Сам хозяин дома, к этому вечернему часу уже успев откушать грудку жареной индейки с цветной капустой и молодым картофелем, в благодушном настроении восседал на роскошном кожаном диване в гостиной, просматривая последнюю страницу вечерней газеты. Алена, его жена, в это время на кухне заправляла посудомоечную машину, а сын, десятиклассник Антон, собирал рюкзак, чтобы отправиться с приятелями на какую-то очередную тусовку. Боржоми пузырился перед Алексеем на столике в бокале, на полке лежала новая видеокассета, на завтрашний день было уже замариновано мясо для шашлыка и приготовлен десерт — вино, фрукты, сладости. Веселая компания должна была собраться завтра, в субботний день, у них на даче, на балтийском берегу, неподалеку от Петергофа, а конец уик-энда предстояло опять провести с Аленой в домашнем уюте. Жизнь на данном отрезке времени не сулила особенных тревог и радовала стабильностью и спокойствием.
Антон небрежно простился и ушел вместе с приятелем.
— Будешь задерживаться — обязательно звони! Фомин закрыл за ним дверь, взял газету и переместился на кухню. Его взгляд с колонки анекдотов упал на обзор театральных новостей. На гастроли в Питер опять приезжал Московский театр имени Ленинского комсомола.
— Сходим на «Чайку»? — сказал он жене.
— На любой спектакль, кроме Чехова! — Алена скривила хорошенький ротик. — Классика в школе осточертела!
— Играют Янковский и Чурикова. Не хочешь сходить посмотреть?
— На это старье?
— Старье так старье. — Настаивать он не стал. Хотя сам бы сходил в театр.
Он снял и сложил очки. Потер переносицу. Задумался. Однажды, таким же вот летним вечером, сидя в кресле в маленькой комнатке у одной молодой девушки, он взял со стола томик Чехова. И нежный девичий голос, обращаясь к нему, с интересом спросил:
— Ты какую пьесу у Чехова больше любишь? В ответ он пожал плечами:
— Не знаю, не задумывался.
Девушка помолчала. Потом сказала как о чем-то давно решенном:
— А я, пожалуй, «Чайку». Знаешь почему? Я люблю Нину Заречную. За ее смелость. Ее почему-то, сколько я видела, неправильно представляют. Играют либо истеричку, либо чересчур романтическую особу. А она на самом деле была решительной и смелой. Другая девушка, более трусливая, на ее месте могла бы спокойно выйти за Треплева замуж. Молодой писатель как-никак, пусть и в дядюшкином поместье. И сидела бы она тихонько всю жизнь возле голубого озера, не рыпалась никуда. А Нина выбрала Тригорина и театр. Любовь и карьеру. Свободное плавание вместо тихой пристани.
— И свернула на этом шею. Ты тоже собираешься двигаться по ее стопам?
Девичий голос исчез на мгновение, а потом в нем послышалась улыбка:
— Но она ведь все-таки стала актрисой! Кроме того, наука не театр, шансов быть освистанным гораздо меньше!
— Наука — цирк! Чем смешнее идея — тем лучше номер! Но над упавшими везде смеются безжалостно, имей это в виду!
— Постараюсь не падать!
Разговор был окончен. Теперь он сказал бы, что наука для него — ничто, а любовь — фарс. А девушку ту, чей голос он так явственно сейчас слышал, звали Наташей Нечаевой.
Сколько лет они уже не виделись со времени ее отъезда из приволжского города? Пожалуй, восемь… Исчезла она тогда неизвестно куда. Но как-то однажды все-таки ему позвонила. Сюда, в Петербург. Алена тогда со своей безумной ревностью помешала разговору. А чего ей было ревновать? Обычный разговор — как дела, то да се… Да почему-то он это запомнил. И с того звонка прошло уже года три. Вот время бежит, не догонишь! Забавная она тогда была девушка, эта Наташа… Где она? Странно, почему он все-таки ее вспомнил сейчас? Да и вообще вспоминал иногда. Видно, было в их отношениях что-то эдакое, необычное, что бывает не со всеми…
— Эй, ты спишь? — донесся до него голое Алены.
— Да, что-то задремал…
— Тогда иди в спальню, я сейчас тоже приду! — В голосе Алены послышались игривые нотки. Алексей вздохнул, почесал кончик носа.
— Давай сначала я отведу машину в гараж!
— Это целых полчаса! — капризно вытянула губки Алена.
