OCR & SpellCheck: Larisa_F
«Родовое влечение»: Торнтон и Сагден; Москва; 2000
ISBN 5-93923-009-1
Аннотация
«Родовое влечение» знакомит читателя с творчеством Кэти Летт – мастера женской прозы, чьи произведения ранее не переводились на русский язык.
Психологическая мелодрама Кэти Летт преодолевает шаблоны современного любовного романа (лавбургера). Вместо слащавой чувственности – здоровая натуралистичность, вместо вульгарно-романтических штампов – легкий искрометный юмор, обнажающий самые неприглядные стороны жизни, а также остроумная наблюдательность, типичность событий и характеров.
Для всех интересующихся современной зарубежной прозой.
Кэти Летте
Родовое влечение
Джулиусу, без которого эта книга никогда бы не появилась
И с благодарностью изобретателю эпидуральной анестезии
Часть первая
ПЕРВЫЙ ЭТАП
Первый этап
Подруги говорили мне, что роды – это все равно что выдавливать из себя арбуз. Они врали. Оказалось, что выталкивать нужно огромный многоквартирный дом со всеми его детскими площадками, веревками для сушки белья, телевизионными антеннами, спутниковыми «тарелками», навесами для барбекю, овальными бассейнами, бельведерами, гаражами и парковочными площадками, забитыми машинами.
Меня скрутила очередная схватка.
– Боли есть? – спрашивает сестра, вынуждая меня переключить свое внимание с потолка на нее. – Так, варикозного расширения вен нет, маточного кровотечения тоже. Отлично. – Нависнув надо мной мутным облаком, она ставит галки в своем журнале. – Воды не отошли. Других отклонений нет. Хорошо. Так, теперь посмотрим… Брилась?
– Нет.
– Клизму делать будем?
У меня возникает впечатление, что я сижу на собеседовании по поводу работы, которая мне абсолютно не нужна. На обоях летают целые толпы аистов со свертками в клювах и посмеиваются над драматическими событиями, происходящими в стенах этого помещения.
– Нет.
Мой живот – огромный шар из плоти и крови, украшенный узором из переплетенных вен, – горой возвышается надо мной и напоминает мне водяную кровать.
– Семейное положение?
– Какое, черт побери, отношение?..
– А как ситуация обстоит на деле? Кого запишем? Есть кто-нибудь существенный?
Есть, только не существенный. Он так и не объявился, этот жадный, тупой ублюдок. Ненавижу его до мозга костей.
Сестра отстегивает монитор.
– Не переживайте. Просто некоторые мужчины предпочитают не бывать здесь.
– Эй, это я предпочла бы не бывать здесь!
– Она не замужем. – К смотровой кушетке подходит Иоланда. Своим преувеличенно радушным выражением лица она напоминает хозяйку светского салона. Такое впечатление, будто она собирается обнести всех закуской. – Какой позор. Нет, дело вовсе не в том, что это имеет какое-то значение для нас, просто – давайте посмотрим правде в глаза – он будет тем, что используют как ругательство.
– Это она, ты, чертова!..
Меня опять скручивает боль. Я тупо таращусь на пуговицу на халате сестры и жду, когда схватка закончится. Вдох, два, три, четыре.
– Видишь ли, она посещала мои занятия по предродовой подготовке, – продолжает Иоланда, поправляя на носу большие красные очки. – И всегда приходила одна. Кто-то же должен был взять ее под свое крыло.
Ах, как жаль, что я столкнулась с ней в приемном покое больницы! И вот она здесь, подливает масла в огонь.
– Пошла прочь! – В Иоланде Граймз нет ничего, что хотя бы капельку привлекало меня. Ио-Ио из тех, кто бодр по утрам и целенаправленно движется к вечеру, упорно решая все возникающие проблемы. Она не только печет дома хлеб и сдает старые газеты в макулатуру, но и забирает из холодильника белки, всеми забытые и давно заветрившиеся. Она готовит из них меренгу. – Алекс будет здесь с минуты на минуту.
– Ш-ш-ш, – Иоланда гладит меня по руке и при этом многозначительно поглядывает на сестру с журналом.
– Значит, э-э-э, беременность была… э-э-э… незапланированной? – интересуется Мисс Журнал. – Простите, милочка, – добавляет она в ответ на мой убийственный взгляд. – Инструкция требует, чтобы мы спрашивали об этом.
– Незапланированной? – Язык Иоланды заработал еще до того, как я успела вдохнуть. Ах, да, она приехала в Англию из-за этого мужчины, – последнее слово она произносит, как название неизлечимой болезни, – и забеременела.
