Все что угодно, только пусть знает, что скоро я приду к нему с двумя кайфовыми песнями.
У Эльзы сердце в пятки ушло, когда она стояла в толпе, наблюдая, как Хилтон ходит по студии, громким голосом отдает приказания сотрудникам, резко отклоняет просьбы и отпускает неприличные шутки, над которыми все послушно смеются.
—Бог мой, а ведь тебя Миста Хилтон не останавливает, ха-ха-ха!
Хилтон был, как выражался пастор Рамсай, глубоко мирской человек. Он был богатым и о нем часто писали в газетах как о «светском льве» и «ведущем бизнесмене». Хотя он ругался и шутил с явно черным акцентом и говорил на сленге простых людей, сразу было видно, что он — большой босс. Люди улыбались ему, и когда он окликал кого-нибудь по имени, даже если хотел по-свойски отругать, человек радовался, словно ему даровали великую привилегию. Он напомнил Эльзе об одном человеке, которого она не сразу смогла вспомнить, но в конце концов это сравнение расстроило ее. Посмеиваясь, Хилтон окоротил группу тусовщиков и остановился перед ней, с улыбкой на бородатом лице, поблескивая на солнце темными очками.
—А что с тобой, любовь моя? Ты что-то хочешь? Спорим, ты хочешь сделать запись — для меня. — Голос у него был мягким и заигрывающим, особенно эта пауза перед «для меня». Тусовщики издали легкий смех и стали подталкивать друг друга локтями.
—Миста Хилтон ничего не пропускает! -восхищались они.
—Что и говорить, он — человек природы.
—Нет, Миста Хилтон, — сказала Эльза довольно строго, — только послание для вас — от Айвана.
—Айвана? Какого-такого Айвана? — Хилтон выглядел озадаченным, но прежде чем она продолжила, ассистент что-то прошептал ему на ухо.
—Ах да, от Звездного Мальчика. Так ты, значит, посланница? Что же это за послание такое? — Он погладил бороду и улыбнулся.
Эльза чувствовала, что его глаза под очками ее буквально раздевают. Она замялась и долго не могла выговорить свою тщательно отрепетированную ложь.
—Айван сказал, что его мама умерла и ему придется ехать в деревню. Но у него будут для вас две новые песни, как только он вернется.
—Ну и ну, — прогремел Хилтон, — посланница нравится мне больше послания! Какая она красивая, правда? — обратился он к окружающим.
—Да, Миста Хилтон, красивая девочка, сэр.
—У Миста Хилтона глаз наметан, мне она тоже понравилась.
Лицо Эльзы налилось густой краской под взглядами стольких мужчин.
Хилтон стоял и с веселым выражением на лице неторопливо изучал ее.
—Так ты уверена, что не хочешь сделать запись? — Для зрителей повторение шутки, должно быть, прозвучало еще смешнее.
—Ты первая из тех, кто входит в эту дверь, но не хочет сделать запись. Если передумаешь, сладкая, дай знать… все будет сделано в лучшем виде.
—Что сказать Айвану, сэр?
—Ах да, пусть, как только вернется, разыщет меня.
Эльза поспешила выйти, с горящими щеками, сопровождаемая едкими замечаниями и смехом.
Вспоминая теперь свое смущение, она приходила в ярость. «Только из-за Айвана, — говорила она себе, — я не сбежала оттуда или, хуже того, не надерзила. Все эта чертова свобода…» Но не только снисходительная фамильярность Хилтона вывела ее из себя. Этот человек и его студия произвели на Эльзу какое-то странное впечатление. Он — в своей студии, окруженный прислужниками. Это навеяло какое-то смутное воспоминание, которое ее дразнило и тут же ускользало. Быть может, Айван что-то такое о нем говорил? Вроде бы нет. Но она не знала больше никого, похожего на этого человека, богатого, наделенного властью и, как говорили люди, любителя женщин и мирских радостей. Как это ее касается? Она выросла в доме пастора и не могла знать таких людей. Хилтон просто должен предоставить Айвану его шанс, вот и все.
Айван заворочался и застонал, и Эльза испугалась, что он опять начнет бредить. Но остаток ночи он проспал спокойно, видимо, она и сама смогла уснуть, потому что следующее, что она помнила, — это раннее утро, голова Айвана на ее коленях, он проснулся и стал плакать и обнимать ее.
—Все хорошо, Айван, все хорошо — все уже позади.
—Эльза, — всхлипывал он. — Эльза Иисусе, Эльза Иисусе… — и снова заснул.
При дневном свете она не могла отвести глаз от рубцов на его спине, кроваво-красных, с желтыми присохшими подтеками гноя по краям.
В комнате царил сладко-соленый запах плоти, выставленной на тропическую жару.
