Анджела встает и выходит к столу. И Свенсон видит панковские бу­лавки, торчащие из-под обличья примерной студентки. Он ждет, что она сейчас споткнется или стукнется об угол стола, но она – как дебютантка на балу – грациозно опускается на стул. Да нет же, даже при этой маски­ровке ее жесты будут теми же, ее манера держаться выдаст ее истинную натуру. Актеры все время так делают. А Анджела – девушка разносторон­не одаренная.
Комиссия словно отступает в сторонку, вверяет Анджелу Лорен: только она способна общаться с таким хрупким созданием.
– Анджела, – говорит Лорен, – прежде всего мы хотим сказать, что все, кто тут присутствует, понимают, как трудно было вам решиться на это. Спасибо вам за смелость, которую вы проявили. И еще я хочу сказать, что все мы прослушали запись вашего… разговора с профессором Свенсоном. И пришли к единодушному выводу: нет никакой необходимости прослушивать ее здесь еще раз. Мисс Уолин, – кивает она на секретаршу Бентама, – переписала разговор на бумагу, для протокола.
Так значит, их не заставят прослушивать запись публично! У Свенсо­на от радости голова идет кругом. Ему больше не придется слушать эту гадость, эту низкопробную подделку, эту ложь, из которой следует, что он уговорил Анджелу вступить с ним в интимные отношения, пообещав за это показать ее книгу Лену. Анджела сидит, сложив руки на коленях, – похоже, ей не хватает колец, которые она с удовольствием покрутила бы на пальцах. Утром, одеваясь, она упустила это из виду. На лице ее вы­ражение крайнего раздражения и скуки, так знакомое ему по первым се­минарским занятиям, но теперь у нее пронзительный взгляд мученицы, благочестивый и скорбный, и зажгло его пламя священной войны, кото­рую она ведет с мужской тиранией и сексуальными домогательствами.
– Ну что ж, Анджела, – говорит Лорен. – Может быть, вы для начала расскажете нам, как познакомились с профессором Свенсоном?
Анджела презрительно выпячивает нижнюю губку. Они что, иди­оты?
– Я занимаюсь в его группе. Вернее, занималась.
– Сколько в ней человек? – спрашивает Карл. Хочет проверить, какая у профессора нагрузка.
– Восемь, – отвечает Анджела. – Со мной – девять.
Амелия и Билл кидают на Свенсона оскорбленные взгляды. Да, на­грузка минимальная.
– У вас с профессором Свенсоном возникли… некие отношения.
– Да, это было как-то странно, – говорит Анджела. – Он все время вызывал меня на консультации. Это всех удивляло – больше ни с кем он таких консультаций не проводил. Студентам отлично известно, что в своем кабинете он… типа… почти не показывается.
Лорен держит паузу – чтобы информация усвоилась. Свенсон не только растлитель малолетних, он еще и нерадивый преподаватель.
– А что вы обсуждали на этих «консультациях»?
– Ну, мою работу. Если это можно назвать обсуждением. Он, вообще-то, не вносил никаких поправок. Говорил только, что у меня хорошо получается и что нужно продолжать в том же духе.
Слушание можно заканчивать прямо сейчас. Всякому уважающему се­бя преподавателю понятно: профессору не так уж и нравилась эта рабо­та, он просто хотел встречаться с этой студенткой за пределами класса.
– А теперь, Анджела, расскажите своими словами, как развивались ваши отношения.
Если Лорен еще раз произнесет слово «отношения», Свенсон ее при­душит. От-но-ше-ния. Его раздражает пришепетывание на третьем слоге.
И тут из-под одежек новой Анджелы проглядывает старая Анджела. Она начинает вертеться, но сколько бы ни крутилась, с пути она не сой­дет. Он может скакать козлом перед ее носом, она на него и не взглянет. Он чувствует, что, если она хоть разок на него посмотрит, что-то изме­нится. Она прекратит этот спектакль, снимет свои обвинения. Он рас­суждает как охотник. Вот кем он стал? Охотником? Только охота не ув­лекла его настолько, чтобы он забыл о себе окончательно, – его приводит в ужас мысль о том, что всем этим людям известно про его от­ношения с этой странной вертлявой девчонкой.
– У меня было такое ощущение, что он… ну… вроде как… заинтересован.
– Заинтересован? – повторяет Лорен. – Заинтересован в этих отно­шениях?
Анджела говорит:
– Понимаете, я замечала, как он смотрит на меня во время семинара.
