Казалось, что он движется сам по себе, без шофера. На фургоне висели корзины и кастрюли, их дребезжание напоминало звон коровьего колокольчика. Горы каких-то коробок и мешков были привязаны веревками на крыше. К переднему бамперу кто-то прикрепил старый и ржавый трехколесный велосипед.
На эту развалину на колесах глазели все, кто оказался в эту минуту на тротуарах, в сквере, в магазинах. Я повернула голову и наконец разглядела высокого, красивого, но грубого на вид мужчину, толкавшего грузовичок со стороны водительского места. Хрупкая темноволосая женщина шла рядом, одетая в старенькое синтетическое платье; на ногах у нее были тонкие теннисные тапочки. Она несла на руках девчушку, уткнувшуюся лицом ей в шею.
И тут я увидела его.
Высокий худенький мальчик в вылинявших джинсах и футболке упирался худым плечом в задний угол фургона и казался муравьем, толкающим камень. Его черные волосы были гладко зачесаны назад, только одна прядь падала на высокий лоб и очки в черной оправе, какие носят старики. На его руках вздулись жилы. Он выглядел как мальчик Иисус, толкающий машину вместо того, чтобы нести крест.
«Ну надо же, цыганский мальчик!» – подумала я почему-то, хотя никогда раньше цыгане не появлялись в Бернт-Стенде. Так или иначе, этот мальчик отвечал за свой мир – он двигал его. А мой мир был таким же устойчивым, как мраморные херувимы в витрине демонстрационного зала «Компании Хардигри», и я не имела на него никакого влияния.
Словно завороженная, я смотрела на гремящий фургон, дюйм за дюймом преодолевающий овал городской площади и приближающийся к нам. Минуты текли медленно, но вот наконец и мальчик, и его мир на колесах оказались на небольшой пустой стоянке у демонстрационного зала, прямо перед резными белыми дверями и сверкающими арочными окнами, в двадцати футах от нас. Наши с Карен места оказались в первом ряду.
– Чужие… И белая шваль к тому же, – со страхом прошептала Карен. Отступив назад, она прижалась спиной к мраморному фасаду и с ужасом посмотрела на меня, напоминая героиню какого-нибудь голливудского фильма. – Иди лучше сюда, ко мне!
Я покачала головой. Разве я могла упустить такую возможность? Будоражащий, пугающий мир остановился прямо передо мной!
Мальчик тяжело дышал. Он протер рукой очки, но только размазал по стеклам пот и грязь. Когда мальчик заметил меня, он вздрогнул, и мое лицо тут же вспыхнуло от унижения. Я знала, что похожа на крупную, выкрашенную в розовый цвет пасхальную курицу. Словно желая убедиться, что я ему не привиделась, он снял очки и вытер их краем футболки. Я откровенно глазела на него, и он принялся, в свою очередь, рассматривать меня. У него были большие карие глаза, опушенные длинными ресницами. Никогда еще я не видела таких красивых глаз. Он склонил голову набок, пытаясь разглядеть меня без очков.
– Вот это да! – пробормотал он. – Ты все еще розовая.
– Эли, ты присмотришь за Белл и подождешь нас здесь, – сказала женщина, опуская девочку на мостовую рядом с ним. – А мы с Па скоро вернемся. Ты меня слышишь?
– Да, Ма.
Он взял сестренку за руку. Девочка немедленно прижалась к нему и уткнулась лицом ему в живот. Губы Эли дрогнули, и уголки их страдальчески опустились. Но он быстро смирился и погладил девочку по волосам. Его мать посмотрела на меня и робко улыбнулась.
– Здравствуй, – сказала она. – Как приятно на тебя посмотреть. Ты такая хорошенькая…
– Здравствуйте, мэм, – чопорно ответила я. – Спасибо. – Бабушка нещадно дрессировала меня, обучая хорошим манерам во время бесчисленных чаепитий, ужинов и пикников. Она представила меня губернатору, вице-президенту, нескольким мраморным баронам, включая ее итальянского друга, который едва обращал на меня внимание. Правда, он называл меня И mio piccolo e aumentato – «моя маленькая роза». Итальянский вариант для обозначения розового. – Как поживаете, мэм?
– Да неплохо, спасибо.
– Энни, идем.