Проснувшись в следующий раз, Айван уже напоминал себя прежнего: голос его, хотя и слабый, звучал увереннее, а речь была разборчивой.
—Эльза, какой сегодня день?
—Среда. Ты плохо себя чувствуешь?
—Нет, ничего. Среда… Бог мой, я, кажется, ничего не помню с понедельника?
—Кажется, да, — ответила она.
—Что с моей спиной?
—Айван, я даже смотреть на нее не могу. Как ты себя чувствуешь?
—Так и чувствую. Эльза, ты ходила к Хилтону?
—Да, да, я видела его. Не беспокойся. Он велел тебе зайти к нему, когда вернешься из деревни. — Вспомнив свою ложь, она засмеялась.
—Здорово, — прошептал он, и вдохновение снова заиграло в его глазах. — Здорово, если это так, то все отлично. Остальное неважно.
—У меня тоже кое-что для тебя есть, — сказала Эльза с таинственным видом. — Угадай что?
—Что? — Озадаченный, он глядел на нее в предвкушении.
—Смотри! — Она потянулась за чем-то спрятанным под кроватью.
Айван нагнулся вслед за ней и вскрикнул от боли.
—Смотри, — повторила она и, просияв, вытащила из-под кровати велосипед. — Я его забрала.
—Что сказал пастор?
—А я не спрашивала, взяла и все. — Она не могла скрыть своей гордости.
—Эльза, ты — львица. — Он выглядел задумчивым. — Где мы сейчас?
—Это наша комната,
—И я здесь уже три дня? Пора начинать работу над второй песней. Ойее! — Он снова застонал, и лицо его дернулось от боли.
—Тебе надо подождать, пока спина чуть-чуть поправится. О чем твоя новая песня?
—Об успехе, — сказал он улыбаясь. — О чем же еще? — Улыбка была слабой, но это была улыбка того Айвана, которого она знала раньше.
Все гонения ты должен снести, Ты ведь знаешь, что тебе победить, И твои мечты парят высоко, Все грехи свои ты сбросишь легко.
—Как звучит?
—Звучит айрэй, давай дальше.
—Тогда слушай:
Ты получишь все, что ты хотел,
Но ты старайся,
Старайся,
Старайся,
Давай-давай-давай-давай-давай.
ВЕРСИЯ ВАВИЛОНА
—Ты видел это? — смеялся Хилтон. — Уверяю тебя, что бвай уже чувствует себя звездой.
—У него и впрямь звездный джемпер, да, — согласился его ассистент Чин, с улыбкой глядя на большую желтую звезду Давида, которую Эльза вышила в центре рубашки Айвана.
—Знаете, сэр, а ведь он чертовски хорош. «Не столько хорош, — подумал Хилтон, — сколько талантлив». Он смотрел, как Айван танцует и с важностью расхаживает в своей рубашке, прилипшей к его худому торсу, и его глаза ослепительно горят в экзальтации. Мальчик, скорее всего, учился в церкви, как большинство из них, но с церковной музыкой это не имеет ничего общего. Это что-то глубоко личное, более глубокое и архаичное, чем все, чему он мог где-то научиться. Айван лихо оседлал музыку, взял ее в оборот, слился с ритмом, угрожающе играя с микрофоном, бросаясь в самый огненный центр и отскакивая, отплясывая свой танец вызывающе и непокорно.
—Да, бвай все чувствует как надо, — сказал Чин. — Дух забрал его.
Во второй песне присутствовал тот же напористый бунтарский дух, возведенный на вершину бодрого ритма полуреггей, наложенного Хилтоном. Слова были лишь одним из элементов — голос был что надо, глубоко интонированный и гибкий, легко катящийся вместе с музыкой — но общий эффект достигался за счет комбинации слов, мелодии и ритма, сплавленных в страстное утверждение некоего видения, тяжелого, упорного, отчаянного и мужественного, как сам городок лачуг.
Ууум. Я говорю… Меч их
Да внидет в сердца их,
Всех и вся…
Эти песни наверняка произведут умопомрачительный эффект на молодежь Тренчтауна, подумал Хилтон, и деньги потекут к нам рекой. Это была как раз та музыка, за запись которой его критиковали; именно такую музыку правительство хотело запретить как разрушающую устои и пускающую ростки заразных идей в головы «страдальцев».
Он уже слышал их вопросы. Скажите нам, Хилтон, кто такие эти «они», в чьи сердца войдет меч и чье падение вы празднуете? Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? Черт возьми, конечно, отдаю. Музыка еще никого не убивала. Все как раз наоборот, я работаю в сфере развлечений.
