Не меньше десятка каждый. А то нам вдвоем этот ужин не осилить.
— Нет уж, милая, обойдемся без них. — Алан привлек Дорис к себе. — Ты сегодня чертовски хороша. Слушай, тебе совсем не обидно, что на такую красоту никто не сможет полюбоваться?
Не говори глупости. Как это «никто»? Я ради тебя старалась. Правда, правда! Алан, знаешь, где бы ты точно не смог работать? Во внешней разведке. Тебя оттуда прогнали бы за излишнюю мнительность: ты не верил бы ни одному донесению наших агентов, бесконечно проверял бы их и перепроверял, а в итоге довел бы мир до ядерной катастрофы… Вот только с туфлями я перестаралась — на таких каблуках мне долго не продержаться. Зато могу дотянуться до твоего носа, видишь? А когда дарить тебе подарок, сейчас или в полночь?
При упоминании о подарке Алан слегка занервничал.
— Давай подождем до полуночи. Все-таки Рождество еще не наступило.
Когда пробило двенадцать, Дорис с радостным воплем бросилась к окну, распахнула его на несколько секунд, вновь закрыла и задернула шторы.
— Ну вот, Рождество я впустила. Сейчас ты получишь свой подарок… Только не ругай меня, если он тебе не понравится, ладно? Я даже волнуюсь немножко…
Алан разорвал маленький пакетик и обнаружил внутри булавку для галстука, сделанную в виде извивающейся змейки. Один глаз змейки был бирюзовым.
— Спасибо, — пробормотал он, — я не буду тебя ругать. Мне эта змея очень нравится, просто я не умею бурно восхищаться…
— Это Серпентина, — негромко проговорила Дорис, усаживаясь к Алану на колени.
— Кто?
— Серпентина! У Гофмана есть такая дивная сказка «Золотой горшок» про змейку Серпентину с бирюзовыми глазами, которая могла превращаться в прекрасную девушку. Когда я увидела эту змею, сразу поняла, что это она и есть.
— Надеюсь, она ни в кого не превратится. — Алан поцеловал Дорис в выпирающую ключицу и извлек из кармана коробочку. — Мне достаточно одной прекрасной девушки. Ну а это тебе. Посмотришь?
Увидев крошечную снежинку, рассыпавшую вокруг себя серебряный блеск, Дорис, вопреки ожиданиям Алана, не запела про колокольчики, а беззвучно ахнула, прижав ладони к щекам.
— Боже мой, Алан, ты с ума сошел! Такое чудо! Оно, наверное, стоит целое состояние, зачем ты… Все же сегодня не день моего совершеннолетия. Поразительно, сидит как влитое. Нет, на левой руке смотрится лучше, правда? И все же, милый, это безумство… Мой дорогой… мой замечательный…
Глядя сквозь причудливую завесу медных волос Дорис на дурацкие, болтающиеся на елке игрушки, Алан подумал, что колечко, пожалуй, стоило потраченных на него денег.
С улицы доносились веселые праздничные вопли, играла музыка, потом где-то вдалеке начался фейерверк. Дорис приподнялась на локте и повернула голову к окну, а Алан смотрел, как после каждого залпа ее белоснежная кожа плавно окрашивается то в красный, то в синий, то в сиреневый цвета. Когда стихло эхо последнего залпа, Дорис вздохнула и задумчиво принялась рисовать пальцем на лице Алана замысловатые узоры. Он закрыл глаза и постарался ни о чем не думать.
— Алан… — ее голос вывел его из состояния полудремы, — а с кем ты встречал Рождество раньше?
— По-разному… — Он повернулся к Дорис, по-прежнему не открывая глаз. — Много лет подряд я отмечал его в семье брата.
— Того самого, который сломал тебе нос?
Да, он у меня один. Сидней живет в Форт-Джордже, занимает какую-то руководящую должность в нефтяной компании. У него есть дочка Джессика — чуть помладше тебя. Когда она была девочкой, мы собирались все вместе. Но потом Джессика выросла и уехала в Торонто — она художник по гриму или что-то в этом роде, а Сид развелся с ее матерью и женился вторично… В общем, традиция ежегодно собираться всей семьей заглохла сама собой. Однажды я встречал Рождество с Марджори Кидд и ее покойным мужем. Он так надрался! Нам вдвоем пришлось тащить его до ближайшего дивана. Подозреваю, что склонность к алкоголю в конечном счете его и погубила, а вообще он был очень приятный человек, умница…
— Алан… А с женщинами ты часто встречал Рождество?
Алан открыл глаза.
— Не часто. Разве ты не поняла, что я много лет старался держаться от женщин на определенной дистанции?
