Господин Берд слегка кашлянул, как бы принимая эстафету переговоров, вышел из своего укрытия за спиной директора и направился к выходу.
— Пройдемся, — бросил он на ходу Бэкону тоном, не предполагающим возражений.
Бэкон довольно бодро поспешил следом; случившееся подействовало на него как электрический разряд, заставив на время позабыть о недомогании.
— Желаю удачи, Бэкон, — напутствовал его Эйделотт.
Ошеломленный всем услышанным и своей мигренью, Бэкон заторопился к выходу в полной уверенности, что в обозримом будущем уже не увидит ни директора, ни институт.
— Вы здесь никогда не бывали раньше? — обратился он к спутнику, чтобы нарушить молчание.
— Был раз.
Они шли бок о бок, словно два приятеля на прогулке, не спеша и никуда в особенности не направляясь. Господин Берд вел себя, как садовод-любитель: останавливался и разглядывал посаженные вдоль дорожки маргаритки и цветущие кусты шиповника.
— Так вы работаете на правительство? — Бэкон опять ощутил внутри тошноту. — Куда мы идем?
— Никуда.
Они обошли территорию института и начали второй круг. Очевидно, господин Берд располагал уймой времени. Он вдруг резко остановился и в упор взглянул на Бэкона, словно решившись наконец посвятить его в свои планы.
— Профессор Эйнштейн в самом деле открыл четвертое измерение?
Бэкон подумал, что ослышался. В какой-то момент даже мелькнула мысль, что из-за боли в голове у него возникают слуховые галлюцинации.
— Н-не совсем так, — после некоторого молчания проговорил он с усилием. — В его теории четвертым измерением является время… Мир существует в четырехмерном пространстве, называемом пространство-время.
— А вот эта формула, которую в газетах печатают, она что, действительно доказывает существование души?
— Нет, конечно! Формула служит лишь для подсчета количества энергии путем умножения массы на скорость света в квадрате. Она не имеет ничего общего с душой, то есть внутренней энергией живого человеческого тела…
Господин Берд озадаченно почесал затылок, как бы обозначив этим красноречивым жестом вступление к монологу, в котором изложил свою собственную теорию.
— Не нравится мне вся эта относительность. Я не считаю, что все в жизни относительно. Например, как может быть относительным зло или добро? А вам не приходило в голову, что такие рассуждения только на руку преступникам? Вы себе даже не представляете, сколько проходимцев и жуликов твердят в суде про эту вашу теорию относительности, стараясь избежать заслуженного наказания. Если каждый станет думать, что все вокруг относительно, и начнет делать что захочет, то справедливости и правопорядку придет конец! Нельзя же считать относительной государственную измену! Нельзя считать относительным убийство! Нельзя считать относительными кровавые преступления Гитлера!
Решительность и горячность в выступлении собеседника не смутили Бэкона.
— Я с вами полностью согласен… Позвольте лишь заметить, что приведенные вами примеры не имеют ничего общего ни с теорией относительности, ни с профессором Эйнштейном, — примирительно заверил он господина Берда. — Речь в ней идет не о социальных, а о физических явлениях…
— А по мне так все едино…
— Нет-нет… Эйнштейн говорит лишь о том, что скорость движения наблюдаемого объекта является относительной для наблюдателя, который также движется. Вот, например, те две девушки приближаются к нам быстрее, поскольку мы тоже идем к ним навстречу. И только скорость света остается неизменной независимо от расположения наблюдателя. Это научный факт, который не имеет ничего общего с моральными понятиями, господин Берд…
— И это считается великим открытием?
— Несомненно!
— Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, все это чепуха. Как может существовать то, чего нет! Я же не вижу никакого четвертого измерения, и атомов не вижу, так с какой стати я должен верить всяким выдумкам!
