— Старею, сантименты одолели!
За спиной Вассы открылась дверь, знакомый голос спросил:
— Иван Васильич, к вам можно?
«О боже, только не Баланда!» Она умоляюще посмотрела на Гаранина. А тому и не нужны слова — хватит взгляда.
— Я занят, Тамара. — Тон был холодным и сухим. — Что-то экстренное?
— Нет-нет, — пролепетала Баланда, — я попозже зайду.
— Хорошо, — милостиво позволил строгий начальник, — минут через десять.
— Ага, — пискнуло за спиной, и дверь захлопнулась. Десять минут, конечно, царский подарок, но ей он ни к чему. Все и так ясно. Васса улыбнулась и поднялась со стула.
— Спасибо, Иван Васильич. До свидания!
— Не добивай меня своей вежливостью, Василиса! — взмолился ее экс-начальник. — За что «спасибо»-то? Ведь я ничем тебе не помог.
— За искренность.
— Васька, ты подумай все-таки насчет «информации». Если решишься, — помогу. Женька хоть и самостоятельный, а к слову моему прислушивается.
— Я подумаю, — пообещала Васса.
«Было дело, да собака съела», — невесело усмехнулась она и, твердо решив сюда больше не возвращаться, толкнула прикрытую дверь.
И тут же наткнулась на редактора Тамару Ландрэ, прозванную Баландой. У автора этой клички отлично сработало ассоциативное мышление: Ландрэ, липкая и мутная, так и вливалась в воображение тюремным пойлом, а потому меткое прозвище прилипло к ней сразу и навсегда.
— Поволоцкая, это ты?! А я тебя сразу узнала, но глазам своим не поверила! Дай, думаю, дождусь. Неужели это ты! — Она оккупировала Вассин локоть, радостно (?) заглядывая в глаза. — Живая, кто бы мог подумать! Красивая, стройная! А правду говорили, что ты…
— Правду, — перебила ее Василиса, пытаясь освободиться от цепкой хватки.
— А я тебя по ушам узнала.
«Пленница» вопросительно посмотрела на «захватчицу».
— Уши твои хорошо помню, — охотно пояснила та. — Они мне всегда нравились. Как лепесточки, не то что мои вареники по бокам висят. — Видать, вирус перемен заразителен: вот и Баланда стала самокритичной.
— А ты на работу пришла устраиваться?
— Нет, я работаю.
— Правда? Где?
Васса многозначительно посмотрела в потолок.
— Ого! — округлила глаза Баланда. — А Ельцина видела?
Ответом стал неопределенный жест.
— А Горбачева?
Снова задумчивый взгляд в потолок.
— Слушай, с тобой так интересно разговаривать! Ты так много всего знаешь! — искренне восхитилась Баланда и спросила с надеждой: — А мне нельзя к тебе? Ты же знаешь, я политически грамотна. И редактор хороший.
Неопределенное пожатие плечами. Баланда с сожалением вздохнула, расценив этот жест как отказ.
— Понимаю, туда просто так не попадешь. Большой блат нужен, само собой. А у тебя, говорили, отец писатель был, с Горьким дружил. Везет, у кого родители такие, все им на блюдечке подают. А я сама дорогу в жизни себе пробиваю. Все вот этими руками и головой. — Она растопырила перед собственным носом «сардельки» с короткими ногтями и с удивлением на них уставилась, словно видела впервые. Потом опять вздохнула, на этот раз с завистью. — Счастливая ты, Поволоцкая, все тебе нипочем. А мы вот тут прозябаем — и перспективы никакой. Говорят, сокращение опять будет. Некоторых, само собой, выкинут. Я, конечно, стараюсь политических ошибок не делать и тексты пишу хорошие, но кто знает, что будет дальше! Газеты, само собой, читаю. Но путаюсь иногда, — неожиданно призналась безошибочная. — Сейчас так все меняется! Что вчера было черным — становится белым. И наоборот. Разве тут успеешь сориентироваться? Дома сутками не отлипаю от телевизора, а все равно кавардак в голове. Однажды даже на митинге демократов была. Попов выступал, Станкевич, Ельцина издали видела. Но ничего не поняла. Плохо было слышно, мы далеко стояли.
Васса слушала Баланду вполуха, прикидывая, в какую бы паузу вставить свое «до свидания» и достойно покинуть уютный закуток. Хоть и беседовали (!) они на площадке под лестницей, куда редко заглядывает народ (только заядлые курильщики), но рисковать не хотелось: еще одна подобная встреча была бы совсем ни к чему.
— Говорят, Гаранин собирается на пенсию, — доносился монотонный бубнеж. — Вот весело будет! Новая метла придет — всех нас выметет. Само собой! — пожаловалась Баланда и обреченно вздохнула.