— Почему? Из-за несчастной любви, да? Ты любил какую-то женщину, а она тебя бросила?
— Нет, не бросила. Она поступила хуже.
— А… что она сделала?
Алан вздохнул и уткнулся лицом в плечо Дорис.
— Ты в самом деле хочешь, чтобы я это рассказал?
— Да, пожалуйста…
Ну хорошо. Это было двенадцать лет назад. Она была аспиранткой миссис Кидд. Она была такая… Похожа на русалку: длинные светлые волосы, голубые глаза с поволокой. И имя соответствующее — Лили. В общем, я влюбился до черта. Просто абсолютно голову потерял: представь, даже есть не мог какое-то время — как герой дамского романа… Стал ходить за ней повсюду, приставал с дурацкими разговорами, постоянно куда-то приглашал. А она отзывалась на мои ухаживания очень странно: то благосклонно их принимала, то вдруг отдалялась и самым скандальным образом требовала, чтобы я оставил ее в покое. Она вообще представляла собой удивительный сплав обольстительности, заносчивости и вульгарности. Я мучился, старался вызвать ее на откровенность. Бесполезно. Так меня и кидало, как на качелях: то в райские кущи, то в преисподнюю… Но все-таки через несколько месяцев я добился своего, а потом она даже стала жить у меня, хотя вела себя по-прежнему: хотела — появлялась, хотела — исчезала. Самое удивительное, что я все терпел и только молился, чтобы на факультете не узнали, какую жалкую роль я играю рядом с этой девицей. Ведь когда я в очередной раз давал себе слово послать ее ко всем чертям, она превращалась в нежную голубку, и все начиналось сначала… О-о-ох, это продолжалось очень долго. Как-то она снова не пришла ночевать. На следующее утро я потащился ее разыскивать и обнаружил на лужайке нашего парка в компании каких-то сладких мальчиков. Она сидела в обнимку с одним из них, он ее целовал, а она очень артистично пересказывала наши с ней разговоры. При этом еще передразнивала мою манеру говорить, а меня называла длинноносым уродиком. Они здорово веселились — как на развлекательном телешоу, где в определенные моменты раздаются взрывы хохота. А моя любовь, казавшаяся такой сильной, исчезла в один миг, словно лампочка перегорела: вспышка — и темнота…
— И что было дальше? — спросила Дорис неестественно надтреснутым голосом.
— Ничего. Она просто куда-то уехала. Возможно, даже с этим парнем. А может, с другим. Я не интересовался.
— Н-да, — протянула Дорис все с теми же дребезжащими интонациями, поворачиваясь к Алану спиной и закрывая голову подушкой, — неэффектная концовка. Я думала, все кончится трагически: ее гибелью в автокатастрофе или хотя бы впадением в кому на десять лет.
Алан забеспокоился.
— Дорис! — Он попытался стащить с ее головы подушку, но она только крепче прижала ее к себе. — Ты что, плачешь? О господи, милая, и зачем я только все это рассказал! Дорис, ну что ты, не надо! Из-за чего, солнышко мое?
— Не знаю. — Дорис рывком стянула подушку с головы и шмыгнула носом. — Во-первых, мне тебя жалко. Очень. Болезненное омерзение ведь долго не проходит, да? Во-вторых… Мне страшно. Вдруг твоя любовь ко мне тоже — бах — и перегорит? А ты подождешь еще двенадцать лет и опять кого-нибудь отыщешь?
— Нет, нет, нет… — Алан начал осторожно вытирать ее мокрые щеки. — С тобой все не так, с тобой все совсем по-другому… Это даже объяснить невозможно. Мне кажется, я вообще родился на свет, только чтобы тебя видеть, чувствовать… Постоянно, постоянно… А без тебя все бессмысленно. Черный колодец.
— А разве тогда было иначе? Если ты все время за ней таскался?
— Иначе. Понимаешь, я не могу это объяснить. Наверное, то было всего лишь сильное влечение, а теперь я люблю.
— Боже мой, чтобы это понять, нужно время! Да и вообще, какая разница — просто слова… — Дорис опять шмыгнула носом, внимательно посмотрела на Алана мокрыми глазами и добавила уже более миролюбиво: — Из-за меня, кстати, у тебя аппетит ни на день не пропадал. Даже обидно.
— Хорошо. Чтобы ты не обижалась, я завтра же перестану есть. А лучше послезавтра. Можно мне завтра доесть остатки сегодняшнего ужина? Все было очень вкусно, а ты теперь целый год сама ничего не приготовишь, будешь опять покупать все готовое.