— Знаете, вы не единственный… — начал было Бэкон, но остановился, потеряв вдруг всякое желание рассуждать на эту тему. Не только бесполезно, но просто глупо спорить о физике с человеком, который, скорее всего, не знает даже значения числа «пи». Судя но всему, господин Берд был настолько непоколебим в своей точке зрения, что ни на секунду не признал бы правоты Эйнштейна.
— Вы именно об этом хотели со мной поговорить?
— Нет-нет, просто полюбопытствовал, прошу прощения. — Ibcno-I дин Берд словно опомнился и даже застыдился своей горячности. — Видите ли, мне приходилось встречаться с очень многими учеными вроде вас, так что я поневоле задался вопросом, о чем они, черт их возьми, размышляют все время? Вы, физики, способны часами сидеть или ходить туда-сюда по кабинету и думать, думать… Даже дома не перестаете вспоминать теоремы и цифры, даже в ванной, даже в постели, перед тем как заснуть… Мне иногда кажется, что ученые могут заниматься любовью с женами и при этом мысленно производить свои расчеты!
— Поверьте, таких среди нас не много, — поспешно заверил Бэкон. — Откуда вам столько известно о физиках?
— Пришлось познакомиться. По работе…
— А в чем конкретно заключается ваша работа, господин Берд?
— Еще узнаете, всему свое время. Лучше скажите, с какой целью вам понадобилось ежедневно следить за профессором Эйнштейном?
Бэкон давно ждал, что кто-нибудь когда-нибудь задаст ему подобный вопрос, но все же оказался застигнутым врасплох и не нашелся, что ответить.
— Запираться нет смысла, — вкрадчивым голосом проговорил господин Берд. Бэкону померещилось, что он смотрит кино про шпионов. — Вы следили за Эйнштейном, а мы следили за вами…
— Кто — вы?
— Вы не ответили на мой вопрос, профессор, — голос господина Берда становился все более отчужденным.
— Если я скажу, вы не поверите, — пробормотал Бэкон, пытаясь изобразить улыбку.
— Посмотрим!
— Сам не знаю, клянусь вам! Мне очень хотелось заговорить с Эйнштейном, пока он шел домой, но не хватило смелости, и я просто следовал за ним на расстоянии…
— Так-так, следовал за ним на расстоянии… Ну хорошо, а в остальные дни?
— И в остальные тоже. Понимаю, звучит абсурдно, но я говорю правду!
— И вы полагаете, что делали это незаметно для профессора Эйнштейна?
— Да, он видел меня один раз, но, кажется, не придал большого значения.
— А между тем профессор Эйнштейн обратился в полицию. Что вы на это скажете?
— Не может быть… — Бэкона вдруг прошиб холодный пот. — Я же не хотел ничего плохого… Это было что-то вроде шутки…
— Сейчас не время для шуток, профессор, — голос Берда вновь обрел прежнюю учтивость. — Как вам известно, нацисты ненавидят Эйнштейна. И не только они. Вокруг полно всяких недоумков… Соединенные Штаты стали для Эйнштейна второй родиной, и правительство обязано заботиться о безопасности своих граждан. В особенности таких граждан, как Эйнштейн, вы согласны?
— Так вы из полиции? — встревожился Бэкон.
— Почти угадали, — доверительным тоном ответил Берд. — Только не из полиции в общепринятом понимании. Скажем, мне поручено обеспечить спокойную жизнь профессору Эйнштейну, чтобы он не испытывал никаких неудобств, чтобы его никто не беспокоил.
— Раз вы меня видели, значит, догадались, что это была лишь игра!
— Что ж с того, что догадался. Моя обязанность — принять меры предосторожности. Я провел расследование, и, на ваше счастье, мы не обнаружили ничего подозрительного.
— Теперь, когда вы убедились, что я не готовлю покушения на Эйнштейна, мне можно идти?
