Перед тем как сесть за столик, он долго размахивал руками знакомым и лишь после этого заказал другу Карлуше — графин и по второму.
…Яков Давыдович с ужасом созерцал наш ужин. Потом встал и прошелся по залу.
— Здесь что, все сговорились? — дрожащим голосом спросил он нас, возвратясь. — Все пьют и едят одно и то же! Лишь только за одним столиком я увидел вместо шницеля — отбивную. Я понимаю что тот, кто лабает на сцене, не может позволить себе заказать под котлету салат. Но неужели все эти люди артисты? Тогда почему я никого не знаю? А эти бинты на головах? Я случайно попал не в сумасшедший дом? Витюша, что у вас на голове? Вы разве участвовали в турецкой компании? Девушка! — щелкнул он пальцами молоденькой официантке. — Простите, я забыл ваше имя, я пятнадцать лет назад был последний раз в этом ресторане, но мне кажется, что вы любите искусство, скажите Санюле, что Яша хочет его видеть.
Молоденькая официантка в упор смотрела на Школьника и никак не могла профильтровать текст.
— Не смотрите на меня так! — вскричал Яков Давыдович. — Я вам ничего не должен, но у меня аллергия от общей кухни, и я не верю, что Санюля может не работать в ресторане, он моложе меня лет на пять… он еще должен жить.
— Какой Санюля? — робко спросила официантка.
— Вы не Сильфида, — грустно сказал Яков Давыдович. — Вы не любите искусство, почему так грубо… Санюля — это не заказное блюдо. Бегите и скажите, пусть летит и обнимет своего друга.
Официантка была раздавлена и испугана. Она побежала на кухню искать неизвестного ей Санюлю. Школьник вытер платком мраморный череп, уселся на стул и вздохнул.
— Яша, — икнул философ. — За что вы измучили эту девушку? Что она вам сделала плохого? Откуда ей знать какого-то типа Санюлю?
— Толя, откуда такой жаргон? Вы обозвали Санюлю — типом?! Когда я был моложе, у нас не было типов, этого слова никто не знал. Вы посмотрите вокруг, я перестал понимать в жизни. Здесь нужно поставить одну общую тарелку со шницелем, огромный графин — и усадить всех вокруг него. Никто не знает, чем отличается кухня одного ресторана от другого. Зачем ходить сюда каждый день, нужно делать себе, в конце концов, праздник, а не превращать праздники в вечные будни.
— Яша, — задумчиво произнес Горох, погладив бороду. — Философия — удел убогих, двое умных людей на один «Чертог дьявола» — это много… но когда у меня будут такие друзья, как у вас, я буду жить только по праздникам.
Молоденькая официантка вдруг выскочила из кухни и понеслась к скучающим музыкантам. Левшин расстался со своими подружками и присел рядом с Яковом Давыдовичем.
— Давайте накатим! — завопил он на него. — Я с вами еще ни разу в жизни не выпил!
— Витюшка! — ужаснулся Школьник, с омерзением показывая рукой на графин. — Как вы можете такое говорить? Неужели вы хотите моей смерти? Ведь это нельзя пить!
— Почему? — удивился Левшин. — Отличная древесная водка, я вас сегодня с одной старушкой познакомлю.
— Меня? — подскочил Яков Давыдович. — Толя, Евгеша, скажите Витюше, что этим не шутят, разве такое говорят о женщинах?
— Яша, я не знаю, что вы там задумали, — нетерпеливо произнес Горох, — но давайте выпьем, что вы из себя вечно корчите…
— Дорогие друзья! — вдруг ожили музыканты. — Сегодня у нас в гостях друг нашего древнего города Чертоозерска — Яков Давыдович Школьник! Давайте дружно поприветствуем его!
На наш столик направили прожектор, Левшин помахал рукой, и зал разразился аплодисментами.
— Ах, Санюля, Санюля, — прошептал Школьник. — Значит, жив, не может без эффектов.
— Дорогому гостю из Куралесинской филармонии директор нашего ресторана дарит танго их молодости и дружбы! Дамы приглашают кавалеров!
«Когда простым и нежным взором», — разлилась по залу серебряная музыка.
Мы во все глаза смотрели на Якова Давыдовича.
«Ласкаешь ты меня, мой друг», — рассыпалось по залу старинное танго.
Школьник был невозмутим. К нашему столику подошла с бриллиантовым колье на высокой белоснежной шее, в бархатном лиловом платье с глубоким вырезом на спине, удивительно сохранившая остатки былой красоты женщина.
— Яша, — прошептала она ему тихо, стоя за его спиной, — вы разрешите пригласить вас на танец?
