Эгоизм, который означал безрассудную решимость добиться своей цели, не совместимую ни с чувством вины, ни с семейным долгом, ни даже с любовью. Вся душевная энергия этих людей направлена исключительно на достижение своей цели.
«Не ищи себе оправданий, Стелла, – напомнила она себе с непривычной прямотой. – Ты, может, и хороша, но не настолько же!»
Скользнув под одеяло, она задумалась над тем, что актерская профессия чертовски несправедлива к женскому полу. Ибо зритель судит не актрису, а женщину, судит по ее внешности, невзирая на талант. Стелла уже начинала ощущать себя в тупике среднего возраста: для секс-бомбы уже стара, для старой ведьмы еще молода. И стоило оно того, в конце-то концов?
Невеселые мысли прервал телефонный звонок. Слава богу, автоответчик сам справится. Она всегда держала его включенным, так что могла сначала послушать, кто звонит, и решить, отвечать ли самой или предоставить разбираться Бобу. Она редко снимала трубку и тем самым признавалась, что находится дома.
Но на этот раз в прозвучавшем голосе было что-то такое, что заставило ее сесть и прислушаться. В его интонации была какая-то горделивая настороженность, что-то вроде «попробуй-ка меня не заметить», и она моментально навострила уши. Она не очень вникала в текст. Главное был сам голос. И названная дата.
Он все-таки позвонил.
Конечно, она была к этому готова. С того самого дня, как девчонка объявилась в доме у ее матери. Больше того, Стелла, пожалуй, ждала этого всю жизнь, понимая, что прошлое, скрытое в каком-то потайном уголке ее естества, в любой момент может высвободиться из-за стальной решетки, которую она так тщательно укрепляла, и ворваться в ее сегодняшнюю жизнь.
Внезапно ей стало трудно дышать. У нее есть сын! И он уже взрослый мужчина. И, быть может, он испытывает к ней ненависть и никогда не простит за все зло, что она ему причинила, отдав чужим людям.
Подобно собаке, грызущей собственную рану, ее совесть вцепилась в давно похороненные воспоминания, воспоминания, которые она никуда не выпускала из тайников памяти. Ирония заключалась в том, что чем дальше она их прятала, тем отчетливее они возникали в самый неподходящий момент.
Тот день она видела ясно, как на картинке. Стояла чудесная погода, наполняющая сердце радостью и благодарностью, что живешь на земле. Только с ней все было иначе. Она хотела умереть. А погоду воспринимала просто как злую шутку.
Когда он появился на свет, Стелла почувствовала, что тонет. С ней не должны были случаться вещи, которые она не могла контролировать. Многие ее сверстницы, и даже моложе, справлялись с ролью матери, но у нее это не получалось. Может быть, потому, что она никогда сама не ощущала себя чьей-то дочерью. Би вечно была где-то за тридевять земель, отдавая большую часть времени зрителям, даря радость им, но не своему ребенку. Результатом стала способность Стеллы жить, ни от кого не завися, иначе возникала опасность, что тот, на кого ты обопрешься, тебя оставит.
И что? Из-за этого она отдала свое дитя? Из-за того, что боялась, что, вложив в него всю свою любовь, сможет его потерять? Или – что еще печальнее – она вообще лишена способности любить? Для себя она привыкла оправдывать этот поступок блестящей карьерой, тем, что каждая капля ее душевной энергии была ей нужна для сцены. Но теперь можно было спросить себя: что эта карьера ей дала? Милую квартирку, комплект пушистых белых полотенец и сомнительную честь быть предметом вожделения доброй половины мужской части населения?
Она позволила себе редкое самобичевание. Что, если бы она его оставила? Ей случалось видеть в глазах подруг это счастье матери, обожаемой своим ребенком, для которого ты одна – источник всех радостей и блаженства, который принимает тебя целиком такой, какая ты есть. Она видела, как эти ее подруги на глазах расцветают, как весенние цветы, удивлялась этому и завидовала черной завистью.
Но они никогда не оставались тем, чем были прежде. Они лишались того лазерного луча честолюбия, без которого немыслим актерский успех.