— Боюсь, что нет, — невозмутимо заявил господин Берд. — Все отзываются о вас как о хорошем физике. Отличные характеристики. Пристойное поведение. Ну, не считая трудностей в отношениях с женским полом, которые вы себе сами создали, однако меня это мало интересует… Итак, в силу ваших профессиональных качеств мы готовы согласиться с предложением профессора Эйделотта и профессора фон Неймана относительно вашей кандидатуры. Полагаем, что именно вы способны выполнить деликатную и весьма важную для нас миссию.
— Что же я могу для вас сделать?
— Очень многое, профессор. Вы — молодой талантливый ученый, любите рисковать, хорошо знаете немецкий язык и как нельзя кстати именно сейчас остались без работы и перспектив найти ее в ближайшее время. Так что вы для нас — подходящий вариант.
— Подходящий для чего?
— Я уже сказал — для сотрудничества. Если хотите знать больше, для одного расследования. Вы же любите свою родину, не так ли?
— Да, конечно.
— Ну вот, для вас наступило время сделать кое-что для нее. Не забывайте, профессор, идет война. В подобной ситуации интересы нации становятся приоритетными для всех граждан.
— Значит, отказаться я не могу…
— А вы и не откажетесь. Вы многим обязаны этой стране, и наконец пришел час, когда вы сможете хотя бы частично вернуть долг. Разве это не справедливо? — Господин Берд словно растолковывал ребенку необходимость выполнять школьные домашние задания. — Сами понимаете, о нашем разговоре никто не должен знать. Соблюдайте полную конфиденциальность. Разрешаю вам попрощаться только с самыми близкими родственниками, причем без лишних разъяснений причин отъезда.
— Что я могу рассказать, если сам ничего не знаю? — возразил Бэкон.
— Скажите, что вы решили поступить на военную службу. Позже, если все пойдет гладко, сможете сообщить больше.
— Все это так неожиданно… Нельзя ли мне подумать?
— Сожалею, профессор Бэкон, на обдумывание нет времени. Вы должны верить нам так же, как родина верит в вас.
Бэкон шел к дому фон Неймана с такой поспешностью, словно от их встречи зависело решение вопроса жизни и смерти. Головная боль утихла, но из-за поднявшейся температуры им овладело ощущение нереальности происходящего.
— В чем дело? — как всегда недовольно встретил его фон Нейман. Не дожидаясь приглашения, Бэкон прямиком направился в кабинет хозяина.
— Пришел поблагодарить вас за протекцию, — пояснил он, — и заодно попрощаться.
Фон Нейман уселся в свое кресло и созерцал Бэкона с отеческой снисходительностью. Раздраженность сменилась свойственным ему добродушием.
— Рад, что вы приняли это предложение, юноша. Уверен, вы не пожалеете.
— Значит, вам с самого начала все было известно?
— После скандала на лекции меня вызвал Эйделотт. Веблен требовал просто выгнать вас из института без всяких разговоров. Я высказал то, что думаю: вы хороший физик, но вам надо сменить обстановку. Эйделотт довольно долго думал и наконец сообщил мне, что, возможно, у него найдется для вас кое-что получше. Он назвал это «учебной командировкой». — Тут на губах фон Неймана появилась кислая улыбка. — Что делать, Бэкон, мы живем в такое время, когда все вынуждены чем-то жертвовать. Я, как и вы, думал поначалу, что вам все же надо остаться в институте, но теперь понял — это было бы ошибкой. Вы человек умный и сможете принести гораздо больше пользы нации, если окажетесь за пределами славной маленькой тюрьмы, именуемой Принстоном. Знаю, как вам сейчас несладко, впереди — тревожная неизвестность, однако поверьте: перед вами будет поставлена важнейшая задача, и выбор пал на вас именно потому, что вы физик. Вам предстоит не просто военная служба, но участие в работе, имеющей первостепенное значение.
— Я бы предпочел все же, чтобы мне дали возможность решать самому!