– Я не забеременела! Меня подло «забеременели»!
О, с каким энтузиазмом он распространялся о своей любви к детям, когда мы с ним познакомились! Как часто он повторял мне, что ненавидит отцов, которые велят подать им их чад для общения на подносе с коктейлями и приказывают убрать их, когда наступает время двигаться к обеденному столу. Он говорил, что когда подростков ловят за мелкие преступления, суд должен обязывать их отцов все вечера проводить дома. Мы даже обсуждали, какие куклы следует покупать дочке и должны ли они быть анатомически правильными.
Я – огромная медуза – сползаю с кушетки. И чувствую себя анатомически неправильной. Когда дело касается женской репродуктивной системы, мы начинаем говорить о существенном конструктивном недостатке. Я хочу сказать, что мне непонятно, как нечто такое огромное может образоваться из чего-то такого маленького. А ведь мне двадцать девять, да и количество моих любовников перевалило за десяток.
В гротескной пародии на танец живота мой молочно-белый живот дергается вверх и вниз. Меня пронзает боль.
– Господи, я не могу!
Если бы я курила, он не вырос бы до таких размеров.
– Да ладно вам, – не без ехидства обрывает меня Иоланда. – Каждые десять секунд на планете рождается ребенок. Не так уж все это и ужасно.
Я счастлива, что отказалась от клизмы. Потому что я предвкушаю сладостную месть, когда испражнюсь на Иоланду Граймз.
* * *
Пока мы бредем по больничным коридорам, останавливаясь чуть ли не каждую секунду, чтобы я могла, облокотившись на стену, передохнуть и отдышаться в соответствии с указаниями Иоланды, я то и дело ловлю наше отражение в панорамных зеркалах, развешенных на перекрестках. Мы являем собой забавное зрелище. Я, шести футов ростом, с коротко стриженными рыжими волосами, татуировкой в виде розы и сверкающим кольцом в носу. И Иоланда, низенькая, толстая, в колготках. Она похожа на неваляшку.
– Отвяжись! – снова ору я ей.
– Пошли. – Мой вопль действует на нее, как толчок на неваляшку – без каких-либо последствий. – Родовая рядом, за углом.
– Что ты подразумеваешь под «рядом»? По мне, уж лучше бы она была в какой-нибудь чертовой Африке!
– Я думаю, что женщины с Запада придают слишком много значения боли. Поднимитесь над ней!
Это тот самый случай, когда говорящий пренебрежительно выпячивает нижнюю губу.
– Оставь меня в покое и двигай отсюда! – Но следующая схватка заставляет меня привалиться к ней в поисках опоры.
Эта больница типична для центральной части Лондона. Здание давно бы следовало отремонтировать, иначе его могут снести в любой момент. При виде выцветших обоев и грязного линолеума в памяти всплывают фотографии из туристического путеводителя по Бухаресту.
Мы проходим в родильное отделение. Стоны и бормотание рожениц сливаются в звуки оркестра, репетирующего отрывок из произведения современного румынского композитора.
– Сегодняшняя ночь в Стране новорожденных будет оживленной, – отмечает Иоланда.
У меня возникает подозрение, что ей все это нравится. Мне хочется вытолкать ее из родовой, а еще лучше – куда-нибудь в другую галактику, но боль сгибает меня пополам. Я вибрирую, как камертон. И отстраненно отмечаю, что тоже издаю звуки. Такие же громкие и полные ужаса, как в «Кошмаре на улице Вязов». Если вы когда-либо задавались вопросом, какого пола Бог, поверьте мне, он мужик.
Я уже видела родовую палату во время тура по больнице. Отделанная сосновыми панелями, она напоминает парную в шведской сауне, с потеками клейкой смолы на стенах. Однако сейчас я этих деталей не замечаю. Я падаю в нечто, напоминающее огромную коровью лепешку. Внезапно меня осеняет, что Алексу, студенту шестидесятых, будет приятно узнать, что они наконец-то нашли применение погремушке с сухими бобами.
Сестра откладывает свой журнал. Дабы прикрыть мои телеса, достойные борца сумо, она дает мне казенную «ночнушку» размером с покрывало на лицо покойника. И помогает мне взобраться на родильный стол.
– Головка еще не показалась. Ребенок так и не заявил о своих намерениях.