Сейчас, с расстояния стольких лет, Стелла могла в этом признаться. То был самый тяжкий день во всей ее жизни. Когда он родился, она шокировала монашек, объявив, что не желает его видеть. Ей не поверили, они были убеждены, что она смягчится. Но они плохо знали Стеллу и не понимали – она искренне считает, что это происходит не с нею. Отказ видеть ребенка был составной частью этого ее убеждения.
Но в конечном счете монашки одержали верх. Они настояли на том, что раз она решила отдать его в другую семью, то ей придется самой принести его туда, где совершается передача. Она так и не узнала, действительно ли это было так необходимо. У нее возникло подозрение, что все это – коварная уловка, призванная заставить ее страдать и осознать свой грех. Или же это могла быть грубая попытка, продиктованная самыми добрыми побуждениями, попытка заставить ее изменить свое решение. Монашки верят в такие сказки, что, стоит тебе только взглянуть на свое дитя, и ты никогда не сможешь с ним расстаться.
Внезапно Стелла уткнулась головой в колени, силясь подавить резкую боль, сверлящую ее сознание. Он был такой беззащитный, туго спеленат, ручки прижаты к бокам. Все, что она видела, был маленький треугольник детского личика. Он напомнил ей загадочную маленькую мумию.
Когда она испугалась, что он не может шевельнуться, монашки заверили, что новорожденным так лучше. Это дает им ощущение безопасности. Но он совсем не выглядел безмятежным. Тревога в его темных глазах с длинными ресницами пронзила ей сердце и пошатнула старательно возведенные рубежи обороны.
Она попросила разрешения взять его на руки, и на несколько мгновений время для нее остановилось.
Потом она бережно опустила сверток на стол, и его развернули. Получившие свободу ножки радостно задвигались. А может, это была не радость, а все та же тревога – она так и не поняла. Против своей воли она пристально смотрела на его крохотные ладошки с миниатюрными, кукольными ноготками, на маленькие розовые ножки. Он был безупречен, если не считать небольшого темного пятнышка на внутренней стороне запястья, едва заметного родимого пятна. Она наклонилась и поцеловала его в это пятнышко, изо всех сил стараясь не расплакаться.
Она спрятала свое горе в складки его жалкого казенного одеяльца и обратилась в другую Стеллу – ту, которой предстояло оставить свой след в истории и которая отдавала себе в этом полный отчет. Она села, собралась и сделала вид, что приняла твердое решение отказаться от ребенка.
– Пора, – сказала тогда монахиня, другая, чем вначале, ирландка: она казалась добрее и понимала, что жизнь – не простая игра черно-белыми фигурами, как бы этого ни хотелось людям. – Лучше с этим побыстрей закончить. Он попадет к хорошим людям.
Под столом Стелла заметила крошечный носочек. Она нагнулась и подняла его.
– Сестра…
– Оставь себе, – ответила та голосом, вобравшим в себя все мировое горе. – В новом доме у него их будет много.
Сейчас Стелла встала с постели и прошла по пухлому кремовому ковру к комоду. В третьем ящике, под стопкой белья, она хранила ларец с драгоценностями. У нее никогда не было по-настоящему ценных украшений, дорогим побрякушкам она предпочитала стильные и необычные вещи. Ларец, подарок Ричарда, был из недорогого дерева с яркой росписью. В нем были малюсенькие ящички для колец и браслетов и отделения побольше – для колье и бус. Четвертый ящичек она держала пустым, в нем были только пара писем и конверт. Она и сама не знала, от кого прячет эти вещи – от воров или от себя самой.
Она осторожно открыла конверт и вытряхнула содержимое. На густой ворс ковра выпал белый носочек.
Стелла опустилась на колени и тихо зарыдала.
Как же ей реагировать на этот звонок?
На другое утро Беатрис Мэннерз, как обычно, встала рано. Она не подходила под стандартное описание томных старых актрис, поднимающихся к полудню и пролеживающих полдня в постели. Ее будильник всегда срабатывал в шесть часов, будь то зимой или летом. Она находила удовольствие в том, чтобы каждое утро выполнять заведенный ритуал. Сначала – чашка чаю. Она не признавала никаких пакетиков и шла на кухню заварить настоящий. Пока закипал чайник, она распахивала заднюю дверь и определяла, какая будет погода.
