Магда отправляет в рот первый кусок.
– И еще одно… Героиня этих стихотворений называла себя «Анджелой-911».
– Господи боже мой! – изумляется Свенсон. – Что, теперь в Юстон принимают и девушек, работавших в «Сексе по телефону»?
– Работавших или работающих – кто знает? У меня возникло ощущение, что все это очень похоже на правду. И еще было что-то такое в том, как к ней относились ее сокурсники. Страх? Уважение? Не знаю. У меня правило: не спрашивать, не вмешиваться. Сразу видно, что мальчик пишет о смерти своей собаки, но если он не захочет…
– Отлично понимаю, – перебивает ее Свенсон. Он счастлив сменить тему и от эротических стихов Анджелы перейти к обсуждению работы семинаре. Они же для этого и встретились. Коллеги беседуют о делах. – Не спрашивай. Не вмешивайся. Чем меньше знаешь, тем лучше.
– Что касается этого – безусловно да. Но ведь она была первокурсницей. Я даже думала: может, надо об этом кого-нибудь известить? Хотела посоветоваться с Шерри.
– С Шерри? Ты ей что-нибудь сказала?
– Нет. Подумала, еще впишут Анджеле в карту какой-нибудь диагноз. И… стыдно признаться, но я не хотела в это ввязываться. Сам знаешь, как бывает. Говоришь себе: потерпи, семестр скоро закончится. И вообще, мне не надо было ничего узнавать специально. Анджела сама все сообщала. В ее стихах было много про отца этой девушки из «Секса по телефону», про то, как он ее изводил сексуальными домогательствами. Как-то раз, на консультации, Анджела дала понять, что это так на самом деле и было.
– Что она сказала?
– Не могу вспомнить. Я тогда просто обалдела. Впрочем, половина студентов заявляют, что они едва избежали инцеста.
– Мне они такого не рассказывают, – говорит Свенсон.
– Повезло тебе, – усмехается Магда. – Было в Анджеле нечто такое… В общем, я в это поверила.
– Почему? – спрашивает Свенсон осторожно.
– Сама не знаю. Не в одной Анджеле дело. Все их поколение… Мне порой кажется, они считают, что секс – это нечто постыдное. Они будто в глубине души уверены, что если ты думаешь о сексе или испытываешь желание, – значит, ты страшный человек.
– Исключение они делают для зоофилии, – говорит Свенсон. – Господи! Несчастные дети! – Он умолкает, пораженный тем, что ведет такие разговоры с Магдой.
Оба они приложили немало усилий, чтобы подавить собственные сексуальные порывы. Может, Анджела не без оснований сказала, что с Магдой не все в порядке. Одно ясно наверняка: Магда не читала роман Анджелы. И все же Свенсон с облегчением думает, что Магда, возможно, права – и насчет Анджелы, и насчет всего ее поколения.
– Отец, про которого она упоминает в стихах… он покончил с собой?
– Покончил с собой? О самоубийстве она ничего не говорила. Знаешь, Тед, у меня было очень странное ощущение – будто все это выдумано, но сама она разницы не чувствует.
– Роман вполне настоящий, – говорит Свенсон.
– Рада слышать, – отвечает Магда.
– У тебя эти стихи случайно не сохранились? – Свенсон уставился в тарелку. Он понимает, что вопрос идиотский. Сам он хоть какие-нибудь студенческие работы хранит?
Но Магда нисколько не удивляется.
– Знаешь, и это тоже странно. – Она откусывает кусочек сэндвича, утирает рот ладонью. Свенсон глядит на ее руку. Ему хочется дотронуться до нее, погладить. – Вот тебе пример того, насколько Анджела упертая. Под конец весеннего семестра звонит мне Бетти Хестер, библиотекарша.
– Я знаю Бетти, – говорит Свенсон. – Матушка Хаббард .
– Тед, не надо так. Злая шутка. Так вот, Бетти рассказывает мне, что одна из моих учениц – понятно, что Анджела – сделала книжку своих стихов: распечатала на принтере, нарисовала обложку, сброшюровала и преподнесла в дар Юстонской библиотеке, в память о своем первом курсе. И попросила Бетти поставить на полку современной американской поэзии. Бетти ее поблагодарила, сочла, что это очень мило с ее стороны. А потом прочитала несколько строк и поняла, что к чему. Тогда-то она и позвонила мне, спросила, можно ли отказаться от подарка Анджелы. Я поинтересовалась, нет ли у нас в университете правил, запрещающих вводить в фонд книги студентов. Бетти ответила, что нет – такого прежде не случалось. Я сказала, что Анджела вполне может как-нибудь зайти проверить, что сделали с ее книгой, и, увидев, что книги на полке нет и она никому не выдана, запросто устроит скандал.