Дорис тихо засмеялась:
— Она была просто дура, эта русалка, если не смогла тебя оценить. Ты чудо! А что касается внешности, то, по-моему, ты очень привлекательный.
— Спасибо, милая.
— Правда, правда, что ты ухмыляешься? Честно говоря, я даже ревную тебя к тем свеженьким девочкам, которые сидят на твоих лекциях.
— Напрасно. Я не обращаю на них никакого внимания. Особенно теперь.
— Не обращаешь никакого внимания… — эхом повторила Дорис. — Да, пожалуй, не обращаешь… Ну а за эти двенадцать лет какие еще увлечения у тебя были?
— Не начинай все сначала, я больше ничего не расскажу!
— Значит, тебе есть что рассказать. И это нормально. Ничто человеческое…
— Милая, это были такие несерьезные кратковременные эпизоды, что и вспомнить нечего. Они прошли… — он неопределенно пошевелил пальцами, — по касательной, меня не задели. После той истории у меня выработался любовный иммунитет. Ну, вроде как любые отношения возможны, но никакие чувства при этом не допускаются… Только ты эту защиту пробила. Первым же взглядом. Просто расплавила ее. Ну же, успокойся, девочка, прости меня, старого дурака.
— Ты не старый и не дурак. Я люблю тебя, Алан! — Дорис прижалась к нему и потерлась носом о его щеку. — Люблю, хоть ты и колючий. Давай спать. Я очень устала.
В конце февраля началось великое таяние снегов. Над глубокими лужами, затянутыми тонкими ледяными корками, клубился сырой туман, и было совершенно очевидно, что зима уже кончилась, но весна начнется еще не скоро.
В среду Алан допоздна засиделся в лаборатории и только около семи спохватился, что Дорис куда-то исчезла уже несколько часов назад. Ее вещи в шкафу не обнаружились; и домашний, и мобильный телефоны молчали. Уговаривая себя не тревожиться, Алан торопливо оделся и направился к ее дому — свет в окнах не горел. Алан отпер дверь (ключ был вручен ему в День святого Валентина), не снимая куртки зашел в гостиную и снова набрал номер ее сотового. По-прежнему Дорис не ответила. Не зная, что предпринять, Алан несколько раз прошелся по дому, потирая ладонью подбородок. Наконец, с трудом отогнав мысли о могущих произойти ужасах, он решил, что будет просто ждать до девяти часов — а уж потом начнет более активные поиски.
Без двадцати девять он услышал скрежет шин около дома. Хлопнула дверца; зазвучали громкие голоса и смех, затем вновь надрывно взревел мотор: похоже, машина с трудом разворачивалась в тесном переулке, и наконец раздался звук отпираемой двери.
— И где же вы были, юная леди? — спросил Алан.
Вероятно, в данный момент он излучал просто ледяную ярость: во всяком случае, когда вошедшая Дорис подняла глаза, Алан впервые увидел на ее лице выражение испуга, . Она робко улыбнулась:
— А ты давно меня ждешь?
— Я первым задал вопрос! — Алан надвигался на Дорис с неумолимостью айсберга, приближающегося к «Титанику».
— Не сердись, милый, просто мои ребята позвали меня в боулинг. Они туда поехали всей компанией и… заодно меня прихватили.
— Прихватили? Заодно? Ты могла мне сказать, куда собираешься? Ты могла позвонить и предупредить? Я волновался, звонил тебе с семи часов… Почему ты не отвечала?
По лицу Дорис промелькнула тень недовольства.
— Я не слышала твоих звонков. Телефон остался в сумке. Там очень шумно: все кричат, а наверху в баре музыка играет. Прости, пожалуйста, я должна была сама позвонить, но так увлеклась игрой, что забыла о времени.
— Игрой или теми мальчиками, которые так талантливы во всех отношениях?
На сей раз выражение недовольства в глазах Дорис было куда более явственным. Она повысила голос:
— Не смей говорить такие вещи! Что, собственно, плохого я сделала? Подумаешь, съездила со своими студентами в боулинг. Я там ничем предосудительным не занималась!
И что, я должен поблагодарить тебя за это? Увлеклась игрой… Представляю, как ты резвилась к радости этих безмозглых молокососов. Я же вижу, как они на тебя пялятся. Они… раздевают тебя глазами!
— Да, на меня смотрят, потому что есть на что посмотреть. Ты тоже на меня пялился, и по той же причине. Если хочешь знать, это держит меня в тонусе — только и всего. Или ты предпочел бы, чтобы я вызывала отвращение своим видом?