Задней стороной дом был обращен на восток, и Беатрис не хуже любого синоптика научилась предсказывать погоду на день. Отчасти она поднималась в такую рань потому, что до семи, как правило, всегда было ясно. Если день предстоял серый и пасмурный, то облака сгущались обычно не раньше девяти или десяти.
Беатрис услышала умиротворяющий крик канадской казарки. Ласточка низко пролетела над ручейком, окаймленном ее любовно возделанным розарием. Би никогда не хватало терпения, чтобы быть Стелле хорошей матерью, о чем она горько сожалела, но на старости лет она обнаружила в себе достаточно терпения, чтобы стать хорошим садоводом. Ласточка была плохой приметой. Они летают так низко из-за того, что мошки, которыми они питаются, собираются у самой земли, а это происходит при приближении дождя. Мошки, конечно, мерзкие кусающиеся существа, совершенно никчемные во многих отношениях, но у них есть одна полезная функция – заменять собой барометр.
Следующим этапом ритуала после чашки чая была прогулка на ферму Блэков за ежедневной квартой молока, которую Би брала в маленький бидончик. Теперь стали много говорить о том, что непастеризованное молоко пить опасно, но Би ничего этого не слушала. Она ненавидела все эти скрупулезные до мелочности правила, которыми опутывали фермеров, пытаясь загнать все и вся в строгие рамки. Жена фермера Эйлин делала вкуснейший козий сыр, пока от нее не стали требовать сертифицированного по всем правилам оборудования и она не забросила это занятие. Кому стало лучше?
Последовав совету ласточки, на свою пятнадцатиминутную прогулку на ферму и обратно Би захватила легкую куртку. В хорошую погоду, или когда шли грибы, или если ей хотелось набрать немного черники, пока ее всю не обобрали, она могла растянуть этот поход на более длительное время, но сегодня решила этого не делать.
И точно, на обратном пути солнце уже скрылось за черной тучей, и с неба на деревню словно опрокинули гигантское ведро воды. В этих местах в каждом поселке была своя погода. Би всегда поражалась, как в одно и то же время в этой деревне может быть ясно, а в соседней – идти дождь.
Она пониже натянула шляпу и подняла воротник. В таком виде она могла в полном комфорте гулять часами, не чувствуя себя королем Лиром, покинутым всеми на семи ветрах.
Она прошла мимо паба и чуть не споткнулась о выхлопную трубу древнего «Вольво» Энтони Льюиса, припаркованного так далеко на тротуаре, что пешеходу негде было протиснуться. Энтони аккуратно положил только что извлеченные из багажника напольные часы обратно в машину и следил за Би с понимающей улыбкой, отчего стал еще больше похож на исполнителя эпизодической роли фашиста в фильме про войну. Какого черта он улыбается ей этой безумной улыбочкой, так, словно только они вдвоем знают какой-то невероятно смешной анекдот, который никогда не будет рассказан простым смертным?
– Добрый день, Беатрис, – поприветствовал Энтони. – Рано вы сегодня!
– Я каждое утро в это время уже на ногах, – отрезала Би. – Это лучшее время дня. Вот ты сегодня действительно рановато. То есть – по твоим меркам. Обычно-то ты раньше обеда свою лавочку и не открываешь.
«Если вообще открываешь», – добавила она про себя.
– Как Аманда поживает? – поинтересовался он, делая вид, что увлечен часами.
– У нее все в порядке. – Би сделала вид, что не заметила, что он вдруг назвал Стеллу ее настоящим именем, но вся напряглась. Много лет Энтони так не называл ее дочь. – Очень много работает, как всегда.
– Да уж знаю, – ответил Энтони. – Читаю про нее в колонках светских сплетен. Как это у них называется? «Вырезки наших читателей»? Интересно, что они под этим подразумевают? Встречу Шарлотты Рэмплинг с Барбарой Виндзор?
– Послушай, Энтони, мне кажется, Стеллу нельзя сравнивать с этой официанткой с крашеными волосами и огромным бюстом или с глупенькой хохотушкой.
– Ну, про Шарлотту Рэмплинг я бы так говорить не стал, – возразил Энтони.
Интересно все же, что у него на уме? Би готова была признать, что она никогда не любила Энтони Льюиса. Он был довольно обаятелен на свой хищный манер, но в нем недоставало стержня. Он напоминал ей тех безликих второсортных актеров, встречавшихся на ее пути, которые предпочитали идти по пути наименьшего сопротивления.
