Договариваемся сейчас, соблюдаем в дальнейшем. Нет возражений?
Лицо Штерна было серьезным, он говорил неторопливо и, очевидно, обдуманно. Констанца снова почувствовала, как ее наполняет восторг, но решила быть сдержанной, осторожной. Не понимая, почему Штерн свое предложение излагает таким деловым языком, она намерена была продолжить свой флирт.
– Как у тебя, Монтегю, совершенно невозмутимо все получается… Тем не менее я согласна. Вот моя рука и с ней мое слово. – Она со вздохом положила руку на сердце. – Теперь твоя очередь принять условия, но, пожалуйста, сделай это чуточку эмоциональнее. Мы и в самом деле будто заключаем контракт. Но мы же не в Сити. Ну же, Монтегю, может, и ты сделаешь мне признание?
– Прекрасно! – Штерн, казалось, находил ситуацию забавной. – Пусть будет признание. Правдивое, как мы и договорились.
Он умолк, видимо, подыскивая подходящие слова.
– Я не люблю тебя, Констанца, но из всех женщин ты – единственная, к кому мои чувства можно назвать любовью. Ты мне нравишься, несмотря на свое вранье, а может быть, именно благодаря ему. Еще мне кажется, что мы с тобой похожи. В каждом из нас есть частичка другого. – Он улыбнулся, его речь стала менее напряженной. – Выходи за меня замуж, дорогая, ты станешь прибыльным делом для меня, как и я для тебя. Думаю… наше слияние вызовет некоторое беспокойство, но и принесет определенную выгоду.
Очевидно, он слегка волновался, самообладание оставляло его, и Констанца, которая больше всего любила наблюдать за его внутренней борьбой, искушать его, которой нравилось, когда он упирался, взяла его за руку и крепко прижала к своему сердцу. Она притянула к себе его лицо и крепко поцеловала, а когда отстранилась, глаза ее сияли восторгом.
– Знаешь, о чем я подумала, – призналась она, глядя на Штерна, – мы с тобой можем завоевать этот мир для себя. Мы станем такими богатыми, влиятельными и такими свободными в своих действиях, что мир рухнет к нашим ногам. Сможем брать все, что понравится, и отвергать то, что нам не по душе. Мы будем непобедимы… Возможно, на деле все окажется сложнее, – продолжала она. – Надеюсь, ты все спланировал как следует, ведь я еще несовершеннолетняя. Сцены будут такие, что… Монтегю, не миновать мне родительской порки.
– Уверен, что тебе это понравится, Констанца. Конечно же, будут возражать, – добавил он уже серьезно. – Такие вещи неизбежны. Но ты сама увидишь, Констанца, что никто не сможет стать у тебя на пути.
– А Мод?
– Мод я беру на себя.
– Тогда Дентон. Он никогда не позволит.
– Дентон не твой отец. В любом случае он не станет возражать.
– Дентон? Это невозможно! Почему?
– Почему? – Штерн склонился к ней. – Во-первых, Мальчик больше не женится на богатой наследнице. Во-вторых, Дентон должен мне значительную сумму. – Он сделал ударение на последнем слове.
На какое-то мгновение установилась тишина. Их взгляды встретились.
– Сколько это – «значительную»?
– О, очень и очень значительную, – все так же спокойно и уверенно ответил Штерн. – Никуда он не денется.
* * *
Через несколько недель Констанца получила приглашение от Мод. Она знала, что их разговор неизбежен. Отправилась к ней одна, так требовала Мод. И в гостиной Мод она была одна. Прошлась по комнате, посмотрела на картины, сосчитала их. Это была их первая встреча с тех пор, как Штерн посетил с визитом Дентона, и согласие на обручение было получено. Однако Штерн, к неудовольствию Констанцы, отказался поделиться содержанием своего разговора с Мод. Об этом он не обмолвился ни словом.
От Гвен тоже мало что удалось узнать о реакции Мод на такую новость, как Констанца ни приставала с расспросами. Гвен была поглощена своим горем. Она, правда, вяло попыталась разубедить Констанцу. Но, видя необъяснимую уступчивость мужа и решительность Констанцы, смирилась. Теперь Гвен просто избегала ее. Так что, ожидая Мод, Констанца была переполнена любопытством. Какой появится Мод? Станет слезно умолять ее или обвинять? Может, она надеется, даже теперь, что удастся убедить Констанцу отказаться от помолвки?..
