– Очень впечатляюще.
Фабрицио подозрительно взглянул на Джанни, уверенный, что именно он устроил это платное зрелище.
– Верни деньги, – велел он брату. – А ты немедленно слезай.
В ответ все трое состроили ему рожи, Фабрицио насупился и толкнул Джанни, который растянулся на траве. Но тут же вскочил и, в свою очередь, ткнул брата кулаком в живот.
Яростно сцепившись, они тузили друг друга, а их костюмы, специально сшитые для праздника бракосочетания, были окончательно испорчены в этой ожесточенной схватке, где, как часто бывает в войнах, обе стороны одинаково терпели урон.
Вдруг чья-то крепкая рука разняла их, и спокойный голос произнес:
– Вы будете разбираться с мамой.
Оба противника, хоть и разделенные, еще пытались тузить кулаками друг друга, но вскоре успокоились и присмирели перед лицом старшего брата, разнявшего их.
– Это он начал, – показал Джанни на Фабрицио.
– Почему? – спросил Эмилиано, отмечая плачевное состояние их новых костюмов.
Фабрицио ничего не ответил.
– Потому что он ублюдок! – злобно выкрикнул Джанни.
– Не смей говорить подобное, – строго укорил его старший брат. – А теперь идите и попробуйте привести себя в порядок, чтобы мама не застала вас в таком виде!
У Фабрицио был разбит нос, у Джанни проступал синяк под глазом, но оба вздохнули с облегчением. Если бы их здесь застал Эдисон, они бы не отделались так легко. Эмилиано, на их счастье, не стал вдаваться в причины конфликта, предполагая обычную мальчишечью ссору. Но если бы их застал отец, то было бы разбирательство по всем правилам и с последствиями, о которых лучше не думать.
Неудавшаяся коммерция Джанни так и осталась тайной мальчишек. Каждый из них, будучи лично замешан в ней, не был заинтересован в том, чтобы дело раскрылось.
Эмилиано вернулся обратно, предоставив братьев их незавидной судьбе: ожидавшему их серьезному выговору и справедливому наказанию за драку.
Он поискал Ипполиту в саду, где незадолго перед тем оставил ее, но девушки там не было. Его охватила глухая досада на этих мальчишек, из-за которых провалилась его попытка уединиться здесь с Ипполитой. Очень трудно было изолировать ее от многочисленных обожателей, которые повсюду следовали за ней. Капризная и надменная со всеми юнцами, которые своими неуклюжими и докучными ухаживаниями постоянно надоедали ей, с ним она была весьма снисходительна, ясно давая понять, что выделяет его из толпы поклонников.
В тех случаях, когда они оставались одни, она выкапывала особый интерес к Эмилиано и его семье. Об Эстер она отзывалась так: «Женщина очень красивая и высокого класса», а про Эдисона говорила, что «у него на лбу стигматы власти и успеха».
Эмилиано невольно улыбнулся этому преувеличению, этому чрезмерному вниманию к наследственному знаку Монтальдо на лбу, в конечном счете, простой и не очень заметной вмятинке, которую имел и он сам. Только у маленькой Лолы не было этого недостатка, который, скорее всего, проявится с годами и у нее.
Он охотно беседовал с Ипполитой, потому что, в отличие от других девушек, которые говорили только о нарядах и женихах, она интересовалась книгами и их авторами, фильмами и режиссерами, любила джаз и классическую музыку, с ума сходила по Гершвину и обожала «Звездную пыль».
Но самое главное, его привлекала рано расцветшая, очень женственная красота этой девушки, от которой он буквально терял голову. Эмилиано чувствовал, что его отчаянно влечет к ее нежному волнующему телу. Со свойственной ему книжностью восприятия мира он был совершенно убежден, что Ипполита скрывает в себе чувственность Эммы Бовари, Анны Карениной и леди Чаттерлей.
Решив во что бы то ни стало найти ее, Эмилиано смешался с толпой гостей, занятых светской болтовней во внутреннем дворике клуба, но скоро понял, что ее здесь нет. Он вошел во внутренние залы и, наконец, увидел ее. Ипполита стояла в группе девушек, где были также невеста и его сестра Валли. Они разговаривали вполголоса и смеялись, как заговорщики.
– Ну же, Мари Клер, расскажи, чем ты будешь заниматься ночью с Августом, – дразнила ее одна подруга.
– Я оскорбила бы твои невинные уши, если бы сказала тебе это, – возразила невеста насмешливым тоном.
