чтоб извлечь звук в точном гармоническом ключе -- Разумеется музыканты в зале слушают, орды цветных ребятишек с темными лицами сияющими в сумраке, белки глаз круглые и искренние, держа в руках стаканы лишь ради того чтобы попасть сюда и услышать -- То что они хотят слушать правду гармонии предвещает что-то хорошее в людях -- Брю однако должен пронести свое послание в нескольких припевах-главах, его идеи всё больше устают чем вначале, он действительно сдается когда нужно -- кроме этого ему хочется сыграть новую мелодию -- Я именно это и делаю, постукиваю ему по ботинку чтобы засвидетельствовать что он прав -- Между отделениями он сидит рядом со мной и Гией и много не говорит и делает вид что притворяется что вообще много сказать не может -- Он скажет это в свою дудку -
Но даже Небесный червь времени выедает внутренности у Брю, так же как и у меня, как и у вас, и так трудно жить в мире где стареешь и умираешь, зачем быть дис-гармоничным?
98
Давайте будем как Дэйвид Д'Анджели, давайте молиться стоя на коленях каждый сам по себе -- Давайте скажем "О Мыслитель всего этого, будь добр" -Давайте умилостивим его, или это, чтобы оно было добрым в тех своих мыслях -От него требуется только думать добрые мысли, Господи, и мир спасен -- А каждый из нас и есть Бог -- Что ж еще? И что еще если мы молимся стоя на коленях в уединенности?
Я сказал свой мир.
У Мэла мы тоже побывали (Мэл Именователь, Мэл Дэмлетт), после сейшена, и вот он в своей аккуратной матерчатой шапочке и аккуратной спортивной рубашечке и в клетчатом жилете -- но бедняжка Малышка его жена заболела от Миллтаунов, и вся изводится когда он выходит с нами выпить -- Это я сказал Мэлу за год до этого, услышав что он спорит и ссорится с Малышкой, "Целуй ее живот, просто люби ее, не сражайся" -- И это действовало целый год -- Мэл лишь работает доставщиком телеграмм в Западном Союзе, гуляет по улицам Сан-Франциско с тихими глазами -- Мэл вежливо идет со мною теперь туда где у меня в выброшенном ящике из-под китайской бакалеи запрятана бутылка, и мы немного чествуемся как встарь -- Он больше не пьет но я говорю ему "Эти несколько глотков пускай тебя не беспокоят" -- О Мэл был еще тот любитель! Мы валялись на полу, радио на всю катушку, пока Малышка была на работе, с Робом Доннелли мы валялись там холорным туманным днем и просыпались только чтобы взять еще пузырь -- еще квинту Токая -- чтоб выпить ее под новый взрыв разговоров, потом все втроем засыпали на полу снова -- Самый худший запой что у меня был -- три дня такого и ты больше не жилец -- И в этом нет нужды
Господи будь милостив. Господи будь добр как бы тебя ни звали, будь добр -- благословляй и наблюдай.
Следи за теми мыслями, Господи!
Все у нас этим и закончилось, пьяные, фотки наши сняты, и спали у Саймона а наутро были Ирвин и Рафаэль и я теперь уже неразрывно сплетенные в своих литературных судьбах -- Считая что это важная вещь -
Я стоял на голове в ванной чтобы подлечить ноги, после всего пиенья-куренья, а Рафаэль открывает окошко ванной и вопит "Смотрите! он стоит на голове!" и все несутся позыбать, включая Лазаря, и я говорю "Гов-вно."
Поэтому Ирвин позже в тот же день говорит Пенни "О иди постой на голове на перекрестке" когда та спросила его "О что же мне делать в этом безумном городе с вами безумными парнями" -- Ответ достаточно законный но детишкам не следует драться. Потому что мир охвачен пламенем -- глаз в огне, то что он видит в огне, самое видение глазом в огне -- это лишь означает что все кончится чистой энергией и даже не ею. Это будет блаженственно.