— Что ж, в каком-то смысле именно так и произошло, юноша. И обстоятельства сложились в пользу этого решения. Вспомните-ка нашу последнюю беседу! — Фон Нейман торжествующе хлопнул Бэкона по плечу. — Вы мне поведали тогда о своих амурных приключениях, о том, как оказались меж двух огней. Я еще пытался дать вам понять, что теория игр годится и для влюбленных, что в вашем случае также необходима своя стратегия. Вспоминаете?
— Еще бы!
— Я уже тогда знал, что если вы ничего не предпримете и не добьетесь перемен в жизни, то рано или поздно потеряете все! Упорствуя в нежелании действовать, вы только ухудшали свое положение, доводя его до кризисного. Именно так все и случилось, если не ошибаюсь…
— Наверно, вы правы. Вы меня предупреждали, что я не смогу вечно балансировать между Элизабет и Вивьен, что неизбежно возникнет ситуация, когда мне придется выбирать… Либо, наоборот, одна из них бросит меня…
— И я не ошибся, как это ни прискорбно!
— Боюсь, что вы оказались даже слишком прозорливы. Все оборвалось мгновенно. Да вы и сами видели… Они все-таки столкнулись друг с другом! Так что, ко всему прочему, я, наверно, потеряю их обеих.
— Я это предвидел, — в голосе фон Неймана проскользнула нотка сочувствия, что было ему совсем не свойственно. — Все логично. Вообще, любить одновременно двух женщин — любить, а не заниматься любовью, это не одно и то же, — самое худшее, что может случиться с мужчиной. Некоторые склонны рассматривать такой феномен как благословение свыше или свидетельство мужественности, а по мне — десять казней египетских не намного страшнее. В конце концов правда всегда выплывает на поверхность, и вот тогда говоришь себе: нет, больше я в такие игры не играю! И с одной-то женщиной проблем не оберешься, а уж с двумя!.. вырвалось у фон Неймана очень убедительно, словно он рассказывал о собственном опыте. — Соперничество между женщинами за мужчину относится, по моему определению, к категории игр «с нулевой суммой». То, что одна выигрывает, другая обязательно проигрывает, а возможность параллельно набирать очки исключается. Что касается мужчины, то, как бы он ни старался поступать справедливо, в конечном итоге неизбежно изменит обеим женщинам. В результате у них возникнут подозрения, а в худшем случае — например в вашем — дело дойдет до конфронтации. Не хотел бы я оказаться в вашей шкуре, Бэкон!
— Профессор, но вы же сами говорили, что, вероятно, найдется способ распутать подобное хитросплетение логическим путем!
— И готов это повторить! — Фон Нейман с явным удовольствием играл роль deus ex machina, нежданного спасителя. — На самом деле все очень просто. Поскольку стрелку не перевели вовремя и поезда столкнулись, единственной правильной стратегией будет отказаться от этой игры и начать новую!
— Отказаться от обеих женщин?
— Навсегда и бесповоротно!
— Так вот почему вы рекомендовали меня для выполнения этого задания!
— Скандал лишь послужил детонатором для того, чтобы все взорвалось к черту! Но для вас, я думаю, так будет лучше. Если говорить откровенно, то, на мой взгляд, другого выбора у вас просто нет. Учтите, речь не идет о каком-то трусливом бегстве, вы спасаете то немногое, что у вас осталось. Или вы предпочитаете и дальше жариться в маленьком аду, который с таким легкомыслием сами для себя создали?
Бэкон не ответил. Ему все еще было не по себе от болезненного разрыва с Элизабет, от внезапного одиночества после исчезновения Вивьен, от мучительного краха надежд и мечтаний, связанных с работой в институте. Раньше все в жизни было ясным и надежным, а теперь вдруг стало непонятно, как существовать дальше. Что, если Эйделотт, фон Нейман и господин Берд действительно предлагают ему наилучший выход? Расстаться и с той и с другой, пока обстоятельства благоприятствуют, прежде чем та или другая решит вернуться, но ведь ни одна из них никогда не простит его и будет таить обиду, всегда готовую выплеснуться горькими напоминаниями и упреками.