Би прошлепала по мокрой тропинке вдоль дома, мимо клумбы с дельфиниумами разных оттенков синего, розового и белого, так напоенных дождем, что они склонили головки, и полюбовалась на свои подсолнухи. В этом году она попробовала посадить красные, но не была уверена, что из этого что-то получится. Обычно в оригинальной форме было что-то, непременно исчезающее при модификациях. В природе господь понимает лучше селекционеров. Би стряхнула с куртки воду. Дождь был такой сильный, что куртка промокла почти насквозь, даже пропитка не спасла. Ну что ж, хоть сад порадуется после почти испанской жары. Только бы розы от дождя не осыпались. У английского лета есть такая особенность – послать дождь именно в тот момент, когда розы достигают вершины совершенства.
В дальнем конце дорожки, не укрывшись даже под неплотным навесом, промокшая так, что одежда облепила фигуру, с волосами, похожими на крысиные хвостики, напоминающая больше подзаборницу, чем секс-богиню, стояла ее дочь.
– Стелла, дочка, – удивилась Би, – что же ты без плаща? Так и простудиться недолго!
Би понимала, что сказала глупость. Ее дочь принадлежала к тем женщинам, которые не гуляют под дождем – они вообще никогда не гуляют. И тем не менее сейчас Стелла стояла на крыльце у Би, мокрая, как после душа, а в глазах ее было темно от горя.
– Значит, он дал о себе знать, да?
Не ожидая ответа, Би отперла дверь и подтолкнула дочь в дом.
– Давай-ка сними с себя мокрое, я тебе дам халат. Хорошо еще, что дождь короткий и теплый. – Беатрис сняла куртку и заспешила наверх, радуясь, что у нее есть лишняя минута подумать.
Так вот чем объясняется эта хитрая улыбочка на лице у Энтони. Теперь понятно: он решил, что наконец у него есть шанс отыграться. Эта девушка с ребенком, должно быть, как-то вышла на него и узнала про Стеллу. То-то Энтони обрадовался! Небось не знал, как и услужить.
Би искала в шкафу халат и понимала, что Стелла пришла за советом. И что ей теперь сказать? Би всегда верила в судьбу. Может, виной были ее многочисленные путешествия по Востоку, но она твердо усвоила одно: то, что случается, случается потому, что так должно быть, и человек не в силах что-либо изменить. Эта позиция очень возмущала местного викария, считавшего ее откровенно антихристианской. Но Би только смеялась и продолжала искуснее всех украшать церковь цветами.
Надо было признать: Стелла поступила как эгоистка. То же самое качество Би узнавала и в самой себе. Она не была склонна к самоанализу, но вдруг ей в голову пришла неприятная мысль: а разве она сама не приложила руку к себялюбию своей красавицы-дочери?
Актерская профессия подходила Стелле, как в свое время подходила Би, не только потому, что требовала страсти и самоотречения, но еще и потому, что давала ей возможность спрятать свою подлинную индивидуальность за исполняемыми ролями. Возможность как-то скрыть червоточину в своей душе, поскольку всегда можно было принять чей-то чужой облик. Вознаграждением служило всеобщее поклонение, не требовавшее от нее никакой эмоциональной отдачи. Матери казалось, что Стеллой безраздельно владеет потребность быть любимой. Сравниться с этой страстью по силе могла лишь ее неспособность ответить такой же любовью ни одному человеку.
Это не был рецепт счастливой жизни.
Если десять, даже пять лет назад вы бы спросили Би, какое это все имеет значение, она бы ответила, что главное в жизни – это талант, способность быть другой, чем ты есть. Сейчас она уже не была в этом уверена. Последние несколько лет, которые она живет здесь, в заранее установленном и удобном ритме, стали для нее самыми счастливыми в жизни. Будь у нее возможность повернуть часы вспять, она попыталась бы дать Стелле ту самоотверженную и верную любовь, какой та была лишена в детстве.
Беатрис взяла халат и отправилась вниз.
