Нос у него красный, веки тоже красные, в руках — Мурзик.
— Пойдём, — голос Пашкин вибрирует. — Саша придёт, а нас нет.
— Погоди-ка, держи-ка сумку, — говорит Кланя. — Шура в ней возила Мурзика, он привык, будет спокойный. А тут, видно, твои обновы. — Она вынимает из пакета брюки и куртку, снова кладёт в пакет. — Ох, как Шура радовалась, что отхватила тебе пуховую куртку. Бери. Память. Может, хочешь что-нибудь ещё?
— Идём, что ли, — просит Пашка и шмыгает носом.
Кланя даёт ему пакет с рыбой.
— Возьми, не в магазин же сейчас идти? А у меня, ребята, дел невпроворот. Родных известить. День похорон назначить. Анюте телеграмму отправить.
Не успевает она произнести последнее слово, как раздаётся звонок и тут же голос:
— Что у тебя, Шура, дверь открыта?
В комнату входит Анюта. Она — в светлом пальто, расширяющемся книзу, так расширяются юбки. Походит на девочку. Павел кидается к ней и буквально виснет на её груди.
— Ты что делаешь тут? А ты? И ты? — Она смотрит на всех нас по очереди. — Заболела Шура-то? Да? Всю ночь я сегодня промаялась. Раньше приехать не смогла. Поезда не ходили. Авария.
Кланя закрывает собой кровать.
— Сядь, Анюта, посиди. Такое дело… Но Анюта обходит её, видит тётю Шуру.
— Да нет же! — говорит едва слышно. — Нет же!
— Сядь, Анюта, посиди.
Анюта долго стоит около тёти Шуры, повторяет: «Нет же». Потом подходит ко мне, поднимает меня с кресла, обнимает и — словно пробуждает: меня начинает трясти, как трясло, когда убили Павла. И весь я кричу то же, что и Анюта: «Нет же!» В её руках меня треплет всё сильнее, и наверняка я упал бы, если бы Анюта не усадила меня в кресло.
— Как хорошо, что ты очнулся! На-ка, выпей! Бедный мой! — бормочет Кланя.
Павел садится на мои колени, распускает крылья, и я ощущаю ноги. Анюта кладёт мои ладони на Павла ощущаю руки.
Пашка с Мурзиком, Анюта, Кланя с ужасом на меня смотрят.
— Как же это, Господи! За что, Господи? — шепчет Анюта.
Слово «Господи» словно толчок. Скорее догнать мать на нашей с ней дороге, и она спасёт тётю Шуру.
На дорогу выбраться не могу, меня же несёт вверх. Что я такое: облако, пыль с дороги? Выше, выше! И я вижу Свет.
— За что ты отнял у меня тётю Шуру?! — кричу я. — Сначала отца, теперь её.
Я не боюсь Его, ничего хуже сделанного Он уже не сделает. Я жду ответа. А Он молчит. Тогда снова говорю я:
— Разве я сделал что-нибудь плохое? Я так люблю Тебя! И так хочу делать всё так, как надо Тебе!
И Он говорит:
— Ты расслабился. Ты избаловался. Ты перестал всё делать сам. Я учу тебя, а ты не понимаешь.
— Ты хочешь, чтобы я всё делал сам?
— Почему она должна служить тебе? Ты же, в ответ, не служишь ей? Проси прощения. — И я вижу тётю Шуру. Она склоняется надо мной. Улыбка молодит её, улыбка — свидетельство её радости.
— Тебе хорошо? — спрашиваю, ожидая подтверждения.
Тётя Шура не отвечает, улыбается.
— Прости меня, что я не служил тебе, — повторяю слова Света. Она исчезает. Снова один Свет — по всему пространству вокруг меня, и я словно тону в нём. — Почему ты не дал мне услышать прощение? — спрашиваю Его. — Я хочу поговорить с ней, мне нужно поговорить с ней. Почему ты закрыл её от меня? Я хочу знать, что там, за Тобой! Открой мне.
— Придёт твой час. Ты ещё не испил всю меру страдания.