Я бросаю на нее пристальный взгляд. Как истинный параноик, я задаюсь вопросом, а не сказала ли она эту фразу потому, что я не замужем. В больничной брошюре приводился список всех необходимых вещей, которые следует взять с собой перед родами. Так вот, мужья были так же de rigueur, как полотенца для рук.
– Но малыш обязательно заявляет о себе перед рождением, так что не волнуйтесь. – Она обматывает мою руку манжетой от тонометра. – Я буду заходить примерно через каждые полчаса и мерить давление.
Я заранее могу сказать, что оно будет высоким. Мое видение материнства было переслащенным, поэтому у меня развился диабет. Я думала, что стану одной из тех мамаш, которые протирают кашку через ситечко и лепят из гипса всяких человечков. Но реальность оказалась другой. Болезненной.
– О Боже, Боже, как же мне этого не хочется!
– Хватит, хватит, – подбадривает меня Иоланда своим пронзительным, металлическим голосом. – Крестьянки рожают прямо в поле. Присядут на корточки, поднатужатся и – хоп! А потом быстро возвращаются к работе.
«Хоп!» – хоть что-то оптимистичное. Алекс называет рождение трудной дорогой к выходу. Я чувствую, как сестра смазывает мой живот чем-то холодным и ставит присоски. В следующее мгновение воздух оглашается дробным сердцебиением малыша. Я переполнена. Но не радостью. А паническим ужасом. Что я наделала? Как я смогу вырастить ребенка здесь, в обществе, которое ненавидит детей? В стране, где собак держат дома, а детей отсылают в роскошные конуры, называемые Итон и Харроу? Я не хочу, чтобы моя дочь была хорошо воспитанной – чтобы она вставала по стойке «пятки вместе, носки врозь», когда к ней обращаются. И как я смогу ее содержать? Я лишаюсь малейшего шанса сделать карьеру. Я откажусь от карьеры ради дочери точно так же, как моя мать отказалась от своей карьеры ради меня. Боже! Я напоминаю себе запрограммированную лабораторную крысу. Проклятого хомяка.
Несколько студентов прильнули носами к окну в палату. Я вижу, что в их глазах отражается настороженность, но это чувство ни к кому не относится. У них глаза торговцев наркотиками, которых я видела в Сохо. Иоланда накладывает мне на лицо треугольную резиновую маску. Положив руку на живот, она предсказывает очередную схватку.
– Теперь вдохните, два, три.
Из баллона со змеиным шипением вырывается газ.
Сделав глубокий вдох, я отбрасываю маску. Если бы я могла говорить, я бы сказала, что давать женщине закись азота во время схваток – все равно что кормить больного аспирином во время ампутации ноги. Эта мысль вызывает у меня истерический смех. Вот что происходит, когда у ныряльщиков случается кессонная болезнь: они тонут и хохочут.
В палату врывается акушерка. Она измеряет мне давление. И слушает сердцебиение плода.
– Я скоро приду, – говорит она. – Вам что-нибудь надо?
Да. Обратный билет до Сиднея. Мою прежнюю талию. Мужа.
– Мне нужно болеутоляющее.
– Нет, милочка. У вас все в порядке. – Иоланда собственнически отгораживает меня от остального мира. – Она типичная мамочка с Запада, – поясняет она акушерке. – Мы справимся.
– Мне нужно обезболивающее! – Ну почему людям так нравится это идиотское движение «За естественные роды», без обезболивания и только лежа, как повелела мать-природа? Разве на приеме у стоматолога кому-нибудь придет в голову сказать: «Мне нужно выдернуть зуб. Давайте сделаем это естественным образом»? По-моему, естественные роды – это то же, что и естественная аппендэктомия. Мать-природа – плохая повитуха. Что касается меня, то я хочу рожать неестественным образом. Но я лишена возможности заявить об этом. Потому что меня опять затягивает в кокон боли. В туннель, где время растягивается. Где секунды превращаются в жизнь. А часы – в бесконечность.
Меня разрывает от боли. В окно я вижу стены старой больницы, с которых мне усмехаются горгульи. Серое небо такое же, как я, вздутое, готовое вот-вот прорваться.
– Лед. Дайте лед.
Из больничного радио раздается набившая оскомину мелодия. Не знаю, что хуже: испытывать боль при схватках или рожать под творения Берта Бакара.
– Она еще не показалась?
– Раскрытие три сантиметра, – сообщает акушерка, стягивая резиновые перчатки. – У вас, милочка, впереди еще долгий путь.
– Обезболивающее!
