Федеральные агенты из администрации Рузвельта ликвидировали подпольный винный бизнес Макгилленов. Наша семья тоже пострадала. Мой гордый дед и один из его двоюродных братьев, псаломщики в баптистской церкви Далирим-пла, были застигнуты врасплох за приготовлением бренди. Оба предпочли покончить с собой, только бы не отбывать наказание на каторге. Но что хуже всего, экспорт яблок из Старого Света и быстрое совершенствование холодильного оборудования превратили местные яблоки в прихоть, а не в необходимость.
К моменту моего рождения в 1962 году многие плодовые сады на Юге прекратили свое существование. Их вырубили, сожгли пни, о них забыли, их перестали любить, яблоки никому больше не были нужны. «Гордость поттера», «круглые эскановы», «сладкие сочные», «черная лань», «розовые кружевные» — все эти сорта исчезли с лица земли, не говоря о многих сотнях других. Они исчезли навсегда. Мы, Макгиллены, переживали одну черную полосу за другой. Мой отец умер молодым от сердечного приступа, корчуя шиповник в саду. Но мы и наши яблоки все-таки упрямо держались, отказываясь сдаваться на милость победителям — дешевым «виноградным из Висконсина» и ледяным японским «муцу».
Еще ребенком я решила, что заставлю людей снова покупать наши яблоки.
Первые одиннадцать лет моей жизни — до того, как умер отец, — были замечательными. Папа всегда был веселым или, по крайней мере, таким казался; мама пела, работая в саду рядом с ним. А я была их яблочной принцессой, Хаш Макгиллен Пятой из Долины, самого красивого места на земле. Яблони зацветали весной, их плоды наливались соком летом, питая наши души осенью. А в холодные зимние месяцы деревья спали и видели сладкие сны.
Сады Макгилленов росли по берегам реки, у подножия Чочино, Аталука и Большой Челюсти, поднимаясь вверх по террасам, созданным упорно трудившимися поколениями Макгилленов. У нас в семье была поговорка: настоящие яблоки «сладкая хаш» могут вырастить только бог и Макгиллены. Наша земля была самой плодородной в округе, и старики шептались о том, что в ней есть что-то таинственное и колдовское.
Я и понятия не имела о том, что мы бедны, и не понимала, почему наши родственники с такой тоской и печалью взирают на последнее свидетельство семейного благосостояния — серебряный кувшин с монограммой, который мой отец с любовью полировал и выставлял на старом сосновом столе. Я слышала, как мои тетушки рассуждали о том, что бывали времена, когда нашей семье не приходилось распродавать наследие предков.
Что касается меня, то я искренне верила, что наследие предков остается с нами. Оно росло вокруг меня на холмах, и о нем говорилось в старых сельскохозяйственных журналах, пылившихся в гостиной на дубовых полках. На стене на самом почетном месте над продавленным диваном висела единственная в нашем доме картина в раме: рисунок 1909 года, на котором было изображено наше яблоко «сладкая хаш».
— Таким его публиковали в больших реферативных журналах того времени, — объяснял мне отец. Он не один раз рассказывал мне эту историю, и я всегда слушала с удовольствием, хотя давно выучила ее наизусть. Мне нравилось видеть горделивое выражение на его лице, когда он говорил о нашем былом величии. — Сюда прислали двух человек из Вашингтона. Они долго сидели в саду в окружении всей нашей семьи, один тщательно срисовывал самый лучший экземпляр «сладкой хаш», а второй изучал сотню других и делал записи.
Затем отец открывал наш собственный очень старый экземпляр правительственного отчета и читал выводы ученых, словно цитировал Библию:
— «Спелое яблоко сорта „сладкая хаш“ темно-красное, почти бордовое. Плод очень ровный, круглый, среднего размера. Черешок плотный, длинный, расположен в темном, почти черном ровном углублении. Основание широкое, вдавленное, безволосковое. Мякоть сочная, очень белая. Яблоко созревает с сентября по декабрь. Хорошо хранится всю зиму, сохраняет вкус при кулинарной обработке». — На этом месте папа всегда останавливался, а затем принимался читать самый главный отрывок низким, бархатным голосом. — «Вкус напоминает свежий мед, смешанный с самым лучшим тростниковым сахаром. В яблоке нет кислого послевкусия. Каждый кусочек буквально тает во рту. Поистине восхитительное яблоко!»
Поистине восхитительное… Представители властей использовали превосходную степень, хотя их никто не подкупал.