Ладно, смотрите на куаши этих. Мальчик привлек к себе их внимание. Но они-то ведь не простая аудитория, их нелегко раскачать, а ведь он взял их за горло! Каждый крутой парень кружится и пляшет в триумфе, веря в свою победу. Пока играет эта музыка. Пока Айван кружится, отплясывает и завывает под смелый ритм, разбивая воздух кулаком, и торжество сверкает в его глазах, и боль горит огнем на лице. Обретя свою веру, он же и стал рьяным обращенным:
Но пусть лучше я свободным лягу в гроб,
Чем прожить всю жизнь как кукла или раб
Но, как солнце мне сияет наяву,
Я возьму свое там, где его найду…
В тот момент он был звездой. Он знал это, и это знали те, кто его слушал. Хилтон позволил ему петь еще долго после того, как записал все необходимое.
—Отличный кусок. Достаточно. — Ему дважды пришлось крикнуть это музыкантам, прежде чем они остановились, оставив в студии эхом отдающуюся тишину.
Айван был опустошен. Он стоял с открытым ртом, внезапно брошенный музыкой, словно некое существо, отторгнутое от своего привычного окружения, оказавшееся в каком-то странном месте, со всех сторон уязвимое. Он заморгал и тряхнул головой, словно выбираясь из сна и стараясь собраться, взять себя в руки. После чего вытер капли пота с лица и засветился в нетерпеливом ожидании.
—Все в порядке, — предвосхитил Хилтон его вопрос. — Нам это подходит.
—Здорово, сэр, здорово. Так когда она будет выпущена, сэр?
—Выпущена? Спокойнее, ман, сначала о деле. Прочитай-ка вот это. — Хилтон протянул ему контракт и стал следить за выражением его лица. Мальчик так взволнован, что не в силах скрыть свои чувства. Даже неловко опускать его так. Он подает хорошие надежды, и чем скорее придет в согласие с реальностью, тем лучше для него и для всех. Хилтон уже насмотрелся на тех, кто, записав один-единственный сингл, считал, что должен немедленно стать миллионером, и на тех, кто потом на всех углах твердил, что его безбожно обокрали. Мальчик вперился в бумагу так, как будто там написано неразборчиво или не по-английски.
—Что… В чем смысл этого контракта, сэр?
—Ты ведь умеешь читать. Смысл в том, что там написано. Ты получаешь пятьдесят долларов за запись. Двадцать пять за каждую сторону сингла.
—И это все?!
Хилтон еще раньше все заметил. Смена настроения Айвана немедленно отразилась на его лице. Сначала с него исчезла радостная улыбка; затем последовало разочарование и шок; вскоре — тотальное смятение, самоосуждающая улыбка человека, извиняющегося за дурацкую ошибку, которая сопровождалась крепнущими подозрениями, что это вовсе не ошибка, и, наконец, безуспешная попытка скрыть свой гнев и разочарование. Черт побери, бизнес есть бизнес, и жизнь — тяжелая штука, подумал Хилтон. Он уже знал наперед, что произойдет, но еще не встречал ни одного, кто не захотел бы увидеть свое имя на пластинке.
—Ну так что, молодой человек?
—Двадцать пять долларов за сторону, сэр? По-моему это несправедливо.
—Оу, а что же, по-твоему, справедливо?
—Ну, я сразу не могу сказать, но…
—Подожди-ка, — голос Хилтона выдавал нетерпение. — У тебя должны быть какие-то предложения, иначе ты не вправе говорить «это несправедливо». Высказывай их, ман!
Айван закусил губу, и по его лицу пробежало выражение мольбы.
—Ну, допустим, какой-то процент с продажи, если это хит, сэр, — или по крайней мере долларов двести.
Хилтон рассмеялся.
—Нет, сэр. Я не буду подписывать контракт за пятьдесят долларов, Миста Хилтон. Айван отвернулся, на его лице были написаны гнев и упрямство.
—Кажется, в нашем бизнесе появился новый продюсер, а, Чин? Пожелаем ему удачи.
Чин ничего не сказал.
—Слушай, — сказал Хилтон Айвану, — подойди поближе. Я человек справедливый. Тебе не нравятся наши условия? Жаль, что мы не обсудили их раньше. Но… если не разбить горшок, молоко само не прольется. Не нравятся условия — не подписывай. Можешь сам все устроить. Ты можешь купить пленки и сам заняться микшированием, так ведь? Пятьдесят долларов стоит час студийного времени, пятнадцать долларов в час придется заплатить сессионным музыкантам. Уверен, что ты преуспеешь в своем бизнесе — ты и сам можешь все это поднять, правда? А я тебе все отпечатаю. Тысячу экземпляров по полтора доллара каждый. Свыше тысячи — по доллару. Что может быть честнее, чем это? Сколько ты собираешься продать — тысячу, две, три? Решись на это и высылай их наложенным платежом, о'кей? Помести объявление. Деньги вперед… Ты не хочешь помещать объявление? Чо, ман, ты меня разочаровываешь. Но подумай сперва хорошенько — ты ведь теперь знаешь, как меня найти?