Школьник быстро повернулся — и глаза его засветились от счастья.
— Зиночка, — мягко и нежно сказал он, вставая и целуя ей руку. — Вы по-прежнему божественны! Зиночка, как Санюля? Его еще не занесли в Красную Книгу?
— Яша, — искренне улыбнулась она, показывая красивые зубы с перламутровым оттенком. — Вы все тот же.
Он предложил ей руку. Они танцевали старое танго. Серебряная музыка кружилась вместе с ними, обволакивала их и уносила в прошлое.
Давай пожмем друг другу руки -
И в дальний путь на долгие года.
Свет в зале был потушен. Лишь только они одни в луче прожектора легко и плавно плыли по невозвратимым волнам своей молодости. Последние «синие киты» кружились в старом чарующем танго, которое в этом борделе никто не мог танцевать.
— Зиночка, — прошептал взволнованно Школьник. — Вы знаете, как я вас люблю… с Санюлей, но что творится вокруг? Я ничего не понимаю…
— Яша, — краешком губ улыбнулась женщина. — Вы всегда были большим и веселым ребенком.
— Что вы такое говорите?! Ах, Зиночка, как вы здесь пели… неужели все это когда-то было? Как здесь раньше лабали…
— Яша, давайте помолчим, ведь мы еще живы… вы помните то лето… в Лазурном?
— Зиночка, — еле вымолвил Школьник. — Почему вы хотите меня обидеть?
Веселья час и грусть разлуки
Готов делить с тобой всегда
………………………………………
………………………………………
— Все это пойло, — сказал Яков Давыдович официантке, подходя к нашему столику, — отнесите тем, кто сегодня трудился… Как здесь раньше лабали! — покачал он мраморной головой. — Как давно это было, ах, танго, танго…
— Кому? — моргала официантка, безуспешно пытавшаяся понять Школьника.
— Ниночка, — ласково сказала дорогая женщина. — Вы особенно не напрягайтесь, когда слушаете Яшу. Отдайте все, что стоит на столе, музыкантам.
— Яша, — обернулась она к Школьнику. — Что же вы кочумаете, как не родной, предложите мне руку. Санюля вас уже заждался.
За все это время даже Левшин не проронил ни слова. У нас забрали графин, шницели и отнесли на сцену к музыкантам.
— Яша, — кинулся вдогонку опомнившийся Горох. Дайте червонец, не лишайте меня своего покровительства!
— Толя! — ужаснулся Школьник. — О чем таком вы говорите? Вы что, хотите меня разорить?
Женщина слушала Яшу и весело смеялась.
— Яша, — нежно произнесла она, положа руку ему на плечо. — Вы неисправимы, милый Яша.
Мы сидели за пустым столом, на котором не было даже крошки хлеба. На нас начали показывать пальцем.
— Я уважаю Якова Давыдовича! — вскричал Левшин. — Но я заплатил за водку! Где она? Почему ее пьют другие? Горох, вы что, с ним сговорились?
— Я знаю Яшу с ледникового периода, — хмыкнул Горох. — Но что он может сделать в ближайшие пять минут, я не знаю.
— В общем, я пошел к крошкам! — яростно воскликнул Левшин. — Вы как хотите, Яша думает…
Витюшка не успел договорить. Пожилой метрдотель, которого здесь видели исключительно по праздникам, с самой приятной улыбкой подлетел к нам и красивым баритоном пожелал приятного вечера. Левшину показалось, что над нами смеются.
Горох криво усмехнулся, погладил бороду, провел рукой по залысине и язвительно спросил:
— Это кто попросил вас об этом? Передайте Яше, что наш стол помнит о нем, его танец до сих пор стоит перед глазами, и пусть вернет графин, который он у нас отнял.
Страстную речь грузчика-философа метрдотель просто отказался слушать. Он взмахнул указательным пальцем, и вместо серого рубища на стол легла черная, сверкающая серебром, с какими-то немыслимыми разводами скатерть.
Он пошевелил мизинцем — на столе появились приборы, предназначения которых мы просто не знали. Фокусник пошевелил мизинцем другой руки. Наверно, нам принесли салаты. Потом поставили пикантное голубое ведерочко со льдом, хрустальные фужеры, рюмочки… которыми поллитра можно пить месяц.
— Пожалуйста, — выберите кусочек мяса, — пропел метрдотель, когда подъехал повар с тележкой. — Лично я рекомендую вам вот этот… этот…
Мы машинально кивали, заранее со всем согласные.