— Почему ты, как и мать, хочешь, чтобы я страдал?
— Ты будешь страдать до тех пор, пока не поймёшь своего преступления.
— Ты имеешь в виду моё желание прожить жизнь матери?
Он не отвечает. И вот Его уже нет. Я — на дороге, а далеко, впереди, мать. Я должен ей задать вопрос, на который не ответил Он. И я бегу. Бегу изо всех сил. Бегу, вытянувшись вперёд рыбкой. Я сейчас упаду лицом вниз. Но почему же, несмотря на то, что бегу, ни на сантиметр не продвигаюсь к матери: она всё так же далеко от меня!
— Слава Богу, очнулся!
Сквозь суетящиеся чёрные точки — Анюта. Сквозь шум в ушах — плач Пашки и Мурзика. И голос Саши:
— Люкс! Явился! Ну, вперёд! — Вместо Анюты Саша. Я хочу спросить его, что он тут делает. Но почему-то и так знаю: Анюта позвонила ко мне домой сказать матери, что случилось, а Саша пришёл к нам проверить, как мы с Пашкой справились с двигателем, вот и приехал за мной. — Ну хватайся за мою шею.
Я хочу обнять Сашу и боюсь: что, если и его Свет заберёт к себе?
— Я сам, — бормочу, но рукой жадно обхватываю Сашу.
Снова закрываю глаза. Что сделает мне (или Саше?) Свет за то, что Саша несёт меня на руках? Наверняка Он считает: я должен идти сам. Я даже попытку делаю высвободиться, но Саша ещё крепче прижимает меня к себе.
В его машине пахнет летом, словно тут трава растёт, и я вижу Павла, раскинувшегося на подстилке на нашей поляне. Он смотрит в небо и улыбается.
— Круша, — говорит Пашка, когда Саша распахивает дверь перед Пашкиным подъездом, — я на тебя надеюсь. Ты уж смотри!
Мурзик больше не плачет. Наверное, ему в привычной сумке кажется: тётя Шура жива и везёт его на дачу к Анюте.
Свету не нравится, что я перестал готовить, что столько лет живу в заботе тёти Шуры! А вдруг он заберёт к Себе и Сашу? Уже на своих ногах вхожу в дом.
— Смотри, совсем герой! Без самодеятельности, давай скорее в кровать! Вот вещи. — Саша отдаёт мне пакет с последними дарами тёти Шуры.
В передней мать.
— Несколько часов был без сознания, вызывали «неотложку», сделали укол, — докладывает Саша.
Я хочу есть. Но мать смотрит на меня. Что в её взгляде? Раздражение, ревность, сочувствие? Не важно, она смотрит на меня. И я неожиданно говорю:
— Я должен был сам готовить. Я должен был сам всё для себя делать.
Она кивает мне и говорит:
— Я завтра принесу продукты.
— Я могу купить их сам, если тебе некогда. Она кивает. А Саша спрашивает:
— У вас, что, нет еды?
Он не понимает, о чём мы. И мне очень нравится, что между мной и матерью есть тайна. Я знаю, мать понимает, о чём я.
Саша идёт на кухню, открывает холодильник.
— А ведь, правда, у вас ничего нет. Я сейчас.
— Нет, спасибо, — говорю я, — это ничего. У нас есть крупа, я сварю кашу.
И словно сила приливает к каждой моей клетке. А через полчаса мы все трое едим кашу. И я говорю Саше:
— Спасибо.
Кажется, Саша понимает за что. Он встаёт:
— Идём, закончим.
— А Пашка? — спрашиваю я, но и сам вижу: вызвать Пашку сейчас невозможно. Испытание крыльев всё-таки состоится завтра, так как послезавтра Саша должен улететь в командировку.
Всё равно ничем я не могу помочь тёте Шуре.
8
Дождь сеет несильный, но всё равно это — дождь, и Пашка говорит:
— Вдруг Саша отменит?
Как «отменит»? Я не договорил со Светом. Хочу спросить, почему вместо меня взял к Себе Павла и тётю Шуру? Как сказали бы Павел и Саша: «У Него дурно с логикой».