Действительно, комфортный многоуровневый гараж, в котором он занимал два бокса, находился не совсем рядом с их домом.
— Прими пока ванну, — сказал Алексей.
— Пора переезжать жить на дачу, — вздохнула Алена. — Там гараж в цокольном этаже.
— На работу добираться оттуда сложно, — заметил Алексей и вышел из квартиры. Сегодня он ездил на «опеле-универсале», по верху кузова которого были установлены полозья. По дороге ему пришлось заезжать за покупками, поэтому он и выбрал «универсал». Очень удобная машина как для поездок на рынок, так и на дачу.
Двигатель включился сразу же, с пол-оборота, и еле слышное урчание мотора не отвлекало Алексея от мыслей. И пока он преодолевал это небольшое расстояние до гаража и потом двигался в обратном направлении, но уже пешком, до дома, из головы у него не выходила высокая темноволосая девушка. «Наверное, теперь она уже, как многие, растолстела, постарела!»
Алексей миновал консьержку, поднялся пешком на четвертый этаж. Жена встретила его на пороге спальни, с игривой улыбкой на устах и в прозрачном розовом пеньюаре.
— Пока Антона нет… — значительно подмигнула она. Алексей разделся и довольно долго водил по подбородку бритвой в ванной комнате под томные возгласы жены. Когда сына не было в доме, Алена позволяла себе, как она выражалась, «быть львицей».
— Ну где ты, мой пуп-си-ик? — зазывала она.
Фомин накинул на плечи импозантный халат и решительным шагом направился в спальню. В течение какого-то времени оттуда раздавались оханье, стоны, взвизгивания и рычание, потом же внезапно все стихло. Алена, с оскорбленным видом почесывая затылок, вышла на кухню и откупорила там новую бутылку французского коньяка, а ее супруг Алексей, свернувшись клубочком на кровати, крепко и безмятежно спал. И снились ему почему-то огромные сугробы по сторонам заледеневшего тротуара, по которому он когда-то давно, с модным дипломатом в руке и с круглым тубусом с чертежами, спешил по утрам в родной институт.
С Наташей Нечаевой Алеша Фомин познакомился тоже зимой, восемнадцать лет назад, в научной библиотеке большого приволжского города. В ее старинных залах проходили заседания ежегодной областной сессии студенческого научного общества. Этот субботний день был на сессии заключительным. Он представлял на ней свой автодорожный институт.
Дипломанты конкурса студенческих научных работ сухо читали свои доклады, и между круглых мраморных колонн царила вежливая скука. Алексей Фомин свой доклад уже прочитал и поэтому спокойно сидел во втором ряду и наблюдал, как председатель президиума церемонно благодарил докладчиков за выступления, а молодой человек, включавший и выключавший свет во время показа слайдов, сдержанно улыбался сидящей рядом подружке.
Объявили очередного докладчика, и на трибуну стремительным шагом вылетела высокая девушка. Быстрым движением она откинула темную челку со лба. Под своды зала вознесся молодой нежный голос. Народ оживился, так как каждому присутствующему стало понятно, что свой доклад она делает не для галочки в журнале, не для получения повышенной стипендии и какого-нибудь дурацкого ленинского зачета. Ее действительно интересовало то, о чем она говорила. Алексей посмотрел программу. В названии доклада были непонятные ему термины, обозначающие клоны клеток крови. Медицина всегда интересовала его. Он вслушался. Девушка говорила напористо, почти весело, но вместе с тем было ясно, что работа действительно сложная, выполненная на хорошем уровне. Алексей представил себе в маленьких лапках круглого шарика крови большой черный пистолет, с которым тот гоняется за антигеном, улыбнулся и подмигнул девушке. Она с трибуны в этот момент случайно взглянула на него и, обнаружив его шутовское подмигивание, удивилась. Брови ее на мгновение поднялись дугой, но, не выдержав, она улыбнулась ему в ответ, а через секунду уже вернулась к своей мысли и продолжала доклад. Окончание его прошло в темноте — дежурный молодой человек повернул выключатель, и на экране возникли модные тогда синие диаграммы, считавшиеся обязательным приложением к докладам. На экран Алексей уже не смотрел. Ему было в принципе уже в тот год на многое плевать. Он заканчивал летом последний, пятый курс и после защиты диплома должен был ехать учиться в целевую аспирантуру в далекий и прекрасный город Ленинград.