— Из коньяков я бы вам предложил «Фидж», «Арктик», «Вишневая леди», «И для него»… Из напитков — вафельный сок, манго, укропный… Из фруктов рекомендую…
Мы нервно кивали головами. Вскоре наш стол стал похож на экзотический куст неслыханного и невиданного.
— На десерт, — почти растаял метрдотель, — рекомендую…
«Кто же все это будет башлять?» — с ужасом думал каждый из нас.
Метрдотель в душе, наверно, угорал, глядя на наши рожи, но у него была твердая установка на сегодняшний вечер. Мы сидели, как на похоронах, чинно и скорбно. Левшин не ходил танцевать, Горох, видя, как морщится метрдотель, когда он слишком быстро опрокидывает рюмку с дорогим коньяком, сидел насупясь и глубокомысленно потел.
Весь ресторан восхищался нашим столом и завидовал. Мы вели светскую беседу, тусклую и никому не понятную. Гудел Витюшкин рок-н-ролл, но он не показывал вида, что ему до смерти хочется потанцевать. Важный и респектабельный метрдотель отбивал охоту у его знакомых подходить к нашему столику, он висел над нашими головами, как грозовая туча в ясный день.
Свет в зале внезапно потух и прозвучало объявление:
— Дорогим артистам Куралесинской филармонии от администрации ресторана «У озера».
Пауза затянулась, и к нашему столику, который стоял в самом центре зала, начала приближаться траурная процессия со свечами. Свет так же внезапно загорелся, мы
увидели перед собой двух официантов, державших над нашими головами огромный торт с горящими свечами.
Я посмотрел на своих друзей. У них в глазах застыла шкал тоска. Они бы отдали все на свете за возможность вернуть назад свои шницели и графин с пойлом, и чтобы строгий, внушительный метрдотель, подливающий нам по своему усмотрению по капле коньяка, навсегда исчез, откуда он появился. Вечер закончился так же торжественно, как и начался. Метрдотель распахнул перед нами двери ресторана, и мы чинно и трезво вышли в фойе гостиницы.
— Всегда вам рады! — осчастливил метрдотель нас своей изумительной улыбкой. — Вы всегда наши желанные гости.
В ресторации только начиналась столь любимая Витюшкой тусовка… Кто с кем? Куда? К кому? А его там не было.
— Этот Яша, — прервал наконец мрачную тишину Горох, — он же нас за людей не считает.
Левшин ничего не отвечал. Он просто не мог понять — как? Как можно вычеркнуть вечер, проведенный в кабаке, из жизни! Метрдотель стоял в дверях и иногда, посмотрев в нашу сторону, ослепительно улыбался.
— Да он просто издевается над нами! — вскричал вдруг Витюшка. — Налил какой-то дряни, а что за блюда нам приносили? Я даже не успевал попробовать — их тут же уносили! А как их надо было жрать? Может, кто-нибудь из вас знает?! — накинулся Левшин на нас. — А я жрать хочу! Я хочу сберлять свой шницель хлебный и выпить стакан древесной водки! По какому праву Яша забрал у нас водку? Я в гробу видел такой отдых, пусть даже и бесплатный!
* * *
Через несколько дней Ирка с Закулисным расписались, и по этому важному событию для «мойдодыровцев» намечался банкет, который решили вспрыснуть в ресторане «Чулпан». Для Закулисного — это было привычное дело. Он сидел за свадебным столом в кожаном повседневном пиджаке, смурной и вальяжный.
Для Ирки — это было событие. Она загадочно щурила огромные зеленые глаза, посматривала на сверкающее обручальное колечко и пыталась предугадать любое желание возлюбленного. Елена Дмитриевна сидела в черном глухом бархатном платье, украшенном затейливой золотой цепочкой с каким-то таинственным кулончиком из камня.
Зато Женек — я вам скажу! Элегантный серенький костюмчик, какие-то — черт поймет — с дырочками ботиночки и — бабочка. Такая большая, чуть ли не во всю грудь. Черно-синяя, с искорками, изящная и пикантная.
Когда я его увидел, то спросил в непомерном восхищении:
— Евгений Иванович, как там в Монте-Карло? Черно-синий цвет с искорками по-прежнему в моде?
— Паренек! — зазвенел Пухарчук. — У меня еще и не такая есть! Мне один знакомый дирижер такую… — тут он запнулся, показывая руками, боясь ошибиться размерами, — такую… вот такую бабочку обещал подарить!
Голытьба сидела на свадьбе кто в чем. В честь этого события приподняли крышку, которой была накрыта долговая яма.
— Что это за свадьба такая? — возмущался Горе. — У Закулисного занимаешь деньги и ему же даришь!
— У тебя своих-то нет, — ухмылялся Левшин, который из этой ямы не вылезал.