Наконец-то! Бог любит троицу — третий вздох оказался решающим.
— Я уверена, тебя оставят. До свидания, Тамара. Меня ждут, — разразилась «собеседница» длинной тирадой и, ободряюще улыбнувшись, дала ходу.
От растерявшегося перед грядущими переменами Гаранина и сбитой с толку Баланды, от длинных узких коридоров, от мониторов, микрофонных папок, сценариев эфирного дня с расписанными ролями для кандидатов на вылет — от всей этой безумной, близкой, похоже, отказавшейся от нее и навсегда ушедшей жизни.
Легко вполуха слушать Баланду, сложнее улыбаться Гаранину, когда он произносит «нет», и очень трудно держать марку перед собой. Она медленно шла по улице. Мечты, мечты, где ваши сладости? Мечты ушли — остались гадости. И что прикажете теперь делать? Без работы. Без денег. Без Владика — царство ему небесное. Да разве при нем возможно было чувствовать себя такой одинокой и лишней, никому не нужным огрызком прошлой жизни! Вспомнив мужа, Васса почувствовала, как сдавили ее сердце беспощадные клещи вины. И хоть говорил тогда отец Александр, что не виновата она ни в чем и каждому Господь отмерил свой срок на Земле, — не убеждали эти слова. До сих пор гложет душу сознание вины перед «мужем: не уйди она тогда в монастырь, может, и был бы жив Влад. Ее Владик — ласковый, добрый, упрямый, помешанный на своем Сене, монтажах, озвучках, неизведанных местах и прочем вздоре, который зовется жизнью. Вспомнилось, как увидела в своей маленькой келье бледную, заплаканную Ларису в черном шифоновом шарфике с нелепой бледно-зеленой каймой по краям и страшной вестью. Шла третья седмица — Крестопоклонная — Великого поста, и послушница усердно молилась о всех, оставленных в мирской жизни, а особенно о своем муже, благодарила Господа за дарованную дважды жизнь, просила прощения за грехи, молила продлить дни тем, кого любила и оставила. Почему Господь не внял ее мольбе?! Но разве могла знать заново рожденная тогда, шесть лет назад, что бесценный жизненный дар не передаривается, а слепое поклонение паче гордыни? Только теперь ей открылась простая, но вечная истина: капли-жизни, среди которых и ее, должны наполнять чашу Господнего терпения не жертвенностью — любовью, не страданием — радостью. Только тогда не прольется чаша эта. И она, Василиса Поволоцкая, чудом выкарабкавшаяся из смертельной болезни и отмолившая исцеление шестью годами, никогда не отравит свою каплю унынием и безверием. Она не сдастся! Обязательно найдет выход — сама, без помощников. Как говорится, кто живет с разумом, тому и лекарь не нужен.
Сбоку послышались короткие автомобильные гудки и знакомый голос окликнул:
— Василиса!
У тротуара притормозила машина, и из белых «Жигулей», расплываясь во весь рот, на нее смотрел доктор Яблоков, Яблочко, Сергей Сергеич — собственной персоной. Профессор медицины, безнадежно влюбленный в нее шесть лет назад и вытащивший ее со своим другом-физиком с того света.
— Василиса, я уже несколько минут сигналю, но никак не могу пробиться в зону твоего внимания. — Он открыл дверцу. — Садись, быстро, здесь остановка запрещена. И командуй: куда бы ты ни направлялась, я довезу тебя. Ты не представляешь, как рад тебя видеть!
— Представляю, — ответила она, устроившись рядом, — потому что видеть тебя тоже очень рада. Здравствуй, Сережа!
— Правда?! — обрадовался, как мальчишка, сдержанный профессор. — Здравствуй, Василиса! Прости за банальность первого вопроса после стольких лет, но эскулап во мне — диктатор. Как себя чувствуешь?
— Хорошо, — улыбнулась Васса.
— Мог бы и не спрашивать, зануда, верно? — пошутило медицинское светило. — Давно в Москве?
— Второй день.
— Навсегда или на время? — осторожно спросил.
— Навсегда.
— Послушай, Василиса, — просиял он, — пожалуйста, окажи мне честь, отужинай со мной. В Москве сейчас появляются уютные маленькие ресторанчики, я знаю один из них. Приглашаю, тебе должно понравиться. У них шеф-повар — грузин, хачапури — стон, а сациви — истома, — совращал старый друг, — ты же любишь грузинскую кухню! Поговорим о жизни, ведь столько лет прошло. Поделимся друг с другом шестилетними событиями. Я очень рад тебя видеть, правда! — И ловко перехватил правой рукой руль, сворачивая в переулок; на безымянном пальце сверкнул тонкий золотой ободок. Профессор Яблоков поймал ее взгляд. — Помолвлен. Через три месяца идем в ЗАГС. — Помолчал и тихо добавил: — Я не мог забыть тебя пять лет.