Мама, в чьих жилах текла капелька крови индейцев чероки, садилась рядом с отцом и вспоминала мудрое изречение своей бабушки-индианки:
— Бабушка Халфакр говорила, что это лучшее яблоко на свете, потому что дает человеку крылья. Сладкое яблоко насыщает желудок, очищает внутренности и успокаивает сердце.
Много лет спустя я буду вспоминать эти слова с мрачной грустью. Чтобы выжить, фермеру-садоводу и в самом деле требуется твердость духа, упрямство и крепкий желудок.
Но когда я была ребенком, главным для меня было то, что наше имя соединяется с прекрасным божьим даром. И это имя было моим!
— Мое маленькое драгоценное яблочко, — говорил мне отец. — Ты так похожа на свою мать.
Я унаследовала мамин овал лица, длинный нос с горбинкой, ее большой рот с опущенными вниз уголками и индейские скулы, а от папы взяла упрямый подбородок и зеленые глаза. Никакая стрижка или химическая завивка не могли справиться с моими курчавыми, ржаво-коричневыми волосами, свисавшими мне на глаза, словно челка у лошади. Люди никогда не называли меня красивой, хотя часто говорили, что на меня можно заглядеться. Но, в конце концов, заглядеться можно и на теленка-альбиноса. Папа утверждал, что у меня глаза цвета зеленых яблок. Я весьма надменно смотрела на мир за пределами округа Чочино, бросая ему вызов. Пусть попробует откусить кусочек от моего счастливого, упрямого существа!
В конце концов именно это и случилось…
В начале осени 1974 года, пока мама надрывалась в Далиримпле, обслуживая столики в ресторанчике, я вылила сидр из серебряного кувшина на корни первого дерева, принесшего наши знаменитые яблоки, и плакала до тех пор, пока у меня не разболелась голова. Прошлым летом папа умер в саду. Мама держала его голову на коленях, пока я бегала за помощью, но помочь ему не успели. Мне его все время не хватало. Мне было двенадцать лет, и я так любила своего отца, что мир, казалось, заканчивался с его смертью.
— Наступит день, и этот сад будет принадлежать тебе, — сказал он мне незадолго до смерти. — Я уверен, что мы еще будем тобой гордиться. Ты пятая Хаш Мак-гиллен, никогда не забывай об этом.
Теперь я все понимала. Нужно было что-то придумать, иначе мы потеряем ферму. От славы и богатства былых времен остались только старенький «Студебеккер» в амбаре и этот самый серебряный кувшин от сервиза, который мы вынуждены были продать.
Впрочем, нет. У нас остались наши яблоки.
Я загрузила в тележку две большие пустые корзины, доску, бумажные пакеты, ящик со свежесорванными яблоками и моего младшего брата Логана и потащила тележку через весь сад к так называемой Садовой дороге Макгилленов. Там я устроила импровизированный стол и встала рядом с ним, держа в руках написанный от руки красной краской на картоне плакат:
Единственные в своем роде сладкие яблоки Хаш
Никаких червей, никаких пятен
55 центов пакет
Два пакета за один доллар
Я еще раньше заметила, что жители Атланты начали ездить через нашу долину. Они съезжали с новой автострады, потом поворачивали направо по шоссе и проезжали через горы, чтобы полюбоваться видом, прежде чем отправиться домой к привычным супермаркетам и универмагам. Каждую субботу и воскресенье на заросшей сорной травой обочине возле нашего посеревшего от непогоды почтового ящика останавливались машины. Люди выходили из них и фотографировали нашу ферму. Как-то раз я специально вышла на дорогу, чтобы посмотреть, что их так привлекает. Я увидела широкую долину, в которой стройными рядами росли яблони. За ними возвышались округлые вершины гор, из-за огромных буков на холме выглядывали красивые крыши дома и амбаров. Все, что я видела, было моим домом, который я горячо любила.
Если я хотела его сохранить, сад должен был окупать себя, как в прежние времена.
Через полчаса ко мне подошла первая покупательница. Я никогда не забуду эту женщину. Пожилая леди из Атланты с серебристыми волосами привезла своих сестер полюбоваться яблонями в стареньком «Кадиллаке» с выцветшей надписью «Никсона в президенты!» на бампере.
— Почему здесь написано, что это настоящие сладкие яблоки Хаш, дорогая? — спросила она с улыбкой.