– То, что она будет делать сегодня ночью, ничем не отличается от того, чем она занимается уже давно, – со скучающим видом прервала Ипполита.
– А чем ты занимаешься уже давно? – спросила Валли, глаза которой загорелись от любопытства.
– Скачет на своем жеребце, – сказала другая подруга, и все засмеялись.
– Это хотела бы делать любая из вас, если бы имела возможность, – не осталась в долгу Мари Клер.
Ипполита посмотрела на них с состраданием.
– Я нахожу эти разговоры глупыми и инфантильными. У вас безумное желание заниматься любовью, и в то же самое время вы этого страшно боитесь, – сказала она, поворачиваясь, чтобы отойти от них.
Эмилиано преградил ей путь на пороге, когда она собиралась подняться на второй этаж, где были залы для мужчин.
– Я искал тебя, – сказал он, схватив ее за руку.
– А я нет, – ответила Ипполита, холодно глядя на него, как на незнакомца.
В ее глазах мелькал странный блеск, от которого Эмилиано стало не по себе.
– Извини, я не думал… – пробормотал он, отступая.
Реакция Ипполиты привела его в растерянность.
Ипполита поспешно взбежала по лестнице. Она искала своего отца, но на верхнем этаже натолкнулась на Эдисона Монтальдо.
– Здравствуйте, – сказала она, улыбаясь ему.
– Здесь наверху никого нет, – заметил Эдисон. – Кажется, все спустились в сад.
Ипполиту ничуть не огорчило это известие.
– Тем лучше, – сказала она, подходя к нему. – Наконец-то мы сможем остаться одни.
– Одиночество иногда леденит, моя милая, – попытался он остановить ее.
– Но часто и возбуждает, – многозначительно заметила она.
Ее немного хриплый голос, учащенное дыхание и ослепительная юная красота ошеломляли его.
– Не лучше ли нам спуститься в сад к остальным? – предложил Эдисон неуверенно.
Ипполита приблизилась к нему, обвила руками его за шею и прошептала на ухо:
– Значит, ты и вправду меня боишься?
Эти слова вызвали у него напряженную и сладкую дрожь.
– Ты очень волнуешь меня, – признался Эдисон.
– Ты правда это чувствуешь? – спросила она, прижимаясь к нему всем телом и чувствуя, как растет его вожделение.
С большим трудом Эдисон одолел себя.
– Довольно, – заявил он, беря ее за плечи и решительно отрывая от себя. – Хватит баловства.
Ипполита прямо взглянула на него. Желание горело в ее взгляде.
– Ты глупец, Эдисон Монтальдо, – сказала она. – Я могу иметь всех мужчин, каких захочу. Гораздо моложе и красивее тебя. Но я хочу тебя. Здесь. Сейчас.
Он позволил ей увлечь себя в гостиную, отделенную от бильярдного зала тяжелым бархатным занавесом. Окна были закрыты, плотные шторы опущены. Здесь отдавало приятным запахом табака. То было спокойное убежище для членов клуба, когда они хотели почитать газету или спокойно поговорить, чтобы их не беспокоили.
Ипполита сама сделала практически все. И с величайшей быстротой. Эдисон почти что позволил себя изнасиловать этой молодой женщине, красивой и сексуальной, которая показала, что знает в этой области все тонкости. И особенно острое наслаждение придавал страх, что их застанут, сознание, что они совершают здесь нечто преступное.
– Ты знаешь, какому риску мы подвергались? – спросил Монтальдо, пытаясь привести себя в порядок.
– Ты подвергался, – уточнила она, вгоняя его в дрожь. – Меня считают шальной особой. Мои родители научились меня принимать такой, какая я есть. А вот ты не имеешь оправданий тому, что сделал, – с удовлетворением заключила она.
– Ты в самом деле сумасшедшая, – сказал Эдисон. – Ты буйнопомешанная.
– Не знаю, может быть. Но если мне что-то нравится, я беру это, не задавая вопросов, – возразила она со смешком.
Приведя несколькими касаниями в порядок свое красивое платье, она поправила прическу и слегка подкрасила губы.
– Что меняется? – заметила она. – Я богата, молода и красива. И могу иметь все. Теперь, к примеру, я бы хотела начать все сначала, – заявила она, к его удивлению, и потянулась к пуговицам на брюках Эдисона.
– Ты решила погубить меня, – в ужасе отпрянул он.
– Еще чуть-чуть, – попросила она.
