– Он из Аравии, – сказал первый санитар. – Принц крови или что-то вроде того. Нам его надо донести до вертолета.
– Ну ты, бля, заливаешь! Откуда тут у нас, бля, черномазые короли возьмутся? Трепло ты, бля!
Сью-Би семенила рядом, спрашивая себя, как бы стали изъясняться мужчины, если бы в их словарном запасе не было слова «бля». Смогли бы они вообще говорить?
– Нет!
Сью-Би глянула вниз. Мужчина смотрел прямо на нее.
– Нет! – снова простонал он.
– Подождите! – крикнула она санитарам, но те не остановились. – Пожалуйста! – умоляющим тоном произнесла она и побежала, чтобы не отстать. – Он хочет что-то сказать!
Человек на носилках вытянулся и схватил Сью-Би за запястье.
– Не покидай меня, – сказал он, глядя на нее широко поставленными черными глазами. – Пожалуйста, не покидай меня!
– Я не покину вас, сэр. Обещаю. Вас несут к вертолету, – ласково произнесла Сью-Би. – Вы ранены. Вам хотят помочь.
– Нет! Я хочу, чтобы мне помогала ты.
– Хорошо. Хорошо. Я с вами, – продолжала она утешать его.
Сью-Би бросила взгляд на доктора Вайсмана, в котором читалось: «Ну и что же мне теперь делать?»
– Его нужно нести, девочка, и побыстрей. Он в плохом состоянии, – быстро проговорил он. – Идем с нами до вертолета. Он успокоится.
Когда они подошли к большому вертолету, двое мужчин в строгих костюмах, приземление которых она наблюдала, рванулись к ним.
– Необходимо, чтобы вы написали короткий отчет, доктор, – сказал мужчина с блокнотом.
– Отчет? – скептически переспросил доктор Вайсман. – Здесь? На отчет нет времени. И вообще, кто вы такой?
– Я представляю консульство Саудовской Аравии, доктор. Этот человек – шейх Омар Заки, посланник короля. Ваш отчет потребуется нам для врачей.
Доктор Вайсман слегка почесал затылок:
– Боюсь, что мне это не под силу, сэр. Я не знаю, что случилось.
– Но разве не вы его нашли?
– Нет, сэр, – ответил доктор, вызывающе поднимая подбородок. – Не я. Нашла его моя медсестра, мисс Слайд. И не только нашла, но и спасла ему жизнь.
Мужчина забрал блокнот у Вайсмана.
– В таком случае отчет может написать она, – сердито сказал он и протянул блокнот Сью-Би.
Она машинально взяла его и тотчас почувствовала, как на лбу у нее выступает холодный пот. Она взглянула на доктора, безмолвно крича ему:
«Помогите мне! Помогите! Вы же знаете, что я не справлюсь!»
Он смотрел на нее. Она понимала, что он пытается что-то придумать, чтобы помочь ей выбраться из щекотливого положения.
Сгорая от стыда, она отвела взгляд, протянула блокнот обратно сотруднику консульства и завернулась в измятую грязную накидку.
– Вам не потребуется письменный отчет, сэр, – твердо заявила она, – я обещала этому бедному раненому, что не покину его. Я отправляюсь с вами.
Сью-Би и доктор Вайсман шли по разные стороны носилок к вертолету.
Глядя на беспомощного мужчину, лежавшего возле нее, Сью-Би вспомнила о Громиле. Во всей этой поразительной, беспорядочной, суматошной ночи ее ум напрочь отключился от всего, что не было непосредственно связано с происходящим вокруг. Она взглянула на доктора Вайсмана, шагавшего по другую сторону носилок. Она никогда не смогла бы объяснить ему, что произошло в ее квартире. Сделать можно было только одно.
Носилки подняли в вертолет, Сью-Би взобралась в него и села рядом.
Доктор Вайсман просунул голову в открытую дверь.
– Сью-Би, ты понимаешь, что делаешь? – крикнул он ей снизу голосом, в котором звучало и напряжение, и недоумение.
– Понимаю, – твердо ответила она. – Я бы только очень попросила вас сделать для меня одну вещь.
– Да-да, конечно, – сказал доктор Вайсман, чуть отступая в сторону, чтобы летчик мог закрыть среднюю дверь. – В чем дело?
– Загляните, пожалуйста, в мой домик. Мне кажется, там есть раненый.
Выражение крайнего изумления отразилось на лице доктора. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но в это мгновение дверь закрылась, и он уже не видел ее. Ей было слышно, как он кричал снаружи:
– Сью-Би! Не надо! Не улетай!