— Потому что только мы выращиваем яблоки сорта «сладкая хаш» во всем округе, мэм. Они выросли на костях сотни солдат-янки, которых убили наши доблестные южане во время битвы при Далиримпле в 1864 году. — Я театральным жестом указала на яблоневый сад и сделала паузу для пущего эффекта. — Моя прапрапрабабушка Хаш Макгиллен Первая сказала, что яблони ничего не имеют против мертвых. Поэтому она посадила первые яблони на могилах солдат. И с тех пор только здесь растут самые лучшие яблоки Хаш. Потому что корни — это кости, а кости — это корни. Так говорит моя мама, а ее мама была наполовину чероки. А вы же знаете, что чероки знают духов земли. Все, что они говорят, правда. — Я сделала глубокий вдох. — Два пакета за доллар, мэм, прошу вас. И двадцать пять центов, если вы хотите сделать снимки.
Пожилая леди и ее сестры рассмеялись и купили целый ящик яблок.
— Я бы заплатила только за то, чтобы послушать твой рассказ, — сказала одна из них и погладила меня по волосам. Они были длинными и возмутительно кудрявыми, поэтому я связала их на затылке шнурком. — Ты выглядишь так, словно тебя при рождении коснулась фея своей волшебной палочкой. Оставайся такой же хорошенькой и всегда используй свое живое воображение, тогда люди раскупят у тебя все яблоки.
Когда леди уехали, я посадила Логана в тележку и повезла обратно на ферму, чтобы набрать еще яблок. Неужели все так просто? Но, кажется, люди действительно готовы покупать яблоки, если рассказывать им историю, которую они смогут пересказать дома.
Я принялась снова и снова повторять свой рассказ о войне между Севером и Югом, о похороненных в долине солдатах и первой Хаш Макгиллен всем, кто останавливался. Это помогало продавать яблоки.
Через два часа я продала сорок пакетов яблок и заработала около двадцати долларов. При каждом удобном случае я доставала банкноты из кармана и пересчитывала их. В 1974 году это было целое состояние.
Услышав шум мотоцикла, я посмотрела на дорогу, вьющуюся среди рододендронов и высоких деревьев. С холма спускался Дэви Тэкери. Его сестра Мэри Мэй Тэкери по прозвищу Липучка сидела сзади, и ее темно-каштановые кудри словно сумасшедшие бесновались на ветру. Некоторым семействам никогда не удаетсд сохранять благопристойность. Тэкери относились именно к таким семьям, хотя у большинства из них был хороший легкий характер, и они много работали, чтобы лишний раз подтвердить свою принадлежность к среднему классу. Они славились тем, что сколотили свое состояние на нелегальной продаже алкоголя, а также склонностью к быстрой езде по горным дорогам. В конце концов, официальная история профессиональных гонок началась именно на проселочных дорогах Юга между 1940 и 1950 годами, когда бутлегеры в нагруженных ящиками с виски седанах уходили от федеральных агентов. В этом смысле Тэкери были легендой округа. Ни одного из них в те времена не взяли в горах Чочино, во всяком случае — живым.
Дэви улыбнулся мне из-под девичьих кудрей, и мое сердце забилось быстрее. Ему было всего тринадцать, на год больше, чем мне. Он был высоким и гибким, готовым ударить любого, кто ему докучал. Но его синие глаза смотрели ласково, когда они останавливались на мне. А я отчаянно хотела любить кого-нибудь после смерти отца, и мне хотелось, чтобы любили меня. Отец Дэви и Мэри Мэй тоже умер молодым, гоняя грузовики по проселочным дорогам, а мать их бросила. С тех пор Мэри Мэй старалась всем понравиться, угодить, потому ее и прозвали Липучкой. А Дэви потерял покой и срывался по любому поводу. Их воспитывала болезненная бабушка, жили они в городе. Пожилая женщина не могла контролировать Дэви. Зато я могла. Во всяком случае, я так думала.
— Привет, красавица! — весело поздоровался Дэви. — Чем это ты тут занимаешься?
Я покраснела. Он назвал меня красавицей. Его треп был единственной моей слабостью.
— Это мотоцикл мистера Джеттерса, — заметила я, не отвечая на вопрос. — Ты его что, украл?
Дэви махнул рукой:
— Тупой ублюдок не хватится его еще пару часов.
Мэри Мэй тут же спрыгнула с седла.
— Ты же мне сказал, что мистер Джеттерс одолжил тебе его!
Дэви потрепал сестру за подбородок.