Но Эдисон уже поспешно спускался на первый этаж. От волнения и страха у него прерывалось дыхание. Он слегка пошатывался, но никто не обратил на это внимания. Все были на свадьбе хмельны от вина.
Прикрыв глаза, ослепленные светом яркого летнего дня, он вышел на воздух. Гости рисовались ему какими-то расплывчатыми фигурами, которые ему приходилось фокусировать, как если бы он смотрел на них через объектив фотоаппарата.
Эдисон остановился в тени колоннады, чтобы успокоиться и избавиться от этой помехи в глазах. В стороне он увидел Эстер, которая, держа за руку Лолу, разговаривала с монсеньором Себастьяно Бригенти. Прелат ласково гладил кудри девочки. Потом наклонился, взял ее на руки и прижал к себе. Эдисону показалось, что у Эстер взволнованное лицо, а голубые глаза ее полны слез. Но это просто могло ему показаться в таком взволнованном состоянии. Сначала он должен был привыкнуть к этому режущему свету солнца и обрести то спокойствие, которого так недоставало ему.
Эдисон был в панике. И не только потому, что эта история могла выплыть наружу, но главным образом оттого, что в нем зарождалась страсть к этой девушке, которая годилась ему в дочери, новая страсть, никогда прежде не испытанная ни с одной другой женщиной. Ипполита победила его своей чувственностью.
Глава 5
Слегка отодвинув кисейную занавеску окна своей комнаты, Полиссена Монтальдо увидела, как Микеле открыл ворота, чтобы впустить немецкого офицера, который въехал на своем стрекочущем мотоцикле.
После смерти Джильды и бегства семьи Монтальдо немцы еженедельно осматривали виллу. В этой методично повторяющейся проверке явно не было смысла. Всем было ясно, что птички улетели, и клетка опустела, и на возвращение их рассчитывать не стоило. По крайней мере, в ближайшее время.
Тем не менее, для Полиссены Монтальдо, которой были, доверены надзор и уход за домом, этот еженедельный визит стал событием в ее монотонном существовании. Как всегда, она торопливо поправила волосы перед зеркалом, брызнула на шею и руки несколько капель дорогих духов «Шанель», купленных еще до войны, разгладила складки цветастого шелкового платья, в котором казалась моложе своих сорока лет, и спустилась на первый этаж как раз вовремя, чтобы встретить во внутреннем дворике лейтенанта вермахта, который обязан был держать под контролем виллу «Эстер» и передавать результаты своих инспекций немецкому командованию.
– Добрый день, синьорина Монтальдо, – поздоровался немец, щелкнув каблуками и став по стойке «смирно» с тевтонской выправкой.
– Добрый день, герр Штаудер, – ответила Полиссена с кокетливой улыбкой.
Микеле, стоя на пороге, глядел на них с неодобрением.
– Почему вы сегодня один? – спросила она, направляясь впереди него в кухню.
Лейтенант Штаудер, высокий стройный мужчина, обычно приезжал в сопровождении сержанта, которого Полиссена называла его оруженосцем.
Офицер не ответил.
Вилла «Эстер» была практически пуста. Исчезли картины со стен, серебро, безделушки, ковры, фарфор. Мебель и диваны были покрыты белыми чехлами, единственными обжитыми комнатами оставались лишь кухня на первом этаже и спальня Поднесены на втором. Остальные были заперты. Микеле и Анджелина спали на верхнем этаже в комнатах прислуги.
Несколькими месяцами раньше прошел слух, что кто-то из немецкого командования переедет жить на виллу «Эстер». Но, в конце концов, этого так и не случилось, потому что место это было сочтено недостаточно защищенным от партизан. Это и спасло дом Монтальдо.
Войдя в кухню, лейтенант Штаудер по приглашению Полиссены сел за деревянный лакированный стол.
– Вы меня спрашивали, синьорина, почему я к вам сегодня один? – решил он, хоть и с запозданием, ответить на ее вопрос.
– Если это военная тайна, можете не отвечать, – пошутила Полиссена.
– Нет, нет, – улыбнулся Штаудер. – Никакой тайны тут нет. Просто Фриц стал жертвой несварения желудка, перепив вчера пива. И к тому же он великий соблазнитель, – добавил он.
– Он что, соблазняет много женщин? – спросила она, мысленно представив себе добродушный, но отнюдь не обольстительный облик сержанта.
– В том смысле, что, увидев пиво, он тут же соблазняется. В этом смысле он соблазнитель, – уточнил офицер. – Не может смотреть на пиво равнодушно.