Я обещаю.
Я знаю потому что вы знаете.
К Эрману, наверх, на этот странный холм, мы отправились, и Рафаэль сыграл нам свою вторую сонату для Ирвина, который не совсем понял -- Но Ирвину нужно понять так много про сердце, про то что сердце говорит, что у него нет времени понимать гармонию -- Мелодию-то он понимает, и климактические Реквиемы которыми дирижирует для меня, как бородатый Леонард Бернстайн, в громадных рукопростертых финалах -- На самом деле я говорю "Ирвин, из тебя выйдет хороший дирижер!" -- Но когда Бетховен вслушивался в свет, и на горизонте его городка был виден маленький крест, его костлявая скорбная голова понимала гармонию, божественный гармоничный мир, и никогда не было никакой нужды дирижировать Симфонией Бетховена -- Или вести его пальцы по сонатам -
Но все это разные формы одного и того же.
Я знаю что непростительно перебивать историю таким вот трепом -- но я должен снять его со своей груди иначе умру -- Умру я безнадежно -
И хотя умирать безнадежно не есть в самом деле умирать безнадежно, и это всего лишь золотая вечность, это не по-доброму.
Бедолага Эрман к этому времени пластом лежит от лихорадки, я выхожу и вызываю ему врача, который говорит, "Мы ничего не можем сделать -- скажите ему чтоб пил побольше соков и отдыхал."
А Рафаэль вопит "Эрман ты еще должен показать мне музыку, как играть на пианино!"
"Как только полегчает"
Печальный день -- На улице убывающего дикого солнца Левеск-художник выделывает тот безумный лысоголовый танец который меня так напугал, будто танцевал сам дьявол -- Как эти художники могут такое принять? Он вопит какие-то насмешки кажется -- Троица, Ирвин, Рафф, я отправляется этой одинокой тропой -- "Я чую дохлого кота," говорит Ирвин -- "Я чую дохлого славного китайца," говорит Рафаэль, как и прежде подобрав руки в рукава широко шагая в сумерках вниз по отвесной тропе -- "Я чую дохлую розу," говорю я -- "Я чую сладкое старье," говорит Ирвин -- "Я чую Власть," говорит Рафаэль -- "Я чую печаль," говорю я -- "Я чую холодную розовую лососину," добавляю я -- "Я чую одинокую сладкогоречь паслена," говорит Ирвин -
Бедняга Ирвин -- Я смотрю на него -- Мы знаем друг друга пятнадцать лет и не отрывали друг от друга тревожных взглядов в пустоте, теперь это подходит к концу -- будет темно -- мы должны быть мужественными -- не мытьем так катаньем мы выберемся на счастливое солнышко своих мыслей. Через неделю все это будет забыто. К чему умирать?
Мы грустно заходим в дом с билетом в оперу, данным нам Эрманом который не сможет пойти, велим Лазарю принарядиться к своему первому в жизни вечеру в опере -- Мы завязываем ему галстук, выбираем ему рубашку -- Мы причесываем его -- "Чё я там буду делать?" спрашивает он -
"Просто врубайся в людей и в музыку -- будет Верди, давай я тебе всё расскажу про Верди?" вопит Рафаэль, и объясняет, заканчивая объяснение длинным пассажем про Римскую Империю -- "Ты должен знать историю! Ты должен читать книжки! Я скажу тебе какие книжки читать!"
Саймон тоже там, нормалёк, мы все берем такси до оперы и высаживаем там Лазаря и едем дальше увидеться в баре с МакЛиром -- Патрик МакЛир поэт, наш "недруг", согласился встретиться с нами в баре -- Мы высаживаем Лазаря среди голубей и людей, внутри огни, оперный клуб, отдельный шкафчик в гардеробе, ложи, драпировки, маски, будут давать оперу Верди -- Лазарь увидит все это погруженным в гром -- Бедный пацан, он боится входить туда один -- Он волнуется что скажут о нем люди -- "Может с девчонками познакомишься!" подталкивает Саймон и действительно толкает его. "Иди, развлекайся, ну же. Целуй их и щипай их и мечтай об их любви."