Я попала в каменный век – вот что произошло со мной. В доисторические времена. Разве в конце двадцатого века такое могло бы случиться? Да к тому же с женщинами, которые пользуются автомобильными радиотелефонами и компакт-дисками и посещают семинары на тему «Сексуальные домогательства на рабочем месте»!
Иоланда пожимает мне руку.
– Это только первый этап, милочка. Самый легкий.
Я отдергиваю руку.
– Мне нужно обезболивающее! Таблетка! Я вспоминаю один из уроков Иоланды.
Когда демонстрационная кукла проходила через пластмассовую шейку матки, шейка сдвинулась. Вот что мне нужно. Такой же таз «с секретом». И побыстрее.
– Послушайте, Мэдди, лекарство проникнет через плаценту и попадет малышу в кровь.
Все занятия по предродовой подготовке, которые я посетила, все книги и экскурсии по больнице, видеофильмы – короче, ничто и никто не открыл мне правду о родах. Нас потчуют не фактами, а фикцией.
– Таблетку!!
– Ребенок станет вялым и апатичным, будет плохо есть. Хоть кормить-то его вы собираетесь естественным путем, а, Мэдди? Нужно, чтобы ему передался ваш иммунитет.
Ах ты, чертова сука, да передам я свой иммунитет! Невосприимчивость к английским мужчинам. Моя дочь всегда будет нечувствительна к надоевшим своими плоскими шуточками англичанам с лошадиными зубами, бедрами, похожими на шарикоподшипник, и откляченной задницей.
– Они хотят дать вам валиум. – В голосе Иоланды звенит паника. – Он подействует на память.
Отлично, тогда я, возможно, смогу забыть его. Алекс говорил, что мечтает стать таким отцом, который по плачу малыша сумеет понять, голоден ли он, плохое ли у него настроение, устал ли, хочет ли в кроватку. Он говорил, что мечтает научиться определять, кто из детей предпочел червяков шпинату. Кто и что забыл помыть. Где потеряли одну перчатку. Он говорил, что нужно переделать известные американские шоу типа «Папа лучше знает» и назвать их «Папа ничего не знает. Ни капельки. Абсолютно ничего». Он говорил, что мы будем очень-очень счастливы. Именно в этом и заключалась одна из причин, побудившая меня влюбиться в него. А общие дети были частью основного пакета.
Однако проблема Возрожденных Обновленных Мужчин состоит в том, что они превращаются в еще большую занозу в заднице, когда идут по второму кругу.
Может, мне подать в суд в связи с нарушением Закона об описании товаров? Из предложенных образцов английской гетеросексуальности по доброй воле был приобретен один, обаятельный, привлекательный, эротичный. Как я могла покинуть самый экзотичный в мире уголок, полный жизнелюбия, солнца и плотских наслаждений, рай, где пенящиеся волны щетинятся серфингистами, которые мчатся к берегу, напоминая живые глиссеры, и променять его на край теплого пива и холодной воды в ванне? Как получилось, что я лежу здесь, лишенная индивидуальности, терзаемая болью, с привязанными к стойкам ногами?
Разве я стремилась именно к этому?
Измерение влюбленных
Валиум позволил приподняться над болью. Мэдлин Вулф с высоты увидела, как она поднимается по трапу в белоснежный аэробус, летающую версию мужчины, ради которого она отказалась от привычного образа жизни, от дома, от всего, что ей было дорого. Когда она приняла столь важное решение, то с изумлением обнаружила, что может без сожаления расстаться с кучей вещей: с однотонным грузовичком «Холден-308», оснащенным двойным глушителем, «кенгурятником» и съемными козлами для досок для серфинга; с электрическим сотейником с тефлоновым покрытием; с доской для виндсерфинга; с длиннохвостым попугаем; с двумя ручными опоссумами, у которых хвосты были окрашены разноцветными кольцами; с садиком, где она заботливо выращивала горох и карликовые цветы; с хорошо оплачиваемой должностью инструктора по водолазному делу; с десятискоростным гоночным велосипедом; с пенопластовым плотиком и с шайкой приятелей. Она путешествовала налегке. Она была влюблена.
Мэдди взглянула на свои фиолетовые туфли-лодочки. Она поступила глупо, надев их. Однако все, что она делала в последнее время, трудно было назвать разумным. Александр Дрейк был зоологом. В промежутках между лазаньем по льдинам в Антарктике, карабканьем по склонам вулканов на Филиппинах, ползаньем по помету летучих мышей в тропических лесах Борнео его естественной средой обитания являлся телевизионный экран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27