– Ах, вот как! – Полиссена залилась искренним смехом.
Лейтенант Штаудер насупился, но потом, когда Полиссена объяснила ему разницу между словами «соблазнять» и «соблазняться», засмеялся вместе с хозяйкой дома.
Когда же, поговорив о том о сем, они коснулись периодических осмотров виллы, лейтенант вермахта решил сказать на этот раз все начистоту.
– Сейчас, синьорина, и вы это прекрасно понимаете, мои еженедельные инспекции и систематический контроль за подъездными путями стали просто смешны, – сказал он. – Но все же интересно, где хозяева виллы? Вы говорите, что ничего не знаете о вашем брате и его семье, а мы притворяемся, будто верим вам, – признался немец с благодушной улыбкой.
Ему было за сорок, но в лице у него оставалось что-то от растерянного подростка, а рыжеватые волосы, румяная кожа и меланхолический взгляд светло-серых глаз усиливали это впечатление. Военную форму он носил как-то небрежно, хоть она и была аккуратно отглажена, а начищенные сапоги блестели, как зеркало.
Полиссена подошла к раковине, налила воды в кастрюльку и поставила ее на плиту.
– Я вам никогда не лгала, лейтенант, – сказала она, возясь с пачкой кофе «Франк», суррогатом, который не имел ничего общего с настоящим кофе.
Он, лейтенант Штаудер, явился однажды на виллу «Эстер» с настоящим кофе, но Полиссена вежливо отклонила подарок.
– Несправедливо, чтобы я имела то, чего лишены многие мои соотечественники, – сказала она.
– Вы говорите, как патриотическая пропагандистка, – иронически заметил офицер.
– Надеюсь, это не преступление, – возразила она.
На том разговор и кончился. Но именно с тех пор немецкий офицер стал иными глазами смотреть на эту зрелую женщину с трогательными ужимками девушки, и в сердце его зародилось к ней нежное чувство. Насколько мог, он содействовал Полиссене, прикрывал ее от гестапо и ОВРА, которые давно точили на нее зуб. Но прямых улик против нее у них не было.
Их разделяла абсурдная война, но объединяла любовь к классической музыке и особенно к Бетховену, у которого они обожали его скрипичный концерт. Полиссена загоралась в этих беседах о музыке, которые Штаудер вел с ней всякий раз.
Сразу после гибели Джильды, матери Фабрицио, немцы вернулись на виллу, чтобы арестовать Эдисона Монтальдо, но нашли только Микеле, его шофера, который вернулся домой один.
– Синьор уехал с семьей во Флоренцию, – утверждал он.
С тех пор Микеле и Полиссена придерживались этой версии.
Потом явились двое солдат с каким-то непонятным ордером и конфисковали все картины и обстановку. В тот же день Полиссена отправилась в комендатуру, чтобы заявить протест против этого, как она выразилась, акта пиратства. Она боялась, что ее саму могут арестовать, но, к ее удивлению, вечером увидела во дворе виллы грузовик с тремя солдатами, которые вернули ей все вещи, отобранные накануне, с соответствующими извинениями. Этим малочисленным отрядом, которому было поручено вернуть неправедно отобранное, командовал лейтенант Карл Штаудер. С тех пор между ними началось своего рода состязание, в котором каждый стремился взять противника на измор. Он каждый понедельник пунктуально являлся, чтобы узнать, нет ли каких известий о Монтальдо, и Полиссена принимала его в кухне вместе с его помощником Фритцем Лангом, в присутствии Микеле в качестве защитника. Она угощала их суррогатным кофе и слово в слово повторяла свою обычную присказку: известий нет, но она твердо надеется, что у них все в порядке.
В действительности же она время от времени получала весточки от семьи, передаваемые через Моссотти, который, в свою очередь, передавал и Монтальдо, что Полиссена тоже находится в добром здравии и пока что не имеет с немцами особых проблем.
– Я уверен, что вы говорите неправду, синьорина, – сказал немецкий офицер. – Но вы имеете на это полное право.
– Это правда, – уверяла его Полиссена, но ее выдал неожиданный румянец.
Лейтенант Штаудер притворился, что не видит этого и не слышит. Он положил ложечку темного сахара в чашку с суррогатом, помешал несколько раз, потом выпил все одним духом, словно это было горькое, но необходимое лекарство.
– Я порицаю вас не за то, что вы говорите неправду, а за это ужасное месиво, которым вы каждый раз потчуете меня и которое я пью, чтобы не огорчать вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Фабрицио подозрительно взглянул на Джанни, уверенный, что именно он устроил это платное зрелище.