Грубоватый на вид мужчина провел расческой по волосам и вытер лицо полотенцем, которое достал из фургона. На меня он не обратил никакого внимания, а направился к Карлу Маккарлу, помощнику моей бабушки. Карл Маккарл вышел из-за угла демонстрационного зала и двинулся по тротуару вдоль домов. Он пыхтел, словно старый плешивый медведь, и пребывал в отвратительном расположении духа. Бабушка приказала ему отправиться на главную дорогу и сорвать все плакаты, которые снова развесил на сосне проповедник Эл.
Давным-давно проповедник Эл был резчиком по камню. Но в какой-то момент он помешался, и моей прабабушке Эсте пришлось выкинуть его из города. Ему оставалось только развешивать плакаты на сосне, но никто не обращал на него внимания. Сван говорила, что он всего лишь грустный старый человек, и ее снисходительность к нему всегда меня удивляла. Карл Маккарл регулярно наведывался к сосне и снимал его мерзкие плакаты. Сван никогда не объясняла мне, что означают написанные на них слова.
– Прошу прощения. – Отец мальчика обратился к Карлу хриплым низким голосом; так говорят на кукурузных полях и текстильных фабриках. – Меня зовут Джаспер Уэйд. Я приехал, чтобы встретиться с Томом Албертсом. Мне написали, что я могу увидеть его в городском демонстрационном зале. Это здесь?
Я навострила уши. Том Албертс был бизнес-менеджером моей бабушки. Именно он занимался увольнениями и приемом на работу как на каменоломне, так и в демонстрационном зале. На «Мраморную компанию Хардигри» работали больше трехсот человек – приблизительно треть от всего работоспособного населения Бернт-Стенда.
Карл Маккарл медленно повернулся и уставился на Джаспера Уэйда. Тот нахмурился и непроизвольно сжал кулаки.
– Я вам не нравлюсь, мистер?
– Возвращайтесь назад, вам надо повернуть за угол – вон туда, видите? Это дальше по улице. И не беспокойтесь о фургоне. Я пришлю механика, чтобы он им занялся.
На лице Джаспера Уэйда появилось удивленное выражение. Было очевидно, что он всю жизнь тяжело работал, через парадный вход его никогда не пускали, и любое проявление доброты и участия становилось для него неожиданностью.
– Премного вам благодарен.
Джаспер махнул рукой жене, подзывая ее, и они пошли по раскаленному мраморному тротуару. Я с изумлением наблюдала за ними, пока они не скрылись за углом. Никогда еще я не видела, чтобы старик проявлял такой интерес к обычному каменотесу – да и вообще к кому бы то ни было. Карл вытер мокрый лоб дрожащей рукой и вернулся в демонстрационный зал.
Я пожала плечами и тут же забыла о его странном поведении. Все мое внимание было сосредоточено на мальчике. Мне вдруг захотелось испытать его. Я иногда говорила людям: «Приветствую вас» – вместо простого: «Привет». Я вычитала эти слова в викторианской книжке хороших манер, и они понравились мне. Они помогали мне искать таких же одиноких людей, как и я. А одинокой я была, наверное, потому, что Сван изолировала меня от окружающих и разговаривала со мной как с маленьким розовым взрослым человеком. Так я и стала карикатурой, плохой копией классической мраморной вазы. Лжеребенком. Никто не отвечал на мое приветствие теми же словами. Мои причуды оказались чересчур тяжелым испытанием для окружающих.
Мое сердце забилось сильнее.
– Приветствую тебя! – громко сказала я.
Я ждала, что мальчик Эли ответит мне какой-нибудь глупостью. Он с минуту что-то обдумывал, потом кивнул.
– Приветствую тебя, – серьезно произнес он. Это был первый мальчик, который мне так ответил.
Я улыбнулась, не веря своим ушам.
– Меня зовут Дарл Юнион. А как твое имя? – Я слышала, как его называла мать, но следовало поддерживать учтивый разговор.
– Эли Уэйд.
– Это твоя сестра?
– Ага.
Девочка еще глубже зарылась лицом в его футболку и вцепилась в нее тоненькими пальчиками. Я вгляделась получше.
– А она может так дышать?
Эли пожал плечами:
– Она у нас форель. Отрастила себе жабры.
Ничего смешнее я никогда не слышала. Теперь мне определенно нравилась манера Эли Уэйда подбирать слова. Я уже открыла было рот, чтобы ему об этом сказать, но тут краем глаза заметила приближение опасности. Среди детей, игравших в сквере, оказалось несколько мальчиков постарше – все белые, кроме Леона Форреста, сына фермера, выращивавшего табак. Леон слонялся поблизости, худой и черный как ночь, угрюмый и грязный, в старых джинсах и футболке. Он ждал своего отца, который задержался в магазине семян. Леон всегда заглядывался на Карен, если видел ее в городе. Он был в нее влюблен, она его игнорировала.