– Анджела? – Свенсон пытается совместить два образа – мстительную гарпию, о которой рассказывает Магда, и застенчивого воробышка, благодарного за каждую кроху похвалы.
– Да, Анджела, – говорит Магда. – В конце концов я посоветовала Бетти ввести эту проклятую книжку в каталог, поставить на полку и надеяться, что никому, кроме Анджелы, она не понадобится. Никто ее и не заметит. А когда Анджела закончит университет, книжку можно будет списать. Сам понимаешь, прежде всего мне самой не хотелось проблем с администрацией. Стихи ведь были написаны к моему семинару. А я до сих пор не в штате.
– Так что, книжка в библиотеке? – спрашивает Свенсон.
– Насколько мне известно, да.
– Надо будет взглянуть.
– Да ради бога.
Оба вдруг замечают, что едва притронулись к сэндвичам, и смущенно принимаются за еду.
– Я проголодался, – говорит Свенсон.
– Я, похоже, тоже, – кивает Магда. – Да, кстати, Тед. Когда будешь в библиотеке, возьми «Моя собака Тюльпан» Акерли. И дай почитать своим ученикам. Это лучшее произведение про половые сношения с животными.
– Спасибо, – говорит Свенсон. – Я всегда знал, что на тебя можно рассчитывать.
– Мы же друзья, так ведь?
* * *
В библиотеке, как всегда, пусто. Интересно, где студенты работают? Эхо разносит звук шагов Свенсона по огромному вестибюлю. Он чувствует себя крошечным и никчемным, но одновременно громадным и оглушительно шумным.
И тут он видит Бетти Хестер, сидящую за столиком у входа. Высокая, с прямой спиной, в ручной вязки темно-лиловом платье с широкой юбкой, под которую можно упрятать весь ее выводок (работая в Юстоне и получая ученые степени по библиотековедению, Бетти родила шестерых), она напоминает тряпичную бабу на чайник.
– Тед! – свистящим шепотом приветствует его Бетти. – Сколько лет, сколько зим! Неужели столько пишешь, что и читать некогда?
– Если бы! – Свенсон скромно пожимает плечами – он как бы опровергает предположение Бетти, допуская, однако, что она, возможно, и права.
– Трудно вам, творцам. Как Шерри?
– Прекрасно, – говорит Свенсон. – Как дети?
– Все отлично. Итак, могу я чем-нибудь помочь?
– Нет, спасибо. У меня тут кое-что не клеится… Решил зайти порыться в книжках – вдруг вдохновение осенит.
– Да ты настоящий читатель, – говорит Бетти. – На таких библиотеки и держатся.
Свенсон украдкой бросает опасливый взгляд параноика-извращенца и понимает, что с места, где сидит Бетти, видно карточный каталог, который он по старинке предпочитает компьютеру, где никогда ничего не понятно. Он что, вообразил, будто Бетти, увидев, как он идет к ящику на "А", догадается, что он ищет «Непристойные стихи Анджелы Арго»? И тут его действительно осеняет. Он поищет книжку, которую посоветовала Магда, – «Моя собака Тюльпан» Акерли, – а уж потом…
Свенсон наспех записывает на листочке бумаги шифр Акерли, после чего якобы случайно выдвигает соседний ящик и находит карточку «Арго, Анджела. „Анджела-911“. Напечатано автором». В воздухе ни единой лишней молекулы кислорода – все насквозь пропитано плесенью. Он проводит пальцем по корешкам книг, находит брошюру, прошитую алой нитью, и тут же отдергивает руку, словно дотронулся до раскаленного железа. Легкие сжимаются и ему перестает хватать воздуха. Он берет себя в руки, выуживает книгу – книжонку – с полки. Понятно, с чего Бетти так распсиховалась. На обложке заглавие: «Анджела-911» алыми буквами. Под ним компьютерная фотография – Венера Милосская с грубо подрисованными руками. Одна рука прикрывает лобок, другая держит телефонную трубку.
Свенсон слышит (или ему мерещится?) шаги, замирает, прислушивается. Смотрит в проход между стеллажами. Книжка дрожит в руках. Он открывает первую страницу, там посвящение «Моим маме и папе». Как это мило – посвятить непристойные стихи об инцесте и сексе по телефону своим родителям. Он закрывает книгу. Кто-то идет? Или это потрескивают старые стеллажи, скрипит под их тяжестью пол?
