В течение нескольких секунд Бэкон молча усваивал услышанное от фон Неймана. Итак, ему предстоит стать агентом военно-морской разведки в Лондоне! Он несколько раз мысленно повторил эту фразу, пока наконец она не стала похожей на правду.
— Меня только продолжает беспокоить состояние здоровья профессора Геделя, — неожиданно вырвалось у него. — Полагаю, я невольно послужил виновником обострения его болезни, учитывая глубину потрясения, которое он пережил, наблюдая ту непристойную сцену…
— Ничего подобного! — воскликнул фон Нейман, довольно улыбаясь. — Да Курт, наверно, был единственным, кто мог войти в ваше положение!
— Что вы имеете в виду?
— Неужели вы думаете, что Геделя смутило поведение вашей невесты? — расхохотался фон Нейман. — Не будьте таким наивным, Бэкон! Просто Гедель, как и вы, по уши влюблен, в этом вся причина!
— Гедель? Влюблен? — изумился Бэкон.
— А по виду не скажешь, правда? — продолжал смеяться фон Нейман. — Тем не менее это так: наш застенчивый тихоня Курт Гедель без ума от своей жены. Чтобы добиться от нее согласия выйти за него замуж, он без устали преследовал ее, завалил подарками и еще много чего сделал… Только женщины способны превратить мужчину из гения в скотину.
— Значит, все закончилось хорошо?
— Расскажу вам, Бэкон, но только при условии, что вы будете хранить молчание. Лишь очень немногие здесь, в Америке, посвящены в эту тайну. Жена Геделя Адель в свое время работала в Вене танцовщицей в одном из ночных клубов с плохой репутацией. Для родителей Курта было совершенно неприемлемым, чтобы их мальчик водился с подобной женщиной…
— Но ведь профессор Гедель к тому времени уже достиг почти тридцатилетнего возраста!
— В их семье царили весьма консервативные порядки, Бэкон, и сына держали в строгом подчинении. Да, ситуация сложилась по-настоящему трагическая! Прошло много лет, прежде чем он решился пойти наперекор воле родителей. Теперь понимаете? Ваша ссора с невестой напомнила профессору его прежние переживания. Вот почему он расплакался!
— Я не мог даже представить подобного!
— Да, история удивительная, — задумчиво произнес фон Нейман, словно разделяя волнение Бэкона, тронутого тем, что выпавшее на его долю психологическое испытание привело другого человека к эмоциональному срыву. — Несомненно, между вами есть что-то общее. Подлинная трагедия профессора Геделя заключается не в проблеме континуума и не в существовании формально неразрешимых суждений, а в том, что он мучительно и страстно любит проститутку — свою жену.
Автобиографические резюме: от теории множеств до тоталитаризма

Резюме 1. Детство и конец одной эпохи
Нетрудно предположить, что, ознакомившись с историей лейтенанта Фрэнсиса П. Бэкона, вы задались вопросом: если этот господин Густав Линкс, преподаватель математики Лейпцигского университета, утверждает, что излагает одни только факты, то каким образом ему стали известны самые невообразимые подробности жизни другого человека, то есть того же лейтенанта Бэкона?
Что ж, ваша обеспокоенность, скорее всего, достаточно обоснованна, поэтому я взял на себя смелость включить в повествование данную главу. Да, сомнения, как говорится, имеют право на существование, но, когда они развеются, мой рассказ приобретет достоверность. Мы, ученые, знаем, что без доказательства любая теория рассыплется, как карточный домик. Не отрицаю, некоторые события не обязательно произошли в действительности (именно поэтому они обозначены здесь как гипотезы), поскольку мне и впрямь не довелось участвовать в них лично, но лейтенант Фрэнсис П. Бэкон сам поведал мне о своей жизни, когда мы вместе коротали время за нескончаемыми разговорами. Наступала минута, когда он откладывал в сторону протокол допроса, я переставал давать долгие и скучные показания, и тогда между нами возникала удивительная, похожая на заговорщическую, связь; задушевная близость двух искренних друзей; единение не только наших умов, но и сердец. В эти мгновения полного согласия и сопереживания мне доводилось выслушивать от него признания настолько откровенные, что позавидовали бы многие психоаналитики и духовники. Мы менялись ролями, и на некоторое время я превращался в дознавателя, а он становился объектом изучения.
