Когда мы прощались, Наташка еле оторвала ее, ревущую, от Пухарчука. Женек на следующий день купил себе спиннинг и мечтал о новом пикнике, который из-за Лев-шина уже не состоялся.
Дети всегда находили в Женьке друга, когда взрослые не мешали им в этом.
Еще не было такой гостиницы, где бы мы не встречали какой-нибудь бродячий коллектив лабухов. Но когда приезжал цыганский ансамбль, на гостиницу натягивали огромный шатер, запускали туда собак, кошек, еще черт знает каких зверушек, сносили в шатер всю домашнюю утварь и, куда бы ты ни пошел, — везде натыкался на орущих и танцующих цыганят. Администрация хваталась за голову и молила Бога, чтобы все кончилось благополучно. Командированные засыпали только под утро: концерты у цыган заканчивались поздно, и бесенята носились по этажам с барабанами, с криками и просто стуча в дверь колотушками, выбивая что-то очень похожее на музыку. Это продолжалось всю ночь, пока не ложились спать взрослые. Днем цыганки бродили по гостинице, не обращая ни на кого внимания, независимые и растрепанные, слонялись мужики с кольцами в ушах, озабоченные и всегда с голодными глазами, а цыганята, уважавшие только сцену, на которой родились, вообще плевать хотели на все на свете, когда встречались с Женьком на перекрестке гастролей.
Это был уже не ужас, а дурдом на колесах. Рогатки, пистолеты, сабли и барабаны: ледовые побоища перерастали в Куликовскую битву, которая сменялась катаклизмом, где были замешаны все жильцы гостиницы. Без особого указания Пухарчука не съедался ни один украденный бублик, не совершалось ни одного нападения, он был здесь и царь и бог.
Жители города Танцульска до сих пор с содроганием вспоминают факельное шествие, когда Женек залез на девятый этаж гостиницы по пожарной лестнице, за ним забрались цыганята, а снимать их пришлось уже с помощью пожарной команды.
Закулисный тогда поклялся тут же заменить Пухарчука на более достойного лилипута, но все оставалось по-прежнему.
Почему— то я подумал еще об операции, до которой Женьку осталось всего полгода…
«Он не решится, — поймал я себя на этой мысли. — Но почему? Почему? Я бы решился?»
Дальше думать было страшно. Я подошел к огромному детскому садику «Ах, Мальвина». Пробежал первый этаж — никого. Второй этаж — никого. И вдруг откуда-то до меня донесся приглушенный детский смех. Вскоре я стоял возле музыкального зала и пытался понять, что же там происходит? Малыши вместе с воспитательницами сидели на скамеечках, а напротив них бесились двое переодетых мужиков с раскрашенными рожами. Один что-то шпарил на пианино, но даже мне, абсолютно лишенному слуха, и то было ясно, что посади меня вместо него…
Другой шарлатан в колпаке звездочета подпрыгивал вверх, быстро перебирая ногами в воздухе, и гнусавым голосом выкрикивал:
— Я три ночи не спал! Я устал! Мне бы заснуть, отдохнуть…
Потом он пробежался с дурацкими ужимками по залу, несколько раз перекувырнулся и затих, распластавшись возле орущих и визжащих от радости детей.
— Но только я лег! — трагично каркнул он. — Композитор в это время ударил негнущимся пальцем куда-то в область низкого звучания, наверно, претендуя на нечто таинственное.
— Звонок! Звонок! Звонок! — вскочил звездочет. Кто говорит?
— Носорог… — зажав пальцами нос, прогудел композитор, — ох, ох, ох…
Я с тоской смотрел, как отнимают мой хлеб народные артисты, которые не были подвластны ни одной филармонии мира, чью бурную деятельность пресечь было невозможно. Они откуда-то доставали билеты тысячелетней давности и гастролировали по всему Союзу с концертами. Билеты были очень дешевые, и заведующие без всяких сомнений отдавали деньги артистам из народа, которые скармливали детям свои собственные сказки, трактовали по-своему классиков, выдавали на-гора пикантные частушки для воспитателей, пели, плясали — словом, демонстрировали все то, чем так богато и удивительно самобытное народное творчество.
Народные артисты, как саранча, как смерч, проносились по детским садикам, и после них заведующие вообще отказывались разговаривать с администраторами филармоний.
Я продолжал смотреть на самозванцев, когда они уже вместе с детьми начали скандировать:
— Уточки заквакали…
— Ква, ква, ква! — хором орал детский садик вместе с воспитателями.
— Ква, ква, ква! — прыгал звездочет, изображая лягушку.
«Надо пресекать, — подумал я, — иначе сорвут гастроли».