— Мне денег не жалко, — сопел Горе. — Я из принципа!
— Что ж, Закулисный должен тебе дарить деньги, чтобы ты их ему назад подарил? — подзадоривал Коля, который так же, как и все, был недоволен, но старался не показывать вида.
Каждый занял по двадцать рублей, и теперь гадали, что же купить? Перебрали все: стиральные машины, кастрюли, матрешки, подсвечники…
Оставалось несколько часов до свадьбы, а подарка так и не было.
— Да кто он такой, чтоб я ему на свадьбу что-нибудь дарил, — кричал Левшин. — Он еще за банкет в долг запишет!
— Я тогда не пойду, — буркнул Петя.
— Надо ему так и сказать! — волновался Витюшка. — Если банкет на нас повесит, на свадьбу не пойдем!
Я тоже что-то робко крякнул по этому поводу, потом все еще по разу крякнули и принялись лихорадочно приводить себя в порядок.
Ресторан «Чулпан» состоял из двух залов — розового и зеленого. Мы уселись в зеленом, в самом конце. Женек подарил молодым огромную хрустальную вазу. Он сделал свой дорогой подарок отдельно от нас. Елена Дмитриевна подарила Ирке серебряное колечко и сыну рубашку с галстуком. Голытьба вернула деньги, занятые на подарок, чему Закулисный обрадовался больше всего. Слово взяла Елена Дмитриевна.
— Дорогие мои Володя и Ира! — с интонацией и поигрыванием в голосе сказала она. — Разрешите от имени нашего маленького, но дружного коллектива пожелать вам любви и счастья…
Она еще очень и очень долго говорила, потом всплакнула, вытерла слезы платочком и выкрикнула:
— И пусть вам всегда будет горько!
— Горько!!! — завопили мы.
Молодые с нежностью и любовью непродолжительно поцеловались. Ирка выпила шампанского. Закулисный хлебнул минералочки. Стол ломился от привычных яств. Витюшка был в отличнейшем настроении. Он бегал по «Чулпану», словно по своей квартире. Коля танцевал с какой-то солидной дамой, и было видно, что он рассказывает ей о своей новой роли, о пробах и успехах в кинематографе и театре. Горе сидел со скучающим царственным видом в надежде, что, может быть, мелькнет фигура выше потолка. Елена Дмитриевна после фужера шампанского ударилась в воспоминания, и Ирка с Пухарчуком внимательнейшим образом слушали ее и задавали вопросы, на которые прекрасно знали ответы уже много лет.
Закулисный потел и с неприязнью смотрел на разнузданных посетителей. Ему захотелось в туалет, он поднялся из-за стола, с отвращением взглянул на танцующих и сказал, что сейчас вернется…
Возле умывальника его негромко окликнули, но он не расслышал и прошел мимо.
— Пупок, ты что, оглох? — догнал Закулисного неопределенного возраста подвыпивший завсегдатай этого вертепа.
Невдалеке стояли его друзья с перекошенными одеколонными рожами.
Владимира Федоровича затрясло мелкой дрожью.
— Что, в шар давно не получал? — процедил завсегдатай. — Щас быстро головенку отверну!
Высокий, с пропитой физиономией мужик смотрел на трясущегося Закулисного с презрением и радостью необычайной.
— Ну, иди, пожурчи, — улыбнулся он, показывая ржавый сучок во рту, и похлопал Закулисного корявой рукой по благоухающей щеке, — и возвращайся побыстрее, а то нам без тебя скучно, говорунчик ты наш.
Закулисный, не помня себя, рванулся, получил подножку и вылетел головой вперед. Он беспомощно растянулся на полу, его трясло, и не было сил подняться на ноги.
— Петя! Петя! — вопил он с перекошенным от страха лицом.
Горе долго разбираться не стал. Он молча вышвырнул туалетных мужичков на улицу, закатив напоследок завсегдатаю в почку.
Закулисный сидел за свадебным столом и с ненавистью смотрел перед собой. Ирка даже не пыталась его успокоить. Она прекрасно знала, чем для нее закончится первая брачная ночь.
Елена Дмитриевна, раскрасневшись от шампанского, что-то быстро говорила сыну, но тот не спускал глаз с графина.
— Володя! — воскликнула она с испугом, перехватив его взгляд. — Не смей даже думать об этом! Пошли в гостиницу, тебе надо успокоиться!
Горе проводил Закулисных до гостиницы. Владимир Федорович перед уходом все же незаметно выпил стопку водки. Его температурило и трясло всю ночь, но под утро стало легче.