— Получается, я должен вас благодарить? — ошеломленно произнес Бэкон.
— Ну, сейчас это делать не обязательно, а в будущем вы мне сами спасибо скажете! Не так уж часто человеку выпадает честь послужить доброму делу. Не печальтесь, Бэкон! По меньшей мере, нам с вами разлука не грозит; боюсь, мне никуда не деться от того, чтобы лицезреть вас время от времени.
— О чем вы? — Поистине сюрпризы в этот день сыпались как из рога изобилия.
— Господин Берд, конечно, не отличается высокой образованностью, зато он отличный сотрудник разведки военно-морских сил США.
— Вы его знаете?
— Конечно! Однако важно не это. Так и быть, Бэкон, поделюсь с вами большим секретом, вам надо учиться хранить тайны. Я тоже на них работаю.
— Вы?
— Да, это один из моих приработков. Занятие не самое захватывающее, но довольно интересное. Дома я всегда храню наготове чемоданчик со сменой белья и пуленепробиваемой каской — разрешается брать с собой только самое необходимое! И все же, когда не видит Клара, я ухитряюсь засунуть внутрь томик по истории Средних веков. В любой момент может последовать команда отправиться в путь, а лететь в самолете до Лондона в наше время чрезвычайно долго и скучно…
— До Лондона!
— Там, скорее всего, мы и встретимся в следующий раз, Бэкон. Это ваш пункт назначения. Сможем, по крайней мере, выпить хорошего чаю.
— Меня отправят в Лондон?
— Вы поразительно догадливы, юноша! Да, вас отправят в Лондон. Понюхаете пороху. Посмотрите мир. Там вам будет гораздо веселее, чем здесь, вот увидите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Пройдемся, — бросил он на ходу Бэкону тоном, не предполагающим возражений.
Бэкон довольно бодро поспешил следом; случившееся подействовало на него как электрический разряд, заставив на время позабыть о недомогании.
— Желаю удачи, Бэкон, — напутствовал его Эйделотт.
Ошеломленный всем услышанным и своей мигренью, Бэкон заторопился к выходу в полной уверенности, что в обозримом будущем уже не увидит ни директора, ни институт.
— Вы здесь никогда не бывали раньше? — обратился он к спутнику, чтобы нарушить молчание.
— Был раз.
Они шли бок о бок, словно два приятеля на прогулке, не спеша и никуда в особенности не направляясь. Господин Берд вел себя, как садовод-любитель: останавливался и разглядывал посаженные вдоль дорожки маргаритки и цветущие кусты шиповника.
— Так вы работаете на правительство? — Бэкон опять ощутил внутри тошноту. — Куда мы идем?
— Никуда.
Они обошли территорию института и начали второй круг. Очевидно, господин Берд располагал уймой времени. Он вдруг резко остановился и в упор взглянул на Бэкона, словно решившись наконец посвятить его в свои планы.
— Профессор Эйнштейн в самом деле открыл четвертое измерение?
Бэкон подумал, что ослышался. В какой-то момент даже мелькнула мысль, что из-за боли в голове у него возникают слуховые галлюцинации.
— Н-не совсем так, — после некоторого молчания проговорил он с усилием. — В его теории четвертым измерением является время… Мир существует в четырехмерном пространстве, называемом пространство-время.
— А вот эта формула, которую в газетах печатают, она что, действительно доказывает существование души?
— Нет, конечно! Формула служит лишь для подсчета количества энергии путем умножения массы на скорость света в квадрате. Она не имеет ничего общего с душой, то есть внутренней энергией живого человеческого тела…
Господин Берд озадаченно почесал затылок, как бы обозначив этим красноречивым жестом вступление к монологу, в котором изложил свою собственную теорию.