Я позвонил в милицию и заорал:
— Вы что там, спите, что ли? Детский садик «Ах, Мальвину» грабят, а вы даже рогом не шевелите! Совсем и своей Мухоморовке бдительность потеряли! Срочно выезжайте и проверьте документы на право проведения спектаклей у самозванцев.
Я стоял за углом и смотрел, как к месту ограбления подъехала милицейская машина.
«Ква, ква» — передразнил я звездочета, когда их вместе с композитором сажали в машину.
Пролетел первый день заделки. Несколько раз просыпался ночью от оглушительной пустоты в желудке.
«А если Левшин не приедет? Господи, хоть бы кто усыновил на пару дней… ведь помру…»
Но я выживал, с трудом и мучительно. Воровал хлеб в школьных столовых, и когда школьники на перемене кричали мне: «Здравствуйте, дядя Мойдодыр!», я подходил к ним и спрашивал елейным голосом: «Ну как, вкусный пирожок? Хочешь фокус покажу? Сейчас пирожок подпрыгнет и без всяких веревочек, лесочек — исчезнет!»
Они наперебой совали мне бутерброды и ватрушки, которые тут же под оглушительный хохот бесследно исчезали в моем чреве.
— Еще, еще! — прыгали вокруг меня откормленные дети. — А мой?
— Давай твой! — выхватывал я ветчину. Утром кое-как перебивался в школе, а днем вопил в детском садике дурным голосом:
— Как вкусно пахнет! Детство вспомнить, что ли? Дайте-ка манной каши единственному в мире черному администратору.
В мухоморовской гостинице «Медовый месяц» вечерами я устраивал пиршества. Раскладывал на столе украденные в школе корки хлеба, солил и запивал водой из крана.
«А Боря сейчас супчик из черепашьих хвостов берляет, — ломал я зубы об огрызок коржика. — Министр наводнений и землетрясений… такого друга потерял. Эх, горяченького бы…»

* * *
Детские садики для любого администратора — это изюминка, если до тебя еще не обгрызли. Никаких проблем с заделкой в портовом городе Мухоморовке у меня не возникло, если, конечно, не считать интернатов, из которых выбить наличные деньги… все равно что продать зимой тележку снега.
Когда я зашел в интернат, мне вдруг вспомнились гастроли в Иркутске. Такое же старое массивное здание, вместо окон — бойницы, стены, поросшие мхом…
— Интернат… — только успел прочитать, как из двери вышел пожилой, представительный, хорошо одетый мужчина и внимательно посмотрел на меня строгим взглядом.
— Извините, директор у себя? — спросил я его от «фонаря».
— Слушаю вас, — ответил он. — Что вы хотели?
Через несколько минут директор угорал от смеха.
— Ой! — бился он головой об стену. — Ой, не могу! Прыг… и полетел!
— Да-да! — кривлялся я, размахивая руками. — Именно так, прыг-прыг — и без всяких там проволочек, ниточек…
— Ой, не могу! — рыдал директор. — Да ведь у нас же…
— Ничего! — трещал я. — У кого нет денег, может пройти без билета, идем навстречу!
— Да ведь у меня же… — стонал он, не в силах выговорить, что у него. — Ой, без лесочек… ну все, больше не могу… прыг-прыг!
— И веревочек, проволочек, ниточек! — добивал я директора.
Я так и оставил его, изнемогающего от смеха, пытавшегося мне что-то объяснить, с билетами в руках. Вскоре я наткнулся еще на один интернат.
— Вы понимаете, в чем дело, — начала мне объяснять молодая женщина с воспаленными розовыми глазами и глубокими морщинами на детском застенчивом лице. — У нас ведь не простые дети…
— Аннушка Потапов«а! — тут же прерывал я директора этого интерната. — У кого нет денег, идем на уступ — и один-два человека могут пройти без билета.
— Они что, по рублю? Видите ли…
— Ничего! Все будет как в сказке! Прыг — и полетел! Мне некогда было выслушивать ее печальные рассказы, которых я наслушался на всю оставшуюся жизнь не дав Аннушке рассказать что-то очень важное, оставил билеты и уже летел дальше в поисках зрителей.
Когда же на один спектакль пришли два приглашенных мной интерната, Закулисный чуть не спрыгнул с ума. «Мойдодыровцы», оцепенев от страха, таращили глаза на приближавшуюся толпу древних, беспомощных стариков и старушек. Человек пять везли на инвалидных колясках, другим помогали идти нянечки, остальные шли, поддерживая друг друга.
— Они что, идут сюда умирать?! — схватился за голову Закулисный. — Или это массовое самоубийство? Кого пригласил этот болван?