– Верни деньги, – велел он брату. – А ты немедленно слезай.
В ответ все трое состроили ему рожи, Фабрицио насупился и толкнул Джанни, который растянулся на траве. Но тут же вскочил и, в свою очередь, ткнул брата кулаком в живот.
Яростно сцепившись, они тузили друг друга, а их костюмы, специально сшитые для праздника бракосочетания, были окончательно испорчены в этой ожесточенной схватке, где, как часто бывает в войнах, обе стороны одинаково терпели урон.
Вдруг чья-то крепкая рука разняла их, и спокойный голос произнес:
– Вы будете разбираться с мамой.
Оба противника, хоть и разделенные, еще пытались тузить кулаками друг друга, но вскоре успокоились и присмирели перед лицом старшего брата, разнявшего их.
– Это он начал, – показал Джанни на Фабрицио.
– Почему? – спросил Эмилиано, отмечая плачевное состояние их новых костюмов.
Фабрицио ничего не ответил.
– Потому что он ублюдок! – злобно выкрикнул Джанни.
– Не смей говорить подобное, – строго укорил его старший брат. – А теперь идите и попробуйте привести себя в порядок, чтобы мама не застала вас в таком виде!
У Фабрицио был разбит нос, у Джанни проступал синяк под глазом, но оба вздохнули с облегчением. Если бы их здесь застал Эдисон, они бы не отделались так легко. Эмилиано, на их счастье, не стал вдаваться в причины конфликта, предполагая обычную мальчишечью ссору. Но если бы их застал отец, то было бы разбирательство по всем правилам и с последствиями, о которых лучше не думать.
Неудавшаяся коммерция Джанни так и осталась тайной мальчишек. Каждый из них, будучи лично замешан в ней, не был заинтересован в том, чтобы дело раскрылось.
Эмилиано вернулся обратно, предоставив братьев их незавидной судьбе: ожидавшему их серьезному выговору и справедливому наказанию за драку.
Он поискал Ипполиту в саду, где незадолго перед тем оставил ее, но девушки там не было. Его охватила глухая досада на этих мальчишек, из-за которых провалилась его попытка уединиться здесь с Ипполитой. Очень трудно было изолировать ее от многочисленных обожателей, которые повсюду следовали за ней. Капризная и надменная со всеми юнцами, которые своими неуклюжими и докучными ухаживаниями постоянно надоедали ей, с ним она была весьма снисходительна, ясно давая понять, что выделяет его из толпы поклонников.
В тех случаях, когда они оставались одни, она выкапывала особый интерес к Эмилиано и его семье. Об Эстер она отзывалась так: «Женщина очень красивая и высокого класса», а про Эдисона говорила, что «у него на лбу стигматы власти и успеха».
Эмилиано невольно улыбнулся этому преувеличению, этому чрезмерному вниманию к наследственному знаку Монтальдо на лбу, в конечном счете, простой и не очень заметной вмятинке, которую имел и он сам. Только у маленькой Лолы не было этого недостатка, который, скорее всего, проявится с годами и у нее.
Он охотно беседовал с Ипполитой, потому что, в отличие от других девушек, которые говорили только о нарядах и женихах, она интересовалась книгами и их авторами, фильмами и режиссерами, любила джаз и классическую музыку, с ума сходила по Гершвину и обожала «Звездную пыль».
Но самое главное, его привлекала рано расцветшая, очень женственная красота этой девушки, от которой он буквально терял голову. Эмилиано чувствовал, что его отчаянно влечет к ее нежному волнующему телу. Со свойственной ему книжностью восприятия мира он был совершенно убежден, что Ипполита скрывает в себе чувственность Эммы Бовари, Анны Карениной и леди Чаттерлей.
Решив во что бы то ни стало найти ее, Эмилиано смешался с толпой гостей, занятых светской болтовней во внутреннем дворике клуба, но скоро понял, что ее здесь нет. Он вошел во внутренние залы и, наконец, увидел ее. Ипполита стояла в группе девушек, где были также невеста и его сестра Валли. Они разговаривали вполголоса и смеялись, как заговорщики.
– Ну же, Мари Клер, расскажи, чем ты будешь заниматься ночью с Августом, – дразнила ее одна подруга.
– Я оскорбила бы твои невинные уши, если бы сказала тебе это, – возразила невеста насмешливым тоном.
