Но пока Таня загоняла машину, пока закрыла ворота, пока переодевалась в домашнее платье, вспомнила, что сегодня она забыла поесть. Зашла на кухню, чтобы разогреть себе обед, и тут как раз вернулась домой Александра.
Стоило Леониду всего второй день отсутствовать дома, как дочь на глазах преобразилась. Теперь она больше не закрывалась в своей комнате, где порой даже ела, а прошла на кухню и расцеловалась с матерью. Лицезрение оживленной дочери напомнило Тане те времена, когда их семья жила весело и все трое любили находиться в обществе друг друга.
Одна из соседок по лестничной клетке даже сказала как-то: «У вас в квартире всегда смеются».
Но вот стоило поменять в их дружной троице всего одного человека на другого, как все переменилось. Мишка, кстати, до встречи с ней особой смешливостью не отличался. Наверное от того, что его мать вообще никогда не смеялась. Притом чувство юмора отнюдь не было ей чуждо.
Иной раз, слушая ее рассказы, Таня откровенно хохотала, а свекровь щурилась на ее открытый в тридцать три зуба рот и хмыкала: «Дурному не скучно и самому!»
Таня на нее не обижалась, потому что говорила она это беззлобно, — что поделаешь, если юмор у человека такой своеобразный…
А как дурачились они с Мишкой! Боролись прямо на ковре посреди комнаты. Конечно, это только так говорится — боролись. На самом деле Мишке приходилось быть осторожным, чтобы ненароком не придавить кого-то из своих женщин. Обычно Шурка бросалась на них сверху и визжала от удовольствия: ей нравилась куча мала…
Таня сразу поняла: дочь пришла, что называется, не с пустыми руками.
— Что, юный друг милиции, узнала кое-какие тайны мадридского двора?
— Мама, ты со мной так и разговариваешь как с придурошным подростком, — сразу обиделась Шурка. — Человеку девятнадцать лет, а его дома постоянно третируют, отказывая во взрослости. Может, мне в общежитие уйти?
— Я тебе уйду!
— Вот видишь, обращаешься со мной как с сопливой девчонкой!
— А ты, конечно, умудренная жизнью женщина… Прости! Но была бы ты по-настоящему взрослой, то на такие мелочи просто не обращала бы внимания. Ну посмеиваются над тобой, и что? Над всеми салагами посмеиваются. Поговори с теми ребятами, что в армии служили…
Дочь таки права, что это Таня не ко времени взялась отпускать шпильки в ее адрес? Небось над ней самой никто не смеялся. И она сказала примиряюще:
— Есть будете, барышня?
Хорошо, что Шурка незлопамятная, сразу забыла обо всех своих обидах.
— Буду. Проголодалась, просто жуть! Зато ты даже не представляешь, что я нарыла.
— Постой, ты, значит, занималась самым настоящим расследованием?
— А ты думала, мамочка, я пошутила? Но когда я расскажу тебе, что узнала, ты не станешь надо мной смеяться.
— Я не смеюсь, я шучу, а это не одно и то же. Слушаю внимательно, о, Холмс моего сердца!
— Знаешь он кто, твой Леонид Сергеевич? — Саша выдержала эффектную паузу. — Игрок!
— Тоже мне, новости! Он этого и не скрывает, играет с товарищами в преферанс. Однажды я рядом с ним целый вечер просидела — ничего интересного. «Вист! Пас! Без одной!» Сплошная белиберда.
— Нет, ты меня не поняла. Каретников — профессиональный игрок, понимаешь? Он этим деньги зарабатывает.
— Чушь какая! — несколько неуверенно проговорила Таня. — Он строитель, строит новым русским дома… Я несколько раз ездила на его объекты. Рабочие его знают, и заказчики…
— В свободное от игры время, — подхватила Шурка. — Надо же выигранные денежки как-то отмывать. Вернее, перед другими оправдывать.
— Погоди, ты хочешь сказать, что он карточный шулер?
— Не шулер, а игрок, — терпеливо пояснила дочь.
— Но шулер, по-моему, это гораздо хуже.
— Как ты не понимаешь! Игрок — это все равно что наркоман. Он не может отказаться от своего пристрастия. Ради того, чтобы отыграться, он может жену на кон поставить.
— Скажешь тоже, жену! — не поверила Таня. — У нас в стране, слава Богу, рабства нет. Жена не собственность, жена — это женщина… у которой будущее в прошлом! — договорила Таня и, довольная собой, рассмеялась. Ее веселила серьезность юной дочери.
— Мне кажется, в последнее время ты смеешься без повода, — недовольно заметила та.