«Не рассосалась», — подумал Закулисный и закатил Ирке пощечину, чтоб не суетилась, когда ему плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
…Яков Давыдович с ужасом созерцал наш ужин. Потом встал и прошелся по залу.
— Здесь что, все сговорились? — дрожащим голосом спросил он нас, возвратясь. — Все пьют и едят одно и то же! Лишь только за одним столиком я увидел вместо шницеля — отбивную. Я понимаю что тот, кто лабает на сцене, не может позволить себе заказать под котлету салат. Но неужели все эти люди артисты? Тогда почему я никого не знаю? А эти бинты на головах? Я случайно попал не в сумасшедший дом? Витюша, что у вас на голове? Вы разве участвовали в турецкой компании? Девушка! — щелкнул он пальцами молоденькой официантке. — Простите, я забыл ваше имя, я пятнадцать лет назад был последний раз в этом ресторане, но мне кажется, что вы любите искусство, скажите Санюле, что Яша хочет его видеть.
Молоденькая официантка в упор смотрела на Школьника и никак не могла профильтровать текст.
— Не смотрите на меня так! — вскричал Яков Давыдович. — Я вам ничего не должен, но у меня аллергия от общей кухни, и я не верю, что Санюля может не работать в ресторане, он моложе меня лет на пять… он еще должен жить.
— Какой Санюля? — робко спросила официантка.
— Вы не Сильфида, — грустно сказал Яков Давыдович. — Вы не любите искусство, почему так грубо… Санюля — это не заказное блюдо. Бегите и скажите, пусть летит и обнимет своего друга.
Официантка была раздавлена и испугана. Она побежала на кухню искать неизвестного ей Санюлю. Школьник вытер платком мраморный череп, уселся на стул и вздохнул.
— Яша, — икнул философ. — За что вы измучили эту девушку? Что она вам сделала плохого? Откуда ей знать какого-то типа Санюлю?
— Толя, откуда такой жаргон? Вы обозвали Санюлю — типом?! Когда я был моложе, у нас не было типов, этого слова никто не знал. Вы посмотрите вокруг, я перестал понимать в жизни. Здесь нужно поставить одну общую тарелку со шницелем, огромный графин — и усадить всех вокруг него. Никто не знает, чем отличается кухня одного ресторана от другого. Зачем ходить сюда каждый день, нужно делать себе, в конце концов, праздник, а не превращать праздники в вечные будни.
— Яша, — задумчиво произнес Горох, погладив бороду. — Философия — удел убогих, двое умных людей на один «Чертог дьявола» — это много… но когда у меня будут такие друзья, как у вас, я буду жить только по праздникам.
Молоденькая официантка вдруг выскочила из кухни и понеслась к скучающим музыкантам. Левшин расстался со своими подружками и присел рядом с Яковом Давыдовичем.
— Давайте накатим! — завопил он на него. — Я с вами еще ни разу в жизни не выпил!
— Витюшка! — ужаснулся Школьник, с омерзением показывая рукой на графин. — Как вы можете такое говорить? Неужели вы хотите моей смерти? Ведь это нельзя пить!
— Почему? — удивился Левшин. — Отличная древесная водка, я вас сегодня с одной старушкой познакомлю.
— Меня? — подскочил Яков Давыдович. — Толя, Евгеша, скажите Витюше, что этим не шутят, разве такое говорят о женщинах?
— Яша, я не знаю, что вы там задумали, — нетерпеливо произнес Горох, — но давайте выпьем, что вы из себя вечно корчите…
— Дорогие друзья! — вдруг ожили музыканты. — Сегодня у нас в гостях друг нашего древнего города Чертоозерска — Яков Давыдович Школьник! Давайте дружно поприветствуем его!
На наш столик направили прожектор, Левшин помахал рукой, и зал разразился аплодисментами.
— Ах, Санюля, Санюля, — прошептал Школьник. — Значит, жив, не может без эффектов.
— Дорогому гостю из Куралесинской филармонии директор нашего ресторана дарит танго их молодости и дружбы! Дамы приглашают кавалеров!
«Когда простым и нежным взором», — разлилась по залу серебряная музыка.
Мы во все глаза смотрели на Якова Давыдовича.
«Ласкаешь ты меня, мой друг», — рассыпалось по залу старинное танго.
Школьник был невозмутим. К нашему столику подошла с бриллиантовым колье на высокой белоснежной шее, в бархатном лиловом платье с глубоким вырезом на спине, удивительно сохранившая остатки былой красоты женщина.
— Яша, — прошептала она ему тихо, стоя за его спиной, — вы разрешите пригласить вас на танец?
Школьник быстро повернулся — и глаза его засветились от счастья.