— Я предпочел бы, чтобы ты не ходила на работу в джемпере, который постоянно сползает у тебя с голых плеч. По-твоему, все должны удостовериться, что под ним нет лифчика? — Алан резким движением поддернул ее за рукав. — Я предпочел бы, чтобы ты поменьше крутилась среди мальчишек и не развлекала их этой невинной эротикой! Пусть ищут себе другие развлечения! А еще я предпочел бы, чтобы ты ставила меня в известность, куда направляешься!
— Я не обязана отчитываться за каждый свой шаг. Алан ударил ладонью по дверце комода и рявкнул во весь голос:
— Я всегда должен знать, где ты находишься! Даже не вздумай больше так поступать, ясно тебе?
Дорис артистически-протяжно ахнула и на выдохе бросила:
— Ах ты, старая… ворона!
Удивительно, но весь гнев Алана тотчас улетучился, уступив место кристально чистой обиде. Ворона! Надо же было найти такое слово, чтобы он почувствовал себя уязвленным до самых потрохов. Он молча потянулся к своей куртке, но Дорис, мгновенно осознавшая, что перегнула палку, схватила его за руку:
— Ну все, все, все… Я не хотела тебя обидеть. Давай мириться, милый. Ну… я виновата, однако и ты тоже хорош… Нет мне никакого дела до тех, кто на меня пялится. Сколько раз нужно говорить тебе одно и то же? Не надо шуметь, не надо кричать… Хочешь, я выброшу этот джемпер? Иди сюда, мое сладкое сердечко, будем мириться…
Примирение, разумеется, состоялось. Алан даже снизошел до того, что прослушал за чашкой чая краткий курс правил игры в боулинг и пообещал побывать в этом заведении вместе с Дорис. И все же некий мутный осадок в его душе остался.
На следующий день Алан с самого утра ожидал, что произойдет какая-нибудь более крупная неприятность. Вероятно, он ждал с излишним усердием.
Проходя мимо приемной Донована, он услышал произнесенное имя Дорис и приостановился. Дверь была неплотно закрыта, и Алан с легкостью различил голоса, принадлежащие двум самым выдающимся местным сплетницам — секретарше декана и ее приятельнице, работающей в библиотеке.
— Она молодец, — донеслось до него ехидное. — За полгода у нас практически устроила свою жизнь. Для начала заручилась дружбой и поддержкой этой выжившей из ума старушки Марджори, потом соблазнила Блайта…
— Да что вы! Блайт — ее любовник? Я не знала…
— Все уже знают. Перед Рождеством он ездил в Бентли, и Кэти Холл застукала его в ювелирном магазине. Она спросила: «Что вы покупали?» Он ответил: «Сувенир племяннице». А когда он вышел, Кэти спросила продавщицу, что он купил. И та ответила: «Кольцо с бриллиантами». Племяннице! Кэти позвонила мне, и я начала прикидывать, кому наш молчун и ворчун может дарить такие подарки. В общем, я быстро вычислила. Так что эта Дорис не пропадет: драгоценности дарят не просто так. Думаю, окрутить его было не слишком сложно, он не избалован: похихикала, потрясла кудряшками, повиляла задом — и готово.
Ну-у-у… По-моему, они не подходят друг другу. Она такая живенькая, а он… Вы можете себе представить Блайта в постели? Я — нет. Он наверняка занимается этим так же, как читает лекции: размеренно и занудно. А с другой стороны, чем не вариант — одинокий, вполне обеспеченный — по нашим меркам, конечно, — и, полагаю, бездетный мужчина.
— Согласна, вариант. Дорис не дурочка — вероятно, она руководствовалась теми же соображениями. Не влюбилась же она, в самом деле. Ведь если сравнить Блайта с тем, кто был у нее раньше, — это небо и земля.
— И кто же был у нее раньше?
— Кевин ОТрэди, вы должны его знать. Он преподает в Бентли, откуда она, между прочим, попросту сбежала.
— ОТрэди? Да, кажется, я его знаю. Такой обаятельный конопатый верзила с морковными волосами? Он просто прелесть: у него изумительная, завораживающая улыбка. И что, у них был роман?
— Да они чуть ли не жили вместе. Но этот ОТрэди — редкостный ходок и изменял крошке Дорис с фантастическим размахом. Правда, каждый раз к ней возвращался. Или любил, или просто ему было с ней удобно. Она терпела все его выходки очень долго, но потом произошло нечто такое, чего она не смогла простить. Может, она забеременела, может, еще что… Говорят, они устроили сцену — прямо на факультете: Дорис кричала, плакала, а потом закатила ему пощечину. На этом все и закончилось. ОТрэди помахал ей ручкой и пустился в свободное плавание, а она уволилась из Бентли и переехала к нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Нет уж, милая, обойдемся без них. — Алан привлек Дорис к себе. — Ты сегодня чертовски хороша. Слушай, тебе совсем не обидно, что на такую красоту никто не сможет полюбоваться?