Констанца готовила себя к различным житейским обстоятельствам, как актриса готовится к выходу на сцену. Для этого случая она заблаговременно приготовила небольшую речь. Однако появление Мод повергло ее в замешательство. Та вошла в гостиную такая же собранная, как обычно, и явно в бодром расположении духа. Она не опустилась ни до ругани, ни до обвинений, не стала ни о чем упрашивать.
Констанца, выдержав паузу, принялась излагать свою заранее заготовленную речь. Она никогда не забудет, говорила Констанца, сколь многим обязана Мод, вспомнила, что Мод всегда заботилась о ней. Именно по этой самой причине, сделала она ударение, ей пришлось некоторое время даже бороться с собственными чувствами, вспыхнувшими по отношению к сэру Монтегю. Она пыталась не обращать на них внимания, пыталась справиться с ними. И, только убедившись в его уважении к этим чувствам, уступила.
Констанца продолжала и дальше в том же ключе. Мод выслушала ее до конца. Пару раз, правда, Констанца замечала в ее глазах иронию, но решила не реагировать. Когда речь была закончена, Мод некоторое время молчала. Обе женщины по-прежнему стояли посредине гостиной.
– Ты почему-то не произнесла слово «любовь», – задумчиво заметила Мод. Она рассеянно взглянула в окно. – Странно. И Монтегю тоже.
Констанцу это определенно задело – Штерн вполне мог бы, подумалось ей, упомянуть и любовь хотя бы для того, чтобы придать больше силы своим аргументам в объяснениях с Мод.
Она нахмурилась.
– Мне не хотелось бы причинять вам страдания, – начала она, но Мод категорическим жестом остановила ее тираду:
– Констанца, не нужно держать меня за дуру. Тебе абсолютно все равно, страдает ли кто-нибудь из-за тебя или нет! И более того, из тебя вышла готовая интриганка, как я вижу теперь. Впрочем… – Мод снова повернулась от окна к Констанце и изучающе посмотрела на нее. – Я пригласила тебя не для того, чтобы задавать вопросы или спорить с тобой. И у меня нет настроения выслушивать проникновенные речи, так что побереги дыхание. – Она помолчала. – Просто решила сказать тебе кое-что…
– Что именно, тетя Мод?
– Я тебе не тетя. И больше меня так не называй.
– Так о чем речь?
– Ты совсем не знаешь Монтегю.
Она снова повернулась и направилась к окну. Констанца не спускала с нее глаз, потом, когда Мод подошла к окну, скорчила гримасу ей в спину.
– Конечно, я со временем узнаю его получше…
– Возможно. Но ты не знаешь его сейчас.
– А вы знаете?
При этих словах Мод обернулась. Тон Констанцы стал вызывающим. Возможно, ей хотелось спровоцировать Мод. Какое-то время Мод молча рассматривала ее. В этом взгляде читалось презрение и одновременно жалость.
– Я знаю, – прервав молчание, ответила она. – И знаю лучше, чем кто-либо другой. У меня нет желания больше встречаться с тобой, но, прежде чем ты уйдешь, должна предупредить тебя. Хотя, конечно, вряд ли ты воспользуешься этим предостережением.
– Предостережением? О Боже! Как драматично! – на лице Констанцы мелькнуло подобие улыбки. – Наверное, я сейчас услышу какое-то ужасное откровение. Если так, то вам следовало бы знать…
– Никаких откровений, Констанца. Ничего столь потрясающего.
Мод направилась к двери. Констанца поняла, что их беседа подошла к концу.
– Только одно замечание. Как это ни вульгарно звучит, но, выбрав Монтегю, а я уверена, что выбор был именно твой, а не наоборот, ты отхватила кусок больший, чем можешь проглотить.
– В самом деле? – Констанца скептически покачала головой. – У меня, знаете ли, острые зубки…
– Побереги их, они тебе еще понадобятся, – ответила Мод, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
Часть пятая
ДОЛГИЙ ПУТЬ
1
«Бедная Дженна, – писала Констанца в своем дневнике. – Я навещала ее сегодня, Окленд, ради твоего ребенка. Ты не надеешься, что Хеннеси скоро убьют? А я надеюсь на это. Надеюсь, что какой-то немец возьмет его на мушку. Окленд, если можешь, направь пулю, ладно? Очень хорошо. Точно между глаз.
Что еще? Монтегю – сущий дьявол, но я тебе уже писала об этом. Сегодня я читала ему последнее письмо от Джейн, копируя ее голос. Может, это и не очень красиво по отношению к ней, зато чтение получилось очень забавным. Бедная Джейн. Знаешь, зачем она отправилась во Францию? Она хочет оказаться на том месте, где ты погиб. Зря только время теряет. Ведь тебя там нет – ты сейчас в другом месте, известном только мне. Ты мой, а не ее – ведь мы заключили союз, помнишь?