— Но-но, не груби матери. Хочешь, чтобы я без повода плакала?
— Прости, мама, но я тебе такие серьезные вещи говорю, а ты опять будто сюсюкаешь со мной.
— Погоди. Если ты говоришь, что Леня… Леонид Сергеевич игрок — и играет он давно, не так ли? — а мы живем с ним шестой год, и никого на кон, как ты говоришь, он не поставил. Ничего из дома не вынес, скорее, наоборот, нес в дом… Лучше скажи, дочурка, кого из русских писателей ты сейчас читаешь. Кто из главных героев проигрывает состояние? Оставил семью без копейки, пустил по миру…
— Мама, погоди, у этой медали есть еще одна сторона. Ребята мне сказали, что на днях он выиграл очень много денег… просто астрономическую сумму — об этом все говорили, кто с этим связан. Никогда еще в городе на кону не было такого большого банка… Я не стала спрашивать, сколько именно, но это и не важно, правда? В милиции не знали только фамилию этого везунчика…
— А теперь благодаря тебе узнали?
— При чем здесь я? Следователь стал выяснять причину, по которой Каретникову было нанесено ножевое ранение…
— И выяснил?
— Это я тебе и пытаюсь рассказать. У них в компании один игрок проиграл больше всех: и дом, и свою фирму — вообще все, что имел. И тогда он пригласил вроде как отомстить за себя шулера. В городе его никто не знал.
— Погоди, что значит — отомстить? Он считал себя обманутым?
— Нет, что ты! У них там свои законы, свой кодекс чести. Когда на кону стоят, как ты говоришь, целые состояния…
— Это не я говорю, это ты говоришь!
— Я тоже, мамочка, не слишком большой знаток нравов игроков, но ребята рассказывали, что они испытывают такой азарт, столько адреналина в кровь впрыскивается! Каждый рискует. Но каждый понимает, что никто его не заставлял. Как ты говоришь, за что боролись, на то и напоролись. А Медведев скорее всего относится к людям, которые в своих несчастьях винят кого угодно, кроме самих себя…
— Погоди, какой Медведев?
— Проигравший. Он не подумал, как опасно мошенничать в такой компании, где у людей судьба решается. Если эти люди обнаружат шулера, его могут и убить!
— Ты меня пугаешь.
— Пугай не пугай, а дело это опасное, все игроки по лезвию ножа ходят.
— Ишь ты, как подковалась. Саша, мне не нравится твоя так называемая практика…
— Мама, ты меня все время перебиваешь. Если не хочешь, я не буду рассказывать.
Девушка не понимала, что ее мать делала это машинально, чтобы таким образом хоть как-то разрядить сгущавшуюся атмосферу. Жена называется! Столько лет жила бок о бок с человеком, ничего о нем не зная. Вместо этого в ее мозгу выскочила совсем другая странная мысль. Значит, Леня дал ей лишь малую толику денег из тех, что выиграл! А она-то переживала, что транжирит чуть ли не семейное достояние…
Однако не стоит затягивать паузу, а то дочь уже с подозрением, смотрит.
— Рассказывай, больше я тебе мешать не буду, хотя это и безобразие.
— Слушай. Вчера как раз состоялась очередная игра, Каретников стал проигрывать, но заметил, что дело не чисто и начал следить за шулером. Он был в их компании новичком, потому, наверное, это большого труда ему не составило. В общем, Леонид Сергеевич его поймал, как говорит криминалитет, на горячем. Игроки все как один поднялись. Того, кто шулера привел, оштрафовали и выгнали…
— Как — оштрафовали? Если я правильно поняла, он и так все проиграл.
— Правильно. Но тут, по закону пакости, ему как раз везти стало. Веди он себя порядочно, и сам мог отыграться, хотя бы частично, а так… Получилось, не рой другому яму…
— А при чем здесь Леонид?
— Когда он шулера разоблачил, все стали кричать: «Держи его, не выпускай!» — а тот — дурак, что ли — стал вырываться. И поскольку на его дороге оказался Каретников, а он себе дорогу ножом прокладывал, Леонида Сергеевича и пырнул.
— Ничего не понимаю! Зачем ему было на убийство идти — рана просто случайно оказалась несмертельной?
— Он жизнь свою спасал. Иначе его самого бы там пришили!
— Но как получилось, что Леонид… Сергеевич с ножевым ранением еще сел в машину и поехал по городу. Неужели никто не догадался оказать ему хотя бы первую помощь?
— Догадались. Один сразу кинулся к телефону, но Каретников его остановил. Сказал, что рана пустяковая и он сам заедет к знакомому врачу, который его и перевяжет. Мужики еще посмеялись: «Наверное, не который, а которая…»
Она осеклась и виновато посмотрела на мать.