У меня засосало под ложечкой, когда я увидела, что ватага мальчишек направляется в нашу сторону.
– Дарл, Дарл, иди сюда ко мне! – прошипела Карен.
Я не сдвинулась с места, заметив, как напряглись плечи Эли. Он поднял голову, пальцем поправил очки и отважно посмотрел на мальчишек. Они ответили ему не менее выразительными взглядами. Сыновья каменотесов. Твердые как скала.
– И что это за развалюха? – поинтересовался один, указывая на фургон.
Другие не заставили себя долго упрашивать и дружно захохотали.
– Ничего смешнее я в жизни не видывал.
– И вы все живете в этом железном гробу на колесах?
Эли промолчал. Словно ожидая худшего, он оторвал от себя сестренку, поднял ее на руки и посадил в фургон на вытертое пассажирское сиденье. Девочка захныкала было, потом обвела всю сцену полными ужаса глазами и тут же скрылась из виду. Я услышала, как она плачет.
Между тем мальчишки подошли ближе. Один из самых нахальных бесцеремонно ткнул Эли в плечо.
– Эй, что это с девчонкой? Она что, недоразвитая, да?
Эли ударил его молниеносно, как змея хватает мышь. Парень упал спиной на своих приятелей. Все вдруг разом заорали, а Эли расставил ноги в теннисных туфлях чуть пошире и сжал кулаки как боксер. Он был абсолютно спокоен. От жары его очки запотели.
– Дай ему! – крикнул кто-то, и они все разом шагнули вперед. Замелькали кулаки. Чей-то кулак угодил Эли в лицо, он упал, и мальчишки навалились сверху. Образовалась куча мала.
Моя жизнь в роли изваяния закончилась. Я кинулась к дерущимся, кулаками и локтями прокладывая себе дорогу к Эли. Позади послышался крик Карен, я обернулась и увидела, что она бросилась мне на помощь. Один из мальчишек толкнул ее, но неожиданно Леон Форрест схватил его за ворот рубашки и как следует встряхнул. Когда остальные поняли, что в драку вмешались две девчонки – и не просто какие-то там девчонки, – а Леон принял их сторону, мальчишки расступились, словно обожглись. Эли Уэйд поднялся на ноги, губы его были разбиты, кровь текла по подбородку. Я хорошо видела это, потому что лежала на тротуаре.
Роза-аппликация на блузке была полуоторвана, волосы растрепались, а сама я, наверное, была похожа на разъяренную розовую свинку. Юбка задралась, и я демонстрировала всем розовые трусики. На руке остались кровавые царапины. Вся ватага смотрела на меня, лица мальчишек побледнели.
– П-прости, – промямлил один из них.
– Ах ты, черт! – выругался другой.
– Он мой! – заявила я. – Или вы оставите его в покое, или я попрошу бабушку уволить ваших отцов. – Мне было не до жалости или благородства в этот момент. Внезапно я почувствовала, что кто-то подхватил меня под руку. Эли помог мне подняться на ноги и галантно загородил меня, пока я приводила одежду в порядок. Он моргал, очки запотели, но он оставался спокоен.
– Пошли вон, мерзавцы, – сказал он ребятам. Они развернулись и кинулись бежать.
Я вздохнула поглубже, и у меня тут же закружилась голова. Когда мое зрение прояснилось, я увидела, что Эли нахмурившись смотрит на меня. Я потрясла головой.
– Не бойся. Я просто так сказала насчет их отцов. Но вообще-то каменотесы и резчики по камню принадлежат нам, Хардигри. Теперь мальчишки знают, что ты один из них.
У Эли из носа текла кровь, и он сердито вытер ее рукой.
– Я никому не принадлежу. Я сам по себе. – Он залез в фургон, вытащил свою ревущую сестру и захлопнул дверцу. – Тихо, Белл, не плачь, – успокаивал он ее, усевшись с ней на подножку. – Никто не пострадал, кроме нашей гордости.
Карен дернула меня за руку и развернула к себе:
– Ты только посмотри на себя! О, Дарл! У нас наверняка будут неприятности.
Сама она выглядела не лучше: одна из ее кос расплелась, и густые волнистые волосы выбивались из прически, словно наполнитель из подушки.
– С тобой все в порядке, Карен? – поинтересовался Леон Форрест. – У тебя косы расплелись.
Она повернулась к высокому темнокожему фермерскому сыну и посмотрела на него так, словно он собирался испачкать ее более светлую кожу.