О, Окленд, как я хочу, чтобы ты снова ко мне пришел ночью! Придешь – хотя бы один раз?»
* * *
– Теперь убедился? – Я захлопнула блокнот.
Векстон никак не комментировал услышанное. Сказал бы, к примеру: «Прямо какое-то извращение – писать письма мертвому».
– А что значит – «Монтегю – сущий дьявол»? Знаешь, я встречалась со Штерном. Констанца пишет, что между ними не было любви, на самом деле он очень сильно ее любил.
– Он так тебе сказал?
– Как ни странно, да. Это случилось незадолго до его смерти. Он знал, что умирает, – возможно, в этом причина. Я не уверена. Он как-то рассказывал мне…
Я замолчала. У меня перед глазами снова был Штерн – в тишине своей комнаты в Нью-Йорке он рассказывал мне, как распался их брак с Констанцей. Он также дал мне один совет, которому я не последовала.
– А о чем он рассказывал?
– Об одном случае. Печальном. Возможно, горьком. В его голосе, правда, не было горечи. В изложении Штерна это была настоящая история любви. Правда, он все время избегал этого слова, но под конец добавил: «Видишь, я любил свою жену».
Установилась тишина. Векстон отвернулся.
– Пожалуй, – сказал он, помолчав, – мне тоже так казалось. Стини считал его бездушным. Но я всегда придерживался иного мнения на этот счет – противоположного. Когда бы я ни встречался с ними, он не сводил с нее глаз, знаешь ли, все время. При этом на его лице появлялось такое выражение… Представь себе, заслонка в топке, а за ней бушует пламя. Заглянуть туда нельзя – обожжешь лицо. Где-то так это и было – вся сила чувств под маской бесстрастия. Прогулка в ад – вот что такое этот брак! – добавил он, помолчав. – Я всегда так считал. Впрочем, люди сами себе создают преисподнюю. Ну а Констанца любила его, как думаешь?
– Она утверждала, что нет. Но и сам Штерн долгое время везде и всюду отрицал, что любит ее. Если верить словам самой Констанцы. Видишь? И с этим я тоже не могу разобраться.
– С чем?
– С тем, что она понимала под словом «любовь». Все эти письма, эти дневники, на всех этих бумажных листках только и говорится, что о любви. Но чем больше я вижу это слово, тем меньше доверяю ему. Оно здесь у всех на устах. Каждый склоняет его по своему усмотрению – в результате для каждого из них слово имеет совершенно разный смысл. Так кто же из них прав? Стини? Гвен? Констанца? Джейн? А может быть, ты, Векстон? Ты был здесь, так уж ответь.
– Да, я тоже здесь был, – на лице Векстона появилось озадаченное выражение. Он похлопал себя по карманам, прищурившись на огонь в камине. – Почему в числе прочих ты упомянула и Джейн?
– А, теперь тебе понятно, Векстон, что со мной происходит? Я и ее теперь воспринимаю как участницу тех событий. И все из-за того, что слишком увлеклась чтением бумаг Констанцы.
– Как участницу… Свою собственную мать?
– Да, я начала терять терпение. Мне было только восемь, когда она умерла.
– Но ведь ты ее помнишь?
– Сейчас – не знаю, что ответить, Векстон. Когда читаю ее дневники, то, кажется, вспоминаю, когда же возвращаюсь к запискам Констанцы, она ускользает. Она снова становится Джейн – богатой наследницей, медсестрой. Добрая натура. Вся жизнь – в работе.
– Значит, не стоит доводить до этого.
Теперь стало заметно, что Векстон очень взволнован. Он рассерженно шагал взад-вперед по комнате. Остановился и изо всех сил ударил кулаком по столу:
– То, что ты говоришь, несправедливо! Понятно? Так не должно быть, но постоянно случается с людьми вроде твоей матери. Доброе дело затирается, а злое постоянно лезет наперед. Оно на лучших ролях, с лучшими диалогами. Пока твоя крестная вытанцовывала в лондонских гостиных, шла война. Что я говорил тебе при нашей встрече: смотри, где речь идет о войне. Твоя мать была там, в самой гуще событий. Медсестра! Понимаешь, она делала дело! А чем занималась Констанца? Путалась с мужчинами? Гонялась за богатым мужем?
– Векстон…
– Ладно, не буду. Но ты не права. Не стоит тебе воспринимать все под диктовку Констанцы. Она постарается преподнести события в выгодном для себя свете. Что еще от нее ждать? Она всегда так поступала.