А Маша говорила, что рана серьезная. Уж если его положили в реанимацию… Это что же получается: значит, Ленька не просто подкатывался к Маше, он ее любил! Стал бы он иначе рисковать своей жизнью, истекая кровью, ехать к ней в клинику, пусть даже он и находился неподалеку!
— Мама, о чем ты все время думаешь? — Дочь укоризненно смотрела на нее.
— Александра! Мне не нравится, что ты перешла на юридический факультет.
Таню охватила самая настоящая паника. Она не знала, то ли за мужа ей бояться задним числом, то ли за судьбу дочери, которая без ее согласия решила связать свою судьбу с милицией.
— Но почему, мама?
— Следователь — это не женская работа. Скоро ты вообще по фене будешь разговаривать. Или как это у них называется?
— У кого — у них?
То, что ей рассказала Александра, не вмещалось ни в какие рамки. Она всю жизнь была законопослушной гражданкой… «Пришили», «поймали на горячем»… Дочь только начала знакомиться с работой следователей, а уже нахваталась таких словечек!
Нападает на Сашу, на себя бы посмотрела! Кому сказать — мужа ударил ножом карточный шулер!.. И Мишка… Он обо всем знал и даже не намекнул ей!.. Но тут же внутренний голос заметил ей: «А ты бы его стала слушать?»
Получается, Татьяну обложили со всех сторон. Мало того что муж — игрок, он еще и к сестре подкатывает! И Маша ей ни полслова! Выходит, это не Сашу считают дурочкой, а ее, Татьяну. И муж, и сестра, а теперь вот и дочь…
Определенно, ей надо срочно разбираться со всеми. А в первую очередь с мужем.
Впрочем, это дело будущего. Не заговаривать же о разводе сейчас, когда Каретников лежит на больничной койке.
— Саша, ты права, я погорячилась, — сказала дочери Таня. — Увы, я и вправду не заметила, что ты выросла. Девятнадцать лет! Это как раз тот случай, когда цифра известна, а осмыслить ее не успеваешь… Или не хочешь. Хотя, если подумать, в этом возрасте я не только была замужем за твоим папой, но у меня уже был ребенок — ты, моя родная.
Дочь порывисто обняла ее, но тут же отстранилась.
— И что ты будешь теперь делать? Александра выжидающе посмотрела на мать.
— В каком смысле?
— Ну, после того, как ты все узнала.
— А что бы ты на моем месте сделала?
— Развелась! — категорически высказалась дочь.
— Интересно, — протянула Таня, хотя всего минуту назад думала о том же, — и как ты себе все это представляешь? Сказать своему мужу: «Уходи, ты игрок!»
— Нет, я думаю, надо сказать: «Ты меня обманул».
— Но в чем? Он никогда и не скрывал, что играет в карты. Иное дело, что я не знала масштабов игры… К тому же он сейчас лежит на больничной койке. Если ты помнишь. И неизвестно, как долго будет заживать его рана.
Тут Таня слегка пережала: она знала, что рана будет заживать недолго. Да и не хотелось ей высказываться так определенно, когда она сама еще ничего не решила. Саша — девчонка категоричная, вся в свою мамашу, но до таких судьбоносных вопросов у нее еще нос не дорос!
Потому Таня решила ее не то чтобы отвлечь, а слегка увести в сторону:
— Знаешь, Саша, в этой ситуации и твоя мать не слишком хорошо себя проявила. Но вот вчера твой отчим дал мне десять тысяч долларов, чтобы я купила в дом или нам с тобой все, что захочу.
— И ты купила.
— Конечно. Я поменяла мебель. Приобрела для тети Маши «Жигули» и себе песцовую шубу.
— Зачем тебе шуба летом?
— Считаешь, до зимы я не доживу?
— Мама, ну что ты сегодня так несмешно шутишь!.. Ты же прекрасно знаешь, что я совсем не это имела в виду. Скажи, а тетя Маша знает обо всем? В смысле, откуда взялись деньги на машину.
— Знает только, что Каретников мне их дал, а вот откуда взял, мы об этом не говорили, — сказала Таня и добавила тихо, для себя: — Но, кажется, обо все остальном она знает гораздо больше, чем своей сестре о том говорит.
Глава шестнадцатая
— Здравствуй, Маша, — сказала она и с порога выпалила: — Ты завралась, Маша!
— Завралась, — печально кивнула сестра.
— А почему? Ты ведь сама учила меня быть честной. Рассуждала, что как ни ври, а правда всегда наружу выйдет.