— Видишь ли, сестренка, я тебя обманул. — Он сел боком на кожаном сиденье и принялся разглядывать мои пакеты и ящики. — Твоя мама послала нас посмотреть, что здесь у тебя происходит. Кто-то сказал ей, что ты торгуешь яблоками, как цыганка. Она испугалась, что на тебя кто-нибудь наедет или стукнет по голове. Я пообещал ей, что присмотрю за тобой. Я вытащила из кармана деньги.
— Спасибо за заботу, но у меня все отлично. Мэри Мэй открыла рот от изумления. Ее глаза засверкали.
— Как бы мне тоже хотелось разбогатеть.
— Моя мама сможет купить продукты на эти деньги, — гордо объявила я.
Мэри Мэй принялась изучать мой плакат.
— Я бы не стала писать о червяках и пятнах. Это только отпугнет людей.
— Я потом его переделаю.
— Разреши мне, Хаш, пожалуйста! Я нарисую для тебя новый плакат и украшу его завитушками по углам.
— Ладно, спасибо. — Мэри Мэй хорошо рисовала, и к тому же она немало времени провела, обдумывая, что может понравиться людям. Мне было ее жаль, а кроме того, почему не использовать ее талант к рекламе? Я посмотрела на них с Дэви. — Если вы поможете мне продать яблоки, я заплачу вам каждому по два доллара за день работы.
— Я согласна! — воскликнула Мэри Мэй.
Но Дэви посмотрел на меня сверху вниз своими тревожащими небесно-голубыми глазами.
— Я помогу тебе только потому, что ты меня попросила. Но я не намерен лизать задницу этим типам из Атланты. Они все евреи, ниггеры и богатые засранцы.
Это был один из тех моментов, когда умные девочки вдруг становятся глупыми, глухими и слепыми. Мне бы следовало повнимательнее посмотреть на него и кое-что понять. Мне бы следовало признать, что в его взгляде на мир слишком много агрессии и гнева, но я уже была влюблена в него, поэтому никак не прореагировала. Правда, я уже тогда сознавала, что слова — не пустой звук. Идеи тоже имеют значение. Как и репутация. Моя мать была на четверть индианкой, и я слышала, как люди обзывали ее и говорили, что папе не следовало на ней жениться. Даже мой проклятый дядюшка Аарон и его детишки. Мои двоюродные братья и сестры.
— Ты позволишь людям обзывать меня всякими нехорошими словами, которыми ты так и сыплешь? — мрачно спросила я у Дэви.
Он рассердился.
— Если кто-то обзовет тебя нехорошим словом при мне, я надеру ему задницу.
— Тогда прошу тебя, Дэви, не говори так сам! — взмолилась я. — Ты такой замечательный… Обещай мне.
— Ладно, ладно. Если тебе не нравится, я не стану ругаться.
— Хорошо.
— Но только когда ты сможешь меня услышать.
Я рассвирепела и собралась уже обругать его в ответ, но тут на дороге появился желтый «Фольксваген».
— Ты должен выглядеть дружелюбным! — приказала я.
Мэри Мэй, Дэви и я выстроились на обочине. Мэри Мэй махала рукой, я подняла повыше плакат. Автомобиль остановился. Из него вышел мужчина с двумя длиннофокусными фотоаппаратами.
— Господи, — воскликнул он, — это самое красивое место в горах! Здесь веришь в то, что можно вернуться назад к природе. Райский сад на земле. Я чувствую его ци, чувствую! Хорошая энергия. Bay!
У него были усы и длинные волосы. Мы смотрели на него во все глаза. Мужчины в округе Чочино никогда не забывали побриться и носили короткую стрижку.
К своей внешности они относились с почти религиозным благоговением.
— Этот мужчина хиппи, — прошептала Мэри Мэй.
— Он покупатель, — парировала я.
Дэви выступил вперед, заслоняя меня и свою сестру. Он сжал кулаки. Но я выпрыгнула из-за его спины и повыше подняла плакат.
— Добро пожаловать на ферму Хаш, сэр! Парковка бесплатная, если вы покупаете яблоки. Но если вы хотите сделать фотографии, то с вас двадцать пять центов.
— Договорились, красавица. — Мужчина с улыбкой протянул мне четвертак, и я спрятала его в карман. — Значит, я могу заснять и тебя тоже?
— Черт возьми, только не это! — насупился Дэви.
— Это для газеты, которая выходит в Атланте.
— Большая газета? — поинтересовалась я.