— Отменит или не отменит? — Пашкин голос. По дороге из школы мы заходим в гастроном. Я в первый раз должен купить продукты. Пашка же всё знает, он уверенно водит меня от очереди к очереди.
— Сейчас пожрём! — И Пашка уже жуёт что-то. — Слушай, а лук у тебя есть? Мать лук крошит всюду. — Видимо, вспомнив про мать, Пашка начинает новую тему «мать и Мурзик». — Сначала как заорёт, но, когда я объяснил, за песком побежала, какой-то старый поднос нашла. Конечно, не без того — условие поставила: всё убираю я, кормлю я, в общем, это мой ребёнок, а я — папа! Вот так. Она теперь весёлая, всё шутит. К ней дядька приходит, — шепчет Пашка, — командировочный.
Ну, а сейчас я делаю всё как надо?
Дождик всё ещё сеет, когда мы с крыльями приходим в наш садик. Не успеваем оглядеться, как подлетает машина и из неё выскакивает Саша.
— Молодцы… время можно проверять… И пункт испытания указан точно, — смеётся Саша. — Садик как садик, и — ни одного любопытного. Люкс! — говорит он слово Павла. — Повезло. Вперёд, Иов! — приказывает он, и мне становится жарко. Сейчас, через несколько минут, я поднимусь к Свету!
— Можно я первый? — В круглых Пашкиных глазах слёзы. — Я загадал. Мне очень надо. Я такое загадал!
Саша смотрит на меня, я — на Пашку. Пашка краснеет, бледнеет, топчется, словно вбивает себя в мокрый асфальт.
Мне тоже очень надо, но я киваю Пашке.
— Значит, Паш, не забудь про кнопки. Аварийная вот.
Ещё полчаса потерпеть, всего полчаса. Правильно я сделал, что пропустил Пашку, или нет?
— Угол атаки, — говорит в микрофон Саша. И Пашка распахивает крылья. — Установи точный угол, работать начинай не резко, действуй руками осторожно. Так. Всё нормально. Нажми третью кнопку под правой рукой. Не надо рывка. Ты плывёшь. Ложись на брюхо. Ноги подтяни. Не бойся. Вниз не поволочёт. Пока по прямой.
Пашка летит! Через полчаса полечу я.
Павел — рядом с Пашкой, и так высоко они, что уже почти не видны.
— Думаю, тридцать есть, — говорит Саша. — А может, чуть больше двадцати?
А сколько метров до Света? Шея устала, я слишком задрал голову, Пашка исчез из моего поля зрения.
— Поворачивай назад и лети в нашу сторону.
— Меня несёт вверх, — тонкий испуганный голос Пашки. — Я не могу управлять. Крылья не слушаются.
— Измени угол. Поверни к нам.
— Какая кнопка? Я забыл.
— Четвёртая под левой рукой. Не бойся. У тебя есть спасательный вариант.
— Меня всё равно несёт. Я боюсь. Я устал.
— Ты вернёшься сюда! Твоё возвращение запрограммировано. Включай кнопку под правым большим пальцем. — У Саши дёргается левое веко. Он очень бледен. — Под правым большим пальцем… — повторяет он.
Пашка боится? Разве он не добрался до Света? Разве Свет не говорил с ним?
Саша бегает взад и вперёд по аллее, два шага — и аллея кончается, а мне бы шагов пятнадцать нужно.
— Скажи что-нибудь! — кричит он.
— Вниз головой…
— Включай парашют. Ты движешься к нам?
— Не знаю. Вниз движусь.
— Открылся парашют? Пашка не отвечает.
— Ничего не бойся. Открылся парашют? — повторяет он.
— Открылся, — облегчённый Пашкин голос. И сразу Сашин крик:
— Вот же он!
Мы увидели Пашку. Крылья просто висят вдоль спины, а над ним раскинулся глубоким зонтом белый парашют.
Приземляется Пашка мягко. Но он дрожит и лязгает зубами.
— Почему же ты так замёрз, если всё время работал руками и ногами? Какие проблемы? Я не понимаю, что случилось?