Не говори глупости. Как это «никто»? Я ради тебя старалась. Правда, правда! Алан, знаешь, где бы ты точно не смог работать? Во внешней разведке. Тебя оттуда прогнали бы за излишнюю мнительность: ты не верил бы ни одному донесению наших агентов, бесконечно проверял бы их и перепроверял, а в итоге довел бы мир до ядерной катастрофы… Вот только с туфлями я перестаралась — на таких каблуках мне долго не продержаться. Зато могу дотянуться до твоего носа, видишь? А когда дарить тебе подарок, сейчас или в полночь?
При упоминании о подарке Алан слегка занервничал.
— Давай подождем до полуночи. Все-таки Рождество еще не наступило.
Когда пробило двенадцать, Дорис с радостным воплем бросилась к окну, распахнула его на несколько секунд, вновь закрыла и задернула шторы.
— Ну вот, Рождество я впустила. Сейчас ты получишь свой подарок… Только не ругай меня, если он тебе не понравится, ладно? Я даже волнуюсь немножко…
Алан разорвал маленький пакетик и обнаружил внутри булавку для галстука, сделанную в виде извивающейся змейки. Один глаз змейки был бирюзовым.
— Спасибо, — пробормотал он, — я не буду тебя ругать. Мне эта змея очень нравится, просто я не умею бурно восхищаться…
— Это Серпентина, — негромко проговорила Дорис, усаживаясь к Алану на колени.
— Кто?
— Серпентина! У Гофмана есть такая дивная сказка «Золотой горшок» про змейку Серпентину с бирюзовыми глазами, которая могла превращаться в прекрасную девушку. Когда я увидела эту змею, сразу поняла, что это она и есть.
— Надеюсь, она ни в кого не превратится. — Алан поцеловал Дорис в выпирающую ключицу и извлек из кармана коробочку. — Мне достаточно одной прекрасной девушки. Ну а это тебе. Посмотришь?
Увидев крошечную снежинку, рассыпавшую вокруг себя серебряный блеск, Дорис, вопреки ожиданиям Алана, не запела про колокольчики, а беззвучно ахнула, прижав ладони к щекам.
— Боже мой, Алан, ты с ума сошел! Такое чудо! Оно, наверное, стоит целое состояние, зачем ты… Все же сегодня не день моего совершеннолетия. Поразительно, сидит как влитое. Нет, на левой руке смотрится лучше, правда? И все же, милый, это безумство… Мой дорогой… мой замечательный…
Глядя сквозь причудливую завесу медных волос Дорис на дурацкие, болтающиеся на елке игрушки, Алан подумал, что колечко, пожалуй, стоило потраченных на него денег.
С улицы доносились веселые праздничные вопли, играла музыка, потом где-то вдалеке начался фейерверк. Дорис приподнялась на локте и повернула голову к окну, а Алан смотрел, как после каждого залпа ее белоснежная кожа плавно окрашивается то в красный, то в синий, то в сиреневый цвета. Когда стихло эхо последнего залпа, Дорис вздохнула и задумчиво принялась рисовать пальцем на лице Алана замысловатые узоры. Он закрыл глаза и постарался ни о чем не думать.
— Алан… — ее голос вывел его из состояния полудремы, — а с кем ты встречал Рождество раньше?
— По-разному… — Он повернулся к Дорис, по-прежнему не открывая глаз. — Много лет подряд я отмечал его в семье брата.
— Того самого, который сломал тебе нос?
Да, он у меня один. Сидней живет в Форт-Джордже, занимает какую-то руководящую должность в нефтяной компании. У него есть дочка Джессика — чуть помладше тебя. Когда она была девочкой, мы собирались все вместе. Но потом Джессика выросла и уехала в Торонто — она художник по гриму или что-то в этом роде, а Сид развелся с ее матерью и женился вторично… В общем, традиция ежегодно собираться всей семьей заглохла сама собой. Однажды я встречал Рождество с Марджори Кидд и ее покойным мужем. Он так надрался! Нам вдвоем пришлось тащить его до ближайшего дивана. Подозреваю, что склонность к алкоголю в конечном счете его и погубила, а вообще он был очень приятный человек, умница…
— Алан… А с женщинами ты часто встречал Рождество?
Алан открыл глаза.
— Не часто. Разве ты не поняла, что я много лет старался держаться от женщин на определенной дистанции?