Я подумала: «И поделом тебе, сама виновата». Векстон, конечно же, прав. Я выслушала его до конца, и, кажется, мне пошло это на пользу.
В тот же день я засела за дневники моей матери. Я последовала за ней на войну, вместе с ней отправилась во Францию. Следующие два дня чтения я посвятила исключительно событиям, касающимся моей матери. Теперь ко мне обращался тихий, совершенно другой голос. Возможно, с этого и началось ее возвращение ко мне. Я снова увидела свою мать такой, какой запомнила ее навсегда. Это, конечно же, не прошло мимо внимания Векстона. Он, в свою очередь, извинился за недавнюю вспышку гнева. И даже признался, что позволил несправедливость к Констанце.
Однажды вечером, вернувшись с прогулки у озера, Векстон устроился у камина. Мы с ним пили чай. Сгущались сумерки. Он снова закурил одну из папирос Стини. Какое-то время мы сидели, наслаждаясь тишиной и молчанием старого, пустого дома. В этот вечер Векстон рассказал мне о войне и о моей матери, какой запомнил ее.
– Знаешь, – начал он, откинувшись в кресле и вытянув длинные ноги, – твоя мать отправилась во Францию спустя примерно месяц после меня. Мы встретились в городке, который назывался Сент-Илер. После войны, кстати, я был там однажды. Она упоминает об этом в дневнике?
– О вашей встрече? Да, это тоже описано.
– Я хорошо помню, как мы встретились. Это была худшая зима за всю войну… Похоже, твое увлечение заразительно – мне тоже захотелось порассказать о прошлом, о войне. О твоей матери. Слушай. Все происходило так…
* * *
Сразу за Сент-Илером лежит узкий мыс, который врезается прямо в пролив Ла-Манш. Местные жители называют его Пуэнт-Сюблим, грандиозное место.
В ту зиму, впрочем, там не было ничего грандиозного. Стоял невероятный холод. Резкий ветер нагнал тяжелых свинцовых туч, заслонявших видимость в проливе. Но Джейн было все равно. Она только подняла воротник и пониже наклонила голову навстречу порывам ветра. Она пробиралась по узкой тропинке между дюнами, намереваясь прогуляться до конца мыса и обратно. Вечерело. Начинал накрапывать мелкий дождь. Добравшись до края мыса, она оглянулась. Вдалеке виднелись зажженные огни в кафе Сент-Илера, доносились далекие звуки аккордеона. Сразу за кафе размещались корпуса госпиталя. Их было пять, раньше это были гостиницы. В третьем слева теперь работала Джейн. Она провела там на дежурстве всю нынешнюю ночь и утро. Она посмотрела на ряд знакомых окон на первом этаже. Одно за другим они загорались – включался свет.
Вода в проливе казалась маслянистой. Джейн смотрела на вздымающиеся в брызгах валы воды. Справа и слева дюны были огорожены колючей проволокой. Песчаный пляж за ними был укреплен значительно сильнее.
Джейн двинулась по склону дюн. «Хорошо бы было надеть шляпу». Ветер трепал ее волосы, обжигал лицо. Джейн больше не слышала звуков аккордеона, их сносило ветром. Она слышала гул орудий. Тяжелая артиллерия, всего в тридцати километрах от мыса, отзвук долетал даже сюда.
Где же война? Где-то там, вдалеке, где гремят сейчас орудия. Война вилась змеей длиной в шесть тысяч миль. Голова змеи находилась в Бельгии, а кончик хвоста касался швейцарской границы. Тело змеи извивалось, обозначаясь на земле окопами. Это была спящая змея, но временами она меняла свое положение, тогда появлялся новый изгиб здесь, новый выступ там. Это соответствовало наступлениям и отступлениям армий. Однако до значительных перемен не доходило. Ее хорошо кормили, эту змею, ежедневно ей в жертву отправляли тысячи людей.
Джейн видела войну на карте. Однако дело вовсе не в карте, а в чем-то более пугающем. Джейн ощущала, что война была везде и нигде; она различала отсвет этой войны еще до того, как ее объявили, и еще долго будет помнить после того, как объявят мир. Она верила, что война идет и между людьми, и в самом человеке. Война способна мутировать. Ей становилось страшно. Особенно потому, что Джейн знала: эта война пробралась и внутрь ее. Она уже заняла свое место в жизни Джейн и, возможно, никогда ее не покинет.