— Зиночка, — мягко и нежно сказал он, вставая и целуя ей руку. — Вы по-прежнему божественны! Зиночка, как Санюля? Его еще не занесли в Красную Книгу?
— Яша, — искренне улыбнулась она, показывая красивые зубы с перламутровым оттенком. — Вы все тот же.
Он предложил ей руку. Они танцевали старое танго. Серебряная музыка кружилась вместе с ними, обволакивала их и уносила в прошлое.
Давай пожмем друг другу руки -
И в дальний путь на долгие года.
Свет в зале был потушен. Лишь только они одни в луче прожектора легко и плавно плыли по невозвратимым волнам своей молодости. Последние «синие киты» кружились в старом чарующем танго, которое в этом борделе никто не мог танцевать.
— Зиночка, — прошептал взволнованно Школьник. — Вы знаете, как я вас люблю… с Санюлей, но что творится вокруг? Я ничего не понимаю…
— Яша, — краешком губ улыбнулась женщина. — Вы всегда были большим и веселым ребенком.
— Что вы такое говорите?! Ах, Зиночка, как вы здесь пели… неужели все это когда-то было? Как здесь раньше лабали…
— Яша, давайте помолчим, ведь мы еще живы… вы помните то лето… в Лазурном?
— Зиночка, — еле вымолвил Школьник. — Почему вы хотите меня обидеть?
Веселья час и грусть разлуки
Готов делить с тобой всегда
………………………………………
………………………………………
— Все это пойло, — сказал Яков Давыдович официантке, подходя к нашему столику, — отнесите тем, кто сегодня трудился… Как здесь раньше лабали! — покачал он мраморной головой. — Как давно это было, ах, танго, танго…
— Кому? — моргала официантка, безуспешно пытавшаяся понять Школьника.
— Ниночка, — ласково сказала дорогая женщина. — Вы особенно не напрягайтесь, когда слушаете Яшу. Отдайте все, что стоит на столе, музыкантам.
— Яша, — обернулась она к Школьнику. — Что же вы кочумаете, как не родной, предложите мне руку. Санюля вас уже заждался.
За все это время даже Левшин не проронил ни слова. У нас забрали графин, шницели и отнесли на сцену к музыкантам.
— Яша, — кинулся вдогонку опомнившийся Горох. Дайте червонец, не лишайте меня своего покровительства!
— Толя! — ужаснулся Школьник. — О чем таком вы говорите? Вы что, хотите меня разорить?
Женщина слушала Яшу и весело смеялась.
— Яша, — нежно произнесла она, положа руку ему на плечо. — Вы неисправимы, милый Яша.
Мы сидели за пустым столом, на котором не было даже крошки хлеба. На нас начали показывать пальцем.
— Я уважаю Якова Давыдовича! — вскричал Левшин. — Но я заплатил за водку! Где она? Почему ее пьют другие? Горох, вы что, с ним сговорились?
— Я знаю Яшу с ледникового периода, — хмыкнул Горох. — Но что он может сделать в ближайшие пять минут, я не знаю.
— В общем, я пошел к крошкам! — яростно воскликнул Левшин. — Вы как хотите, Яша думает…
Витюшка не успел договорить. Пожилой метрдотель, которого здесь видели исключительно по праздникам, с самой приятной улыбкой подлетел к нам и красивым баритоном пожелал приятного вечера. Левшину показалось, что над нами смеются.
Горох криво усмехнулся, погладил бороду, провел рукой по залысине и язвительно спросил:
— Это кто попросил вас об этом? Передайте Яше, что наш стол помнит о нем, его танец до сих пор стоит перед глазами, и пусть вернет графин, который он у нас отнял.
Страстную речь грузчика-философа метрдотель просто отказался слушать. Он взмахнул указательным пальцем, и вместо серого рубища на стол легла черная, сверкающая серебром, с какими-то немыслимыми разводами скатерть.
Он пошевелил мизинцем — на столе появились приборы, предназначения которых мы просто не знали. Фокусник пошевелил мизинцем другой руки. Наверно, нам принесли салаты. Потом поставили пикантное голубое ведерочко со льдом, хрустальные фужеры, рюмочки… которыми поллитра можно пить месяц.
— Пожалуйста, — выберите кусочек мяса, — пропел метрдотель, когда подъехал повар с тележкой. — Лично я рекомендую вам вот этот… этот…
Мы машинально кивали, заранее со всем согласные.
— Из коньяков я бы вам предложил «Фидж», «Арктик», «Вишневая леди», «И для него»… Из напитков — вафельный сок, манго, укропный… Из фруктов рекомендую…
Мы нервно кивали головами. Вскоре наш стол стал похож на экзотический куст неслыханного и невиданного.