Конечно, он смотрел на нее – во всяком случае, в ее сторону: она так агрессивно молчала, стучала своими шипами – кстати, куда они подева­лись? – по столу, когда другие студенты изливали души и раскрывали сердца. Свенсон надеется, что комиссия примет все это к сведению. От­ныне они хорошенько подумают, прежде чем взглянуть на студента. Как, интересно, можно было не смотреть на Анджелу, наряд которой был по­добран специально, чтобы вынуждать вас на нее смотреть, чувствуя при этом, что ваш взгляд нарушает ее право невидимкой скользить по миру.
Свенсону нужно все вспомнить. Вспомнить, что именно происходи­ло – чтобы держаться правды. Держаться реальности. Девушка, кото­рой он был «увлечен», весьма отдаленно напоминает ту, которая сидит сейчас за столом. Очень трудно соотносить ту Анджелу и эту. Какая из них настоящая? Удивительно, но этого так и не узнаешь, даже если в сво­ем творчестве она якобы открывает интимные стороны своей души. Но ведь Свенсон всегда предупреждал студентов: не следует считать, что эта душа – душа самого писателя.
Лорен спрашивает:
– А профессор Свенсон что-нибудь говорил вам?
– Конечно говорил. Я приносила ему работу. То, что писала.
– А как он относился к вашему творчеству?
– Я ведь уже сказала. Ему все действительно нравилось.
– Понятно, – говорит Лорен и, помолчав, спрашивает: – А почему вы решили, что ему это действительно нравилось?
– Он оставлял мне сообщения на автоответчике, говорил, что ему очень нравится то, что я делаю.
– На ав-то-от-вет-чике? – по слогам повторяет Лорен.
– И все время просил принести еще.
Вот это комиссия пусть отметит. Преподаватель хотел читать рабо­ты студентки. Жаль, они не знают, какой хороший у нее роман. Он хочет сказать об этом прямо сейчас – уточнить, что была причина про­сить ее приносить новые главы. Но если он сейчас встанет и скажет так вслух, это вряд ли ему поможет. Все решат, что он заблуждался. Да, за­блуждался. Но не относительно ее романа.
– А какие ваши работы интересовали профессора Свенсона?
– Мой роман. Главы из романа.
Когда она произносит слово «роман», голос ее чуть дрожит. Неуже­ли комиссия этого не замечает, не видит, что в обличье этой якобы про­стодушной девчушки скрывается кровожадный убийца? Нет, они ничего не слышат. Никто из них – за исключением Магды, но та молчит – не может представить себе, что это косноязычное, полуграмотное дитя на­писало роман, который так увлек его, человека взрослого и опытного. Настроение у них падает – как и у него, когда он впервые услышал от Ан­джелы это слово. Свенсон читает по лицам Карла и Билла – нет, ради та­кой девицы мы бы местом рисковать не стали.
– Может быть, вы расскажете нам немного о своем романе?
– Что вас интересует?
– Например, фабула. – Лорен надеется, что сейчас Анджела опять промычит что-нибудь нечленораздельное.
– Там про девочку, которая влюбляется в своего учителя.
Ну, теперь самое время пересказать комиссии тот эпизод, где девоч­ка и учитель трахаются среди разбитых яиц. И не забыть отметить, что эта скромная невинная девица весьма точно описала происходившее.
– А почему вы стали писать именно об этом? – спрашивает Лорен. – Откуда вы взяли эту фабулу?
Анджела смотрит на нее непонимающе. Откуда, по мнению Лорен, берутся сюжеты?
– Придумала.
– Это понятно, – улыбается Лорен. – А как вы полагаете, не мог ли профессор Свенсон, прочитав ваш роман, решить, что вы… испытываете чувства к одному из своих преподавателей?
– Мог, – говорит Анджела. – Наверное.
Неужели шесть вполне разумных мужчин и женщин поверят, что Свенсон решил завести «отношения» с Анджелой потому, что прочел об этом в ее романе, – ну что он, ненормальный подросток, на школьном дворе расстрелявший из автомата своих соучеников, адвокаты которого заявляют, что на это его подтолкнула компьютерная игра?
Лорен говорит:
– Может, на мысль о том, что профессор Свенсон хочет завести с вами особые отношения, вас навело что-либо еще?
Анджела должна подумать.
– Ну, я случайно выяснила, что он брал в библиотеке сборник моих стихов.
Так Анджеле было известно, что он читал ее стихи! Свенсон пытает­ся понять, что это может значить. Когда она об этом узнала? Давно ли? Почему ему не сказала? Но тут Лорен спрашивает:
– Как вы это обнаружили?