Листок с контрактом выпал из рук Айвана, и он пошел к дверям. Важность слетела с него, и теперь он шел, как слепой, на ватных ногах, совершая движения автоматически, как боксер, побитый и продолжающий двигаться только благодаря рефлексу.
—Будем его микшировать и выпускать, сэр? — спросил Чин, глядя на ботинки Хилтона.
—Да, только небольшим тиражом. Ничего не делайте, пока я не скажу.
—Хорошо, мистер Хилтон, — тихо сказал Чин. Черт возьми, скоро он вернется — через день, самое большее через два, подумал Хилтон. Возможно, придет обиженный, дерзкий, но, скорее всего, станет извиняться и заговорит о новой записи. Ладно, он может на меня рассчитывать — месяцев через шесть, после того как подучится хорошим манерам. Уж чего-чего, а дефицита в этих подающих надежды певцах нет. Впрочем, надо бы еще раз прослушать эти записи. В парне есть что-то экстраординарное — какой-то особый дух, особое чувство, не так просто определить. Но в любом случае — даже если он кому-то еще понравится — все равно придется вставать в общую очередь. Его следует укрощать, как скаковую лошадь или молодую девушку.
Прошла неделя, а Айван так и не появился. Хилтон верил своему инстинкту. Парень ужасно хочет услышать, как его имя произносят по радио, как его голос звучит на дискотеках, это было видно по нему с первой секунды. Но все может случиться — он так разозлился, когда уходил, что мог наделать глупостей и попасть в руки полиции. Как его зовут-то? Айван, а дальше? Надо проверить. Черт возьми, он даже не спросил. Ладно… Дадим ему еще месяц и, если он не проявится, в любом случае выпустим пластинку. А потом, когда появится, купим его. Не в первый раз.
Месяц уже почти истек, когда Хилтон увидел Айвана в очереди у ворот студии. Выражение обиды на его лице говорило о том, что он не научился ровным счетом ничему.
—Что тебе надо, сынок? Хочешь сделать еще одну запись?
—Нет.
—Тогда чего ты хочешь?
—Получить деньги, — тихо пробормотал он.
—Что ты сказал? Говори громче, ман, я тебя не слышу.
—Я пришел получить деньги за запись.
— Какие деньги? Какие деньги, ман? Говори громче. Ты имеешь в виду сорок долларов?
Айван посмотрел на него. Что-то блеснуло в его глазах, но быстро сменилось выражением упрямой отверженности.
—Я должен ее выпустить, — сказал он мрачно.
—Конечно, должен, ман. — Хилтон вынул из кармана деньги. — И ты еще счастливчик. Но с тобой я больше бизнесом не занимаюсь. Теперь скажи мне свое полное имя.
—Айванхо Мартин.
—Айванхо кто?
—Мартин.
—О'кей. Распишись здесь, и — на будущее — когда будешь в следующий раз записывать пластинку, помни, что весь музыкальный бизнес в этом городе контролирую я. И еще кое-что — я делаю хиты. Не публика и не ди-джеи. Хиты делаю я, ты понял?
Но Айван его не слушал. Отвернувшись, он сунул банкноты в карман, даже не глянув на них.
—Нет, сынок, ты все-таки пересчитай! Так-то лучше. Как видишь, я накинул тебе десять долларов сверху. Не надо было этого делать — но я не хочу, чтобы ходил слух, будто Байси Хилтон несправедливый человек.
И, усмехнувшись, он ушел.
Каждый день во время ланча Чин курил один-единственный сплифф, для лечения, как он утверждал, своей астмы. Он поднял свои ничего не выражающие глаза, когда вошел Хилтон.
—Помнишь того парня, который не хотел подписывать контракт? Теперь можно выпускать запись.
—Он подписал? — голос Чина был нейтральным.
—Да, только вели ди-джеям его не продвигать.
—Но ведь запись отличная, сэр. — Чин взглянул так, словно сам удивился своим словам, и пожалел, что они слетели с его губ.
—Пусть так, но я не хочу видеть его в чартах. Нет смысла продвигать этого бвая. Слишком наглый — с ним бед не оберешься. Чертов бедолага.
Глава 14. И кто бы яму не рыл
И кто бы яму ни рыл,
Тот упадет о нее,
Упадет в нее,
Упадет в нее.
И если ты большое дерево,
Я — маленький топор.