Ей показалось, что у нее будто оборвалось что-то внутри, когда вертолет, набрав высоту, устремился вперед, навстречу ночи. Под ней мерцали огни Вейлина.
– Прощайте, милые Вайсманы, – прошептала она.
От ее дыхания стекло в самом центре иллюминатора покрылось крохотным запотевшим островком.
– Благодарю вас за все. Прощай, Громила. Надеюсь, ты не истек кровью. Прощай, отец. Я люблю тебя.
Мужчина на носилках возле нее издал глухой жалобный стон.
Уже светало, когда доктор Вайсман остановился на посыпанной гравием дорожке перед аллеей Сью-Би. Он быстрым шагом прошел несколько метров, отделявших его от трейлера, распахнул дверь и огляделся. В крохотной прихожей все, казалось, было в полном порядке. Пройдя по яркому оранжевому паласу, он остановился, наклонился и опустил палец в одну из маленьких, с мелкую монету, лужиц, которые тянулись от передней двери к спальне, в глубину трейлера.
«Кровь, – подумал он, – к тому же свежая».
Он вошел в спальню и обомлел: можно было подумать, что в этой комнате резали кур. Постель, коврик, даже стена с правой стороны от постели – все было заляпано яркими подтеками крови. Кто бы ни был раненый, выйти из комнаты без посторонней помощи он бы не смог: он наверняка был слишком слаб, чтобы самостоятельно передвигаться.
Когда доктор Вайсман вернулся наконец в свою клинику, ему сообщили, что в регистратуру звонил Гомер Тилли и просил передать, что он везет своего брата в муниципальную больницу и умоляет доктора Вайсмана приехать туда как можно скорее: «Моему брату отрезали кукурузину».
Доктор Вайсман прекрасно понимал, что ему следует позвонить в полицию и сделать соответствующее заявление.
Он не стал снимать трубку.
7
Из дневника Питера – Париж, 13 июня 1990 года.
Рассказ мадам о ранней поре жизни Сью-Би, о самом потаенном и интимном, занял у нас ровно неделю.
Я поинтересовался, не выясняла ли Сью-Би, какова судьба Громилы. Мадам ответила отрицательно, мало того, ей точно известно, что Сью-Би втайне боялась, что убила его, и надеялась, что никто из Вейлина, читай – полицейские, никогда не узнает, что с ней сталось.
Меня захватил ее рассказ об Омаре Заки. Мадам рассказала мне, что в течение тридцати лет он был ее клиентом, заказывал у нее по две дюжины девушек в неделю для своих друзей и компаньонов.
С большой гордостью мадам показала мне часы, подаренные ей шейхом. Я заметил их на ней раньше, поскольку у этих часов несколько циферблатов. Каждый установлен на определенный временной пояс, так что она всегда могла сказать, который час в той стране, где находится Заки, прежде чем ему позвонить.
Естественно, Заки со всеми его международными делишками не хотел, чтобы мадам написала о нем. Может, именно он и совершил покушение на мадам? Хотя нет, он не бывал на «Ля Фантастик», следовательно, и не мог быть владельцем зажигалки, показанной мне мадам. Но, может, он получил ее в подарок от Сью-Би? Потом опять-таки, разве у самой Сью-Би нет причин устроить охоту на Клео? Может, новоиспеченная аристократка не желает, чтобы мир узнал о прежней, неприметной, не умеющей читать членовредительнице из Техаса? Может, даже Мосби неизвестно о преступном прошлом его жены? И, может, бывшая Сью-Би Слайд желает, чтобы так оно и оставалось?
Когда я вернулся в свои апартаменты, консьержка успела повесить портьеры – очень мило с ее стороны, хотя особой нужды в том не было.
Моя почтальонша Жизель вместе с обычной кипой журналов от Венди принесла свежий хлеб.
На следующей неделе мне установят факс, так что можно будет отсылать записи Венди. Я прямо-таки с ума схожу – не очень-то приятно хранить здесь единственный экземпляр, этот древний дом может сгореть как свеча.
Здесь водятся тараканы. Крупные рыжие французские летучие. Сегодня, во время перерыва, мимоходом упомянул мадам об этих паразитах – она была потрясена: кинулась к телефону и беседовала с мадам Соланж. Эти две женщины, несомненно, чем-то тесно связаны. Когда она повесила трубку, я спросил, почему хозяйством ведает дама столь преклонного возраста, и она мне все объяснила:
– Я устроила ее туда много лет назад, когда она отошла от дела.
Когда-то мадам Соланж сама была «мадам». Забавно.