— Почему? Из-за несчастной любви, да? Ты любил какую-то женщину, а она тебя бросила?
— Нет, не бросила. Она поступила хуже.
— А… что она сделала?
Алан вздохнул и уткнулся лицом в плечо Дорис.
— Ты в самом деле хочешь, чтобы я это рассказал?
— Да, пожалуйста…
Ну хорошо. Это было двенадцать лет назад. Она была аспиранткой миссис Кидд. Она была такая… Похожа на русалку: длинные светлые волосы, голубые глаза с поволокой. И имя соответствующее — Лили. В общем, я влюбился до черта. Просто абсолютно голову потерял: представь, даже есть не мог какое-то время — как герой дамского романа… Стал ходить за ней повсюду, приставал с дурацкими разговорами, постоянно куда-то приглашал. А она отзывалась на мои ухаживания очень странно: то благосклонно их принимала, то вдруг отдалялась и самым скандальным образом требовала, чтобы я оставил ее в покое. Она вообще представляла собой удивительный сплав обольстительности, заносчивости и вульгарности. Я мучился, старался вызвать ее на откровенность. Бесполезно. Так меня и кидало, как на качелях: то в райские кущи, то в преисподнюю… Но все-таки через несколько месяцев я добился своего, а потом она даже стала жить у меня, хотя вела себя по-прежнему: хотела — появлялась, хотела — исчезала. Самое удивительное, что я все терпел и только молился, чтобы на факультете не узнали, какую жалкую роль я играю рядом с этой девицей. Ведь когда я в очередной раз давал себе слово послать ее ко всем чертям, она превращалась в нежную голубку, и все начиналось сначала… О-о-ох, это продолжалось очень долго. Как-то она снова не пришла ночевать. На следующее утро я потащился ее разыскивать и обнаружил на лужайке нашего парка в компании каких-то сладких мальчиков. Она сидела в обнимку с одним из них, он ее целовал, а она очень артистично пересказывала наши с ней разговоры. При этом еще передразнивала мою манеру говорить, а меня называла длинноносым уродиком. Они здорово веселились — как на развлекательном телешоу, где в определенные моменты раздаются взрывы хохота. А моя любовь, казавшаяся такой сильной, исчезла в один миг, словно лампочка перегорела: вспышка — и темнота…
— И что было дальше? — спросила Дорис неестественно надтреснутым голосом.
— Ничего. Она просто куда-то уехала. Возможно, даже с этим парнем. А может, с другим. Я не интересовался.
— Н-да, — протянула Дорис все с теми же дребезжащими интонациями, поворачиваясь к Алану спиной и закрывая голову подушкой, — неэффектная концовка. Я думала, все кончится трагически: ее гибелью в автокатастрофе или хотя бы впадением в кому на десять лет.
Алан забеспокоился.
— Дорис! — Он попытался стащить с ее головы подушку, но она только крепче прижала ее к себе. — Ты что, плачешь? О господи, милая, и зачем я только все это рассказал! Дорис, ну что ты, не надо! Из-за чего, солнышко мое?
— Не знаю. — Дорис рывком стянула подушку с головы и шмыгнула носом. — Во-первых, мне тебя жалко. Очень. Болезненное омерзение ведь долго не проходит, да? Во-вторых… Мне страшно. Вдруг твоя любовь ко мне тоже — бах — и перегорит? А ты подождешь еще двенадцать лет и опять кого-нибудь отыщешь?
— Нет, нет, нет… — Алан начал осторожно вытирать ее мокрые щеки. — С тобой все не так, с тобой все совсем по-другому… Это даже объяснить невозможно. Мне кажется, я вообще родился на свет, только чтобы тебя видеть, чувствовать… Постоянно, постоянно… А без тебя все бессмысленно. Черный колодец.
— А разве тогда было иначе? Если ты все время за ней таскался?
— Иначе. Понимаешь, я не могу это объяснить. Наверное, то было всего лишь сильное влечение, а теперь я люблю.
— Боже мой, чтобы это понять, нужно время! Да и вообще, какая разница — просто слова… — Дорис опять шмыгнула носом, внимательно посмотрела на Алана мокрыми глазами и добавила уже более миролюбиво: — Из-за меня, кстати, у тебя аппетит ни на день не пропадал. Даже обидно.
— Хорошо. Чтобы ты не обижалась, я завтра же перестану есть. А лучше послезавтра. Можно мне завтра доесть остатки сегодняшнего ужина? Все было очень вкусно, а ты теперь целый год сама ничего не приготовишь, будешь опять покупать все готовое.