ВЕРСИЯ БРАДАТОГО ЧЕЛОВЕКА
Густая стена разросшихся кустарников окаймляла железнодорожную насыпь и скрывала все, кроме синего неба и протянувшихся вдаль пустых путей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
У Эльзы сердце в пятки ушло, когда она стояла в толпе, наблюдая, как Хилтон ходит по студии, громким голосом отдает приказания сотрудникам, резко отклоняет просьбы и отпускает неприличные шутки, над которыми все послушно смеются.
—Бог мой, а ведь тебя Миста Хилтон не останавливает, ха-ха-ха!
Хилтон был, как выражался пастор Рамсай, глубоко мирской человек. Он был богатым и о нем часто писали в газетах как о «светском льве» и «ведущем бизнесмене». Хотя он ругался и шутил с явно черным акцентом и говорил на сленге простых людей, сразу было видно, что он — большой босс. Люди улыбались ему, и когда он окликал кого-нибудь по имени, даже если хотел по-свойски отругать, человек радовался, словно ему даровали великую привилегию. Он напомнил Эльзе об одном человеке, которого она не сразу смогла вспомнить, но в конце концов это сравнение расстроило ее. Посмеиваясь, Хилтон окоротил группу тусовщиков и остановился перед ней, с улыбкой на бородатом лице, поблескивая на солнце темными очками.
—А что с тобой, любовь моя? Ты что-то хочешь? Спорим, ты хочешь сделать запись — для меня. — Голос у него был мягким и заигрывающим, особенно эта пауза перед «для меня». Тусовщики издали легкий смех и стали подталкивать друг друга локтями.
—Миста Хилтон ничего не пропускает! -восхищались они.
—Что и говорить, он — человек природы.
—Нет, Миста Хилтон, — сказала Эльза довольно строго, — только послание для вас — от Айвана.
—Айвана? Какого-такого Айвана? — Хилтон выглядел озадаченным, но прежде чем она продолжила, ассистент что-то прошептал ему на ухо.
—Ах да, от Звездного Мальчика. Так ты, значит, посланница? Что же это за послание такое? — Он погладил бороду и улыбнулся.
Эльза чувствовала, что его глаза под очками ее буквально раздевают. Она замялась и долго не могла выговорить свою тщательно отрепетированную ложь.
—Айван сказал, что его мама умерла и ему придется ехать в деревню. Но у него будут для вас две новые песни, как только он вернется.
—Ну и ну, — прогремел Хилтон, — посланница нравится мне больше послания! Какая она красивая, правда? — обратился он к окружающим.
—Да, Миста Хилтон, красивая девочка, сэр.
—У Миста Хилтона глаз наметан, мне она тоже понравилась.
Лицо Эльзы налилось густой краской под взглядами стольких мужчин.
Хилтон стоял и с веселым выражением на лице неторопливо изучал ее.
—Так ты уверена, что не хочешь сделать запись? — Для зрителей повторение шутки, должно быть, прозвучало еще смешнее.
—Ты первая из тех, кто входит в эту дверь, но не хочет сделать запись. Если передумаешь, сладкая, дай знать… все будет сделано в лучшем виде.
—Что сказать Айвану, сэр?
—Ах да, пусть, как только вернется, разыщет меня.
Эльза поспешила выйти, с горящими щеками, сопровождаемая едкими замечаниями и смехом.
Вспоминая теперь свое смущение, она приходила в ярость. «Только из-за Айвана, — говорила она себе, — я не сбежала оттуда или, хуже того, не надерзила. Все эта чертова свобода…» Но не только снисходительная фамильярность Хилтона вывела ее из себя. Этот человек и его студия произвели на Эльзу какое-то странное впечатление. Он — в своей студии, окруженный прислужниками. Это навеяло какое-то смутное воспоминание, которое ее дразнило и тут же ускользало. Быть может, Айван что-то такое о нем говорил? Вроде бы нет. Но она не знала больше никого, похожего на этого человека, богатого, наделенного властью и, как говорили люди, любителя женщин и мирских радостей. Как это ее касается? Она выросла в доме пастора и не могла знать таких людей. Хилтон просто должен предоставить Айвану его шанс, вот и все.
Айван заворочался и застонал, и Эльза испугалась, что он опять начнет бредить. Но остаток ночи он проспал спокойно, видимо, она и сама смогла уснуть, потому что следующее, что она помнила, — это раннее утро, голова Айвана на ее коленях, он проснулся и стал плакать и обнимать ее.
—Все хорошо, Айван, все хорошо — все уже позади.
—Эльза, — всхлипывал он. — Эльза Иисусе, Эльза Иисусе… — и снова заснул.
При дневном свете она не могла отвести глаз от рубцов на его спине, кроваво-красных, с желтыми присохшими подтеками гноя по краям.
В комнате царил сладко-соленый запах плоти, выставленной на тропическую жару.