– Ты опять за свое? Уходи!
– Уйду, если ты в порядке.
– Я в п-порядке, – запнулась Карен. – Спасибо. Пока.
Леон просиял, будто эти простые слова благодарности озарили всю его жизнь, и побежал прочь. Я с несчастным видом посмотрела на Эли и его сестру. Она снова зарылась головой в его живот и всхлипывала. Мальчик переносил это стоически и не обращал на меня внимания.
В эту минуту в своем золотистом седане к залу подъехала Матильда, бабушка Карен. Она вышла из огромного автомобиля, шурша тканью дорогого платья. Матильда была импозантной женщиной – высокая, стройная, безупречно аккуратная, в синем платье, сшитом на заказ; волосы подстрижены по последней моде. От Сван ее отличал только оттенок кожи, но этой малости хватало, чтобы окружающие воспринимали их совершенно по-разному.
– Что здесь произошло? – спросила она, и ее карие глаза сердито уставились на Эли. – Вы кто такой, молодой человек?
Он встал, оставив на минуту плачущую сестренку, и нагнул голову – вежливый жест, которым немногие белые дети ответят цветной женщине.
– Эли Уэйд, мэм.
Матильда замерла, ее рука медленно коснулась горла.
– Уэйд… – еле слышно повторила она. Как и Карл Маккарл, она явно была поражена.
– Он ничего плохого не сделал, – быстро сказала я. – Это я во всем виновата. Пусть он будет моим, Матильда, пожалуйста!
И тут мне в голову пришла одна мысль. Я видела такое в фильме – называется «Ритуальное кровопролитие». Прежде чем Эли успел отпрянуть, я коснулась крови у него под носом и провела пальцем по своей щеке.
– Теперь ты мой собственный каменотес! – объявила я ему.
Не обращая внимания на окружающих, я купалась в жарком взгляде Эли Уэйда. Я решила, что мы вырезаны из одного камня.
* * *
Прошлое вырезано из камня. Никогда не позволяй никому найти его осколки. Сван Хардигри Сэмпле записала это правило на листке бумаги, когда была еще девочкой, и никогда о нем не забывала. Но сейчас эти слова прозвучали в ее голове как сигнал тревоги. Сван сидела за роскошным письменным столом из красного дерева в библиотеке Марбл-холла и рассматривала пожелтевшую фотографию. Матильда подвинула свое кресло поближе, и они обе склонили свои красивые головы над снимком.
Фотография была сделана на одной из улиц БернтСтенда весенним днем в середине тридцатых годов. Элегантная Эста, стареющая мать Сван, позировала перед очередным строящимся мраморным домом. Она называла их «домами Эсты». Эста Хардигри создавала свой собственный город, свою собственную версию прошлого, превращая все остальное в пыль. В светлом платье с заниженной талией она казалась моложе своих лет. Ее декольте было на несколько дюймов глубже, чем полагалось, и обнажало ложбинку между грудями, чья кожа могла поспорить нежностью с тончайшим крепом.
Позади Эсты на шершавом каменном пьедестале стояла Сван во всем великолепии своих девятнадцати лет, прелестная и сдержанная, в длинной юбке и наглухо застегнутой белой блузке. Ее глаза смотрели серьезно, но в то время в них в любую минуту еще могли вспыхнуть искры тепла, веселья и добродушной насмешки. Ее младшая сестра Клара с лукавой улыбкой на губах лежала рядом на недостроенной каменной стене, подперев голову рукой. Даже в простой школьной форме она все равно казалась этакой американской Клеопатрой. Немножко в стороне, отдельно от белых, в той же позе, что и Сван, стояла Матильда – спокойная, строгая, с крупной камеей у ворота. Посторонние могли бы предположить, что она – живущая в доме компаньонка или личная горничная.
Позади всей группы и возвышаясь над ней, в проеме строящегося мраморного дома, широко расставив длинные ноги, стоял высокий темноволосый мужчина, одетый как рабочий, с мускулами каменотеса. Но в его лице было больше гордости, чем унижения. Он стоял в независимой позе, засунув большие пальцы в карманы просторных штанов. Казалось, он находится над миром. Их миром.
Этого человека звали Энтони Уэйд.
– Каким красавцем выглядел Энтони в тот день, – вздохнула Матильда. – Мы не могли оторвать от него глаз.
– Но он смотрел только на тебя. – Сван положила снимок обратно в шкатулку из мрамора с замком на крышке, аккуратно закрыла ее и передала Матильде. – Лучше бы ты не хранила эту фотографию.