Джейн казалось, что от этого она сойдет с ума. Рассуждать так было неразумно, и она пыталась убедить себя, что причина таких мыслей в усталости, в плохом питании, из-за того, что ее раненые умирали от ужасных ран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Лицо Штерна было серьезным, он говорил неторопливо и, очевидно, обдуманно. Констанца снова почувствовала, как ее наполняет восторг, но решила быть сдержанной, осторожной. Не понимая, почему Штерн свое предложение излагает таким деловым языком, она намерена была продолжить свой флирт.
– Как у тебя, Монтегю, совершенно невозмутимо все получается… Тем не менее я согласна. Вот моя рука и с ней мое слово. – Она со вздохом положила руку на сердце. – Теперь твоя очередь принять условия, но, пожалуйста, сделай это чуточку эмоциональнее. Мы и в самом деле будто заключаем контракт. Но мы же не в Сити. Ну же, Монтегю, может, и ты сделаешь мне признание?
– Прекрасно! – Штерн, казалось, находил ситуацию забавной. – Пусть будет признание. Правдивое, как мы и договорились.
Он умолк, видимо, подыскивая подходящие слова.
– Я не люблю тебя, Констанца, но из всех женщин ты – единственная, к кому мои чувства можно назвать любовью. Ты мне нравишься, несмотря на свое вранье, а может быть, именно благодаря ему. Еще мне кажется, что мы с тобой похожи. В каждом из нас есть частичка другого. – Он улыбнулся, его речь стала менее напряженной. – Выходи за меня замуж, дорогая, ты станешь прибыльным делом для меня, как и я для тебя. Думаю… наше слияние вызовет некоторое беспокойство, но и принесет определенную выгоду.
Очевидно, он слегка волновался, самообладание оставляло его, и Констанца, которая больше всего любила наблюдать за его внутренней борьбой, искушать его, которой нравилось, когда он упирался, взяла его за руку и крепко прижала к своему сердцу. Она притянула к себе его лицо и крепко поцеловала, а когда отстранилась, глаза ее сияли восторгом.
– Знаешь, о чем я подумала, – призналась она, глядя на Штерна, – мы с тобой можем завоевать этот мир для себя. Мы станем такими богатыми, влиятельными и такими свободными в своих действиях, что мир рухнет к нашим ногам. Сможем брать все, что понравится, и отвергать то, что нам не по душе. Мы будем непобедимы… Возможно, на деле все окажется сложнее, – продолжала она. – Надеюсь, ты все спланировал как следует, ведь я еще несовершеннолетняя. Сцены будут такие, что… Монтегю, не миновать мне родительской порки.
– Уверен, что тебе это понравится, Констанца. Конечно же, будут возражать, – добавил он уже серьезно. – Такие вещи неизбежны. Но ты сама увидишь, Констанца, что никто не сможет стать у тебя на пути.
– А Мод?
– Мод я беру на себя.
– Тогда Дентон. Он никогда не позволит.
– Дентон не твой отец. В любом случае он не станет возражать.
– Дентон? Это невозможно! Почему?
– Почему? – Штерн склонился к ней. – Во-первых, Мальчик больше не женится на богатой наследнице. Во-вторых, Дентон должен мне значительную сумму. – Он сделал ударение на последнем слове.
На какое-то мгновение установилась тишина. Их взгляды встретились.
– Сколько это – «значительную»?
– О, очень и очень значительную, – все так же спокойно и уверенно ответил Штерн. – Никуда он не денется.
* * *
Через несколько недель Констанца получила приглашение от Мод. Она знала, что их разговор неизбежен. Отправилась к ней одна, так требовала Мод. И в гостиной Мод она была одна. Прошлась по комнате, посмотрела на картины, сосчитала их. Это была их первая встреча с тех пор, как Штерн посетил с визитом Дентона, и согласие на обручение было получено. Однако Штерн, к неудовольствию Констанцы, отказался поделиться содержанием своего разговора с Мод. Об этом он не обмолвился ни словом.
От Гвен тоже мало что удалось узнать о реакции Мод на такую новость, как Констанца ни приставала с расспросами. Гвен была поглощена своим горем. Она, правда, вяло попыталась разубедить Констанцу. Но, видя необъяснимую уступчивость мужа и решительность Констанцы, смирилась. Теперь Гвен просто избегала ее. Так что, ожидая Мод, Констанца была переполнена любопытством. Какой появится Мод? Станет слезно умолять ее или обвинять? Может, она надеется, даже теперь, что удастся убедить Констанцу отказаться от помолвки?..
Констанца готовила себя к различным житейским обстоятельствам, как актриса готовится к выходу на сцену. Для этого случая она заблаговременно приготовила небольшую речь. Однако появление Мод повергло ее в замешательство. Та вошла в гостиную такая же собранная, как обычно, и явно в бодром расположении духа. Она не опустилась ни до ругани, ни до обвинений, не стала ни о чем упрашивать.