Свет здесь тусклый, читать невозможно, но в зал он выходить не решается – вдруг там кого-нибудь встретит, до полки далеко, обратно не поставишь. Он ставит книжку на место, идет искать Акерли, находит, возвращается за брошюрой Анджелы, прячет ее под томик Акерли. После чего направляется к столу в самом дальнем углу – сюда никто никогда не заглядывает.
Он листает страницы, находит первое стихотворение и читает:
Я отец четырех дочерей.
Три из них уже спят,
А четвертая ждет меня.
Вот я вам и звоню.
Вы что, спите? Не спите! Слушайте!
Я все думаю об ее упругих грудках.
Моя рука у нее между ног.
Ее бедра вздымаются вверх.
Вы что, спите? Слушайте!
Я слышу ее стон –
Так она ворковала в младенчестве,
А теперь этот стон для меня, он мой.
Ее косточки тонкие, словно птичьи.
Я осторожно ложусь на нее,
и пенис упирается ей в гладкое бедро.
Вот я вам и позвонил.
Вы слушайте! Не спите. Слушайте.
Я же сказала, я не сплю.
Я жду, я жду тебя.
Ты меня так возбуждаешь.
Представь, что ты лежишь на мне.
Представь, что я – твоя дочь.
Ну что ж, она не Сильвия Плат. Хорошо, что проза у нее настолько лучше стихов. Свенсон готов выдать еще сколько угодно обидных замечаний, но прекрасно понимает: все это лишь попытки отвлечь себя, не думать о том, почему это у него случилась эрекция. Ну что он за чудовище? Возбудился, прочитав стишки про инцест, про совращение невинной девчушки! Все эти годы он морочил себе голову своими так называемыми нравственными принципами, интенсивной внутренней жизнью, обязанностями – он же учитель, муж, отец, да, отец, воспитывающий дочь. А если бы кто-то проделал такое с Руби? А если бы с Анджелой?
Да Свенсон просто нелюдь! Животное. Дикий зверь. Он судорожно скрещивает ноги, закрывает глаза, делает глубокий вдох. От книжной пыли у него начинается кашель. Так, вспомни о раке легких! Сколько лет ты курил! Ну вот, кажется, эрекция потихоньку спадает. Нужно просто успокоиться. Хватит себя уничтожать! Эрекция – не такое уж тяжкое преступление, это же не изнасилование, не домогательство. Даже католики не считают, что дурные мысли так же греховны, как дурные дела. В старших классах, когда на скучнейших уроках математики у него случалась эрекция, он представлял себе, что его родители умерли. А теперь-то они действительно мертвы, и сам он умрет, и Шерри, и Руби. О, срабатывает отлично! Безотказный антиафродизиак.
Собственно говоря, член у него встал не из-за стихов Анджелы, банальных, в сущности, по содержанию. И не потому, что написаны они студенткой, которую он знает лично, девушкой, о кое-каких сторонах натуры которой он бы и не догадался – а может, догадался бы, но был предусмотрителен и гадать не пытался. Ему сорок семь лет, и опасность сексуальных эксцессов почти миновала. Столько лет ему удавалось отделываться легким флиртом со студентками, причем прехорошенькими, и было бы безумием сойти с дистанции перед самым финишем ради этой пигалицы Анджелы Арго. Нет, причина эрекции не стихи. И точно уж не Анджела. Все дело в атмосфере – душная библиотека, нравственные табу, сама тема секса, как ни банально она преподнесена, и где – в этом унылом, аскетичном храме мудрости.
Он хочет прочитать остальные стихи. Только не здесь, не среди этих пыльных книг. Дома все по-другому. Чище. Спокойнее. Одна загвоздка – как пронести книгу мимо Бетти Хестер.
Может, просто ее украсть? Он окажет Бетти, да и Магде услугу. Почему он не прихватил с собой портфель? Можно сунуть книгу под мышку и вынести через центральный вход. Только с его-то везением наверняка окажется, что она намагничена, сработает сигнализация, которую установили несколько лет назад – питали идиотские надежды на то, что студенты будут воровать книги. Магда сказала, что Анджела ворует книги. А теперь этим, похоже, займется и Свенсон.
Он хочет заполучить эту книгу. Ему необходимо ее прочесть. Только никак нельзя брать ее на абонемент – запись об этом будет навеки внесена в компьютер. Может, сделать ксерокс? Там всего страниц пятнадцать-двадцать. Обрадовавшись, что нашелся такой простой выход, он спешит вниз, но по дороге вспоминает копировальный аппарат стоит рядом с каталогом и его отлично видно от стола Бетти. Так, ксерокс отпадает. Главное – сохранять спокойствие. Не встречаться взглядом с Бетти, дать ей жестом или отсутствием оного понять, что он принес эту брошюру с собой, а теперь уносит домой.