— Сережа, поздравляю! И искренне желаю счастья. — Никакой реакции. — У нас бы все равно с тобой ничего не сложилось, Сереженька. Я очень любила Влада.
— Почему «любила»?
— Он умер. Четыре года назад.
— Прости, не знал. Прими мои соболезнования. Влад был настоящий мужик.
Машина плавно остановилась у кромки тротуара в тихом переулке, где молодая остроносенькая листва беспечно приплясывала под дуду легкого ветерка. Васса невольно засмотрелась на зеленых плясунов.
— Василиса, выслушай меня, пожалуйста. Соглядатай прекратила слежку за вертлявой флорой.
— Василиса, — Яблоков задумчиво уставился на майский куст сирени, — я был очень в тебя влюблен, ты знаешь. — Он вдруг замолчал. Молчала и она, ожидая продолжения. — Влюбленность не успела перерасти в любовь. Ей помешала болезнь. И все отступило перед страхом тебя потерять. В прямом смысле слова. — Сергей говорил короткими рублеными фразами и, не отрываясь, смотрел перед собой в лобовое стекло, как будто видел в изогнутых ветках что-то очень важное, сокровенное, открытое только ему одному. — Мы победили тогда. Вместе. Но ты все-таки ушла, слава богу, живой. — Слова выстраивались в предложения, не доказывая, не убеждая. И голос был спокойным. Только пальцы крепко держались за руль да побелели на них костяшки. — Судьба распорядилась всем, как сочла нужным. Но я тебя очень прошу, — он повернулся наконец к ней лицом и, глядя прямо в серые глаза, тихо попросил: — не позволяй мне уйти из твоей жизни. Я очень искренне и с большим уважением к тебе отношусь. Друзьями разбрасываться не пристало. А я твой друг и очень надеюсь, что ты понимаешь это.
Она ласково прикоснулась к побелевшим суставам:
— Спасибо, Сережа. Отвези меня, пожалуйста, к Ларисе.
Дверь открылась сразу, после первого звонка, и на пороге проявилась молодая девушка лет семнадцати. Густые пепельные волосы, небрежно сколотые сзади, торчали на макушке забавным петушиным гребешком. Огромные карие глаза придавали лицу трогательное выражение беззащитной лани. Глаза перепевали брови: они не тянулись — разлетались к вискам, словно пряталось там от чужого взгляда что-то очень интересное. Высокие, округленные молодостью скулы обтягивала тонкая кожа, с ее нежностью спорили губы — свежие и аппетитные — будто Вассины фирменные пирожки-лепестки из духовки. Надменно торчал точеный носик. Длинные стройные ноги утопали в больших, не по размеру, шлепанцах, изящная фигурка пряталась в нелепом пестром балахоне: то ли домашнем халате, то ли стильном блузоне. Васса подотстала от моды и дать точное определение одеянию девушки не смогла. «Живая картина, чудо!» — любуясь ею, решила она. Чудо улыбнулось и отступило в сторону.
— Здрасьте, теть Вась! Проходите! — раскрылись розовые лепестки.
— Ты меня помнишь, Настя?! — обрадовалась гостья.
— Конечно, я же…
Фразу не дала закончить хозяйка, выскочившая в прихожую. Глядя на нее, сразу становилось понятно, что оригинал — эта женщина, а девушка — копия, выполненная, безусловно, мастерски, но дальтоником. Это подтверждали глаза: на оригинале их цвет был зеленым, на копии — темно-коричневым, с медовым оттенком. Знаток живописи мог бы различить и почерк художников. Линии подлинника — плавные, краски — пастельные, в то время как манера письма копииста отличалась сочностью цветов и резкостью мазков. Да еще, пожалуй, пропорции не соблюдены: копия повыше. Вот и все! В остальном — сходство идеальное, даже макушки обеих одинаково венчали забавные хохолки. «Картина» всплеснула руками и упала прямо на «искусствоведа».
— Васька, солнце мое, как хорошо, что ты пришла пораньше! Как я соскучилась по тебе! Боже мой, целых шесть лет! Как можно столько не видеться! Черт побери, ну почему мы опять должны расстаться?! — Ее обычно сдержанная, скупая на внешние эмоции, холодноватая подруга причитала, как деревенская баба, и все никак не могла оторваться от Вассы.
— По капусте да по кочану! — пошутила гостья. — Ты забыла, что у тебя муж есть? А куда иголка, туда и нитка. И чертыхаться прекрати!