Проснувшись в следующий раз, Айван уже напоминал себя прежнего: голос его, хотя и слабый, звучал увереннее, а речь была разборчивой.
—Эльза, какой сегодня день?
—Среда. Ты плохо себя чувствуешь?
—Нет, ничего. Среда… Бог мой, я, кажется, ничего не помню с понедельника?
—Кажется, да, — ответила она.
—Что с моей спиной?
—Айван, я даже смотреть на нее не могу. Как ты себя чувствуешь?
—Так и чувствую. Эльза, ты ходила к Хилтону?
—Да, да, я видела его. Не беспокойся. Он велел тебе зайти к нему, когда вернешься из деревни. — Вспомнив свою ложь, она засмеялась.
—Здорово, — прошептал он, и вдохновение снова заиграло в его глазах. — Здорово, если это так, то все отлично. Остальное неважно.
—У меня тоже кое-что для тебя есть, — сказала Эльза с таинственным видом. — Угадай что?
—Что? — Озадаченный, он глядел на нее в предвкушении.
—Смотри! — Она потянулась за чем-то спрятанным под кроватью.
Айван нагнулся вслед за ней и вскрикнул от боли.
—Смотри, — повторила она и, просияв, вытащила из-под кровати велосипед. — Я его забрала.
—Что сказал пастор?
—А я не спрашивала, взяла и все. — Она не могла скрыть своей гордости.
—Эльза, ты — львица. — Он выглядел задумчивым. — Где мы сейчас?
—Это наша комната,
—И я здесь уже три дня? Пора начинать работу над второй песней. Ойее! — Он снова застонал, и лицо его дернулось от боли.
—Тебе надо подождать, пока спина чуть-чуть поправится. О чем твоя новая песня?
—Об успехе, — сказал он улыбаясь. — О чем же еще? — Улыбка была слабой, но это была улыбка того Айвана, которого она знала раньше.
Все гонения ты должен снести, Ты ведь знаешь, что тебе победить, И твои мечты парят высоко, Все грехи свои ты сбросишь легко.
—Как звучит?
—Звучит айрэй, давай дальше.
—Тогда слушай:
Ты получишь все, что ты хотел,
Но ты старайся,
Старайся,
Старайся,
Давай-давай-давай-давай-давай.
ВЕРСИЯ ВАВИЛОНА
—Ты видел это? — смеялся Хилтон. — Уверяю тебя, что бвай уже чувствует себя звездой.
—У него и впрямь звездный джемпер, да, — согласился его ассистент Чин, с улыбкой глядя на большую желтую звезду Давида, которую Эльза вышила в центре рубашки Айвана.
—Знаете, сэр, а ведь он чертовски хорош. «Не столько хорош, — подумал Хилтон, — сколько талантлив». Он смотрел, как Айван танцует и с важностью расхаживает в своей рубашке, прилипшей к его худому торсу, и его глаза ослепительно горят в экзальтации. Мальчик, скорее всего, учился в церкви, как большинство из них, но с церковной музыкой это не имеет ничего общего. Это что-то глубоко личное, более глубокое и архаичное, чем все, чему он мог где-то научиться. Айван лихо оседлал музыку, взял ее в оборот, слился с ритмом, угрожающе играя с микрофоном, бросаясь в самый огненный центр и отскакивая, отплясывая свой танец вызывающе и непокорно.
—Да, бвай все чувствует как надо, — сказал Чин. — Дух забрал его.
Во второй песне присутствовал тот же напористый бунтарский дух, возведенный на вершину бодрого ритма полуреггей, наложенного Хилтоном. Слова были лишь одним из элементов — голос был что надо, глубоко интонированный и гибкий, легко катящийся вместе с музыкой — но общий эффект достигался за счет комбинации слов, мелодии и ритма, сплавленных в страстное утверждение некоего видения, тяжелого, упорного, отчаянного и мужественного, как сам городок лачуг.
Ууум. Я говорю… Меч их
Да внидет в сердца их,
Всех и вся…
Эти песни наверняка произведут умопомрачительный эффект на молодежь Тренчтауна, подумал Хилтон, и деньги потекут к нам рекой. Это была как раз та музыка, за запись которой его критиковали; именно такую музыку правительство хотело запретить как разрушающую устои и пускающую ростки заразных идей в головы «страдальцев».
Он уже слышал их вопросы. Скажите нам, Хилтон, кто такие эти «они», в чьи сердца войдет меч и чье падение вы празднуете? Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? Черт возьми, конечно, отдаю. Музыка еще никого не убивала. Все как раз наоборот, я работаю в сфере развлечений.