– Но это его единственный снимок, который у меня остался. – Матильда помолчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
На эту развалину на колесах глазели все, кто оказался в эту минуту на тротуарах, в сквере, в магазинах. Я повернула голову и наконец разглядела высокого, красивого, но грубого на вид мужчину, толкавшего грузовичок со стороны водительского места. Хрупкая темноволосая женщина шла рядом, одетая в старенькое синтетическое платье; на ногах у нее были тонкие теннисные тапочки. Она несла на руках девчушку, уткнувшуюся лицом ей в шею.
И тут я увидела его.
Высокий худенький мальчик в вылинявших джинсах и футболке упирался худым плечом в задний угол фургона и казался муравьем, толкающим камень. Его черные волосы были гладко зачесаны назад, только одна прядь падала на высокий лоб и очки в черной оправе, какие носят старики. На его руках вздулись жилы. Он выглядел как мальчик Иисус, толкающий машину вместо того, чтобы нести крест.
«Ну надо же, цыганский мальчик!» – подумала я почему-то, хотя никогда раньше цыгане не появлялись в Бернт-Стенде. Так или иначе, этот мальчик отвечал за свой мир – он двигал его. А мой мир был таким же устойчивым, как мраморные херувимы в витрине демонстрационного зала «Компании Хардигри», и я не имела на него никакого влияния.
Словно завороженная, я смотрела на гремящий фургон, дюйм за дюймом преодолевающий овал городской площади и приближающийся к нам. Минуты текли медленно, но вот наконец и мальчик, и его мир на колесах оказались на небольшой пустой стоянке у демонстрационного зала, прямо перед резными белыми дверями и сверкающими арочными окнами, в двадцати футах от нас. Наши с Карен места оказались в первом ряду.
– Чужие… И белая шваль к тому же, – со страхом прошептала Карен. Отступив назад, она прижалась спиной к мраморному фасаду и с ужасом посмотрела на меня, напоминая героиню какого-нибудь голливудского фильма. – Иди лучше сюда, ко мне!
Я покачала головой. Разве я могла упустить такую возможность? Будоражащий, пугающий мир остановился прямо передо мной!
Мальчик тяжело дышал. Он протер рукой очки, но только размазал по стеклам пот и грязь. Когда мальчик заметил меня, он вздрогнул, и мое лицо тут же вспыхнуло от унижения. Я знала, что похожа на крупную, выкрашенную в розовый цвет пасхальную курицу. Словно желая убедиться, что я ему не привиделась, он снял очки и вытер их краем футболки. Я откровенно глазела на него, и он принялся, в свою очередь, рассматривать меня. У него были большие карие глаза, опушенные длинными ресницами. Никогда еще я не видела таких красивых глаз. Он склонил голову набок, пытаясь разглядеть меня без очков.
– Вот это да! – пробормотал он. – Ты все еще розовая.
– Эли, ты присмотришь за Белл и подождешь нас здесь, – сказала женщина, опуская девочку на мостовую рядом с ним. – А мы с Па скоро вернемся. Ты меня слышишь?
– Да, Ма.
Он взял сестренку за руку. Девочка немедленно прижалась к нему и уткнулась лицом ему в живот. Губы Эли дрогнули, и уголки их страдальчески опустились. Но он быстро смирился и погладил девочку по волосам. Его мать посмотрела на меня и робко улыбнулась.
– Здравствуй, – сказала она. – Как приятно на тебя посмотреть. Ты такая хорошенькая…
– Здравствуйте, мэм, – чопорно ответила я. – Спасибо. – Бабушка нещадно дрессировала меня, обучая хорошим манерам во время бесчисленных чаепитий, ужинов и пикников. Она представила меня губернатору, вице-президенту, нескольким мраморным баронам, включая ее итальянского друга, который едва обращал на меня внимание. Правда, он называл меня И mio piccolo e aumentato – «моя маленькая роза». Итальянский вариант для обозначения розового. – Как поживаете, мэм?
– Да неплохо, спасибо.
– Энни, идем.
Грубоватый на вид мужчина провел расческой по волосам и вытер лицо полотенцем, которое достал из фургона. На меня он не обратил никакого внимания, а направился к Карлу Маккарлу, помощнику моей бабушки. Карл Маккарл вышел из-за угла демонстрационного зала и двинулся по тротуару вдоль домов. Он пыхтел, словно старый плешивый медведь, и пребывал в отвратительном расположении духа. Бабушка приказала ему отправиться на главную дорогу и сорвать все плакаты, которые снова развесил на сосне проповедник Эл.