Дальше в лес — больше дров; за одним вопросом тянутся все новые. Какие обстоятельства привели меня и лейтенанта Бэкона к месту нашей встречи? Когда впервые столкнула нас судьба? В чем состоит наше общее предназначение? Как случилось, что пересеклись параллельные линии наших жизней? Объяснить все это возможно, сказав хотя бы несколько слов о моей собственной персоне.
Прошедшие годы позволяют взглянуть на собственную жизнь с расстояния, рассмотреть ее, словно какое-то постороннее явление или, образнее, будто мелкую букашку, ползающую и шевелящую усиками под увеличительным стеклом. Теперь мне понятно, что со дня рождения моя судьба неразрывно связана с историей двадцатого века, как морская минога, присосавшаяся к коже огромного кита, обрекает себя на бесконечные странствия в его неизменной компании. На мою долю выпало жить в непростое время, в обществе особенных людей, с которыми я познакомился в первой половине столетия. Чисто случайное стечение обстоятельств сделало меня свидетелем великих событий и самых разрушительных несчастий, когда-либо постигавших человечество: двух мировых войн, трагедий Аушвица и Хиросимы, а также рождения новой науки.
Я слишком многословен. Начинать надо с самого главного, найти слова, которые создали бы ясное представление обо мне, пробудить у читателя интерес к моей личности, впечатлить каким-то эффектным ходом — но ничего подобного у меня не получается, к сожалению. Что ж, скажу самое очевидное. Меня зовут — повторюсь — Густав Линкс. Родился 25 марта 1905 года в Мюнхене, столице Баварии. Мой отец, Юрген Линкс, преподавал в университете историю Средних веков. Мою мать звали Эльза Шварц, но мои воспоминания о ней весьма расплывчатые, поскольку она умерла во время выкидыша, когда мне было только три года. Так что не могу сказать о ней почти ничего. Из-за случившейся с ней трагедии я оказался единственным ребенком, и, вопреки принятым в то время обычаям, мне не пришлось делиться своими немногими детскими радостями с целым выводком сводных братьев и сестер; отец так и не женился больше, хотя никто бы не подумал, что раннее вдовство потрясло его до такой степени.
Я родился в мире, где порядок и педантичность ценились превыше всего, легкомыслию не было места, а всякие несуразности — войны, страдания, ужасы — считались огорчительными исключениями из правил, ошибками, исчезающими вместе с эволюцией общества.
К счастью, мир моего детства состоял не только из научно обоснованного аскетизма. Нашлось для меня занятие, которое в значительной степени сформировало мой характер: я вступил в ряды Wandervogel — «Перелетных птиц» — так в те времена называлось движение, похожее на заграничных бойскаутов и призванное способствовать физическому воспитанию немецких подростков. Тогда-то я и познакомился с Генрихом фон Лютцем, надолго ставшим мне лучшим другом и сыгравшим важную роль в моей жизни, а также с Вернером Гейзенбергом, который был старше нас на четыре года и уже сам руководил группой «Перелетных птиц».

Резюме 2. Молодость и иррационализм
Мы с Генрихом были настолько преданными и неразлучными приятелями, что каждый словно существовал в оболочке другого. Оба досконально знали все привычки, наклонности и пристрастия друг друга.
В шестнадцать лет мы вместе впервые посетили публичный дом и заказали одну проститутку на двоих. Мы попросили ее обслужить нас обоих одновременно, чтобы насладиться видом своего собственного глупого выражения, отражающегося как в зеркале на лице друга. В общем, как ни воспитывали нас в строгости и благонравии, к восемнадцати годам мы с Гени накопили уже такой богатый опыт любовных похождений, как никто из сверстников.
Только не подумайте, что у нас тогда не было другого занятия, как шляться по улочкам Мюнхена и глазеть на женские попки. Гени получал плохие отметки в школе, но при этом обладал блестящим умом, глубоким знанием философии и способностью видеть действие ее законов в реальной жизни. Его воодушевляли идеи патриотизма, внушаемые нам в гимназии и нашей молодежной организации, а именно: общество пришло в упадок; мы, немцы, должны обратиться к опыту прошлого, чтобы отыскать способ высвободить нацию из нынешнего унизительного положения. Эти постулаты натолкнули Генриха на далеко идущие умозаключения: он еще не знал точно, каким будет его жизненный путь, но твердо решил, что станет кем-то вроде духовного вождя и о нем узнает весь мир. Постоянно читая средневековые романы, он преисполнился каким-то мистическим почитанием «германской расы», ее традиций и идеалов.