Завтра мадам расскажет мне о девушке по имени Сандрина, в частности о том, как она подцепила Журдана Гарна. Насколько мне известно, мы должны также говорить о ее собственном прошлом, очень хочется послушать. Кто такой Гарн, я, разумеется, знаю – да и кто этого не знает? Он входит в первую десятку самых богатых людей в Америке, а среди них – кто в курсе – слывет ханжой и первостатейной скотиной. Жутко интересно, каким образом эта девушка подцепила его. Когда я спросил мадам, она ответила: «Используя самый древний трюк».
Сидя здесь и вглядываясь в бледное парижское небо, я задаюсь вопросом: неужели все мы, мужчины, дураки и подкаблучники, помешанные на сексе? Неужто нас облапошивают во вселенском масштабе, чтобы заставить поверить, будто мы властелины мира? Чем больше я слушаю, тем больше убеждаюсь: никакие мы не властелины и никогда ими не были.
Сандрина росла застенчивым ребенком дизайнера Титы Мандраки. Ее мать не была знаменитой, когда Сандрина родилась, но отчаянно желала такою стать и массу времени и энергии тратила на поиски мужчины, за которого можно бы было выйти замуж, а потом быстро развестись. Первым, кого она подцепила, был Отто Мандраки. Он идеально устраивал ее – богатый старец, составивший себе капитал на импорте ковров с Востока. Вскоре после того как они познакомились, Тита обнаружила, что беременна, – обстоятельство это обоих переполнило безумной радостью. Отто испытывал благоговейный трепет, потому что у него никогда не было детей. Тита была довольна, потому что ребенок гарантировал ее финансовое благополучие.
Когда Сандрине было четыре года, ее отец, обедая в «Лотус Клаб», упал лицом в тарелку с мидиями в белом вине и умер прежде, чем санитары «скорой помощи» успели вынести носилки из грузового лифта. Он оставил после себя более чем достаточно денег, для того чтобы его вдова могла спокойно начать заниматься бизнесом, и солидный опекунский фонд для своей обожаемой малютки дочери. Проценты от капитала должны были идти Тите, пока дочери не исполнится двадцать пять лет – к тому времени, он полагал, она должна бы уже выйти замуж, и хотел, чтобы у нее были свои деньги. Тогда капитал перейдет к Сандрине.
Не теряя времени, Тита вместе с маленькой дочкой и Мартой Дайер, няней Сандрины со дня ее рождения, перебралась в громадную студию в Гринвич Вилледж.
Студия эта стала своеобразной меккой для особого типа людей, вечно кружащих возле богатых художников. Тита была не без таланта и благодаря своему новому кругу друзей мало-помалу начала завоевывать известность.
К тому времени, когда Сандрине исполнилось шесть лет, ее мать успела трижды выйти замуж и развестись; мужья ее были один моложе другого. А когда Сандрине было восемь, мать стала знаменитой благодаря созданной ею коллекции экстравагантной одежды. Вскоре после этого завершилось очередное замужество, и они переехали в огромные апартаменты, выстроенные на крыше небоскреба, на Парк-авеню. У Сандрины наконец появилась комната, а у Марты – собственная квартирка при кухне.
Детство Сандрины прошло под знаком одиночества. У нее было все, но к двенадцати годам она привыкла к ощущению, будто живет на зыбучем песке, настолько она зависела от настроений, прихотей, причуд и неуемного рвения матери.
В двадцать один Сандрина впервые услышала признание в любви, исходившее не из уст ее няни. Это было самым ярким впечатлением ее жизни.
Сандрина смотрела в окно на проносящийся мимо пейзаж и старалась как-то успокоиться. Мирно почивая в вагонном кресле, рядом с ней сидел Джеми Грейнджер – самый красивый из всех парней, каких она до сих пор встречала. Они познакомились в Хаммельбургском колледже в первую неделю последнего, выпускного, года учебы, и с тех пор были почти неразлучны: вместе ели, вместе готовились к занятиям и, к великой радости Сандрины, если позволяли обстоятельства, вместе спали. И хотя к тому времени она уже не была девственницей, до Джеми она не чувствовала себя желанной, ценной и любимой.
Ей стоило немало энергии и нервов дозвониться до матери, чтобы сообщить, что домой на рождественские каникулы она приедет с Джеми. Мать выказала некоторое удивление – ведь Сандрина ни разу еще не приглашала домой молодых людей, – но вроде бы отнеслась к этому благосклонно. Она быстро свернула разговор, сославшись на то, что спешит на встречу со знаменитостью. Единственный интерес в жизни был Джеми. Ее прямо-таки распирало от гордости и сознания, что она везет его домой, но мысль, что придется представить Джеми матери, лишала ее самообладания.