Констанца, выдержав паузу, принялась излагать свою заранее заготовленную речь. Она никогда не забудет, говорила Констанца, сколь многим обязана Мод, вспомнила, что Мод всегда заботилась о ней. Именно по этой самой причине, сделала она ударение, ей пришлось некоторое время даже бороться с собственными чувствами, вспыхнувшими по отношению к сэру Монтегю. Она пыталась не обращать на них внимания, пыталась справиться с ними. И, только убедившись в его уважении к этим чувствам, уступила.
Констанца продолжала и дальше в том же ключе. Мод выслушала ее до конца. Пару раз, правда, Констанца замечала в ее глазах иронию, но решила не реагировать. Когда речь была закончена, Мод некоторое время молчала. Обе женщины по-прежнему стояли посредине гостиной.
– Ты почему-то не произнесла слово «любовь», – задумчиво заметила Мод. Она рассеянно взглянула в окно. – Странно. И Монтегю тоже.
Констанцу это определенно задело – Штерн вполне мог бы, подумалось ей, упомянуть и любовь хотя бы для того, чтобы придать больше силы своим аргументам в объяснениях с Мод.
Она нахмурилась.
– Мне не хотелось бы причинять вам страдания, – начала она, но Мод категорическим жестом остановила ее тираду:
– Констанца, не нужно держать меня за дуру. Тебе абсолютно все равно, страдает ли кто-нибудь из-за тебя или нет! И более того, из тебя вышла готовая интриганка, как я вижу теперь. Впрочем… – Мод снова повернулась от окна к Констанце и изучающе посмотрела на нее. – Я пригласила тебя не для того, чтобы задавать вопросы или спорить с тобой. И у меня нет настроения выслушивать проникновенные речи, так что побереги дыхание. – Она помолчала. – Просто решила сказать тебе кое-что…
– Что именно, тетя Мод?
– Я тебе не тетя. И больше меня так не называй.
– Так о чем речь?
– Ты совсем не знаешь Монтегю.
Она снова повернулась и направилась к окну. Констанца не спускала с нее глаз, потом, когда Мод подошла к окну, скорчила гримасу ей в спину.
– Конечно, я со временем узнаю его получше…
– Возможно. Но ты не знаешь его сейчас.
– А вы знаете?
При этих словах Мод обернулась. Тон Констанцы стал вызывающим. Возможно, ей хотелось спровоцировать Мод. Какое-то время Мод молча рассматривала ее. В этом взгляде читалось презрение и одновременно жалость.
– Я знаю, – прервав молчание, ответила она. – И знаю лучше, чем кто-либо другой. У меня нет желания больше встречаться с тобой, но, прежде чем ты уйдешь, должна предупредить тебя. Хотя, конечно, вряд ли ты воспользуешься этим предостережением.
– Предостережением? О Боже! Как драматично! – на лице Констанцы мелькнуло подобие улыбки. – Наверное, я сейчас услышу какое-то ужасное откровение. Если так, то вам следовало бы знать…
– Никаких откровений, Констанца. Ничего столь потрясающего.
Мод направилась к двери. Констанца поняла, что их беседа подошла к концу.
– Только одно замечание. Как это ни вульгарно звучит, но, выбрав Монтегю, а я уверена, что выбор был именно твой, а не наоборот, ты отхватила кусок больший, чем можешь проглотить.
– В самом деле? – Констанца скептически покачала головой. – У меня, знаете ли, острые зубки…
– Побереги их, они тебе еще понадобятся, – ответила Мод, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
Часть пятая
ДОЛГИЙ ПУТЬ
1
«Бедная Дженна, – писала Констанца в своем дневнике. – Я навещала ее сегодня, Окленд, ради твоего ребенка. Ты не надеешься, что Хеннеси скоро убьют? А я надеюсь на это. Надеюсь, что какой-то немец возьмет его на мушку. Окленд, если можешь, направь пулю, ладно? Очень хорошо. Точно между глаз.
Что еще? Монтегю – сущий дьявол, но я тебе уже писала об этом. Сегодня я читала ему последнее письмо от Джейн, копируя ее голос. Может, это и не очень красиво по отношению к ней, зато чтение получилось очень забавным. Бедная Джейн. Знаешь, зачем она отправилась во Францию? Она хочет оказаться на том месте, где ты погиб. Зря только время теряет. Ведь тебя там нет – ты сейчас в другом месте, известном только мне. Ты мой, а не ее – ведь мы заключили союз, помнишь?