Ладно, смотрите на куаши этих. Мальчик привлек к себе их внимание. Но они-то ведь не простая аудитория, их нелегко раскачать, а ведь он взял их за горло! Каждый крутой парень кружится и пляшет в триумфе, веря в свою победу. Пока играет эта музыка. Пока Айван кружится, отплясывает и завывает под смелый ритм, разбивая воздух кулаком, и торжество сверкает в его глазах, и боль горит огнем на лице. Обретя свою веру, он же и стал рьяным обращенным:
Но пусть лучше я свободным лягу в гроб,
Чем прожить всю жизнь как кукла или раб
Но, как солнце мне сияет наяву,
Я возьму свое там, где его найду…
В тот момент он был звездой. Он знал это, и это знали те, кто его слушал. Хилтон позволил ему петь еще долго после того, как записал все необходимое.
—Отличный кусок. Достаточно. — Ему дважды пришлось крикнуть это музыкантам, прежде чем они остановились, оставив в студии эхом отдающуюся тишину.
Айван был опустошен. Он стоял с открытым ртом, внезапно брошенный музыкой, словно некое существо, отторгнутое от своего привычного окружения, оказавшееся в каком-то странном месте, со всех сторон уязвимое. Он заморгал и тряхнул головой, словно выбираясь из сна и стараясь собраться, взять себя в руки. После чего вытер капли пота с лица и засветился в нетерпеливом ожидании.
—Все в порядке, — предвосхитил Хилтон его вопрос. — Нам это подходит.
—Здорово, сэр, здорово. Так когда она будет выпущена, сэр?
—Выпущена? Спокойнее, ман, сначала о деле. Прочитай-ка вот это. — Хилтон протянул ему контракт и стал следить за выражением его лица. Мальчик так взволнован, что не в силах скрыть свои чувства. Даже неловко опускать его так. Он подает хорошие надежды, и чем скорее придет в согласие с реальностью, тем лучше для него и для всех. Хилтон уже насмотрелся на тех, кто, записав один-единственный сингл, считал, что должен немедленно стать миллионером, и на тех, кто потом на всех углах твердил, что его безбожно обокрали. Мальчик вперился в бумагу так, как будто там написано неразборчиво или не по-английски.
—Что… В чем смысл этого контракта, сэр?
—Ты ведь умеешь читать. Смысл в том, что там написано. Ты получаешь пятьдесят долларов за запись. Двадцать пять за каждую сторону сингла.
—И это все?!
Хилтон еще раньше все заметил. Смена настроения Айвана немедленно отразилась на его лице. Сначала с него исчезла радостная улыбка; затем последовало разочарование и шок; вскоре — тотальное смятение, самоосуждающая улыбка человека, извиняющегося за дурацкую ошибку, которая сопровождалась крепнущими подозрениями, что это вовсе не ошибка, и, наконец, безуспешная попытка скрыть свой гнев и разочарование. Черт побери, бизнес есть бизнес, и жизнь — тяжелая штука, подумал Хилтон. Он уже знал наперед, что произойдет, но еще не встречал ни одного, кто не захотел бы увидеть свое имя на пластинке.
—Ну так что, молодой человек?
—Двадцать пять долларов за сторону, сэр? По-моему это несправедливо.
—Оу, а что же, по-твоему, справедливо?
—Ну, я сразу не могу сказать, но…
—Подожди-ка, — голос Хилтона выдавал нетерпение. — У тебя должны быть какие-то предложения, иначе ты не вправе говорить «это несправедливо». Высказывай их, ман!
Айван закусил губу, и по его лицу пробежало выражение мольбы.
—Ну, допустим, какой-то процент с продажи, если это хит, сэр, — или по крайней мере долларов двести.
Хилтон рассмеялся.
—Нет, сэр. Я не буду подписывать контракт за пятьдесят долларов, Миста Хилтон. Айван отвернулся, на его лице были написаны гнев и упрямство.
—Кажется, в нашем бизнесе появился новый продюсер, а, Чин? Пожелаем ему удачи.
Чин ничего не сказал.
—Слушай, — сказал Хилтон Айвану, — подойди поближе. Я человек справедливый. Тебе не нравятся наши условия? Жаль, что мы не обсудили их раньше. Но… если не разбить горшок, молоко само не прольется. Не нравятся условия — не подписывай. Можешь сам все устроить. Ты можешь купить пленки и сам заняться микшированием, так ведь? Пятьдесят долларов стоит час студийного времени, пятнадцать долларов в час придется заплатить сессионным музыкантам. Уверен, что ты преуспеешь в своем бизнесе — ты и сам можешь все это поднять, правда? А я тебе все отпечатаю. Тысячу экземпляров по полтора доллара каждый. Свыше тысячи — по доллару. Что может быть честнее, чем это? Сколько ты собираешься продать — тысячу, две, три? Решись на это и высылай их наложенным платежом, о'кей? Помести объявление. Деньги вперед… Ты не хочешь помещать объявление? Чо, ман, ты меня разочаровываешь. Но подумай сперва хорошенько — ты ведь теперь знаешь, как меня найти?