— Не нравится мне вся эта относительность. Я не считаю, что все в жизни относительно. Например, как может быть относительным зло или добро? А вам не приходило в голову, что такие рассуждения только на руку преступникам? Вы себе даже не представляете, сколько проходимцев и жуликов твердят в суде про эту вашу теорию относительности, стараясь избежать заслуженного наказания. Если каждый станет думать, что все вокруг относительно, и начнет делать что захочет, то справедливости и правопорядку придет конец! Нельзя же считать относительной государственную измену! Нельзя считать относительным убийство! Нельзя считать относительными кровавые преступления Гитлера!
Решительность и горячность в выступлении собеседника не смутили Бэкона.
— Я с вами полностью согласен… Позвольте лишь заметить, что приведенные вами примеры не имеют ничего общего ни с теорией относительности, ни с профессором Эйнштейном, — примирительно заверил он господина Берда. — Речь в ней идет не о социальных, а о физических явлениях…
— А по мне так все едино…
— Нет-нет… Эйнштейн говорит лишь о том, что скорость движения наблюдаемого объекта является относительной для наблюдателя, который также движется. Вот, например, те две девушки приближаются к нам быстрее, поскольку мы тоже идем к ним навстречу. И только скорость света остается неизменной независимо от расположения наблюдателя. Это научный факт, который не имеет ничего общего с моральными понятиями, господин Берд…
— И это считается великим открытием?
— Несомненно!
— Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, все это чепуха. Как может существовать то, чего нет! Я же не вижу никакого четвертого измерения, и атомов не вижу, так с какой стати я должен верить всяким выдумкам!
— Знаете, вы не единственный… — начал было Бэкон, но остановился, потеряв вдруг всякое желание рассуждать на эту тему. Не только бесполезно, но просто глупо спорить о физике с человеком, который, скорее всего, не знает даже значения числа «пи». Судя но всему, господин Берд был настолько непоколебим в своей точке зрения, что ни на секунду не признал бы правоты Эйнштейна.
— Вы именно об этом хотели со мной поговорить?
— Нет-нет, просто полюбопытствовал, прошу прощения. — Ibcno-I дин Берд словно опомнился и даже застыдился своей горячности. — Видите ли, мне приходилось встречаться с очень многими учеными вроде вас, так что я поневоле задался вопросом, о чем они, черт их возьми, размышляют все время? Вы, физики, способны часами сидеть или ходить туда-сюда по кабинету и думать, думать… Даже дома не перестаете вспоминать теоремы и цифры, даже в ванной, даже в постели, перед тем как заснуть… Мне иногда кажется, что ученые могут заниматься любовью с женами и при этом мысленно производить свои расчеты!
— Поверьте, таких среди нас не много, — поспешно заверил Бэкон. — Откуда вам столько известно о физиках?
— Пришлось познакомиться. По работе…
— А в чем конкретно заключается ваша работа, господин Берд?
— Еще узнаете, всему свое время. Лучше скажите, с какой целью вам понадобилось ежедневно следить за профессором Эйнштейном?
Бэкон давно ждал, что кто-нибудь когда-нибудь задаст ему подобный вопрос, но все же оказался застигнутым врасплох и не нашелся, что ответить.
— Запираться нет смысла, — вкрадчивым голосом проговорил господин Берд. Бэкону померещилось, что он смотрит кино про шпионов. — Вы следили за Эйнштейном, а мы следили за вами…
— Кто — вы?
— Вы не ответили на мой вопрос, профессор, — голос господина Берда становился все более отчужденным.
— Если я скажу, вы не поверите, — пробормотал Бэкон, пытаясь изобразить улыбку.
— Посмотрим!
— Сам не знаю, клянусь вам! Мне очень хотелось заговорить с Эйнштейном, пока он шел домой, но не хватило смелости, и я просто следовал за ним на расстоянии…
— Так-так, следовал за ним на расстоянии… Ну хорошо, а в остальные дни?
— И в остальные тоже. Понимаю, звучит абсурдно, но я говорю правду!
— И вы полагаете, что делали это незаметно для профессора Эйнштейна?
— Да, он видел меня один раз, но, кажется, не придал большого значения.