Стелла успела снять одежду и теперь сидела в темно-синем бархатном кресле в одном белье, а с волос на спину капала вода. На снимке какого-нибудь выпендрежного заграничного фотографа, с которыми ей так нравилось работать, эта сцена могла бы получиться очень эротичной, но сейчас была просто печальной из-за опустошенного выражения ее лица и понурых плеч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
«Не ищи себе оправданий, Стелла, – напомнила она себе с непривычной прямотой. – Ты, может, и хороша, но не настолько же!»
Скользнув под одеяло, она задумалась над тем, что актерская профессия чертовски несправедлива к женскому полу. Ибо зритель судит не актрису, а женщину, судит по ее внешности, невзирая на талант. Стелла уже начинала ощущать себя в тупике среднего возраста: для секс-бомбы уже стара, для старой ведьмы еще молода. И стоило оно того, в конце-то концов?
Невеселые мысли прервал телефонный звонок. Слава богу, автоответчик сам справится. Она всегда держала его включенным, так что могла сначала послушать, кто звонит, и решить, отвечать ли самой или предоставить разбираться Бобу. Она редко снимала трубку и тем самым признавалась, что находится дома.
Но на этот раз в прозвучавшем голосе было что-то такое, что заставило ее сесть и прислушаться. В его интонации была какая-то горделивая настороженность, что-то вроде «попробуй-ка меня не заметить», и она моментально навострила уши. Она не очень вникала в текст. Главное был сам голос. И названная дата.
Он все-таки позвонил.
Конечно, она была к этому готова. С того самого дня, как девчонка объявилась в доме у ее матери. Больше того, Стелла, пожалуй, ждала этого всю жизнь, понимая, что прошлое, скрытое в каком-то потайном уголке ее естества, в любой момент может высвободиться из-за стальной решетки, которую она так тщательно укрепляла, и ворваться в ее сегодняшнюю жизнь.
Внезапно ей стало трудно дышать. У нее есть сын! И он уже взрослый мужчина. И, быть может, он испытывает к ней ненависть и никогда не простит за все зло, что она ему причинила, отдав чужим людям.
Подобно собаке, грызущей собственную рану, ее совесть вцепилась в давно похороненные воспоминания, воспоминания, которые она никуда не выпускала из тайников памяти. Ирония заключалась в том, что чем дальше она их прятала, тем отчетливее они возникали в самый неподходящий момент.
Тот день она видела ясно, как на картинке. Стояла чудесная погода, наполняющая сердце радостью и благодарностью, что живешь на земле. Только с ней все было иначе. Она хотела умереть. А погоду воспринимала просто как злую шутку.
Когда он появился на свет, Стелла почувствовала, что тонет. С ней не должны были случаться вещи, которые она не могла контролировать. Многие ее сверстницы, и даже моложе, справлялись с ролью матери, но у нее это не получалось. Может быть, потому, что она никогда сама не ощущала себя чьей-то дочерью. Би вечно была где-то за тридевять земель, отдавая большую часть времени зрителям, даря радость им, но не своему ребенку. Результатом стала способность Стеллы жить, ни от кого не завися, иначе возникала опасность, что тот, на кого ты обопрешься, тебя оставит.
И что? Из-за этого она отдала свое дитя? Из-за того, что боялась, что, вложив в него всю свою любовь, сможет его потерять? Или – что еще печальнее – она вообще лишена способности любить? Для себя она привыкла оправдывать этот поступок блестящей карьерой, тем, что каждая капля ее душевной энергии была ей нужна для сцены. Но теперь можно было спросить себя: что эта карьера ей дала? Милую квартирку, комплект пушистых белых полотенец и сомнительную честь быть предметом вожделения доброй половины мужской части населения?
Она позволила себе редкое самобичевание. Что, если бы она его оставила? Ей случалось видеть в глазах подруг это счастье матери, обожаемой своим ребенком, для которого ты одна – источник всех радостей и блаженства, который принимает тебя целиком такой, какая ты есть. Она видела, как эти ее подруги на глазах расцветают, как весенние цветы, удивлялась этому и завидовала черной завистью.
Но они никогда не оставались тем, чем были прежде. Они лишались того лазерного луча честолюбия, без которого немыслим актерский успех.
Сейчас, с расстояния стольких лет, Стелла могла в этом признаться. То был самый тяжкий день во всей ее жизни. Когда он родился, она шокировала монашек, объявив, что не желает его видеть. Ей не поверили, они были убеждены, что она смягчится. Но они плохо знали Стеллу и не понимали – она искренне считает, что это происходит не с нею. Отказ видеть ребенка был составной частью этого ее убеждения.