Давным-давно проповедник Эл был резчиком по камню. Но в какой-то момент он помешался, и моей прабабушке Эсте пришлось выкинуть его из города. Ему оставалось только развешивать плакаты на сосне, но никто не обращал на него внимания. Сван говорила, что он всего лишь грустный старый человек, и ее снисходительность к нему всегда меня удивляла. Карл Маккарл регулярно наведывался к сосне и снимал его мерзкие плакаты. Сван никогда не объясняла мне, что означают написанные на них слова.
– Прошу прощения. – Отец мальчика обратился к Карлу хриплым низким голосом; так говорят на кукурузных полях и текстильных фабриках. – Меня зовут Джаспер Уэйд. Я приехал, чтобы встретиться с Томом Албертсом. Мне написали, что я могу увидеть его в городском демонстрационном зале. Это здесь?
Я навострила уши. Том Албертс был бизнес-менеджером моей бабушки. Именно он занимался увольнениями и приемом на работу как на каменоломне, так и в демонстрационном зале. На «Мраморную компанию Хардигри» работали больше трехсот человек – приблизительно треть от всего работоспособного населения Бернт-Стенда.
Карл Маккарл медленно повернулся и уставился на Джаспера Уэйда. Тот нахмурился и непроизвольно сжал кулаки.
– Я вам не нравлюсь, мистер?
– Возвращайтесь назад, вам надо повернуть за угол – вон туда, видите? Это дальше по улице. И не беспокойтесь о фургоне. Я пришлю механика, чтобы он им занялся.
На лице Джаспера Уэйда появилось удивленное выражение. Было очевидно, что он всю жизнь тяжело работал, через парадный вход его никогда не пускали, и любое проявление доброты и участия становилось для него неожиданностью.
– Премного вам благодарен.
Джаспер махнул рукой жене, подзывая ее, и они пошли по раскаленному мраморному тротуару. Я с изумлением наблюдала за ними, пока они не скрылись за углом. Никогда еще я не видела, чтобы старик проявлял такой интерес к обычному каменотесу – да и вообще к кому бы то ни было. Карл вытер мокрый лоб дрожащей рукой и вернулся в демонстрационный зал.
Я пожала плечами и тут же забыла о его странном поведении. Все мое внимание было сосредоточено на мальчике. Мне вдруг захотелось испытать его. Я иногда говорила людям: «Приветствую вас» – вместо простого: «Привет». Я вычитала эти слова в викторианской книжке хороших манер, и они понравились мне. Они помогали мне искать таких же одиноких людей, как и я. А одинокой я была, наверное, потому, что Сван изолировала меня от окружающих и разговаривала со мной как с маленьким розовым взрослым человеком. Так я и стала карикатурой, плохой копией классической мраморной вазы. Лжеребенком. Никто не отвечал на мое приветствие теми же словами. Мои причуды оказались чересчур тяжелым испытанием для окружающих.
Мое сердце забилось сильнее.
– Приветствую тебя! – громко сказала я.
Я ждала, что мальчик Эли ответит мне какой-нибудь глупостью. Он с минуту что-то обдумывал, потом кивнул.
– Приветствую тебя, – серьезно произнес он. Это был первый мальчик, который мне так ответил.
Я улыбнулась, не веря своим ушам.
– Меня зовут Дарл Юнион. А как твое имя? – Я слышала, как его называла мать, но следовало поддерживать учтивый разговор.
– Эли Уэйд.
– Это твоя сестра?
– Ага.
Девочка еще глубже зарылась лицом в его футболку и вцепилась в нее тоненькими пальчиками. Я вгляделась получше.
– А она может так дышать?
Эли пожал плечами:
– Она у нас форель. Отрастила себе жабры.
Ничего смешнее я никогда не слышала. Теперь мне определенно нравилась манера Эли Уэйда подбирать слова. Я уже открыла было рот, чтобы ему об этом сказать, но тут краем глаза заметила приближение опасности. Среди детей, игравших в сквере, оказалось несколько мальчиков постарше – все белые, кроме Леона Форреста, сына фермера, выращивавшего табак. Леон слонялся поблизости, худой и черный как ночь, угрюмый и грязный, в старых джинсах и футболке. Он ждал своего отца, который задержался в магазине семян. Леон всегда заглядывался на Карен, если видел ее в городе. Он был в нее влюблен, она его игнорировала.