— На десерт, — почти растаял метрдотель, — рекомендую…
«Кто же все это будет башлять?» — с ужасом думал каждый из нас.
Метрдотель в душе, наверно, угорал, глядя на наши рожи, но у него была твердая установка на сегодняшний вечер. Мы сидели, как на похоронах, чинно и скорбно. Левшин не ходил танцевать, Горох, видя, как морщится метрдотель, когда он слишком быстро опрокидывает рюмку с дорогим коньяком, сидел насупясь и глубокомысленно потел.
Весь ресторан восхищался нашим столом и завидовал. Мы вели светскую беседу, тусклую и никому не понятную. Гудел Витюшкин рок-н-ролл, но он не показывал вида, что ему до смерти хочется потанцевать. Важный и респектабельный метрдотель отбивал охоту у его знакомых подходить к нашему столику, он висел над нашими головами, как грозовая туча в ясный день.
Свет в зале внезапно потух и прозвучало объявление:
— Дорогим артистам Куралесинской филармонии от администрации ресторана «У озера».
Пауза затянулась, и к нашему столику, который стоял в самом центре зала, начала приближаться траурная процессия со свечами. Свет так же внезапно загорелся, мы
увидели перед собой двух официантов, державших над нашими головами огромный торт с горящими свечами.
Я посмотрел на своих друзей. У них в глазах застыла шкал тоска. Они бы отдали все на свете за возможность вернуть назад свои шницели и графин с пойлом, и чтобы строгий, внушительный метрдотель, подливающий нам по своему усмотрению по капле коньяка, навсегда исчез, откуда он появился. Вечер закончился так же торжественно, как и начался. Метрдотель распахнул перед нами двери ресторана, и мы чинно и трезво вышли в фойе гостиницы.
— Всегда вам рады! — осчастливил метрдотель нас своей изумительной улыбкой. — Вы всегда наши желанные гости.
В ресторации только начиналась столь любимая Витюшкой тусовка… Кто с кем? Куда? К кому? А его там не было.
— Этот Яша, — прервал наконец мрачную тишину Горох, — он же нас за людей не считает.
Левшин ничего не отвечал. Он просто не мог понять — как? Как можно вычеркнуть вечер, проведенный в кабаке, из жизни! Метрдотель стоял в дверях и иногда, посмотрев в нашу сторону, ослепительно улыбался.
— Да он просто издевается над нами! — вскричал вдруг Витюшка. — Налил какой-то дряни, а что за блюда нам приносили? Я даже не успевал попробовать — их тут же уносили! А как их надо было жрать? Может, кто-нибудь из вас знает?! — накинулся Левшин на нас. — А я жрать хочу! Я хочу сберлять свой шницель хлебный и выпить стакан древесной водки! По какому праву Яша забрал у нас водку? Я в гробу видел такой отдых, пусть даже и бесплатный!
* * *
Через несколько дней Ирка с Закулисным расписались, и по этому важному событию для «мойдодыровцев» намечался банкет, который решили вспрыснуть в ресторане «Чулпан». Для Закулисного — это было привычное дело. Он сидел за свадебным столом в кожаном повседневном пиджаке, смурной и вальяжный.
Для Ирки — это было событие. Она загадочно щурила огромные зеленые глаза, посматривала на сверкающее обручальное колечко и пыталась предугадать любое желание возлюбленного. Елена Дмитриевна сидела в черном глухом бархатном платье, украшенном затейливой золотой цепочкой с каким-то таинственным кулончиком из камня.
Зато Женек — я вам скажу! Элегантный серенький костюмчик, какие-то — черт поймет — с дырочками ботиночки и — бабочка. Такая большая, чуть ли не во всю грудь. Черно-синяя, с искорками, изящная и пикантная.
Когда я его увидел, то спросил в непомерном восхищении:
— Евгений Иванович, как там в Монте-Карло? Черно-синий цвет с искорками по-прежнему в моде?
— Паренек! — зазвенел Пухарчук. — У меня еще и не такая есть! Мне один знакомый дирижер такую… — тут он запнулся, показывая руками, боясь ошибиться размерами, — такую… вот такую бабочку обещал подарить!
Голытьба сидела на свадьбе кто в чем. В честь этого события приподняли крышку, которой была накрыта долговая яма.
— Что это за свадьба такая? — возмущался Горе. — У Закулисного занимаешь деньги и ему же даришь!
— У тебя своих-то нет, — ухмылялся Левшин, который из этой ямы не вылезал.
— Мне денег не жалко, — сопел Горе. — Я из принципа!