– То, что она будет делать сегодня ночью, ничем не отличается от того, чем она занимается уже давно, – со скучающим видом прервала Ипполита.
– А чем ты занимаешься уже давно? – спросила Валли, глаза которой загорелись от любопытства.
– Скачет на своем жеребце, – сказала другая подруга, и все засмеялись.
– Это хотела бы делать любая из вас, если бы имела возможность, – не осталась в долгу Мари Клер.
Ипполита посмотрела на них с состраданием.
– Я нахожу эти разговоры глупыми и инфантильными. У вас безумное желание заниматься любовью, и в то же самое время вы этого страшно боитесь, – сказала она, поворачиваясь, чтобы отойти от них.
Эмилиано преградил ей путь на пороге, когда она собиралась подняться на второй этаж, где были залы для мужчин.
– Я искал тебя, – сказал он, схватив ее за руку.
– А я нет, – ответила Ипполита, холодно глядя на него, как на незнакомца.
В ее глазах мелькал странный блеск, от которого Эмилиано стало не по себе.
– Извини, я не думал… – пробормотал он, отступая.
Реакция Ипполиты привела его в растерянность.
Ипполита поспешно взбежала по лестнице. Она искала своего отца, но на верхнем этаже натолкнулась на Эдисона Монтальдо.
– Здравствуйте, – сказала она, улыбаясь ему.
– Здесь наверху никого нет, – заметил Эдисон. – Кажется, все спустились в сад.
Ипполиту ничуть не огорчило это известие.
– Тем лучше, – сказала она, подходя к нему. – Наконец-то мы сможем остаться одни.
– Одиночество иногда леденит, моя милая, – попытался он остановить ее.
– Но часто и возбуждает, – многозначительно заметила она.
Ее немного хриплый голос, учащенное дыхание и ослепительная юная красота ошеломляли его.
– Не лучше ли нам спуститься в сад к остальным? – предложил Эдисон неуверенно.
Ипполита приблизилась к нему, обвила руками его за шею и прошептала на ухо:
– Значит, ты и вправду меня боишься?
Эти слова вызвали у него напряженную и сладкую дрожь.
– Ты очень волнуешь меня, – признался Эдисон.
– Ты правда это чувствуешь? – спросила она, прижимаясь к нему всем телом и чувствуя, как растет его вожделение.
С большим трудом Эдисон одолел себя.
– Довольно, – заявил он, беря ее за плечи и решительно отрывая от себя. – Хватит баловства.
Ипполита прямо взглянула на него. Желание горело в ее взгляде.
– Ты глупец, Эдисон Монтальдо, – сказала она. – Я могу иметь всех мужчин, каких захочу. Гораздо моложе и красивее тебя. Но я хочу тебя. Здесь. Сейчас.
Он позволил ей увлечь себя в гостиную, отделенную от бильярдного зала тяжелым бархатным занавесом. Окна были закрыты, плотные шторы опущены. Здесь отдавало приятным запахом табака. То было спокойное убежище для членов клуба, когда они хотели почитать газету или спокойно поговорить, чтобы их не беспокоили.
Ипполита сама сделала практически все. И с величайшей быстротой. Эдисон почти что позволил себя изнасиловать этой молодой женщине, красивой и сексуальной, которая показала, что знает в этой области все тонкости. И особенно острое наслаждение придавал страх, что их застанут, сознание, что они совершают здесь нечто преступное.
– Ты знаешь, какому риску мы подвергались? – спросил Монтальдо, пытаясь привести себя в порядок.
– Ты подвергался, – уточнила она, вгоняя его в дрожь. – Меня считают шальной особой. Мои родители научились меня принимать такой, какая я есть. А вот ты не имеешь оправданий тому, что сделал, – с удовлетворением заключила она.
– Ты в самом деле сумасшедшая, – сказал Эдисон. – Ты буйнопомешанная.
– Не знаю, может быть. Но если мне что-то нравится, я беру это, не задавая вопросов, – возразила она со смешком.
Приведя несколькими касаниями в порядок свое красивое платье, она поправила прическу и слегка подкрасила губы.
– Что меняется? – заметила она. – Я богата, молода и красива. И могу иметь все. Теперь, к примеру, я бы хотела начать все сначала, – заявила она, к его удивлению, и потянулась к пуговицам на брюках Эдисона.
– Ты решила погубить меня, – в ужасе отпрянул он.
– Еще чуть-чуть, – попросила она.