Я время от времени заглядываю на эту полку. Проверяю – вдруг кто взял почитать мою книжку. Никто не берет. А тут раз смотрю – ее нет на месте. И я попросила знакомого парня, который работает в библиотеке, проверить по компьютеру. Оказалось, что книжку взял профессор Свенсон. И я догадалась – что-то происходит. Я никак такого не ожидала: неужели преподавателю больше делать нечего, кроме как ни с того ни с сего брать в библиотеке книгу с твоими стишками.
Да, конечно, не ожидала. Но погодите! Неужели никто не заметил, что Анджела призналась в поступке, который, строго говоря, противо­законным назвать нельзя, но совершать не принято? Записи о выданных книгах касаются только читателя и библиотекаря. Впрочем, тут можно вспомнить о телефонных счетах, о медицинских картах. Ничего не ос­талось святого, ничего конфиденциального.
– И что вы почувствовали, – спрашивает Лорен, – когда узнали, что вашу книгу взял профессор Свенсон?
– Меня будто ограбили, – говорит Анджела. – И еще…
– Что еще?
– Я еще подумала, что если бы профессор Свенсон был – ну, не знаю, – обычным парнем и я бы узнала, что он взял в библиотеке мои стихи, я бы решила, что нравлюсь ему.
Если бы профессор Свенсон был обычным парнем? А с чего это она взяла, что человек, берущий в библиотеке книгу, проявляет тем самым сексуальный интерес? Да, конечно, в чтении чужого произведения есть нечто сексуальное: это интимное общение с автором. Однако можно же читать… к примеру, Гертруду Стайн, и это вовсе не значит, что она тебе кажется привлекательной.
– А когда вы впервые почувствовали, что профессор Свенсон хочет чего-то, выходящего за рамки отношений «студент – преподаватель»?
Да когда они в первый раз заговорили, ваша честь, когда он взглянул на нее под перезвон колоколов. В классе было полно народу, а встрети­лись их глаза. Нет, тогда он не понял, что происходит. Но теперь – по­нимает. Как это он стал романтиком? Да, приходится признать: то, ка­ким видит его комиссия – старым расчетливым развратником, – не так унизительно, как правда. Но если Анджела догадывалась, чего он хочет, почему не сказала? Объяснила бы, какие чувства он к ней испытывает, какие она к нему, и он бы не потратил столько времени, пытаясь во всем разобраться. Избавила бы его от лишних волнений, от мучительных со­мнений. Даже сейчас было бы не поздно. Но, с другой стороны, как она могла сама об этом заговорить? Как могла затронуть такую тему? Ведь он преподаватель, а она студентка. И судилище устроено по этой самой причине.
– Наверное, когда я сказала ему, что мой компьютер полетел, а он предложил свозить меня в Берлингтон, в компьютерный магазин. Мне показалось тогда, что это… ну, как-то чересчур. Но я все говорила себе, что он просто хочет мне помочь.
– А он хотел? – спрашивает Лорен.
Да, разумеется. Так хотел, что угробил целое утро, чтобы свозить девчонку в Берлингтон. Что ж, хорошо. Есть Бог на свете, и Он наказы­вает Свенсона за мечты о том, чтобы эта поездка не кончалась, за то, что поездка туда же с собственной дочерью ему понравилась куда меньше.
– Что же произошло в тот день? – спрашивает Лорен.
– Сначала – ничего особенного. Профессор Свенсон немного нервничал. Словно боялся, как бы нас кто не увидел. Словно мы делали что-то недозволенное.
Неужели Лорен забыла, что именно она их и видела, когда они выез­жали из кампуса?
– А потом… – подсказывает Лорен.
– Потом мы ехали домой, и он говорил о чем-то… я не помню. Короче, он вдруг упомянул про своего нью-йоркского издателя, спросил, не хочу ли я дать этому человеку почитать свой роман, и вот тогда он положил мне ладонь на руку, а затем… на ногу.
Анджела замолкает – пытается успокоиться. В зале полнейшая ти­шина.
Ее может прервать кто угодно, достаточно лишь крикнуть: она лжет! Но если вмешается Свенсон, он все испортит, лишится единственного шанса услышать, что скажет Анджела дальше. И так и не выяснит, что же она тогда думала. Вернее, что якобы думала.
– Он снова спросил, хочу ли я, чтобы его издатель прочитал мой роман, и я поняла, что он на самом деле имеет в виду, и… – Анджела пере­ ходит на шепот: – … я сказала «да».