У меня засосало под ложечкой, когда я увидела, что ватага мальчишек направляется в нашу сторону.
– Дарл, Дарл, иди сюда ко мне! – прошипела Карен.
Я не сдвинулась с места, заметив, как напряглись плечи Эли. Он поднял голову, пальцем поправил очки и отважно посмотрел на мальчишек. Они ответили ему не менее выразительными взглядами. Сыновья каменотесов. Твердые как скала.
– И что это за развалюха? – поинтересовался один, указывая на фургон.
Другие не заставили себя долго упрашивать и дружно захохотали.
– Ничего смешнее я в жизни не видывал.
– И вы все живете в этом железном гробу на колесах?
Эли промолчал. Словно ожидая худшего, он оторвал от себя сестренку, поднял ее на руки и посадил в фургон на вытертое пассажирское сиденье. Девочка захныкала было, потом обвела всю сцену полными ужаса глазами и тут же скрылась из виду. Я услышала, как она плачет.
Между тем мальчишки подошли ближе. Один из самых нахальных бесцеремонно ткнул Эли в плечо.
– Эй, что это с девчонкой? Она что, недоразвитая, да?
Эли ударил его молниеносно, как змея хватает мышь. Парень упал спиной на своих приятелей. Все вдруг разом заорали, а Эли расставил ноги в теннисных туфлях чуть пошире и сжал кулаки как боксер. Он был абсолютно спокоен. От жары его очки запотели.
– Дай ему! – крикнул кто-то, и они все разом шагнули вперед. Замелькали кулаки. Чей-то кулак угодил Эли в лицо, он упал, и мальчишки навалились сверху. Образовалась куча мала.
Моя жизнь в роли изваяния закончилась. Я кинулась к дерущимся, кулаками и локтями прокладывая себе дорогу к Эли. Позади послышался крик Карен, я обернулась и увидела, что она бросилась мне на помощь. Один из мальчишек толкнул ее, но неожиданно Леон Форрест схватил его за ворот рубашки и как следует встряхнул. Когда остальные поняли, что в драку вмешались две девчонки – и не просто какие-то там девчонки, – а Леон принял их сторону, мальчишки расступились, словно обожглись. Эли Уэйд поднялся на ноги, губы его были разбиты, кровь текла по подбородку. Я хорошо видела это, потому что лежала на тротуаре.
Роза-аппликация на блузке была полуоторвана, волосы растрепались, а сама я, наверное, была похожа на разъяренную розовую свинку. Юбка задралась, и я демонстрировала всем розовые трусики. На руке остались кровавые царапины. Вся ватага смотрела на меня, лица мальчишек побледнели.
– П-прости, – промямлил один из них.
– Ах ты, черт! – выругался другой.
– Он мой! – заявила я. – Или вы оставите его в покое, или я попрошу бабушку уволить ваших отцов. – Мне было не до жалости или благородства в этот момент. Внезапно я почувствовала, что кто-то подхватил меня под руку. Эли помог мне подняться на ноги и галантно загородил меня, пока я приводила одежду в порядок. Он моргал, очки запотели, но он оставался спокоен.
– Пошли вон, мерзавцы, – сказал он ребятам. Они развернулись и кинулись бежать.
Я вздохнула поглубже, и у меня тут же закружилась голова. Когда мое зрение прояснилось, я увидела, что Эли нахмурившись смотрит на меня. Я потрясла головой.
– Не бойся. Я просто так сказала насчет их отцов. Но вообще-то каменотесы и резчики по камню принадлежат нам, Хардигри. Теперь мальчишки знают, что ты один из них.
У Эли из носа текла кровь, и он сердито вытер ее рукой.
– Я никому не принадлежу. Я сам по себе. – Он залез в фургон, вытащил свою ревущую сестру и захлопнул дверцу. – Тихо, Белл, не плачь, – успокаивал он ее, усевшись с ней на подножку. – Никто не пострадал, кроме нашей гордости.
Карен дернула меня за руку и развернула к себе:
– Ты только посмотри на себя! О, Дарл! У нас наверняка будут неприятности.
Сама она выглядела не лучше: одна из ее кос расплелась, и густые волнистые волосы выбивались из прически, словно наполнитель из подушки.
– С тобой все в порядке, Карен? – поинтересовался Леон Форрест. – У тебя косы расплелись.
Она повернулась к высокому темнокожему фермерскому сыну и посмотрела на него так, словно он собирался испачкать ее более светлую кожу.
– Ты опять за свое? Уходи!
– Уйду, если ты в порядке.