— Очень большая. Я там работаю фотографом.
— Это поможет продавать яблоки, — шепнула мне на ухо Мэри Мэй.
Я тут же закивала головой:
— Конечно, сэр, вы можете меня сфотографировать, но только вместе с моими друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
К моменту моего рождения в 1962 году многие плодовые сады на Юге прекратили свое существование. Их вырубили, сожгли пни, о них забыли, их перестали любить, яблоки никому больше не были нужны. «Гордость поттера», «круглые эскановы», «сладкие сочные», «черная лань», «розовые кружевные» — все эти сорта исчезли с лица земли, не говоря о многих сотнях других. Они исчезли навсегда. Мы, Макгиллены, переживали одну черную полосу за другой. Мой отец умер молодым от сердечного приступа, корчуя шиповник в саду. Но мы и наши яблоки все-таки упрямо держались, отказываясь сдаваться на милость победителям — дешевым «виноградным из Висконсина» и ледяным японским «муцу».
Еще ребенком я решила, что заставлю людей снова покупать наши яблоки.
Первые одиннадцать лет моей жизни — до того, как умер отец, — были замечательными. Папа всегда был веселым или, по крайней мере, таким казался; мама пела, работая в саду рядом с ним. А я была их яблочной принцессой, Хаш Макгиллен Пятой из Долины, самого красивого места на земле. Яблони зацветали весной, их плоды наливались соком летом, питая наши души осенью. А в холодные зимние месяцы деревья спали и видели сладкие сны.
Сады Макгилленов росли по берегам реки, у подножия Чочино, Аталука и Большой Челюсти, поднимаясь вверх по террасам, созданным упорно трудившимися поколениями Макгилленов. У нас в семье была поговорка: настоящие яблоки «сладкая хаш» могут вырастить только бог и Макгиллены. Наша земля была самой плодородной в округе, и старики шептались о том, что в ней есть что-то таинственное и колдовское.
Я и понятия не имела о том, что мы бедны, и не понимала, почему наши родственники с такой тоской и печалью взирают на последнее свидетельство семейного благосостояния — серебряный кувшин с монограммой, который мой отец с любовью полировал и выставлял на старом сосновом столе. Я слышала, как мои тетушки рассуждали о том, что бывали времена, когда нашей семье не приходилось распродавать наследие предков.
Что касается меня, то я искренне верила, что наследие предков остается с нами. Оно росло вокруг меня на холмах, и о нем говорилось в старых сельскохозяйственных журналах, пылившихся в гостиной на дубовых полках. На стене на самом почетном месте над продавленным диваном висела единственная в нашем доме картина в раме: рисунок 1909 года, на котором было изображено наше яблоко «сладкая хаш».
— Таким его публиковали в больших реферативных журналах того времени, — объяснял мне отец. Он не один раз рассказывал мне эту историю, и я всегда слушала с удовольствием, хотя давно выучила ее наизусть. Мне нравилось видеть горделивое выражение на его лице, когда он говорил о нашем былом величии. — Сюда прислали двух человек из Вашингтона. Они долго сидели в саду в окружении всей нашей семьи, один тщательно срисовывал самый лучший экземпляр «сладкой хаш», а второй изучал сотню других и делал записи.
Затем отец открывал наш собственный очень старый экземпляр правительственного отчета и читал выводы ученых, словно цитировал Библию:
— «Спелое яблоко сорта „сладкая хаш“ темно-красное, почти бордовое. Плод очень ровный, круглый, среднего размера. Черешок плотный, длинный, расположен в темном, почти черном ровном углублении. Основание широкое, вдавленное, безволосковое. Мякоть сочная, очень белая. Яблоко созревает с сентября по декабрь. Хорошо хранится всю зиму, сохраняет вкус при кулинарной обработке». — На этом месте папа всегда останавливался, а затем принимался читать самый главный отрывок низким, бархатным голосом. — «Вкус напоминает свежий мед, смешанный с самым лучшим тростниковым сахаром. В яблоке нет кислого послевкусия. Каждый кусочек буквально тает во рту. Поистине восхитительное яблоко!»
Поистине восхитительное… Представители властей использовали превосходную степень, хотя их никто не подкупал.
Мама, в чьих жилах текла капелька крови индейцев чероки, садилась рядом с отцом и вспоминала мудрое изречение своей бабушки-индианки:
— Бабушка Халфакр говорила, что это лучшее яблоко на свете, потому что дает человеку крылья. Сладкое яблоко насыщает желудок, очищает внутренности и успокаивает сердце.