— Что ж, Закулисный должен тебе дарить деньги, чтобы ты их ему назад подарил? — подзадоривал Коля, который так же, как и все, был недоволен, но старался не показывать вида.
Каждый занял по двадцать рублей, и теперь гадали, что же купить? Перебрали все: стиральные машины, кастрюли, матрешки, подсвечники…
Оставалось несколько часов до свадьбы, а подарка так и не было.
— Да кто он такой, чтоб я ему на свадьбу что-нибудь дарил, — кричал Левшин. — Он еще за банкет в долг запишет!
— Я тогда не пойду, — буркнул Петя.
— Надо ему так и сказать! — волновался Витюшка. — Если банкет на нас повесит, на свадьбу не пойдем!
Я тоже что-то робко крякнул по этому поводу, потом все еще по разу крякнули и принялись лихорадочно приводить себя в порядок.
Ресторан «Чулпан» состоял из двух залов — розового и зеленого. Мы уселись в зеленом, в самом конце. Женек подарил молодым огромную хрустальную вазу. Он сделал свой дорогой подарок отдельно от нас. Елена Дмитриевна подарила Ирке серебряное колечко и сыну рубашку с галстуком. Голытьба вернула деньги, занятые на подарок, чему Закулисный обрадовался больше всего. Слово взяла Елена Дмитриевна.
— Дорогие мои Володя и Ира! — с интонацией и поигрыванием в голосе сказала она. — Разрешите от имени нашего маленького, но дружного коллектива пожелать вам любви и счастья…
Она еще очень и очень долго говорила, потом всплакнула, вытерла слезы платочком и выкрикнула:
— И пусть вам всегда будет горько!
— Горько!!! — завопили мы.
Молодые с нежностью и любовью непродолжительно поцеловались. Ирка выпила шампанского. Закулисный хлебнул минералочки. Стол ломился от привычных яств. Витюшка был в отличнейшем настроении. Он бегал по «Чулпану», словно по своей квартире. Коля танцевал с какой-то солидной дамой, и было видно, что он рассказывает ей о своей новой роли, о пробах и успехах в кинематографе и театре. Горе сидел со скучающим царственным видом в надежде, что, может быть, мелькнет фигура выше потолка. Елена Дмитриевна после фужера шампанского ударилась в воспоминания, и Ирка с Пухарчуком внимательнейшим образом слушали ее и задавали вопросы, на которые прекрасно знали ответы уже много лет.
Закулисный потел и с неприязнью смотрел на разнузданных посетителей. Ему захотелось в туалет, он поднялся из-за стола, с отвращением взглянул на танцующих и сказал, что сейчас вернется…
Возле умывальника его негромко окликнули, но он не расслышал и прошел мимо.
— Пупок, ты что, оглох? — догнал Закулисного неопределенного возраста подвыпивший завсегдатай этого вертепа.
Невдалеке стояли его друзья с перекошенными одеколонными рожами.
Владимира Федоровича затрясло мелкой дрожью.
— Что, в шар давно не получал? — процедил завсегдатай. — Щас быстро головенку отверну!
Высокий, с пропитой физиономией мужик смотрел на трясущегося Закулисного с презрением и радостью необычайной.
— Ну, иди, пожурчи, — улыбнулся он, показывая ржавый сучок во рту, и похлопал Закулисного корявой рукой по благоухающей щеке, — и возвращайся побыстрее, а то нам без тебя скучно, говорунчик ты наш.
Закулисный, не помня себя, рванулся, получил подножку и вылетел головой вперед. Он беспомощно растянулся на полу, его трясло, и не было сил подняться на ноги.
— Петя! Петя! — вопил он с перекошенным от страха лицом.
Горе долго разбираться не стал. Он молча вышвырнул туалетных мужичков на улицу, закатив напоследок завсегдатаю в почку.
Закулисный сидел за свадебным столом и с ненавистью смотрел перед собой. Ирка даже не пыталась его успокоить. Она прекрасно знала, чем для нее закончится первая брачная ночь.
Елена Дмитриевна, раскрасневшись от шампанского, что-то быстро говорила сыну, но тот не спускал глаз с графина.
— Володя! — воскликнула она с испугом, перехватив его взгляд. — Не смей даже думать об этом! Пошли в гостиницу, тебе надо успокоиться!
Горе проводил Закулисных до гостиницы. Владимир Федорович перед уходом все же незаметно выпил стопку водки. Его температурило и трясло всю ночь, но под утро стало легче.
«Не рассосалась», — подумал Закулисный и закатил Ирке пощечину, чтоб не суетилась, когда ему плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26