Листок с контрактом выпал из рук Айвана, и он пошел к дверям. Важность слетела с него, и теперь он шел, как слепой, на ватных ногах, совершая движения автоматически, как боксер, побитый и продолжающий двигаться только благодаря рефлексу.
—Будем его микшировать и выпускать, сэр? — спросил Чин, глядя на ботинки Хилтона.
—Да, только небольшим тиражом. Ничего не делайте, пока я не скажу.
—Хорошо, мистер Хилтон, — тихо сказал Чин. Черт возьми, скоро он вернется — через день, самое большее через два, подумал Хилтон. Возможно, придет обиженный, дерзкий, но, скорее всего, станет извиняться и заговорит о новой записи. Ладно, он может на меня рассчитывать — месяцев через шесть, после того как подучится хорошим манерам. Уж чего-чего, а дефицита в этих подающих надежды певцах нет. Впрочем, надо бы еще раз прослушать эти записи. В парне есть что-то экстраординарное — какой-то особый дух, особое чувство, не так просто определить. Но в любом случае — даже если он кому-то еще понравится — все равно придется вставать в общую очередь. Его следует укрощать, как скаковую лошадь или молодую девушку.
Прошла неделя, а Айван так и не появился. Хилтон верил своему инстинкту. Парень ужасно хочет услышать, как его имя произносят по радио, как его голос звучит на дискотеках, это было видно по нему с первой секунды. Но все может случиться — он так разозлился, когда уходил, что мог наделать глупостей и попасть в руки полиции. Как его зовут-то? Айван, а дальше? Надо проверить. Черт возьми, он даже не спросил. Ладно… Дадим ему еще месяц и, если он не проявится, в любом случае выпустим пластинку. А потом, когда появится, купим его. Не в первый раз.
Месяц уже почти истек, когда Хилтон увидел Айвана в очереди у ворот студии. Выражение обиды на его лице говорило о том, что он не научился ровным счетом ничему.
—Что тебе надо, сынок? Хочешь сделать еще одну запись?
—Нет.
—Тогда чего ты хочешь?
—Получить деньги, — тихо пробормотал он.
—Что ты сказал? Говори громче, ман, я тебя не слышу.
—Я пришел получить деньги за запись.
— Какие деньги? Какие деньги, ман? Говори громче. Ты имеешь в виду сорок долларов?
Айван посмотрел на него. Что-то блеснуло в его глазах, но быстро сменилось выражением упрямой отверженности.
—Я должен ее выпустить, — сказал он мрачно.
—Конечно, должен, ман. — Хилтон вынул из кармана деньги. — И ты еще счастливчик. Но с тобой я больше бизнесом не занимаюсь. Теперь скажи мне свое полное имя.
—Айванхо Мартин.
—Айванхо кто?
—Мартин.
—О'кей. Распишись здесь, и — на будущее — когда будешь в следующий раз записывать пластинку, помни, что весь музыкальный бизнес в этом городе контролирую я. И еще кое-что — я делаю хиты. Не публика и не ди-джеи. Хиты делаю я, ты понял?
Но Айван его не слушал. Отвернувшись, он сунул банкноты в карман, даже не глянув на них.
—Нет, сынок, ты все-таки пересчитай! Так-то лучше. Как видишь, я накинул тебе десять долларов сверху. Не надо было этого делать — но я не хочу, чтобы ходил слух, будто Байси Хилтон несправедливый человек.
И, усмехнувшись, он ушел.
Каждый день во время ланча Чин курил один-единственный сплифф, для лечения, как он утверждал, своей астмы. Он поднял свои ничего не выражающие глаза, когда вошел Хилтон.
—Помнишь того парня, который не хотел подписывать контракт? Теперь можно выпускать запись.
—Он подписал? — голос Чина был нейтральным.
—Да, только вели ди-джеям его не продвигать.
—Но ведь запись отличная, сэр. — Чин взглянул так, словно сам удивился своим словам, и пожалел, что они слетели с его губ.
—Пусть так, но я не хочу видеть его в чартах. Нет смысла продвигать этого бвая. Слишком наглый — с ним бед не оберешься. Чертов бедолага.
Глава 14. И кто бы яму не рыл
И кто бы яму ни рыл,
Тот упадет о нее,
Упадет в нее,
Упадет в нее.
И если ты большое дерево,
Я — маленький топор.
ВЕРСИЯ БРАДАТОГО ЧЕЛОВЕКА
Густая стена разросшихся кустарников окаймляла железнодорожную насыпь и скрывала все, кроме синего неба и протянувшихся вдаль пустых путей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51