Дорис тихо засмеялась:
— Она была просто дура, эта русалка, если не смогла тебя оценить. Ты чудо! А что касается внешности, то, по-моему, ты очень привлекательный.
— Спасибо, милая.
— Правда, правда, что ты ухмыляешься? Честно говоря, я даже ревную тебя к тем свеженьким девочкам, которые сидят на твоих лекциях.
— Напрасно. Я не обращаю на них никакого внимания. Особенно теперь.
— Не обращаешь никакого внимания… — эхом повторила Дорис. — Да, пожалуй, не обращаешь… Ну а за эти двенадцать лет какие еще увлечения у тебя были?
— Не начинай все сначала, я больше ничего не расскажу!
— Значит, тебе есть что рассказать. И это нормально. Ничто человеческое…
— Милая, это были такие несерьезные кратковременные эпизоды, что и вспомнить нечего. Они прошли… — он неопределенно пошевелил пальцами, — по касательной, меня не задели. После той истории у меня выработался любовный иммунитет. Ну, вроде как любые отношения возможны, но никакие чувства при этом не допускаются… Только ты эту защиту пробила. Первым же взглядом. Просто расплавила ее. Ну же, успокойся, девочка, прости меня, старого дурака.
— Ты не старый и не дурак. Я люблю тебя, Алан! — Дорис прижалась к нему и потерлась носом о его щеку. — Люблю, хоть ты и колючий. Давай спать. Я очень устала.
В конце февраля началось великое таяние снегов. Над глубокими лужами, затянутыми тонкими ледяными корками, клубился сырой туман, и было совершенно очевидно, что зима уже кончилась, но весна начнется еще не скоро.
В среду Алан допоздна засиделся в лаборатории и только около семи спохватился, что Дорис куда-то исчезла уже несколько часов назад. Ее вещи в шкафу не обнаружились; и домашний, и мобильный телефоны молчали. Уговаривая себя не тревожиться, Алан торопливо оделся и направился к ее дому — свет в окнах не горел. Алан отпер дверь (ключ был вручен ему в День святого Валентина), не снимая куртки зашел в гостиную и снова набрал номер ее сотового. По-прежнему Дорис не ответила. Не зная, что предпринять, Алан несколько раз прошелся по дому, потирая ладонью подбородок. Наконец, с трудом отогнав мысли о могущих произойти ужасах, он решил, что будет просто ждать до девяти часов — а уж потом начнет более активные поиски.
Без двадцати девять он услышал скрежет шин около дома. Хлопнула дверца; зазвучали громкие голоса и смех, затем вновь надрывно взревел мотор: похоже, машина с трудом разворачивалась в тесном переулке, и наконец раздался звук отпираемой двери.
— И где же вы были, юная леди? — спросил Алан.
Вероятно, в данный момент он излучал просто ледяную ярость: во всяком случае, когда вошедшая Дорис подняла глаза, Алан впервые увидел на ее лице выражение испуга, . Она робко улыбнулась:
— А ты давно меня ждешь?
— Я первым задал вопрос! — Алан надвигался на Дорис с неумолимостью айсберга, приближающегося к «Титанику».
— Не сердись, милый, просто мои ребята позвали меня в боулинг. Они туда поехали всей компанией и… заодно меня прихватили.
— Прихватили? Заодно? Ты могла мне сказать, куда собираешься? Ты могла позвонить и предупредить? Я волновался, звонил тебе с семи часов… Почему ты не отвечала?
По лицу Дорис промелькнула тень недовольства.
— Я не слышала твоих звонков. Телефон остался в сумке. Там очень шумно: все кричат, а наверху в баре музыка играет. Прости, пожалуйста, я должна была сама позвонить, но так увлеклась игрой, что забыла о времени.
— Игрой или теми мальчиками, которые так талантливы во всех отношениях?
На сей раз выражение недовольства в глазах Дорис было куда более явственным. Она повысила голос:
— Не смей говорить такие вещи! Что, собственно, плохого я сделала? Подумаешь, съездила со своими студентами в боулинг. Я там ничем предосудительным не занималась!
И что, я должен поблагодарить тебя за это? Увлеклась игрой… Представляю, как ты резвилась к радости этих безмозглых молокососов. Я же вижу, как они на тебя пялятся. Они… раздевают тебя глазами!
— Да, на меня смотрят, потому что есть на что посмотреть. Ты тоже на меня пялился, и по той же причине. Если хочешь знать, это держит меня в тонусе — только и всего. Или ты предпочел бы, чтобы я вызывала отвращение своим видом?