Она сидит, уставившись в стол, но наверняка ловит благожелатель­ные флюиды, исходящие от комиссии, все члены которой, и прежде все­го Лорен, наверняка переспали бы с любым, кто пообещал бы им зна­комство с крупным нью-йоркским издателем. А они ведь люди взрослые, опытные, в отличие от Анджелы – она же, в сущности, ребенок. Что могла она – они – сделать? Конечно, надо было ответить «да».
– Что же было дальше, Анджела? – спрашивает Лорен.
– Мы поехали ко мне в общежитие, и он предложил донести компьютер до комнаты.
Предложил? Анджела сама попросила.
– И вы согласились? – говорит Лорен.
– Да, – отвечает Анджела. – Мне не хотелось его обижать. Я решила вести себя так, будто все это не в моей власти, понимаете, совершенно пассивно.
Пассивно – не ее слово. Она его и произносит с трудом. Использует лексику, которую освоила за последние несколько недель.
– То есть можно сказать, что в тот день, когда профессор Свенсон предложил проводить вас до комнаты, вы собой не вполне владели?
– Именно так, – говорит Анджела.
О да! У нее едва хватило сил бросить его на кровать.
– А вы с профессором Свенсоном осуществили то… то, что, как вы полагали, вам придется сделать, чтобы он помог вам с книгой?
Анджела говорит, запинаясь:
– Я не уверена, что могу об этом рассказывать.
– Все-таки попытайтесь, – говорит Лорен. – Сделайте глубокий вдох.
Какое же это извращение: взрослая женщина, профессор универси­тета мучает девушку-студентку, заставляя ее описывать такой инцидент в присутствии не только комиссии, но и собственных родителей. Да Свен­сон мог бы трахнуться с Анджелой на алтаре часовни Основателей, что было бы пристойнее, чем эта дикая оргия. Однако ему не следует забы­вать, что Анджела сама все начала. Анджела выбрала такой путь.
– Ну, мы занимались сексом. Собственно, мы только начали. А потом с профессором Свенсоном случилась… неприятность.
– Неприятность? – Неужели комиссии это неизвестно? Кто-то шелестит своими записями.
– У него вроде как зуб сломался.
Все разворачиваются к Свенсону, который как раз трогает сломан­ный зуб языком. Они видят, как вздувается вдруг его щека. Его собствен­ные рефлексы свидетельствуют против него.
– И? – говорит Лорен.
– На этом все закончилось, – отвечает Анджела.
– А что вы почувствовали? – спрашивает Лорен.
– Облегчение, – отвечает Анджела, и то же чувство испытывают все присутствующие. Интересно, каково сейчас родителям Анджелы? Что они думают про Свенсона? – Моей вины в этом не было. Я свою часть договора выполнила.
– А профессор Свенсон сдержал слово? Он отвез ваш роман своему издателю?
– Да. То есть, наверное, да.
– А как вы об этом узнали?
– Он мне сам сказал. Но солгал.
– И как же он солгал? – спрашивает Лорен.
– Он сказал, что отдал его издателю.
– А на самом деле?
Анджела замолкает. Возможно, они так и будут сидеть здесь до скон­чания века, наблюдать за тем, как она разыгрывает свою роль, делая вид, что впала в ступор. Но теперь, словно компенсируя самоустранение дочери, потихоньку выходят из ступора ее родители. Отца (отчима?) пе­редергивает – или это икота? Жена пытается его удержать, не хочет, чтобы он нарушал правила приличия, но он явно желает высказаться. Хриплым от волнения голосом он кричит:
– Ну скажи же им, дорогая! Новости-то хорошие!
Дочурка оборачивается к отцу, и Свенсон узнает прежнюю Анджелу. Она закрывает глаза, трясет головой. Сгинь, проклятый! Но, открыв глаза, к своему неудовольствию, обнаруживает его на прежнем месте.
– Анджела! – импровизирует Лорен. – Какие такие хорошие новости? – Хорошие новости в повестку дня не входят, здесь речь идет только о грехе и домогательствах.
– Понимаете, профессор Свенсон мне сказал, что не сумел уговорить издателя прочитать мою книгу, и я ему поверила. Это меня очень огорчило. Расстроило. После того, что мы… ну, понимаете… после всего этого… А потом, недели две назад, мне позвонил человек по имени Лен Карри, издатель профессора Свенсона. Он сказал, что нашел рукопись на стуле в ресторане, где они с профессором Свенсоном встречались, и прихватил с собой. Хотел отослать по почте, но в такси по дороге домой начал ее читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36