"Ладно," соглашается Лазарь и мы видим как он скачет в оперу в своем сборном костюме, галстук развевается -- целая жизнь для "Симпатяги" (как звала его учительница в школе) жизнь скачек в оперы смерти -- оперы надежды -- чтобы ждать -- наблюдать -- Целая жизнь снов о потерянной луне.
Мы едем дальше -- таксист вежливый негр который с искренним интересом слушает что Рафаэль вещает ему о поэзии -- "Ты должен почитать поэзию! Ты должен врубиться в красоту и истину! Неужели ты не знаешь о красоте и истине? Это Китс сказал, красота это истина а истина это красота а ты прекрасный человек, ты должен знать такие вещи."
"Где же мне взять таких книжек -- и библиотеке наверно..."
"Конечно! Или походи по книжным на Норт-Биче, купи брошюрок со стихами, почитай что говорят мучимые и голодные о мучимых и голодных."
"Это мучимый и голодный мир," признает он с разумением. Я в темных очках, рюкзак у меня уже весь упакован и я готов прыгнуть на этот товарняк в понедельник, я слушаю внимательно. Хорошо. Мы пролетаем синими улицами разговаривая искренне, как граждане Афин, Рафаэль это Сократ, он покажет, таксист Алкивиад, он купит, Ирвин Зевс наблюдающий. Саймон Ахилл понежневший повсюду. Я Приам, сокрушающийся по своему сожженному городу и убитому сыну, и по пустой растрате истории. Я не Тимон Афинский, я Крез кричащий правду на горящих похоронных дрогах.
"Ладно," соглашается таксист, "Буду читать поэзию," и приятно желает нам спокойной ночи и отсчитывает сдачу и мы бежим в бар, к темным столикам в глубине, как в задних комнатах Дублина, и тут Рафаэль ошарашивает меня обрушившись на МакЛира:
"МакЛир! ты не знаешь об истине и красоте! Ты пишешь стихи а ведь ты шарлатан! Ты живешь жестокой бессердечной жизнью буржуазного предпринимателя!"
"Что?"
"Это так же плохо как убивать Октавиана сломанной скамейкой! Ты гадкий сенатор!"
"К чему ты все это говоришь -- "
"Потому что ты меня ненавидишь и думаешь что я говно!"
"Ты никудышний макаронник из Нью-Йорка, Рафаэль," ору я и улыбаюсь, чтобы показать "Ну теперь-то мы знаем единственное больное место Рафаэля, хватит спорить."
Но стриженный под машинку МакЛир все равно не желает мириться с оскорблением, или с тем что его обставили в беседе и наносит ответный удар, и говорит: "А кроме этого никто из вас ничего в языке не смыслит -- кроме Джека."
Ну ладно тогда раз уж я смыслю в языке давайте не будем им пользоваться для ссор.
Рафаэль произносит свою обличительную демосфеновскую речь слегка прищелкивая кончиками пальцев в воздухе, но он то и дело вынужден улыбаться чтобы осознать -- и МакЛир улыбается -- что все это недоразумение основанное на тайных напрягах поэтов в штанах, в отличие от поэтов в тогах, вроде Гомера который слепо пел себе и его не перебивали и не редактировали и не отвергали слушатели раз и навсегда -- Хулиганье в передней части бара привлекают вопли и качество разговора, "Паэзья" и мы чуть было не ввязываемся в драку когда уходим но я клянусь самому себе "Если придется драться с крестом чтобы защитить его то я буду драться но О лучше я уйду и пусть это все сдует," что и происходит, слава Богу мы выбираемся на улицу свободно -
Но тут Саймон разочаровывает меня тем что мочится прямо посреди улицы на виду у целых кварталов народу, до такой степени что один человек подходит и спрашивает "Зачем ты это делаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20