— Я предпочел бы, чтобы ты не ходила на работу в джемпере, который постоянно сползает у тебя с голых плеч. По-твоему, все должны удостовериться, что под ним нет лифчика? — Алан резким движением поддернул ее за рукав. — Я предпочел бы, чтобы ты поменьше крутилась среди мальчишек и не развлекала их этой невинной эротикой! Пусть ищут себе другие развлечения! А еще я предпочел бы, чтобы ты ставила меня в известность, куда направляешься!
— Я не обязана отчитываться за каждый свой шаг. Алан ударил ладонью по дверце комода и рявкнул во весь голос:
— Я всегда должен знать, где ты находишься! Даже не вздумай больше так поступать, ясно тебе?
Дорис артистически-протяжно ахнула и на выдохе бросила:
— Ах ты, старая… ворона!
Удивительно, но весь гнев Алана тотчас улетучился, уступив место кристально чистой обиде. Ворона! Надо же было найти такое слово, чтобы он почувствовал себя уязвленным до самых потрохов. Он молча потянулся к своей куртке, но Дорис, мгновенно осознавшая, что перегнула палку, схватила его за руку:
— Ну все, все, все… Я не хотела тебя обидеть. Давай мириться, милый. Ну… я виновата, однако и ты тоже хорош… Нет мне никакого дела до тех, кто на меня пялится. Сколько раз нужно говорить тебе одно и то же? Не надо шуметь, не надо кричать… Хочешь, я выброшу этот джемпер? Иди сюда, мое сладкое сердечко, будем мириться…
Примирение, разумеется, состоялось. Алан даже снизошел до того, что прослушал за чашкой чая краткий курс правил игры в боулинг и пообещал побывать в этом заведении вместе с Дорис. И все же некий мутный осадок в его душе остался.
На следующий день Алан с самого утра ожидал, что произойдет какая-нибудь более крупная неприятность. Вероятно, он ждал с излишним усердием.
Проходя мимо приемной Донована, он услышал произнесенное имя Дорис и приостановился. Дверь была неплотно закрыта, и Алан с легкостью различил голоса, принадлежащие двум самым выдающимся местным сплетницам — секретарше декана и ее приятельнице, работающей в библиотеке.
— Она молодец, — донеслось до него ехидное. — За полгода у нас практически устроила свою жизнь. Для начала заручилась дружбой и поддержкой этой выжившей из ума старушки Марджори, потом соблазнила Блайта…
— Да что вы! Блайт — ее любовник? Я не знала…
— Все уже знают. Перед Рождеством он ездил в Бентли, и Кэти Холл застукала его в ювелирном магазине. Она спросила: «Что вы покупали?» Он ответил: «Сувенир племяннице». А когда он вышел, Кэти спросила продавщицу, что он купил. И та ответила: «Кольцо с бриллиантами». Племяннице! Кэти позвонила мне, и я начала прикидывать, кому наш молчун и ворчун может дарить такие подарки. В общем, я быстро вычислила. Так что эта Дорис не пропадет: драгоценности дарят не просто так. Думаю, окрутить его было не слишком сложно, он не избалован: похихикала, потрясла кудряшками, повиляла задом — и готово.
Ну-у-у… По-моему, они не подходят друг другу. Она такая живенькая, а он… Вы можете себе представить Блайта в постели? Я — нет. Он наверняка занимается этим так же, как читает лекции: размеренно и занудно. А с другой стороны, чем не вариант — одинокий, вполне обеспеченный — по нашим меркам, конечно, — и, полагаю, бездетный мужчина.
— Согласна, вариант. Дорис не дурочка — вероятно, она руководствовалась теми же соображениями. Не влюбилась же она, в самом деле. Ведь если сравнить Блайта с тем, кто был у нее раньше, — это небо и земля.
— И кто же был у нее раньше?
— Кевин ОТрэди, вы должны его знать. Он преподает в Бентли, откуда она, между прочим, попросту сбежала.
— ОТрэди? Да, кажется, я его знаю. Такой обаятельный конопатый верзила с морковными волосами? Он просто прелесть: у него изумительная, завораживающая улыбка. И что, у них был роман?
— Да они чуть ли не жили вместе. Но этот ОТрэди — редкостный ходок и изменял крошке Дорис с фантастическим размахом. Правда, каждый раз к ней возвращался. Или любил, или просто ему было с ней удобно. Она терпела все его выходки очень долго, но потом произошло нечто такое, чего она не смогла простить. Может, она забеременела, может, еще что… Говорят, они устроили сцену — прямо на факультете: Дорис кричала, плакала, а потом закатила ему пощечину. На этом все и закончилось. ОТрэди помахал ей ручкой и пустился в свободное плавание, а она уволилась из Бентли и переехала к нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29