– Я в п-порядке, – запнулась Карен. – Спасибо. Пока.
Леон просиял, будто эти простые слова благодарности озарили всю его жизнь, и побежал прочь. Я с несчастным видом посмотрела на Эли и его сестру. Она снова зарылась головой в его живот и всхлипывала. Мальчик переносил это стоически и не обращал на меня внимания.
В эту минуту в своем золотистом седане к залу подъехала Матильда, бабушка Карен. Она вышла из огромного автомобиля, шурша тканью дорогого платья. Матильда была импозантной женщиной – высокая, стройная, безупречно аккуратная, в синем платье, сшитом на заказ; волосы подстрижены по последней моде. От Сван ее отличал только оттенок кожи, но этой малости хватало, чтобы окружающие воспринимали их совершенно по-разному.
– Что здесь произошло? – спросила она, и ее карие глаза сердито уставились на Эли. – Вы кто такой, молодой человек?
Он встал, оставив на минуту плачущую сестренку, и нагнул голову – вежливый жест, которым немногие белые дети ответят цветной женщине.
– Эли Уэйд, мэм.
Матильда замерла, ее рука медленно коснулась горла.
– Уэйд… – еле слышно повторила она. Как и Карл Маккарл, она явно была поражена.
– Он ничего плохого не сделал, – быстро сказала я. – Это я во всем виновата. Пусть он будет моим, Матильда, пожалуйста!
И тут мне в голову пришла одна мысль. Я видела такое в фильме – называется «Ритуальное кровопролитие». Прежде чем Эли успел отпрянуть, я коснулась крови у него под носом и провела пальцем по своей щеке.
– Теперь ты мой собственный каменотес! – объявила я ему.
Не обращая внимания на окружающих, я купалась в жарком взгляде Эли Уэйда. Я решила, что мы вырезаны из одного камня.
* * *
Прошлое вырезано из камня. Никогда не позволяй никому найти его осколки. Сван Хардигри Сэмпле записала это правило на листке бумаги, когда была еще девочкой, и никогда о нем не забывала. Но сейчас эти слова прозвучали в ее голове как сигнал тревоги. Сван сидела за роскошным письменным столом из красного дерева в библиотеке Марбл-холла и рассматривала пожелтевшую фотографию. Матильда подвинула свое кресло поближе, и они обе склонили свои красивые головы над снимком.
Фотография была сделана на одной из улиц БернтСтенда весенним днем в середине тридцатых годов. Элегантная Эста, стареющая мать Сван, позировала перед очередным строящимся мраморным домом. Она называла их «домами Эсты». Эста Хардигри создавала свой собственный город, свою собственную версию прошлого, превращая все остальное в пыль. В светлом платье с заниженной талией она казалась моложе своих лет. Ее декольте было на несколько дюймов глубже, чем полагалось, и обнажало ложбинку между грудями, чья кожа могла поспорить нежностью с тончайшим крепом.
Позади Эсты на шершавом каменном пьедестале стояла Сван во всем великолепии своих девятнадцати лет, прелестная и сдержанная, в длинной юбке и наглухо застегнутой белой блузке. Ее глаза смотрели серьезно, но в то время в них в любую минуту еще могли вспыхнуть искры тепла, веселья и добродушной насмешки. Ее младшая сестра Клара с лукавой улыбкой на губах лежала рядом на недостроенной каменной стене, подперев голову рукой. Даже в простой школьной форме она все равно казалась этакой американской Клеопатрой. Немножко в стороне, отдельно от белых, в той же позе, что и Сван, стояла Матильда – спокойная, строгая, с крупной камеей у ворота. Посторонние могли бы предположить, что она – живущая в доме компаньонка или личная горничная.
Позади всей группы и возвышаясь над ней, в проеме строящегося мраморного дома, широко расставив длинные ноги, стоял высокий темноволосый мужчина, одетый как рабочий, с мускулами каменотеса. Но в его лице было больше гордости, чем унижения. Он стоял в независимой позе, засунув большие пальцы в карманы просторных штанов. Казалось, он находится над миром. Их миром.
Этого человека звали Энтони Уэйд.
– Каким красавцем выглядел Энтони в тот день, – вздохнула Матильда. – Мы не могли оторвать от него глаз.
– Но он смотрел только на тебя. – Сван положила снимок обратно в шкатулку из мрамора с замком на крышке, аккуратно закрыла ее и передала Матильде. – Лучше бы ты не хранила эту фотографию.
– Но это его единственный снимок, который у меня остался. – Матильда помолчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35