Много лет спустя я буду вспоминать эти слова с мрачной грустью. Чтобы выжить, фермеру-садоводу и в самом деле требуется твердость духа, упрямство и крепкий желудок.
Но когда я была ребенком, главным для меня было то, что наше имя соединяется с прекрасным божьим даром. И это имя было моим!
— Мое маленькое драгоценное яблочко, — говорил мне отец. — Ты так похожа на свою мать.
Я унаследовала мамин овал лица, длинный нос с горбинкой, ее большой рот с опущенными вниз уголками и индейские скулы, а от папы взяла упрямый подбородок и зеленые глаза. Никакая стрижка или химическая завивка не могли справиться с моими курчавыми, ржаво-коричневыми волосами, свисавшими мне на глаза, словно челка у лошади. Люди никогда не называли меня красивой, хотя часто говорили, что на меня можно заглядеться. Но, в конце концов, заглядеться можно и на теленка-альбиноса. Папа утверждал, что у меня глаза цвета зеленых яблок. Я весьма надменно смотрела на мир за пределами округа Чочино, бросая ему вызов. Пусть попробует откусить кусочек от моего счастливого, упрямого существа!
В конце концов именно это и случилось…
В начале осени 1974 года, пока мама надрывалась в Далиримпле, обслуживая столики в ресторанчике, я вылила сидр из серебряного кувшина на корни первого дерева, принесшего наши знаменитые яблоки, и плакала до тех пор, пока у меня не разболелась голова. Прошлым летом папа умер в саду. Мама держала его голову на коленях, пока я бегала за помощью, но помочь ему не успели. Мне его все время не хватало. Мне было двенадцать лет, и я так любила своего отца, что мир, казалось, заканчивался с его смертью.
— Наступит день, и этот сад будет принадлежать тебе, — сказал он мне незадолго до смерти. — Я уверен, что мы еще будем тобой гордиться. Ты пятая Хаш Мак-гиллен, никогда не забывай об этом.
Теперь я все понимала. Нужно было что-то придумать, иначе мы потеряем ферму. От славы и богатства былых времен остались только старенький «Студебеккер» в амбаре и этот самый серебряный кувшин от сервиза, который мы вынуждены были продать.
Впрочем, нет. У нас остались наши яблоки.
Я загрузила в тележку две большие пустые корзины, доску, бумажные пакеты, ящик со свежесорванными яблоками и моего младшего брата Логана и потащила тележку через весь сад к так называемой Садовой дороге Макгилленов. Там я устроила импровизированный стол и встала рядом с ним, держа в руках написанный от руки красной краской на картоне плакат:
Единственные в своем роде сладкие яблоки Хаш
Никаких червей, никаких пятен
55 центов пакет
Два пакета за один доллар
Я еще раньше заметила, что жители Атланты начали ездить через нашу долину. Они съезжали с новой автострады, потом поворачивали направо по шоссе и проезжали через горы, чтобы полюбоваться видом, прежде чем отправиться домой к привычным супермаркетам и универмагам. Каждую субботу и воскресенье на заросшей сорной травой обочине возле нашего посеревшего от непогоды почтового ящика останавливались машины. Люди выходили из них и фотографировали нашу ферму. Как-то раз я специально вышла на дорогу, чтобы посмотреть, что их так привлекает. Я увидела широкую долину, в которой стройными рядами росли яблони. За ними возвышались округлые вершины гор, из-за огромных буков на холме выглядывали красивые крыши дома и амбаров. Все, что я видела, было моим домом, который я горячо любила.
Если я хотела его сохранить, сад должен был окупать себя, как в прежние времена.
Через полчаса ко мне подошла первая покупательница. Я никогда не забуду эту женщину. Пожилая леди из Атланты с серебристыми волосами привезла своих сестер полюбоваться яблонями в стареньком «Кадиллаке» с выцветшей надписью «Никсона в президенты!» на бампере.
— Почему здесь написано, что это настоящие сладкие яблоки Хаш, дорогая? — спросила она с улыбкой.