Но в конечном счете монашки одержали верх. Они настояли на том, что раз она решила отдать его в другую семью, то ей придется самой принести его туда, где совершается передача. Она так и не узнала, действительно ли это было так необходимо. У нее возникло подозрение, что все это – коварная уловка, призванная заставить ее страдать и осознать свой грех. Или же это могла быть грубая попытка, продиктованная самыми добрыми побуждениями, попытка заставить ее изменить свое решение. Монашки верят в такие сказки, что, стоит тебе только взглянуть на свое дитя, и ты никогда не сможешь с ним расстаться.
Внезапно Стелла уткнулась головой в колени, силясь подавить резкую боль, сверлящую ее сознание. Он был такой беззащитный, туго спеленат, ручки прижаты к бокам. Все, что она видела, был маленький треугольник детского личика. Он напомнил ей загадочную маленькую мумию.
Когда она испугалась, что он не может шевельнуться, монашки заверили, что новорожденным так лучше. Это дает им ощущение безопасности. Но он совсем не выглядел безмятежным. Тревога в его темных глазах с длинными ресницами пронзила ей сердце и пошатнула старательно возведенные рубежи обороны.
Она попросила разрешения взять его на руки, и на несколько мгновений время для нее остановилось.
Потом она бережно опустила сверток на стол, и его развернули. Получившие свободу ножки радостно задвигались. А может, это была не радость, а все та же тревога – она так и не поняла. Против своей воли она пристально смотрела на его крохотные ладошки с миниатюрными, кукольными ноготками, на маленькие розовые ножки. Он был безупречен, если не считать небольшого темного пятнышка на внутренней стороне запястья, едва заметного родимого пятна. Она наклонилась и поцеловала его в это пятнышко, изо всех сил стараясь не расплакаться.
Она спрятала свое горе в складки его жалкого казенного одеяльца и обратилась в другую Стеллу – ту, которой предстояло оставить свой след в истории и которая отдавала себе в этом полный отчет. Она села, собралась и сделала вид, что приняла твердое решение отказаться от ребенка.
– Пора, – сказала тогда монахиня, другая, чем вначале, ирландка: она казалась добрее и понимала, что жизнь – не простая игра черно-белыми фигурами, как бы этого ни хотелось людям. – Лучше с этим побыстрей закончить. Он попадет к хорошим людям.
Под столом Стелла заметила крошечный носочек. Она нагнулась и подняла его.
– Сестра…
– Оставь себе, – ответила та голосом, вобравшим в себя все мировое горе. – В новом доме у него их будет много.
Сейчас Стелла встала с постели и прошла по пухлому кремовому ковру к комоду. В третьем ящике, под стопкой белья, она хранила ларец с драгоценностями. У нее никогда не было по-настоящему ценных украшений, дорогим побрякушкам она предпочитала стильные и необычные вещи. Ларец, подарок Ричарда, был из недорогого дерева с яркой росписью. В нем были малюсенькие ящички для колец и браслетов и отделения побольше – для колье и бус. Четвертый ящичек она держала пустым, в нем были только пара писем и конверт. Она и сама не знала, от кого прячет эти вещи – от воров или от себя самой.
Она осторожно открыла конверт и вытряхнула содержимое. На густой ворс ковра выпал белый носочек.
Стелла опустилась на колени и тихо зарыдала.
Как же ей реагировать на этот звонок?
На другое утро Беатрис Мэннерз, как обычно, встала рано. Она не подходила под стандартное описание томных старых актрис, поднимающихся к полудню и пролеживающих полдня в постели. Ее будильник всегда срабатывал в шесть часов, будь то зимой или летом. Она находила удовольствие в том, чтобы каждое утро выполнять заведенный ритуал. Сначала – чашка чаю. Она не признавала никаких пакетиков и шла на кухню заварить настоящий. Пока закипал чайник, она распахивала заднюю дверь и определяла, какая будет погода.
Задней стороной дом был обращен на восток, и Беатрис не хуже любого синоптика научилась предсказывать погоду на день. Отчасти она поднималась в такую рань потому, что до семи, как правило, всегда было ясно. Если день предстоял серый и пасмурный, то облака сгущались обычно не раньше девяти или десяти.