Шел 1924 год, и мы с Гени, к нашему удовольствию, только что закончили учебу в Макс-гимназии. Меня приняли в Лейпцигский университет на факультет математики, а Генрих решил отправиться в Берлин, чтобы всерьез взяться за изучение трудов своего уже тогда наиболее почитаемого философа — Фридриха Ницше и подготовить диссертацию о последних, самых ярких годах его творческой деятельности.

Резюме 3. Арифметика бесконечности
В Лейпциг я приехал в сентябре 1924 года. В то время в национальной экономике наметился подъем, обеспечивший наконец Веймарской республике несколько лет относительной политической стабильности. Город оказался не таким красивым, как, скажем, Дрезден, но не менее интересным. Здесь мне предоставлялась возможность вести самостоятельное, взрослое существование вдали от родительской опеки и, следует признать, от порядком надоевшей дисциплины молодежной организации. Денег у меня было не много, но я мог сам решать, на что их тратить.
Моей специализацией — чем, полагаю, можно вполне гордиться — была математическая логика, и прежде всего теория бесконечных множеств, разработанная Георгом Кантором в конце девятнадцатого века. Я выступал почти что в роли первопроходца, поскольку тема все еще оставалась довольно новой, а в то время немногие молодые математики посвящали свою деятельность малоизученному материалу. Теории Кантора привлекли мое внимание в последний год учебы в Макс-гимназии, и я тотчас загорелся желанием завершить начатое им дело. Мой предшественник взялся за один из наиболее интересных аспектов философских знаний — бесконечность, подойдя к нему с позиций математики. С первых страниц его трудов я понял — передо мной открылась золотая жила. Один из пунктов, включенных в знаменитую Гильбертову программу, как раз относился к теории трансфинитных чисел Кантора, а именно — так называемая «проблема континуума», которую тот так и не сумел решить.
Проблема континуума до сих пор не решена и стала чем-то вроде обидной оплеухи, полученной человеком от Господа, чуть не проклятием, свидетельством слабосилия человеческого разума.

Резюме 4. Свобода и любовь
В середине октября 1926 года я получил от Генриха письмо с радостными известиями: он не только успешно осваивал университетскую науку, но вдобавок повстречал девушку своей мечты и намеревался на ней жениться. Наталия, как отмечалось в письме, была чуть моложе Генриха, красива, умна и без памяти влюблена в него. Мне предлагалось не мешкая отправляться в путь, чтобы встретиться с другом и его невестой.
С не меньшим восторгом я написал в ответном письме, что предприму все возможное для скорейшего преодоления расстояния между двумя городами и сочту за честь познакомиться с любимой женщиной Генриха.
До сих пор мне не доводилось бывать в столице рейха. Я думал, что Берлин похож на Мюнхен, но ошибся: в то время это была настоящая столица мира или, по выражению писателя Стефана Цвейга, «новый Вавилон». И в самом деле, в 1926 году Берлин занимал третье место среди крупнейших городов планеты. Я сидел на вокзальной скамейке в ожидании встречающих, чувствуя себя в своем лучшем сюртуке белой вороной среди снующих вокруг пассажиров. Однако неловкое ощущение улетучилось при виде приближавшегося ко мне Генриха в сопровождении двух прелестных девушек. Одна была веснушчатой блондинкой с точеной фигуркой восемнадцатилетней девочки, а другая, рыжеволосая, выглядела еще ослепительнее.
— Познакомься, — сказал Гени, — Наталия, моя любовь и судьба. А прелестная особа рядом с ней отзывается на имя Марианна…
— Enchante , — произнес я и поцеловал обеим руки. Девушки смотрели на меня с улыбкой.
— Мой друг несколько старомоден, — извиняющимся тоном объяснил Гени. — А теперь — ходу, а то опоздаем!
Наталия и Марианна шли в нескольких шагах впереди нас, а мы вдвоем следовали за ними.