— Потому что только мы выращиваем яблоки сорта «сладкая хаш» во всем округе, мэм. Они выросли на костях сотни солдат-янки, которых убили наши доблестные южане во время битвы при Далиримпле в 1864 году. — Я театральным жестом указала на яблоневый сад и сделала паузу для пущего эффекта. — Моя прапрапрабабушка Хаш Макгиллен Первая сказала, что яблони ничего не имеют против мертвых. Поэтому она посадила первые яблони на могилах солдат. И с тех пор только здесь растут самые лучшие яблоки Хаш. Потому что корни — это кости, а кости — это корни. Так говорит моя мама, а ее мама была наполовину чероки. А вы же знаете, что чероки знают духов земли. Все, что они говорят, правда. — Я сделала глубокий вдох. — Два пакета за доллар, мэм, прошу вас. И двадцать пять центов, если вы хотите сделать снимки.
Пожилая леди и ее сестры рассмеялись и купили целый ящик яблок.
— Я бы заплатила только за то, чтобы послушать твой рассказ, — сказала одна из них и погладила меня по волосам. Они были длинными и возмутительно кудрявыми, поэтому я связала их на затылке шнурком. — Ты выглядишь так, словно тебя при рождении коснулась фея своей волшебной палочкой. Оставайся такой же хорошенькой и всегда используй свое живое воображение, тогда люди раскупят у тебя все яблоки.
Когда леди уехали, я посадила Логана в тележку и повезла обратно на ферму, чтобы набрать еще яблок. Неужели все так просто? Но, кажется, люди действительно готовы покупать яблоки, если рассказывать им историю, которую они смогут пересказать дома.
Я принялась снова и снова повторять свой рассказ о войне между Севером и Югом, о похороненных в долине солдатах и первой Хаш Макгиллен всем, кто останавливался. Это помогало продавать яблоки.
Через два часа я продала сорок пакетов яблок и заработала около двадцати долларов. При каждом удобном случае я доставала банкноты из кармана и пересчитывала их. В 1974 году это было целое состояние.
Услышав шум мотоцикла, я посмотрела на дорогу, вьющуюся среди рододендронов и высоких деревьев. С холма спускался Дэви Тэкери. Его сестра Мэри Мэй Тэкери по прозвищу Липучка сидела сзади, и ее темно-каштановые кудри словно сумасшедшие бесновались на ветру. Некоторым семействам никогда не удаетсд сохранять благопристойность. Тэкери относились именно к таким семьям, хотя у большинства из них был хороший легкий характер, и они много работали, чтобы лишний раз подтвердить свою принадлежность к среднему классу. Они славились тем, что сколотили свое состояние на нелегальной продаже алкоголя, а также склонностью к быстрой езде по горным дорогам. В конце концов, официальная история профессиональных гонок началась именно на проселочных дорогах Юга между 1940 и 1950 годами, когда бутлегеры в нагруженных ящиками с виски седанах уходили от федеральных агентов. В этом смысле Тэкери были легендой округа. Ни одного из них в те времена не взяли в горах Чочино, во всяком случае — живым.
Дэви улыбнулся мне из-под девичьих кудрей, и мое сердце забилось быстрее. Ему было всего тринадцать, на год больше, чем мне. Он был высоким и гибким, готовым ударить любого, кто ему докучал. Но его синие глаза смотрели ласково, когда они останавливались на мне. А я отчаянно хотела любить кого-нибудь после смерти отца, и мне хотелось, чтобы любили меня. Отец Дэви и Мэри Мэй тоже умер молодым, гоняя грузовики по проселочным дорогам, а мать их бросила. С тех пор Мэри Мэй старалась всем понравиться, угодить, потому ее и прозвали Липучкой. А Дэви потерял покой и срывался по любому поводу. Их воспитывала болезненная бабушка, жили они в городе. Пожилая женщина не могла контролировать Дэви. Зато я могла. Во всяком случае, я так думала.
— Привет, красавица! — весело поздоровался Дэви. — Чем это ты тут занимаешься?
Я покраснела. Он назвал меня красавицей. Его треп был единственной моей слабостью.
— Это мотоцикл мистера Джеттерса, — заметила я, не отвечая на вопрос. — Ты его что, украл?
Дэви махнул рукой:
— Тупой ублюдок не хватится его еще пару часов.
Мэри Мэй тут же спрыгнула с седла.
— Ты же мне сказал, что мистер Джеттерс одолжил тебе его!
Дэви потрепал сестру за подбородок.
— Видишь ли, сестренка, я тебя обманул. — Он сел боком на кожаном сиденье и принялся разглядывать мои пакеты и ящики. — Твоя мама послала нас посмотреть, что здесь у тебя происходит. Кто-то сказал ей, что ты торгуешь яблоками, как цыганка. Она испугалась, что на тебя кто-нибудь наедет или стукнет по голове. Я пообещал ей, что присмотрю за тобой. Я вытащила из кармана деньги.