— Ох, Васька, — весело вздохнула Лариса, — больше тридцати лет тебя знаю, а все такая же: за словом в карман не полезешь!
«Да нет, Ларик, — подумала Васса, — теперь я свои слова не то что в кармане — на чердаке храню. Чтоб дольше доставать: пока доберешься, глядишь, и надобность отпадет».
— Стаська, ну-ка тащи тапки тете Вассе.
— Они уже здесь, — доложила наблюдавшая за ними «копия».
— Спасибо, Настенька. — Васса сунула ноги в мягкие пушистые тапочки.
— Пойдем в ванную руки мыть, — потащила за собой гостью счастливая хозяйка. — А потом покажу тебе свое житье и поговорим про бытье.
— Ты никого больше не ждешь? — спросила Васса, вытирая руки голубым махровым полотенцем с вышитым яблоком внизу.
— Нет. Я что, ненормальная, чужими людьми себя на дорожку окружать? Пойдем! Пробежишься с гидом по залам.
Осмотром трехкомнатной квартиры экскурсантка осталась довольна. Ларискино жилье было уютным, светлым, просторным. Здесь легко дышалось, хотелось остаться подольше. И было совершенно очевидно, что этот приветливый дом любит своих хозяев: маленький оркестр, трио, где у каждого своя скрипка, играют слаженно, и мелодия выходит красивой. На десятой минуте обзора зазвонил телефон.
— Василек, звонил Вадим, просил извиниться перед тобой, — сообщила экскурсовод, положив трубку. — Он задерживается и к обеду не успевает. Жаль, конечно, а с другой стороны, никто не помешает откровенно поговорить. Давайте-ка, девочки, к столу! — скомандовала она и потянула Вассу в кухню.
На красивой шелковой скатерти пристроились хрустальные рюмки и штоф с водкой, пузатилось шампанское, высилась горка любимых Вассиных пирожков, в розетке алела икра и что-то немыслимое выглядывало из резных салатников, подпевая огурчикам, грибкам, лобио и прочей аппетитной снеди.
— А ты уверена, что мы останемся после обеда живы? — поинтересовалась Васса, усаживаясь за стол.
— Ешь, Василек, пока рот свеж, — рассмеялась хлебосольная хозяйка, — а как завянет — ничто не заглянет.
За обедом Лариса рассказала про Юльку. Рыжая консульша все еще живет в экзотическом Стамбуле, по-прежнему не надышится на своего Юрия, воспитывает шестилетнего Ваську и подумывает о втором ребенке.
— Собираются в отпуск, скорее всего, в августе. Отдыхать, наверное, будут в Турции. Там прекрасные места, Рыжик в прошлом году была в восторге.
— А как твоя мама?
— Спасибо, хорошо. После нашего отъезда переберется сюда. Будет за Стаськой присматривать.
— Я не цветок, чтобы за мной присматривать, — подала наконец голос молчаливая Настя.
— Еще какой цветок! — рассмеялась Лариса.
— Спасибо, мамуля, все было очень вкусно. Я пойду, мне заниматься надо.
— На здоровье, солнышко! Конечно, иди.
— До свидания, теть Вась. — На гостью вдумчиво, с интересом смотрели два миндальных ореха. — Мы еще увидимся? Вы к нам придете? Мама ведь через неделю вернется и будет в Москве, пока я не сдам экзамены.
Васса улыбнулась и кивнула в ответ. Настенька, поражая красотой, обезоруживала искренностью и естественностью. Устоять перед ее обаянием было невозможно. Девушка поднялась из-за стола и вдруг, поддавшись внезапному порыву, наклонилась и прикоснулась губами к щеке гостьи.
— Приходите, я буду ждать, — шепнула она и быстро вышла из кухни.
Обласканная растерянно уставилась на Ларису.
— Ты для нее идеал, Василек, — улыбнулась та. — Мужественная женщина, которая дважды не побоялась изменить свою жизнь. Я много рассказывала ей о тебе, многое она помнит. О тебе и о Юльке, о нас троих. Но ты же понимаешь, я — мать. Это, как вода, воздух — без них нет жизни, но их не замечаешь. Рыжик понятна, она ясна и предсказуема. А ты — тайна, загадка. К таким тянутся, точно к магниту, особенно в Стаськином возрасте.
— Настенька выросла красивой, — заметила Васса.
— Была бы счастливой. За ее счастье я готова отдать все, что у меня есть.
— Ей твоего не надо. Думаю, она своего добьется.
— Дай-то Бог!
— Настя сказала, ты через неделю возвращаешься?
— Да. Буду здесь, пока не сдаст вступительные.
— Куда?
— В «Мориса Тореза».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37