Интернатовцы остановились возле афиши, и до ушей «мойдодыровцев» донеслось:
— Надо же — Мойдодыр…
— До чего додумались…
— Что ж вы хотите, прогресс!
— В демократию играют.
— Но от веревочек все-таки отказались. Директор, возглавлявший необычное шествие могикан, восторженно кричал:
— Сейчас сами увидите! Вот прямо — прыг… и полетел! — замахал он руками, как воробей. — Еще Мойдодыр должен полететь, там все будет летать, это «черный кабинет» самого Смоктуновского! А попрошу администратора — и вы будете летать в «черном кабинете»!
При слове «черный кабинет» старички притихли и с боязнью посмотрели на дышащего здоровьем директора.
— Скоро все разлетимся, — протянул кто-то робко.
— Я, наверно, не пойду, — пискнул другой жалостливо.
— Да… — поддержала его старушка. — Если б «черного кабинета» не было, а то просто ужас.
— Маркел Купидонович, а без кабинета никак нельзя посмотреть? — зашептались интернатовцы, крестясь.
— Разговорчики! — прикрикнул Маркел Купидонович. — Оплачено государством, все за мной!
Старички, как мышки, тихо и безропотно прошмыгнули в зал мимо ополоумевшего Закулисного и затихли. Кто был в колясках, тех расположили в проходах.
Женек убежал на сцену и из-за занавеса выглядывал, не понимая, что же это творится.
— Вот это интернат! — подбегал он к Горе. — Петякантроп, ты только посмотри, кого Евгеша на спектакль пригласил!
— За Петякантропа — расплющу! — шипел Петя. — Вижу, что не детский садик.
Закулисного чуть не вырвало, когда он увидел следующий интернат.
— Петя! Петя! — завопил он. — Что это за люди?
— У нас необычные дети, — подошла Аннушка Потаповна к Елене Дмитриевне, которая, вцепившись в стол, с ужасом в глазах глядела на стоящих перед афишей детей. — Я уже говорила вашему администратору, но он как на иголках, отдал билеты, даже не выслушав.
— Да-да, — бессознательно кивала Елена Дмитриевна. Дети с абсолютно одинаковыми лицами вдруг разом заревели, пуская слюни.
— Они у нас тихие, — как бы оправдываясь за их трагедию, сказала Аннушка Потаповна, умоляюще подняв розовые воспаленные глаза на Елену Дмитриевну. — Кто же виноват, что они такие…
— Да-да, — замерла Елена Дмитриевна. Она задрожала, когда дети внезапно остановились перед зрительным залом и посмотрели неживыми глазами на нее и на груду железных и бумажных рублей. Мальчик лет десяти подошел к столу и что-то гортанно прокричал, трясущейся рукой протянувшись к деньгам.
— Уберите его! — не выдержала Елена Дмитриевна, судорожно сгребая деньги со стола. — Пшел прочь! — завизжала она.
Мальчик плюнул ей в лицо и, заплакав, побежал к своим.
— Володя! — забилась в истерике Елена Дмитриевна.
— Володя!
— Они у нас тихие, — шептала Аннушка Потаповна, — кто ж виноват…
Дети с одинаковыми лицами, не обращая ни на кого внимания, сами прошли в зал и затихли.
— Володя! — очнулась Елена Дмитриевна, трагичным голосом обращаясь к сыну. — Он плюнул мне в лицо, а вдруг этот урод заразный?!
— Васенька не заразный, — показались слезы на розовых глазах у молодой женщины.
— Володя! — кричала Елена Дмитриевна. — Выведи психов из зала! Ну что ты стоишь, как болван!
— Не надо, прошу вас! — простонала Аннушка Потаповна, цепляясь за Закулисного, который с желтой яростью в глазах, мстя за свой недавний испуг, рванулся в зал, грубо отпихивая женщину.
Горе встал в дверях. Закулисный пытался оттолкнуть его.
— Ты-ы… — прошипел Горе, склоняясь к его искаженному лицу. — Пусть дети посмотрят спектакль!
Закулисный в бессилии заскрежетал зубами, затопал и ударил Петю ногой в колено. Но только кулак Горе показался над его головой, он мгновенно затих и, отбежав, пронзительно взвизгнул:
— Ах, так! Так! Ладно, вечером поговорим!
Горе презрительно усмехнулся и провел плачущую молодую женщину в зрительный зал.
— Не надо… — успокаивал он ее. — Посмотрят ребятишки спектакль.
Когда он вышел в фойе, Елена Дмитриевна с сыном о чем-то взволнованно перешептывались.