Беатрис услышала умиротворяющий крик канадской казарки. Ласточка низко пролетела над ручейком, окаймленном ее любовно возделанным розарием. Би никогда не хватало терпения, чтобы быть Стелле хорошей матерью, о чем она горько сожалела, но на старости лет она обнаружила в себе достаточно терпения, чтобы стать хорошим садоводом. Ласточка была плохой приметой. Они летают так низко из-за того, что мошки, которыми они питаются, собираются у самой земли, а это происходит при приближении дождя. Мошки, конечно, мерзкие кусающиеся существа, совершенно никчемные во многих отношениях, но у них есть одна полезная функция – заменять собой барометр.
Следующим этапом ритуала после чашки чая была прогулка на ферму Блэков за ежедневной квартой молока, которую Би брала в маленький бидончик. Теперь стали много говорить о том, что непастеризованное молоко пить опасно, но Би ничего этого не слушала. Она ненавидела все эти скрупулезные до мелочности правила, которыми опутывали фермеров, пытаясь загнать все и вся в строгие рамки. Жена фермера Эйлин делала вкуснейший козий сыр, пока от нее не стали требовать сертифицированного по всем правилам оборудования и она не забросила это занятие. Кому стало лучше?
Последовав совету ласточки, на свою пятнадцатиминутную прогулку на ферму и обратно Би захватила легкую куртку. В хорошую погоду, или когда шли грибы, или если ей хотелось набрать немного черники, пока ее всю не обобрали, она могла растянуть этот поход на более длительное время, но сегодня решила этого не делать.
И точно, на обратном пути солнце уже скрылось за черной тучей, и с неба на деревню словно опрокинули гигантское ведро воды. В этих местах в каждом поселке была своя погода. Би всегда поражалась, как в одно и то же время в этой деревне может быть ясно, а в соседней – идти дождь.
Она пониже натянула шляпу и подняла воротник. В таком виде она могла в полном комфорте гулять часами, не чувствуя себя королем Лиром, покинутым всеми на семи ветрах.
Она прошла мимо паба и чуть не споткнулась о выхлопную трубу древнего «Вольво» Энтони Льюиса, припаркованного так далеко на тротуаре, что пешеходу негде было протиснуться. Энтони аккуратно положил только что извлеченные из багажника напольные часы обратно в машину и следил за Би с понимающей улыбкой, отчего стал еще больше похож на исполнителя эпизодической роли фашиста в фильме про войну. Какого черта он улыбается ей этой безумной улыбочкой, так, словно только они вдвоем знают какой-то невероятно смешной анекдот, который никогда не будет рассказан простым смертным?
– Добрый день, Беатрис, – поприветствовал Энтони. – Рано вы сегодня!
– Я каждое утро в это время уже на ногах, – отрезала Би. – Это лучшее время дня. Вот ты сегодня действительно рановато. То есть – по твоим меркам. Обычно-то ты раньше обеда свою лавочку и не открываешь.
«Если вообще открываешь», – добавила она про себя.
– Как Аманда поживает? – поинтересовался он, делая вид, что увлечен часами.
– У нее все в порядке. – Би сделала вид, что не заметила, что он вдруг назвал Стеллу ее настоящим именем, но вся напряглась. Много лет Энтони так не называл ее дочь. – Очень много работает, как всегда.
– Да уж знаю, – ответил Энтони. – Читаю про нее в колонках светских сплетен. Как это у них называется? «Вырезки наших читателей»? Интересно, что они под этим подразумевают? Встречу Шарлотты Рэмплинг с Барбарой Виндзор?
– Послушай, Энтони, мне кажется, Стеллу нельзя сравнивать с этой официанткой с крашеными волосами и огромным бюстом или с глупенькой хохотушкой.
– Ну, про Шарлотту Рэмплинг я бы так говорить не стал, – возразил Энтони.
Интересно все же, что у него на уме? Би готова была признать, что она никогда не любила Энтони Льюиса. Он был довольно обаятелен на свой хищный манер, но в нем недоставало стержня. Он напоминал ей тех безликих второсортных актеров, встречавшихся на ее пути, которые предпочитали идти по пути наименьшего сопротивления.