Но Эдисон уже поспешно спускался на первый этаж. От волнения и страха у него прерывалось дыхание. Он слегка пошатывался, но никто не обратил на это внимания. Все были на свадьбе хмельны от вина.
Прикрыв глаза, ослепленные светом яркого летнего дня, он вышел на воздух. Гости рисовались ему какими-то расплывчатыми фигурами, которые ему приходилось фокусировать, как если бы он смотрел на них через объектив фотоаппарата.
Эдисон остановился в тени колоннады, чтобы успокоиться и избавиться от этой помехи в глазах. В стороне он увидел Эстер, которая, держа за руку Лолу, разговаривала с монсеньором Себастьяно Бригенти. Прелат ласково гладил кудри девочки. Потом наклонился, взял ее на руки и прижал к себе. Эдисону показалось, что у Эстер взволнованное лицо, а голубые глаза ее полны слез. Но это просто могло ему показаться в таком взволнованном состоянии. Сначала он должен был привыкнуть к этому режущему свету солнца и обрести то спокойствие, которого так недоставало ему.
Эдисон был в панике. И не только потому, что эта история могла выплыть наружу, но главным образом оттого, что в нем зарождалась страсть к этой девушке, которая годилась ему в дочери, новая страсть, никогда прежде не испытанная ни с одной другой женщиной. Ипполита победила его своей чувственностью.
Глава 5
Слегка отодвинув кисейную занавеску окна своей комнаты, Полиссена Монтальдо увидела, как Микеле открыл ворота, чтобы впустить немецкого офицера, который въехал на своем стрекочущем мотоцикле.
После смерти Джильды и бегства семьи Монтальдо немцы еженедельно осматривали виллу. В этой методично повторяющейся проверке явно не было смысла. Всем было ясно, что птички улетели, и клетка опустела, и на возвращение их рассчитывать не стоило. По крайней мере, в ближайшее время.
Тем не менее, для Полиссены Монтальдо, которой были, доверены надзор и уход за домом, этот еженедельный визит стал событием в ее монотонном существовании. Как всегда, она торопливо поправила волосы перед зеркалом, брызнула на шею и руки несколько капель дорогих духов «Шанель», купленных еще до войны, разгладила складки цветастого шелкового платья, в котором казалась моложе своих сорока лет, и спустилась на первый этаж как раз вовремя, чтобы встретить во внутреннем дворике лейтенанта вермахта, который обязан был держать под контролем виллу «Эстер» и передавать результаты своих инспекций немецкому командованию.
– Добрый день, синьорина Монтальдо, – поздоровался немец, щелкнув каблуками и став по стойке «смирно» с тевтонской выправкой.
– Добрый день, герр Штаудер, – ответила Полиссена с кокетливой улыбкой.
Микеле, стоя на пороге, глядел на них с неодобрением.
– Почему вы сегодня один? – спросила она, направляясь впереди него в кухню.
Лейтенант Штаудер, высокий стройный мужчина, обычно приезжал в сопровождении сержанта, которого Полиссена называла его оруженосцем.
Офицер не ответил.
Вилла «Эстер» была практически пуста. Исчезли картины со стен, серебро, безделушки, ковры, фарфор. Мебель и диваны были покрыты белыми чехлами, единственными обжитыми комнатами оставались лишь кухня на первом этаже и спальня Поднесены на втором. Остальные были заперты. Микеле и Анджелина спали на верхнем этаже в комнатах прислуги.
Несколькими месяцами раньше прошел слух, что кто-то из немецкого командования переедет жить на виллу «Эстер». Но, в конце концов, этого так и не случилось, потому что место это было сочтено недостаточно защищенным от партизан. Это и спасло дом Монтальдо.
Войдя в кухню, лейтенант Штаудер по приглашению Полиссены сел за деревянный лакированный стол.
– Вы меня спрашивали, синьорина, почему я к вам сегодня один? – решил он, хоть и с запозданием, ответить на ее вопрос.
– Если это военная тайна, можете не отвечать, – пошутила Полиссена.
– Нет, нет, – улыбнулся Штаудер. – Никакой тайны тут нет. Просто Фриц стал жертвой несварения желудка, перепив вчера пива. И к тому же он великий соблазнитель, – добавил он.
– Он что, соблазняет много женщин? – спросила она, мысленно представив себе добродушный, но отнюдь не обольстительный облик сержанта.
– В том смысле, что, увидев пиво, он тут же соблазняется. В этом смысле он соблазнитель, – уточнил офицер. – Не может смотреть на пиво равнодушно.