О, Окленд, как я хочу, чтобы ты снова ко мне пришел ночью! Придешь – хотя бы один раз?»
* * *
– Теперь убедился? – Я захлопнула блокнот.
Векстон никак не комментировал услышанное. Сказал бы, к примеру: «Прямо какое-то извращение – писать письма мертвому».
– А что значит – «Монтегю – сущий дьявол»? Знаешь, я встречалась со Штерном. Констанца пишет, что между ними не было любви, на самом деле он очень сильно ее любил.
– Он так тебе сказал?
– Как ни странно, да. Это случилось незадолго до его смерти. Он знал, что умирает, – возможно, в этом причина. Я не уверена. Он как-то рассказывал мне…
Я замолчала. У меня перед глазами снова был Штерн – в тишине своей комнаты в Нью-Йорке он рассказывал мне, как распался их брак с Констанцей. Он также дал мне один совет, которому я не последовала.
– А о чем он рассказывал?
– Об одном случае. Печальном. Возможно, горьком. В его голосе, правда, не было горечи. В изложении Штерна это была настоящая история любви. Правда, он все время избегал этого слова, но под конец добавил: «Видишь, я любил свою жену».
Установилась тишина. Векстон отвернулся.
– Пожалуй, – сказал он, помолчав, – мне тоже так казалось. Стини считал его бездушным. Но я всегда придерживался иного мнения на этот счет – противоположного. Когда бы я ни встречался с ними, он не сводил с нее глаз, знаешь ли, все время. При этом на его лице появлялось такое выражение… Представь себе, заслонка в топке, а за ней бушует пламя. Заглянуть туда нельзя – обожжешь лицо. Где-то так это и было – вся сила чувств под маской бесстрастия. Прогулка в ад – вот что такое этот брак! – добавил он, помолчав. – Я всегда так считал. Впрочем, люди сами себе создают преисподнюю. Ну а Констанца любила его, как думаешь?
– Она утверждала, что нет. Но и сам Штерн долгое время везде и всюду отрицал, что любит ее. Если верить словам самой Констанцы. Видишь? И с этим я тоже не могу разобраться.
– С чем?
– С тем, что она понимала под словом «любовь». Все эти письма, эти дневники, на всех этих бумажных листках только и говорится, что о любви. Но чем больше я вижу это слово, тем меньше доверяю ему. Оно здесь у всех на устах. Каждый склоняет его по своему усмотрению – в результате для каждого из них слово имеет совершенно разный смысл. Так кто же из них прав? Стини? Гвен? Констанца? Джейн? А может быть, ты, Векстон? Ты был здесь, так уж ответь.
– Да, я тоже здесь был, – на лице Векстона появилось озадаченное выражение. Он похлопал себя по карманам, прищурившись на огонь в камине. – Почему в числе прочих ты упомянула и Джейн?
– А, теперь тебе понятно, Векстон, что со мной происходит? Я и ее теперь воспринимаю как участницу тех событий. И все из-за того, что слишком увлеклась чтением бумаг Констанцы.
– Как участницу… Свою собственную мать?
– Да, я начала терять терпение. Мне было только восемь, когда она умерла.
– Но ведь ты ее помнишь?
– Сейчас – не знаю, что ответить, Векстон. Когда читаю ее дневники, то, кажется, вспоминаю, когда же возвращаюсь к запискам Констанцы, она ускользает. Она снова становится Джейн – богатой наследницей, медсестрой. Добрая натура. Вся жизнь – в работе.
– Значит, не стоит доводить до этого.
Теперь стало заметно, что Векстон очень взволнован. Он рассерженно шагал взад-вперед по комнате. Остановился и изо всех сил ударил кулаком по столу:
– То, что ты говоришь, несправедливо! Понятно? Так не должно быть, но постоянно случается с людьми вроде твоей матери. Доброе дело затирается, а злое постоянно лезет наперед. Оно на лучших ролях, с лучшими диалогами. Пока твоя крестная вытанцовывала в лондонских гостиных, шла война. Что я говорил тебе при нашей встрече: смотри, где речь идет о войне. Твоя мать была там, в самой гуще событий. Медсестра! Понимаешь, она делала дело! А чем занималась Констанца? Путалась с мужчинами? Гонялась за богатым мужем?
– Векстон…
– Ладно, не буду. Но ты не права. Не стоит тебе воспринимать все под диктовку Констанцы. Она постарается преподнести события в выгодном для себя свете. Что еще от нее ждать? Она всегда так поступала.