— Оказалось, младшая, что учить легче, чем своему учению следовать. А мне не хотелось, чтобы ты — мой самый близкий человек — меня презирала.
— Но за что я могу тебя презирать? Какое я имею право?
— Ты-то как раз его и имеешь. Никто другой, кроме тебя.
— Погоди. Значит, это касается только меня?
— Только тебя.
Маша все повторяла за ней, как будто своих слов у нее не было. Наверное, от волнения, но Таня почувствовала, как у нее внутри все захолодело.
— Это связано с Мишкой?
Господи, как она боялась услышать положительный ответ! Такого она точно не пережила бы. Но Маша покачала головой:
— Нет! Как ты могла подумать?
Почему бы ей вдруг презирать Машу? Что ее сестра могла сделать такого недостойного? Убила кого-то? Не может быть. Что-то украла? У Тани? Смешно. Значит, это может касаться только одной области их отношений — Таниных мужчин. Вернее, одного мужчины. У нее-то и было их всего двое.
Главное, у Тани сразу вырвалось: Мишка! А почему бы и нет? Почему Мишка, свободный мужчина, и Маша, разведенная женщина, не могли бы иметь какие-то отношения. Причем здесь Танино презрение? Она сама от своего первого мужа отказалась. Если уж на то пошло, пусть бы он достался по-настоящему достойной женщине.
Надо же, почему Таня всегда считала, что уж Маша всяк ей не соперница. Ее старшая сестра вовсе не старая и к тому же красивая, умная женщина. Да и вообще, ее сестра даже моложе Мишки. На целый год.
Это Таня своей болезнью, тем, что Маша вынуждена была взять на себя роль опекунши, состарила ее. Не внешне. Морально. И что Маша такого могла сделать, что теперь мучается, и плачет, и прячет от нее глаза?
Да Таня ей жизнью обязана. Жизнью и здоровьем. И что так долго была счастлива с Мишкой.
Но что это, она опять забуксовала на своем первом муже? Маша ведь сказала: не он.
— Я не хочу знать, в чем ты передо мной виновата, — твердо вымолвила Таня, — даже если это и так, знай, я тебя прощаю.
— Ты всегда была доброй девочкой, — сказала Маша, и глаза ее увлажнились.
Доброй девочкой! А в чем была ее доброта? В том, что сама была счастлива, а о сестре если и вспоминала, то снисходительно: «Бедная Маша, ей так не везет!»
Она села за стол напротив сестры. Надо же, и в этом они были разными. Маша любила сидеть на кухне, а Таня всегда старалась доделать свои дела и уйти в гостиную.
— Маша, я всю жизнь относилась к тебе как последняя свинья! — сказала Таня.
— Чего вдруг такое самобичевание?
— Того. Лучше поздно, чем никогда.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — отмахнулась от ее заботливости Таня. — Вчера я из-за тебя переволновалась. Как представила себе, что ты в аварию попала и я как бы своими руками тебя убила.
— Попей-ка, дружочек, валерианочки. Неделю.
— Думаешь, без лекарства я с собой не справлюсь? Нет, хватит, поизображала из себя нервную барышню, будет!
— Что будет, солнце мое?
— На работу я устраиваюсь.
— Ты вроде говорила, Леня против.
— Мало ли что я говорила и мало ли кто против! А теперь решила на него больше не оглядываться.
— Не оглядываться на мужа? Это что-то новое.
— Новое, ты права. А если точнее, хорошо забытое старое. Разве прежде я была такой зависимой от чужого мнения?
— Я опять ничего не понимаю.
Маша поднялась с кухонного табурета и стала ходить по кухне, сложив руки под грудью. Казалось, в эту минуту она решает что-то важное для себя. Да и появившаяся в ней в последние дни суетливость не исчезла. Она будто с трудом заставляла себя слушать сестру…
— Видишь ли, я вдруг поняла, что последние пять лет жила на каком-то надрыве. То есть со мной происходило то же самое, что происходит со всеми людьми: им то везет, то не везет, здоровье то хорошее, то плохое, соответственно, и перемены в настроении. Люди вокруг меня совершали не только хорошие поступки, но и плохие. Действовали правильно или ошибались, а я вдруг решила, что у меня такого быть не должно. Если уж раз повезло, то пусть везет все время! А еще я присвоила себе право судить других людей, забыв истину дедушки Крылова: «Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
— Теперь в связи с этим что-то изменится?
— Изменится. Я буду настаивать, чтобы мои близкие обращались впредь со мной не как с тяжелобольной, а как с равной себе. Без жалости! — Она подумала и поправилась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27