– Ах, вот как! – Полиссена залилась искренним смехом.
Лейтенант Штаудер насупился, но потом, когда Полиссена объяснила ему разницу между словами «соблазнять» и «соблазняться», засмеялся вместе с хозяйкой дома.
Когда же, поговорив о том о сем, они коснулись периодических осмотров виллы, лейтенант вермахта решил сказать на этот раз все начистоту.
– Сейчас, синьорина, и вы это прекрасно понимаете, мои еженедельные инспекции и систематический контроль за подъездными путями стали просто смешны, – сказал он. – Но все же интересно, где хозяева виллы? Вы говорите, что ничего не знаете о вашем брате и его семье, а мы притворяемся, будто верим вам, – признался немец с благодушной улыбкой.
Ему было за сорок, но в лице у него оставалось что-то от растерянного подростка, а рыжеватые волосы, румяная кожа и меланхолический взгляд светло-серых глаз усиливали это впечатление. Военную форму он носил как-то небрежно, хоть она и была аккуратно отглажена, а начищенные сапоги блестели, как зеркало.
Полиссена подошла к раковине, налила воды в кастрюльку и поставила ее на плиту.
– Я вам никогда не лгала, лейтенант, – сказала она, возясь с пачкой кофе «Франк», суррогатом, который не имел ничего общего с настоящим кофе.
Он, лейтенант Штаудер, явился однажды на виллу «Эстер» с настоящим кофе, но Полиссена вежливо отклонила подарок.
– Несправедливо, чтобы я имела то, чего лишены многие мои соотечественники, – сказала она.
– Вы говорите, как патриотическая пропагандистка, – иронически заметил офицер.
– Надеюсь, это не преступление, – возразила она.
На том разговор и кончился. Но именно с тех пор немецкий офицер стал иными глазами смотреть на эту зрелую женщину с трогательными ужимками девушки, и в сердце его зародилось к ней нежное чувство. Насколько мог, он содействовал Полиссене, прикрывал ее от гестапо и ОВРА, которые давно точили на нее зуб. Но прямых улик против нее у них не было.
Их разделяла абсурдная война, но объединяла любовь к классической музыке и особенно к Бетховену, у которого они обожали его скрипичный концерт. Полиссена загоралась в этих беседах о музыке, которые Штаудер вел с ней всякий раз.
Сразу после гибели Джильды, матери Фабрицио, немцы вернулись на виллу, чтобы арестовать Эдисона Монтальдо, но нашли только Микеле, его шофера, который вернулся домой один.
– Синьор уехал с семьей во Флоренцию, – утверждал он.
С тех пор Микеле и Полиссена придерживались этой версии.
Потом явились двое солдат с каким-то непонятным ордером и конфисковали все картины и обстановку. В тот же день Полиссена отправилась в комендатуру, чтобы заявить протест против этого, как она выразилась, акта пиратства. Она боялась, что ее саму могут арестовать, но, к ее удивлению, вечером увидела во дворе виллы грузовик с тремя солдатами, которые вернули ей все вещи, отобранные накануне, с соответствующими извинениями. Этим малочисленным отрядом, которому было поручено вернуть неправедно отобранное, командовал лейтенант Карл Штаудер. С тех пор между ними началось своего рода состязание, в котором каждый стремился взять противника на измор. Он каждый понедельник пунктуально являлся, чтобы узнать, нет ли каких известий о Монтальдо, и Полиссена принимала его в кухне вместе с его помощником Фритцем Лангом, в присутствии Микеле в качестве защитника. Она угощала их суррогатным кофе и слово в слово повторяла свою обычную присказку: известий нет, но она твердо надеется, что у них все в порядке.
В действительности же она время от времени получала весточки от семьи, передаваемые через Моссотти, который, в свою очередь, передавал и Монтальдо, что Полиссена тоже находится в добром здравии и пока что не имеет с немцами особых проблем.
– Я уверен, что вы говорите неправду, синьорина, – сказал немецкий офицер. – Но вы имеете на это полное право.
– Это правда, – уверяла его Полиссена, но ее выдал неожиданный румянец.
Лейтенант Штаудер притворился, что не видит этого и не слышит. Он положил ложечку темного сахара в чашку с суррогатом, помешал несколько раз, потом выпил все одним духом, словно это было горькое, но необходимое лекарство.
– Я порицаю вас не за то, что вы говорите неправду, а за это ужасное месиво, которым вы каждый раз потчуете меня и которое я пью, чтобы не огорчать вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39