Би прошлепала по мокрой тропинке вдоль дома, мимо клумбы с дельфиниумами разных оттенков синего, розового и белого, так напоенных дождем, что они склонили головки, и полюбовалась на свои подсолнухи. В этом году она попробовала посадить красные, но не была уверена, что из этого что-то получится. Обычно в оригинальной форме было что-то, непременно исчезающее при модификациях. В природе господь понимает лучше селекционеров. Би стряхнула с куртки воду. Дождь был такой сильный, что куртка промокла почти насквозь, даже пропитка не спасла. Ну что ж, хоть сад порадуется после почти испанской жары. Только бы розы от дождя не осыпались. У английского лета есть такая особенность – послать дождь именно в тот момент, когда розы достигают вершины совершенства.
В дальнем конце дорожки, не укрывшись даже под неплотным навесом, промокшая так, что одежда облепила фигуру, с волосами, похожими на крысиные хвостики, напоминающая больше подзаборницу, чем секс-богиню, стояла ее дочь.
– Стелла, дочка, – удивилась Би, – что же ты без плаща? Так и простудиться недолго!
Би понимала, что сказала глупость. Ее дочь принадлежала к тем женщинам, которые не гуляют под дождем – они вообще никогда не гуляют. И тем не менее сейчас Стелла стояла на крыльце у Би, мокрая, как после душа, а в глазах ее было темно от горя.
– Значит, он дал о себе знать, да?
Не ожидая ответа, Би отперла дверь и подтолкнула дочь в дом.
– Давай-ка сними с себя мокрое, я тебе дам халат. Хорошо еще, что дождь короткий и теплый. – Беатрис сняла куртку и заспешила наверх, радуясь, что у нее есть лишняя минута подумать.
Так вот чем объясняется эта хитрая улыбочка на лице у Энтони. Теперь понятно: он решил, что наконец у него есть шанс отыграться. Эта девушка с ребенком, должно быть, как-то вышла на него и узнала про Стеллу. То-то Энтони обрадовался! Небось не знал, как и услужить.
Би искала в шкафу халат и понимала, что Стелла пришла за советом. И что ей теперь сказать? Би всегда верила в судьбу. Может, виной были ее многочисленные путешествия по Востоку, но она твердо усвоила одно: то, что случается, случается потому, что так должно быть, и человек не в силах что-либо изменить. Эта позиция очень возмущала местного викария, считавшего ее откровенно антихристианской. Но Би только смеялась и продолжала искуснее всех украшать церковь цветами.
Надо было признать: Стелла поступила как эгоистка. То же самое качество Би узнавала и в самой себе. Она не была склонна к самоанализу, но вдруг ей в голову пришла неприятная мысль: а разве она сама не приложила руку к себялюбию своей красавицы-дочери?
Актерская профессия подходила Стелле, как в свое время подходила Би, не только потому, что требовала страсти и самоотречения, но еще и потому, что давала ей возможность спрятать свою подлинную индивидуальность за исполняемыми ролями. Возможность как-то скрыть червоточину в своей душе, поскольку всегда можно было принять чей-то чужой облик. Вознаграждением служило всеобщее поклонение, не требовавшее от нее никакой эмоциональной отдачи. Матери казалось, что Стеллой безраздельно владеет потребность быть любимой. Сравниться с этой страстью по силе могла лишь ее неспособность ответить такой же любовью ни одному человеку.
Это не был рецепт счастливой жизни.
Если десять, даже пять лет назад вы бы спросили Би, какое это все имеет значение, она бы ответила, что главное в жизни – это талант, способность быть другой, чем ты есть. Сейчас она уже не была в этом уверена. Последние несколько лет, которые она живет здесь, в заранее установленном и удобном ритме, стали для нее самыми счастливыми в жизни. Будь у нее возможность повернуть часы вспять, она попыталась бы дать Стелле ту самоотверженную и верную любовь, какой та была лишена в детстве.
Беатрис взяла халат и отправилась вниз.
Стелла успела снять одежду и теперь сидела в темно-синем бархатном кресле в одном белье, а с волос на спину капала вода. На снимке какого-нибудь выпендрежного заграничного фотографа, с которыми ей так нравилось работать, эта сцена могла бы получиться очень эротичной, но сейчас была просто печальной из-за опустошенного выражения ее лица и понурых плеч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30