Уголком глаза он замечает, что Бетти за столом нет. Но тут из-за стеллажей со справочниками Бетти кричит:
– Тед! Сию секунду подойду!
Разве соблюдение гробовой тишины не входит в ее профессиональные обязанности?
Свенсон выдавливает из себя улыбку. Только не впадать в панику. Он взял на себя труд проверить, над чем его ученица работала в прошлом году, на что он имеет полное право, более того, это говорит о его исключительной ответственности. Что это на него нашло: уважаемый писатель, преподаватель университета испугался, не пристыдят ли его за то, что он вздумал почитать какие-то дилетантские скабрезные стишки! Будто мальчишка, которого поймали с порножурналом.
Бетти берет Акерли, Свенсон украдкой перекладывает книжку Анджелы в другую руку. Это его. Он этого никому не отдаст. И Бетти это не касается.
– Тед!
– Да? – Он тянет время.
– Где твоя карточка?
– Ой! – Он отворачивается, чтобы Бетти не заметила «Анджелу-911», свободной рукой шарит по карманам, достает бумажник.
– «Моя собака Тюльпан»? Название незнакомое.
– Профессор Мойнахен посоветовала почитать, – говорит он. И непонятно зачем добавляет: – Мои ученики словно сговорились – пишут рассказы про людей, которые проникаются неподобающими чувствами к своим домашним животным. – Ну зачем он об этом?
– Да, наверное, и такое бывает. – Бетти проверяет книгу и, удовлетворенная выданной компьютером информацией, отдает Акерли Свенсону – все в порядке, можете идти.
– Спасибо тебе. – Свенсон говорит это с пылом – имитирует дружеское прощание.
И тут Бетти голосом учительницы начальных классов, велящей положить ей на стол шпаргалку или выплюнуть жвачку, спрашивает:
– А эту?
Свенсону бы сказать: «А это моя». Он не обязан ей ничего показывать. Но он протягивает книгу. Немой вопрос – выражением глаз, жестом: он что, просто забыл или не хотел ее предъявлять? Во взгляде Бетти мелькает тень подозрения, но тут же улетучивается. Бетти берет брошюру, они оба рассматривают обнаженную Венеру Милосскую, прикрывающую срам и беседующую по телефону.
– О! Кажется, я знаю автора. Она твоя студентка?
– То-то и оно, – благодарно кивает Свенсон.
– Ей повезло.
У Свенсона в глазах слезы облегчения. Сколько событий за день – ланч с Магдой, потом этот инцидент с самим собой, там, за стеллажами. Слава богу, милейшая Бетти своим поведением его успокаивает, дает понять, что нет ничего извращенного или постыдного в желании прочесть книгу, написанную студенткой.
Бетти заносит данные в компьютер, отдает книжку ему. Он едва сдерживает себя – ему хочется поскорее, пока она на передумала, схватить томик, сунуть в портфель.
– Как Шерри? – интересуется Бетти. Кажется, об этом она уже спрашивала.
– Отлично, – во второй раз отвечает Свенсон.
– А Руби?
– Отлично.
– Передавай им привет.
– А ты – своим, – говорит Свенсон.
* * *
Когда ректор Фрэнсис Бентам открывает дверь своего викторианского особняка на Мэйн-стрит, Свенсона и Шерри окутывают клубы едкого дыма.
– Добро пожаловать в крематорий, друзья! – приветственно машет рукой Фрэнсис. – Входите, если отважитесь! Но предупреждаю: обстановка накалена до предела. Высокие технологии и кулинарное искусство сошлись в последней схватке.
– Что-то горит? – спрашивает Шерри.
– Наш ужин, – сообщает Фрэнсис. – Видно, надо было провести полевые испытания нашей новой «Дженн-Эр». Первый блин комом. Эти встроенные грили – с ними замучаешься. Наверное, что-то с воздушным клапаном. Только я положил сосиски на решетку, они стали взрываться как петарды.
Свенсон с Шерри украдкой обмениваются взглядами. Так тебе и надо, думают они.
Фрэнсис подает гостям исключительно жареное мясо. Во-первых, потому, что, даже живя в дикой вегетарианской колонии, упорно придерживается британских традиций; во-вторых, обожает издеваться над любимым занятием всех американцев вообще и университетской профессуры в частности – борьбой за здоровый образ жизни.
Свенсон любит говядину. И всегда ест с удовольствием, тем более что дома ее подают нечасто. Он определенно предпочитает мясо студенистым запеканкам с цуккини, которыми потчуют на университетских ужинах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36