С достоинством, присущим отнюдь не зеленым первокурсникам, а уже зрелым выпускникам, он выдержал томительную процедуру вручения почетных наград и, небрежно свернув свою грамоту в трубку, отправился в гардероб. Там он увидел, как девушку-докладчицу, рассказывавшую про кровь, поздравляет пожилой, солидный господин, должно быть, научный руководитель. Почему-то тут ему вдруг не захотелось сразу идти домой, и он поболтался еще немного в шумном и гулком вестибюле, поглазел на новые журналы, выставленные в застекленной витрине на лестнице, и, наконец, стал искать в кармане свой номерок. Пожилой господин, к счастью, оставил подопечную, и она, получив свою шубку в гардеробе, стала одеваться у зеркала. Вестибюль стремительно пустел, освобождаясь от весьма проголодавшейся молодежи, и под напором чьей-то богатырской руки тяжелая дверь на улицу стремительно раскрылась. Воспользовавшись этой оплошностью, морозный ветер с улицы ворвался в вестибюль и, радостно бесясь от такого приключения, пролетел между колоннами на лестницу и вихрем сорвал с широких перил тонкие листки чужого доклада и бумажный прямоугольник грамоты в тисненой золотой рамке. Девушка, наклонив голову вниз, прятала под шапочку длинные волосы и ничего не заметила. Алексей поднял бумаги. «Наталья Нечаева, — значилось на титульном листе доклада. — Секция теоретической медицины, кафедра иммунологии, медицинский институт».
Домой из библиотеки по заснеженной морозной улице они пешком пошли вместе. У спешащих прохожих вырывались из носа и рта облачка морозного воздуха. Троллейбусы в вечернем воздухе искрили дугами по заиндевевшим проводам, а водители проявляли чудеса вождения, останавливая свои неповоротливые промерзшие чудовища на остановках так, чтобы прохожие могли пробраться к дверям сквозь протоптанные множеством ног щели в огромных сугробах.
Сейчас бы на улице он ее, наверное, не узнал. Но хорошо запомнил короткую юбку, оголявшую Наташины длинные тонкие ноги так, как теперь носят все современные девочки. Для того времени это было все-таки слишком круто. Еще запомнились ему ее светлая шубка, вязаная шапочка, снег на ресницах и тонкий серебряный кулон, выполненный в ажурной технике финифти в форме тюльпана. Он преподнес ей его в подарок к Международному женскому дню. Цветы тогда в их городе было достать труднее колбасы, особенно тюльпаны. Вот он и вышел из положения, сопроводив свой подарок красивой открыткой. Это он почему-то тоже запомнил.
Никто не назвал бы тогда Наташу Нечаеву красавицей. Родителям его она не понравилась из-за независимости и резкости суждений, но из тех молодых людей, кто был знаком с ней тогда, влюбленных в нее было, пожалуй, немало. Он и сам был слегка увлечен ее подвижным лицом, тонкой фигуркой, резковатыми жестами. Ему нравилось наблюдать за ходом ее рассуждений, когда он нарочно дразнил ее, задавая немыслимо сложные псевдонаучные вопросы. Например, уже тогда он спрашивал, можно ли теоретически клонировать человека? Его ужасно забавляло, как мило она сердилась, если оказывалось, что, как она выражалась, «проблема была поставлена некорректно».
Его интересовало, была ли она влюблена в него. Он помнил высокомерную гримаску на ее худеньком лице, приподнятые брови и нежность в улыбке. Совершенно не помнил, ни какой у нее рот, ни какого цвета глаза. Зато запомнились независимость в суждениях, то, с какой легкостью она ниспровергала научные авторитеты. Только авторитет родителей, особенно отца, пожалуй, был для нее непоколебим. Впрочем, в ее учебные дела родители не вмешивались, это было вовсе ни к чему — Наташа и так была круглой отличницей.
Она не давалась походя в руки. Однажды он пригласил ее поехать на Волгу вдвоем. Это было уже в начале лета, перед защитой диплома. Зной тогда был как в середине июля, трава уже стала желтеть, а серебристые тополя стояли по берегам караулом не шелохнувшись. Он взял с собой надувную лодку и резиновую камеру. Из города они проехали на автобусе километров двадцать, чтобы спускаться вниз по течению своим ходом. От остановки надо было идти по тропинке через огромное душистое поле клевера. Жужжали пчелы. Воздух калило солнце. Было невыносимо жарко. Наконец они вышли к реке. Ивы спускались к воде и охлаждали в ней концы своих веток. Он в первый раз тогда обнял Наташу и вплотную приблизил к ее лицу свое.