Я подумала: «И поделом тебе, сама виновата». Векстон, конечно же, прав. Я выслушала его до конца, и, кажется, мне пошло это на пользу.
В тот же день я засела за дневники моей матери. Я последовала за ней на войну, вместе с ней отправилась во Францию. Следующие два дня чтения я посвятила исключительно событиям, касающимся моей матери. Теперь ко мне обращался тихий, совершенно другой голос. Возможно, с этого и началось ее возвращение ко мне. Я снова увидела свою мать такой, какой запомнила ее навсегда. Это, конечно же, не прошло мимо внимания Векстона. Он, в свою очередь, извинился за недавнюю вспышку гнева. И даже признался, что позволил несправедливость к Констанце.
Однажды вечером, вернувшись с прогулки у озера, Векстон устроился у камина. Мы с ним пили чай. Сгущались сумерки. Он снова закурил одну из папирос Стини. Какое-то время мы сидели, наслаждаясь тишиной и молчанием старого, пустого дома. В этот вечер Векстон рассказал мне о войне и о моей матери, какой запомнил ее.
– Знаешь, – начал он, откинувшись в кресле и вытянув длинные ноги, – твоя мать отправилась во Францию спустя примерно месяц после меня. Мы встретились в городке, который назывался Сент-Илер. После войны, кстати, я был там однажды. Она упоминает об этом в дневнике?
– О вашей встрече? Да, это тоже описано.
– Я хорошо помню, как мы встретились. Это была худшая зима за всю войну… Похоже, твое увлечение заразительно – мне тоже захотелось порассказать о прошлом, о войне. О твоей матери. Слушай. Все происходило так…
* * *
Сразу за Сент-Илером лежит узкий мыс, который врезается прямо в пролив Ла-Манш. Местные жители называют его Пуэнт-Сюблим, грандиозное место.
В ту зиму, впрочем, там не было ничего грандиозного. Стоял невероятный холод. Резкий ветер нагнал тяжелых свинцовых туч, заслонявших видимость в проливе. Но Джейн было все равно. Она только подняла воротник и пониже наклонила голову навстречу порывам ветра. Она пробиралась по узкой тропинке между дюнами, намереваясь прогуляться до конца мыса и обратно. Вечерело. Начинал накрапывать мелкий дождь. Добравшись до края мыса, она оглянулась. Вдалеке виднелись зажженные огни в кафе Сент-Илера, доносились далекие звуки аккордеона. Сразу за кафе размещались корпуса госпиталя. Их было пять, раньше это были гостиницы. В третьем слева теперь работала Джейн. Она провела там на дежурстве всю нынешнюю ночь и утро. Она посмотрела на ряд знакомых окон на первом этаже. Одно за другим они загорались – включался свет.
Вода в проливе казалась маслянистой. Джейн смотрела на вздымающиеся в брызгах валы воды. Справа и слева дюны были огорожены колючей проволокой. Песчаный пляж за ними был укреплен значительно сильнее.
Джейн двинулась по склону дюн. «Хорошо бы было надеть шляпу». Ветер трепал ее волосы, обжигал лицо. Джейн больше не слышала звуков аккордеона, их сносило ветром. Она слышала гул орудий. Тяжелая артиллерия, всего в тридцати километрах от мыса, отзвук долетал даже сюда.
Где же война? Где-то там, вдалеке, где гремят сейчас орудия. Война вилась змеей длиной в шесть тысяч миль. Голова змеи находилась в Бельгии, а кончик хвоста касался швейцарской границы. Тело змеи извивалось, обозначаясь на земле окопами. Это была спящая змея, но временами она меняла свое положение, тогда появлялся новый изгиб здесь, новый выступ там. Это соответствовало наступлениям и отступлениям армий. Однако до значительных перемен не доходило. Ее хорошо кормили, эту змею, ежедневно ей в жертву отправляли тысячи людей.
Джейн видела войну на карте. Однако дело вовсе не в карте, а в чем-то более пугающем. Джейн ощущала, что война была везде и нигде; она различала отсвет этой войны еще до того, как ее объявили, и еще долго будет помнить после того, как объявят мир. Она верила, что война идет и между людьми, и в самом человеке. Война способна мутировать. Ей становилось страшно. Особенно потому, что Джейн знала: эта война пробралась и внутрь ее. Она уже заняла свое место в жизни Джейн и, возможно, никогда ее не покинет.
Джейн казалось, что от этого она сойдет с ума. Рассуждать так было неразумно, и она пыталась убедить себя, что причина таких мыслей в усталости, в плохом питании, из-за того, что ее раненые умирали от ужасных ран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93