— Спасибо за заботу, но у меня все отлично. Мэри Мэй открыла рот от изумления. Ее глаза засверкали.
— Как бы мне тоже хотелось разбогатеть.
— Моя мама сможет купить продукты на эти деньги, — гордо объявила я.
Мэри Мэй принялась изучать мой плакат.
— Я бы не стала писать о червяках и пятнах. Это только отпугнет людей.
— Я потом его переделаю.
— Разреши мне, Хаш, пожалуйста! Я нарисую для тебя новый плакат и украшу его завитушками по углам.
— Ладно, спасибо. — Мэри Мэй хорошо рисовала, и к тому же она немало времени провела, обдумывая, что может понравиться людям. Мне было ее жаль, а кроме того, почему не использовать ее талант к рекламе? Я посмотрела на них с Дэви. — Если вы поможете мне продать яблоки, я заплачу вам каждому по два доллара за день работы.
— Я согласна! — воскликнула Мэри Мэй.
Но Дэви посмотрел на меня сверху вниз своими тревожащими небесно-голубыми глазами.
— Я помогу тебе только потому, что ты меня попросила. Но я не намерен лизать задницу этим типам из Атланты. Они все евреи, ниггеры и богатые засранцы.
Это был один из тех моментов, когда умные девочки вдруг становятся глупыми, глухими и слепыми. Мне бы следовало повнимательнее посмотреть на него и кое-что понять. Мне бы следовало признать, что в его взгляде на мир слишком много агрессии и гнева, но я уже была влюблена в него, поэтому никак не прореагировала. Правда, я уже тогда сознавала, что слова — не пустой звук. Идеи тоже имеют значение. Как и репутация. Моя мать была на четверть индианкой, и я слышала, как люди обзывали ее и говорили, что папе не следовало на ней жениться. Даже мой проклятый дядюшка Аарон и его детишки. Мои двоюродные братья и сестры.
— Ты позволишь людям обзывать меня всякими нехорошими словами, которыми ты так и сыплешь? — мрачно спросила я у Дэви.
Он рассердился.
— Если кто-то обзовет тебя нехорошим словом при мне, я надеру ему задницу.
— Тогда прошу тебя, Дэви, не говори так сам! — взмолилась я. — Ты такой замечательный… Обещай мне.
— Ладно, ладно. Если тебе не нравится, я не стану ругаться.
— Хорошо.
— Но только когда ты сможешь меня услышать.
Я рассвирепела и собралась уже обругать его в ответ, но тут на дороге появился желтый «Фольксваген».
— Ты должен выглядеть дружелюбным! — приказала я.
Мэри Мэй, Дэви и я выстроились на обочине. Мэри Мэй махала рукой, я подняла повыше плакат. Автомобиль остановился. Из него вышел мужчина с двумя длиннофокусными фотоаппаратами.
— Господи, — воскликнул он, — это самое красивое место в горах! Здесь веришь в то, что можно вернуться назад к природе. Райский сад на земле. Я чувствую его ци, чувствую! Хорошая энергия. Bay!
У него были усы и длинные волосы. Мы смотрели на него во все глаза. Мужчины в округе Чочино никогда не забывали побриться и носили короткую стрижку.
К своей внешности они относились с почти религиозным благоговением.
— Этот мужчина хиппи, — прошептала Мэри Мэй.
— Он покупатель, — парировала я.
Дэви выступил вперед, заслоняя меня и свою сестру. Он сжал кулаки. Но я выпрыгнула из-за его спины и повыше подняла плакат.
— Добро пожаловать на ферму Хаш, сэр! Парковка бесплатная, если вы покупаете яблоки. Но если вы хотите сделать фотографии, то с вас двадцать пять центов.
— Договорились, красавица. — Мужчина с улыбкой протянул мне четвертак, и я спрятала его в карман. — Значит, я могу заснять и тебя тоже?
— Черт возьми, только не это! — насупился Дэви.
— Это для газеты, которая выходит в Атланте.
— Большая газета? — поинтересовалась я.
— Очень большая. Я там работаю фотографом.
— Это поможет продавать яблоки, — шепнула мне на ухо Мэри Мэй.
Я тут же закивала головой:
— Конечно, сэр, вы можете меня сфотографировать, но только вместе с моими друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34