— Хочу поплавать! — спокойно сказала она и хотела разжать кольцо его рук. Он поднял ее и, обняв, понес в воду. Вода доставала ему до шеи, когда он осторожно опустил Наташу на свои ступни. И, несмотря на жару, ощутил прохладу ее узких подошв. Двумя руками он обнял ее за талию и прижал к себе. Испытующе заглянул в глаза. На мгновение она застыла. И вдруг шевельнулась, рыбкой тихонько выскользнув у него из рук, плеснула в воде и уплыла.
Он не стал ее догонять. Сама подольстится, надеялся он. Ничуть не бывало. Она хорошо плавала и приплыла, только когда он уже надул резиновую лодку. Спокойно в нее забралась, улеглась на дно и довольно быстро и бесшабашно стала удаляться вниз по течению. Он еле успел поймать конец троса, который соединял лодку с его камерой. Весь путь она продремала, закрыв лицо от солнца листом кувшинки, а он то плыл за ней на камере, то тащился по грудь в воде, следя, чтобы ее лодку не снесло течением на середину. Вдобавок она еще попросила, чтобы он достал ей из камышей белую лилию, и, не сумев отказать, он должен был лезть за этим дурацким цветком в самую тину, а потом и вообще еле догнал эту строптивую барышню.
В заключение она его даже не поблагодарила. У нее сильно обгорели плечи и грудь, и от автобусной остановки она без лишних слов отчалила домой и не подходила к телефону три дня.
Он и думать про любовь не хотел, но ему ее недоставало. Ему хотелось с Наташей общаться. И близости тоже хотелось, но только по его собственному желанию, без обязательств. Наташа вовсе не была синим чулком. Подсмеивалась над ним, любила танцевать. Но его авторитета над собой не признавала. Могла одним жестом, еле заметным движением бровей поставить его на место. На другие авторитеты ему было плевать, но он привык, что в его институте все девочки смотрели на него снизу вверх.
Он был не просто отличник. Он был лучший студент своего института. Он участвовал в разработке научных программ со второго курса. Многие преподаватели уважительно здоровались с ним за руку. Иногда ему казалось, что для нее он просто приятель. И вместе с тем он мог бы поклясться, что, предложи он ей выйти за него замуж сейчас, она согласилась бы не раздумывая.
Почему? Он не хотел даже думать об этом. Он парень был видный. Жениться не хотел. Перед ним открывался Питер, аспирантура, большая наука, новая жизнь. Семейные тяготы не вдохновляли его. И потом, для себя он решил, что не влюблен. Наташа была слишком умна, недоступна. В его окружении мелькало много девушек, более приспособленных для семейной жизни. С округлостями фигуры, с земными потребностями, с умением готовить и желанием стирать его рубашки. Короче, после выпуска, перед отъездом в Ленинград, с дипломом в кармане, он мимоходом зашел попрощаться. Расстались они с обещанием друг другу писать.
Какие там письма! В Питере мгновенно все изменилось. Он сразу ощутил, что он здесь — никто. Как-то внезапно занятия наукой утратили для него интерес. Он начал с того, что приобрел фирменный джинсовый костюм, завел себе новых друзей и отпустил волосы.
Жизнь на Неве существенно отличалась от жизни на Волге. Диссертацией он продолжал заниматься лишь для того, чтобы оправдать свое пребывание вне Вооруженных сил. Если бы он бросил аспирантуру, сразу бы очутился в армии. В армию он совсем не хотел. И без нее будущее представлялось достаточно неопределенным. Четыре года пролетели как один миг, как сладкий сон, как сказка. Он с радостью бы остался в Питере навсегда, но зацепки не попадалось.
Пришлось окончить аспирантуру. Правда, он так и не защитился. Покрутившись в Питере еще пару месяцев и получив повестку из военкомата, он понял, что придется ехать назад, в родной институт.
Там на кафедре его с нетерпением ждали. Но он уже не хотел научных открытий. Душа его рвалась с Волги в Северную Пальмиру.
Ему исполнилось двадцать семь. Как-то на улице родного города он встретил Наташу. Она уже успела побывать замужем, родить дочь и быстренько развестись. По-прежнему она занималась иммунологией, работала в институте на кафедре и внешне изменилась мало, но по сравнению с питерскими знакомыми показалась Алексею невообразимо провинциальной .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36