— В какой-то момент воздух сильнее меня. Я устал.
— Ясно. В какой?
Пашка подробно передаёт свои ощущения. Мне бы слушать, но дятлом забивает Пашкины слова фраза: «Пашка видел Свет?»
Не похоже. Пашка потерян, напуган. Что он там видел?
Спросить…
Но что-то останавливает меня. И это «что-то» — очень важное. Оно касается лично меня. Есть вещи, о которых не спрашивают.
Сейчас моя очередь лететь. Я увижу всё сам.
Помогаю Пашке раздеться и уже собираюсь надевать крылья, как Саша говорит:
— Сейчас полечу я.
— Нет! — восклицаю я. — Мне очень нужно.
— Ты же видишь, что-то не так в этом аппарате. Я должен понять… — Он медленно и осторожно продевает руки в лямки. — Паш, давай шлем. С какой стороны телефон?
— С обеих, — дребезжит Пашка. Он продолжает дрожать, и Саша забывает про шлем, начинает растирать Пашку, а потом надевает на него свою куртку.
Я смотрю в небо. Оно — совсем не такое, в какое поднимался я с материной дороги: грязно-молочное, тёмное. Где может быть Свет? Я всегда как-то очень быстро оказывался перед Ним.
— Паша, вот тебе телефон. Если не отвечаю, не дёргайтесь, ребята. Я, когда работаю, не люблю говорить, мне нужно сосредоточиться.
В жилете, с крыльями, в шлеме, Саша похож на инопланетянина.
Он медленно поднимается по взлётной траектории.
Пашка дрожать перестал, но что-то с ним произошло Там (Опять «там». Что такое «там»?), что сильно напугало его: не лицо — маска, нижняя губа закушена. Он видел Там тётю Шуру?
Лишь теперь — в затаившейся нашей тишине — слышу город. Гул, грохот. Несётся беспрерывный поток машин по близкому Проспекту, и никакие непробиваемые стены не тушат звуков. Мы одни. Кто пойдёт гулять в дождь? Ни старух на скамейках перед подъездами, ни собачников с собаками.
А вдруг Саша ударится о стену громадного дома? Но он благополучно скользит вверх по серому склону и исчезает из наших глаз.
— «Локационное устройство чувствует препятствие, и аппаратура срабатывает», — шпарит Пашка фразу из инструкции. — Видишь, Саша обошёл его!
Я смотрю в небо.
Тётя Шура, обвисшая на своём кресле. Анюта с невыливающимися слезами. Мурзик плачет. Мать смотрит на меня.
Я хочу в туалет и хочу есть. Я хочу чаю.
Раньше эти ощущения главными не были, сейчас они мучают меня. Мучают так сильно, что терпеть я больше не могу. Едва переставляя ноги, бреду домой. Пашке тоже чай не помешает.
Павел улетел с Сашей. Плечо, на котором он обычно сидит, мёрзнет.
Свет наказывает меня, вот в чём дело — не хочет подпустить к Себе, хочет, чтобы мне было плохо и чтобы я терпел это «плохо». Что я сделал кому дурное? Но я и сам отвечаю на этот вопрос: я никому ничего не сделал хорошего. Беру то, что дают мне другие. И… ничего никому не даю. Я даже останавливаюсь. Конечно, так просто. Если начну давать другим, Он перестанет пытать меня. Но что я могу дать Пашке, например? Мы вместе делаем уроки, вместе едим, часто он ест мою еду. Не мою. Тёти Шурину. Теперь мою, — говорю я Свету. И словно ответ слышу: «Я не об этом». А о чём? Пашке я готов отдать всё, что он попросит. «Что?» — слышу я голос Света. И понимаю: у меня ничего нет, что можно отдать.
Да ведь не о вещах наверняка говорит Свет. Что же я могу дать Пашке?
Чайник вскипел, и я завариваю чай в термосе, как учил меня Павел.
Его термос, его рюкзак с одеялом-подстилкой для леса живут у меня. «Всё равно мы едем от тебя», — сказал после первой поездки Павел. И я любил заваривать чай в термосе и пить его в своей комнате, пока делал уроки. Когда не было ещё Пашки.