— Ну что, разве не конфетки? — повернувшись ко мне, тихонько и радостно процедил сквозь зубы Генрих.
— Послушай, на какие деньги мы будем их развлекать? — завел я разговор о том, что тревожило меня больше всего. — А их родители разрешают им?..
— Да забудь ты о христианских нравоучениях, все это в прошлом! — оборвал меня на полуслове Генрих. — У тебя сегодня праздник, какого, может, не будет еще очень долго, так что просто веселись и ни о чем не думай!
Гени подозвал такси и велел отвезти нас к кафе «Бауэр» на Фридрихштрассе. Там мы посидели, слегка перекусили, причем, по мере приближения вечера, вокруг становилось все оживленнее, а я мог получше узнать своих новых знакомых. Как я и подозревал, Марианна на самом деле оказалась старше нас на два года, но вела себя как маленькая избалованная девочка: заказала себе двойную порцию десерта и в течение двух часов, которые мы там провели, почти не говорила со мной. Зато все время требовала внимания Наталии, делясь с ней впечатлениями по поводу роскошного интерьера зала, элегантных нарядов посетительниц и учтивости официантов. Наталия же только слушала и почти не отвечала. В какой-то момент она расхрабрилась и спросила, действительно ли я изучаю математику. Ее внимание так меня обрадовало, что я уже вознамерился было произнести небольшую речь о Канторе и теории бесконечности, но Генрих тут же прервал меня со свойственной ему бесцеремонностью.
— Этот город преисполнен низменных страстей! — воскликнул он, обращаясь к девушкам. — Готовы ли вы окунуться в мир разврата?
— О да! — немедленно отозвалась Марианна и впервые бросила на меня многозначительный взгляд. Я чувствовал, что мои щеки пылают.
— Думаю, в целой Европе нет такого количества кабаре, как здесь, — продолжал Гени. — В кафе «Национале» обслуживают официантки, голые по пояс. — Он подождал, пока девушки должным образом удивятся. — В «Аполло» можно танцевать вообще голышом, причем не важно, с женщиной или мужчиной — в зависимости от вкуса. Еще больше свободы в «Узах верности»; там запросто встретишь мужчин в женской одежде и женщин — в мужской…
Я был впечатлен богатым опытом Гени и подумал сначала, что он, наверно, успел наведаться во все злачные места Берлина. Но, поразмыслив, решил, что, скорее всего, этими познаниями поделился с ним его отец, хотя с трудом мог вообразить их беседующими на подобные темы. Девушки же просто внимали Генриху с восхищением.
— А что еще к нашим услугам? — попросила продолжения (не трудно догадаться!) Марианна.
— Здесь, в Берлине, выступают лучшие вокалисты мира. Доводилось слушать Ренату Мюллер? Или Эвелин Кюннеке? Но даже они не могут сравниться с Клер Вальдофф — некрасивой коротышкой с бочкообразной фигурой. И конечно же, взошедшая в этом году новая звезда — актриса Марлен Дитрих; все только и говорят о ее великолепной игре в пьесе «Из уст в уста»…
С каждым словом Гени передо мной словно открывался незнакомый мир, и я вдруг ощутил, что мне в этом мире хорошо, очень хорошо…
— Расскажи о певице, — взволнованно проговорил я, — которую мы будем слушать сегодня!
— Джозефина Бейкер — верх совершенства! — голос моего друга звучал не менее возбужденно. — Сам Макс Рейнхардт, директор Немецкого театра, был потрясен, впервые присутствуя на ее выступлении.
Мы приехали туда, где должно было состояться представление (сейчас я уже не помню названия места), и Генрих сразу направился к администратору. Для нас оказался зарезервирован маленький столик неподалеку от сцены. Официантка принесла и поставила на него бутылку шампанского.
С самого начала я как завороженный не отрывал глаз от Джозефины Бейкер; она показалась мне необыкновенно красивой, самой прекрасной женщиной, какую я когда-либо видел! Она превосходила все описания Генриха. Ее бедра были прикрыты широкими платановыми листьями, которые развевались в стремительном танце, а маленькие груди с коричневыми сосками дрожали в такт. Она и в самом деле очаровывала страстной дикостью, но в то же время техника исполнения оставалась безупречной;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38