Ей хотелось, чтобы все было прекрасно, но она понимала, что вряд ли так получится. С сентября мать жила с итальянцем, которого привезла из Рима. Он был высок ростом и весь блестел. Блестящая смуглая кожа, блестящие черные глаза и волосы. Одевался он всегда в блестящие шелковые пиджаки. Сандрину тошнило от одного его вида Она ничего не сказала Джеми о блестящем итальянца Вито, вопреки здравому смыслу надеясь, что до каникул он исчезнет из дому.
Под стук колес поезда, пересекавшего зимний ландшафт Новой Англии, она вспоминала, как утром, перед отъездом, они с Джеми гуляли в парке колледжа вдоль аллеи голых деревьев.
Он не сразу согласился поехать к ней домой на часть каникул, ему хотелось воспользоваться затишьем в общежитии, чтобы закончить акварели на спортивную тему. Наконец Сандрина уговорила его, пообещав перезнакомить со всеми художниками в Гринвич Вилледж. Он согласился пробыть в Нью-Йорке первую неделю каникул, перед тем как уехать домой, в Бостон, где жили его родители.
Все время, покуда они ехали на такси от вокзала Грэнд Сентрал, Сандрина молчала, всецело поглощенная мыслями о том, как выглядела их квартира накануне ее отъезда в колледж. В дом была доставлена разобранная на части причудливая нагая скульптура, купленная матерью в Риме. Медный торс, стальной трубчатый каркас и прочее положили в прихожей – до того времени, пока все это не смонтирует Вито. Мать распорядилась поставить в высокие ониксовые вазы камыши с позолоченными стеблями, что, с ее точки зрения, выглядело эффектно, а на взгляд Сандрины вульгарно. Сандрина уповала лишь на то, что в своих причудах мать так же переменчива, как и в своих настроениях. Если Бог все-таки существует, то ей не придется лицезреть ни итальянца, ни эдакого декора.
Когда она и Джеми вышли из такси у парадного подъезда здания, в котором находилась ее квартира, дежурный швейцар, приветствуя их, приподнял свою шляпу.
– С прибытием вас, мисс Сандрина, – почтительно сказал он с грубым ирландским акцентом.
– Благодарю, Джимми, – ответила она с улыбкой.
– Ух ты, как здорово, – воскликнул Джеми, войдя в обшитый красным деревом лифт. – И давно вы здесь живете? – спросил он, привлекая ее к себе.
– Мы переехали сюда после смерти моего отца, – солгала она. – Давно.
В действительности же мать отсудила эту квартиру у одного из своих мужей: был непристойный, нашумевший в прессе бракоразводный процесс, о котором дома запрещалось говорить. Во всяком случае, можно было не тревожиться, что мать проболтается. Она не скажет об этом правды.
Открывая дверь апартаментов, Сандрина задержала дыхание. Она не отваживалась поднять глаза, пока не услышала возглас изумления, изданный Джеми:
– Вот это да! Красота-то какая! Мгновение-другое Сандрине казалось, что она ошиблась дверью. Вдоль стен стояли десятки серебряных плетеных корзиночек с рождественским папоротником и остролистом. В центре овальной комнаты возвышалась елка – судя по размерам, спускали ее, вероятно, с крыши. Елка была украшена сотнями белых фарфоровых ангелочков и антикварных деревянных игрушек, обвивалась спиралями гирлянд из крохотных огоньков, которые сверкали, как однокаратные бриллианты.
Балконные перила по трем сторонам прихожей были увешаны толстыми гирляндами хвойных веток, перевязанных громадными белыми муаровыми бантами. Лились звуки симфонического оркестра, тихо игравшего рождественские хоралы. Сандрина не верила ни глазам, ни ушам.
– Заходи-заходи, – сказала Сандрина, стараясь вести себя так, будто все было, как ожидалось. – Я чувствую сногсшибательный запах. Идем на кухню, посмотрим, что там Марта стряпает.
Шагая по длинному коридору, отделявшему кухню от других комнат первого этажа квартиры, она думала о разительной перемене всей атмосферы в доме. Что за чудеса? Квартира выглядела, как открытка, изображающая английский сочельник, как киносочельник, о каком она всю жизнь мечтала и какого у нее никогда не было.
Она толкнула створки распашной двери, которая вела на кухню, и увидела Марту, стоявшую за большой черной плитой, раскрасневшуюся и слегка усталую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42