Сейчас беру термос, чашки, яблоки и иду обратно в садик. Чувствую себя победителем — я не выпил ни глотка и не съел ни куска. Единственное себе позволил — сходил в туалет. Я хочу, чтобы Свет похвалил меня. И тут же чувствую: это моё желание — стыдное. «Нет, нет! — говорю я Свету, — не хвали. Мне это не надо, не надо!»
Пашка — в той же позе, смотрит в небо.
Наливаю ему чай, предлагаю яблоко.
— А вдруг он рухнул где-нибудь? — спрашивает Пашка. — Я — лёгкий, но и меня всё время переворачивало.
— Переворачивало, но ты оставался на одной линии? — Неожиданно я вступаю в разговор.
— Нет, меня тянуло вниз.
— А ты пытался создать угол атаки?
— Пытался, поворачивал руки, как Саша показывал, а руки онемели, и я никак не мог подключить их. Бедные птицы, наверное, сильно устают. — Пашка пил маленькими глотками. С каждым глотком возвращалась по капле краска в его лицо, и, когда выдул всю чашку, он уже не выглядел мертвецом.
Где Саша?! Беру из Пашкиного кармана трубку и кричу:
— Саша, где ты?
— Он же сказал тебе: когда работает, он не отвечает! Не до этого, я уж знаю.
Спросить Пашку, видел ли он Свет? Если бы видел, сам бы сказал! Ищу в Пашкином лице изменения.
— Спасибо за чай, очень кстати! — Пашка грызёт яблоко. — Когда меня несло вниз и переворачивало, я терял дыхание. От страха не мог восстановить его. Никогда не думал, что так страшно головой вниз, никакой власти над собой! Поднялся легко. Всё началось, когда поднялся. Правда, Саша говорил, плотность воздуха различна наверху и внизу. Наверху потоков больше. И вообще существует масса дестабилизирующих факторов. Летит. Смотри! — кричит Пашка.
Но сказать, что Саша летит, нельзя. Он падает вниз, переворачиваясь в воздухе, как неживой.
— Видишь, он тоже не регулирует крылья! Не может! Откройте парашют! — кричит Пашка в микрофон.
Но Саша парашюта не открывает.
— Парашют! — истошно вопит Пашка. — Смотри, он падает!
Как обычно, в экстремальных ситуациях, я становлюсь бездействен.
Саша рушится вниз, вместе с ветвями деревьев, которые по пути ломает.
В последний момент сработала система автоматического спуска, парашют раскрылся. Это самортизировало удар — приземляется Саша сравнительно мягко.
Глаза у него закрыты. Лицо — белое, как у тёти Шуры. Лежит, неловко подогнув ноги.
Не умер же он?! — кричу я без голоса. — Ещё и Сашу? За что?
Пашка из чашки льёт чай в Сашин рот.
— Понесём его домой! Вызовем «скорую»! — Осторожно Пашка прощупывает Сашины руки и ноги. — Целы. Что же с ним? Чем же он ударился? Шлем с защитой, голову повредить не мог! Шея? Позвоночник?! — Осторожно он подводит руки под куртку и шарит по позвоночнику.
Стою истуканом, в животе рождается лёгкая мелкая дрожь.
Ты не можешь ещё и Сашу отнять у меня! — кричу я Свету. — Не можешь! Он не служил мне. Он не…
Саша открывает глаза.
— Это прекрасно! — говорит он.
— Что же тут прекрасного? Вы потеряли сознание! — вопит Пашка. — Не от страха же!
— Какой страх?! — Саша пробует встать, не может, лишь садится. — В одной из аварий я повредил башку, и случается спазм. Хорошо, что успел включить «бумеранг». Потом меня отпустило, я понял, что сейчас разобьюсь, и ввёл в действие парашют, но снова чёртов спазм…
— Так вы не можете больше участвовать в авариях! — кричит Пашка.
— Могу. Это бывает крайне редко. Я забыл поесть сегодня. И ночь не спал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29