— Петя! — воскликнула Елена Дмитриевна, поправляя прическу, придавая своему голосу печальный оттенок. — В какое ты нас поставил положение? Ты унизил нас в глазах какого-то интерната! Кто тебе помог, когда ты вышел из тюрьмы, когда тебя никто не хотел брать на работу? Ты чуть не ударил Владимира Федоровича! Как ты посмел даже подумать об этом?!
Она сделала паузу, успокаивая свое дыхание, и вдруг ласковым голосом, словно за что-то извиняясь, сказала:
— Петя, мы же один дружный коллектив, мы должны заботиться об авторитете нашего удивительного «Мойдодыра», ну, иди, иди на сцену… сейчас начинаем, и подумай над тем, что я тебе сказала, тебе есть над чем подумать, не только над этим… ты сам знаешь…
Раздался хруст Петиных зубов, желваки, как два огромных флюса, катались под серой кожей; он, как слепой, молча повернулся и со страшно вздутыми мышцами всего тела, медленно согнув голову, побрел на сцену.
Он непослушными руками вынул из пачки сигарету и прошел в гримерную комнату, где курил Видов.
Горе нервно сломал сигарету, потом долго смотрел перед собой и с ужасной силой ударил в стену.
— Мразь! — сквозь зубы с ненавистью выкрикнул он. — Мразь, — ударил он еще и еще раз.
Кости не выдерживали, мялись в кровь, железо-бетонная стена гудела и прогибалась.
— Они хуже последних гнид на зоне… — наконец беспомощно свесил огромные руки Петя, — а им никто и ничего не может сделать…
— Петь… ну что ты… — испуганно прошептал Видов, пробираясь незаметно к двери.
— Они нас за людей не считают. Гады, узнали про меня… и так вся жизнь переломана, — разговаривал Горе уже сам с собой, — а я ведь ни разу копейку ни у кого не. украл… пусть я дурак, пусть дефективный, но я — человек! Я этого урода могу одним пальцем, а Елена…
— Я боюсь ее, — вдруг вырвалось у Видова.
— И я… — очень-очень тихо произнес Горе.
— Возьмите, — протянула контролер дрожащими руками Елене Дмитриевне непорванные билеты.
Та за одну секунду, лишь отковырнув уголок, пересчитала билеты, и строгая морщинка между губ сменилась на ласковую и добрую улыбку.
— Вы уж нас поймите, — начала она объяснять испуганной женщине, — администратор потерял билеты… целую тысячу, вот и приходится помогать ему, а он ведь совсем молодой парень. Елена Дмитриевна отсчитала тридцать рублей. — Вот вам за триста билетов, — протянула она пожилой женщине деньги.
— Нет, нет! — ужаснулась контролер, глядя прямо в глаза Елене Дмитриевне. — Я больше не могу стоять у вас на контроле… Это же дети! — неловко повернулась она на своих больных раздутых ногах, схватившись руками за голову, и медленно засеменила прочь.
— Володя! — резко выкрикнула Елена Дмитриевна. — Это истеричка, от нее всего можно ожидать… беги, порви перед ней билеты… да беги же!
Закулисный схватил билеты и догнал женщину.
— Что вам? — вздрогнула она.
— Вы нам отдали триста непорванных билетов, — с затаенной яростью произнес Закулисный. — Я сейчас перед вами их пересчитаю.
Он пересчитал перед ничего не понимающей женщиной билеты.
— А теперь я их за вас порву, — проговорил он, еле сдерживая бешенство, отрывая корешки. — Мы хотели проверить вас, сами знаете… разные люди бывают.
Женщина вскрикнула — и вдруг бросилась бежать по коридору, то и дело оглядываясь назад.
— Неужели ты сразу не понял, что это истеричка! — с гневным лицом воскликнула Елена Дмитриевна. — С кем ты договорился? Не хватало еще, чтобы об этом кто-нибудь узнал в филармонии. Триста рублей разорвал из-за этой психопатки! Володя, ты уже не мальчик!
— Мама! Что вы меня все время учите! — не выдержал Закулисный.
— Володенька, — умоляющим голосом произнесла Елена Дмитриевна. — Ты знаешь, я тебе плохого не желаю. Послушай меня. Если мы не заменим Женечку, у нас могут быть очень крупные неприятности… и еще, — посмотрела она ему пристально в глаза, — Володя! Ты знаешь свою болезнь и знаешь, что тебе сказали врачи. Почему ты так много пьешь минеральной воды? Ты думаешь, «она» быстрее рассосется? Если ты опять заболеешь — больше не выберешься! А кому достанется наш удивительный «Мойдодыр?» Кому? Я уже старая женщина, мне не под силу ездить с вами на гастроли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26