— А между тем профессор Эйнштейн обратился в полицию. Что вы на это скажете?
— Не может быть… — Бэкона вдруг прошиб холодный пот. — Я же не хотел ничего плохого… Это было что-то вроде шутки…
— Сейчас не время для шуток, профессор, — голос Берда вновь обрел прежнюю учтивость. — Как вам известно, нацисты ненавидят Эйнштейна. И не только они. Вокруг полно всяких недоумков… Соединенные Штаты стали для Эйнштейна второй родиной, и правительство обязано заботиться о безопасности своих граждан. В особенности таких граждан, как Эйнштейн, вы согласны?
— Так вы из полиции? — встревожился Бэкон.
— Почти угадали, — доверительным тоном ответил Берд. — Только не из полиции в общепринятом понимании. Скажем, мне поручено обеспечить спокойную жизнь профессору Эйнштейну, чтобы он не испытывал никаких неудобств, чтобы его никто не беспокоил.
— Раз вы меня видели, значит, догадались, что это была лишь игра!
— Что ж с того, что догадался. Моя обязанность — принять меры предосторожности. Я провел расследование, и, на ваше счастье, мы не обнаружили ничего подозрительного.
— Теперь, когда вы убедились, что я не готовлю покушения на Эйнштейна, мне можно идти?
— Боюсь, что нет, — невозмутимо заявил господин Берд. — Все отзываются о вас как о хорошем физике. Отличные характеристики. Пристойное поведение. Ну, не считая трудностей в отношениях с женским полом, которые вы себе сами создали, однако меня это мало интересует… Итак, в силу ваших профессиональных качеств мы готовы согласиться с предложением профессора Эйделотта и профессора фон Неймана относительно вашей кандидатуры. Полагаем, что именно вы способны выполнить деликатную и весьма важную для нас миссию.
— Что же я могу для вас сделать?
— Очень многое, профессор. Вы — молодой талантливый ученый, любите рисковать, хорошо знаете немецкий язык и как нельзя кстати именно сейчас остались без работы и перспектив найти ее в ближайшее время. Так что вы для нас — подходящий вариант.
— Подходящий для чего?
— Я уже сказал — для сотрудничества. Если хотите знать больше, для одного расследования. Вы же любите свою родину, не так ли?
— Да, конечно.
— Ну вот, для вас наступило время сделать кое-что для нее. Не забывайте, профессор, идет война. В подобной ситуации интересы нации становятся приоритетными для всех граждан.
— Значит, отказаться я не могу…
— А вы и не откажетесь. Вы многим обязаны этой стране, и наконец пришел час, когда вы сможете хотя бы частично вернуть долг. Разве это не справедливо? — Господин Берд словно растолковывал ребенку необходимость выполнять школьные домашние задания. — Сами понимаете, о нашем разговоре никто не должен знать. Соблюдайте полную конфиденциальность. Разрешаю вам попрощаться только с самыми близкими родственниками, причем без лишних разъяснений причин отъезда.
— Что я могу рассказать, если сам ничего не знаю? — возразил Бэкон.
— Скажите, что вы решили поступить на военную службу. Позже, если все пойдет гладко, сможете сообщить больше.
— Все это так неожиданно… Нельзя ли мне подумать?
— Сожалею, профессор Бэкон, на обдумывание нет времени. Вы должны верить нам так же, как родина верит в вас.
Бэкон шел к дому фон Неймана с такой поспешностью, словно от их встречи зависело решение вопроса жизни и смерти. Головная боль утихла, но из-за поднявшейся температуры им овладело ощущение нереальности происходящего.
— В чем дело? — как всегда недовольно встретил его фон Нейман. Не дожидаясь приглашения, Бэкон прямиком направился в кабинет хозяина.
— Пришел поблагодарить вас за протекцию, — пояснил он, — и заодно попрощаться.
Фон Нейман уселся в свое кресло и созерцал Бэкона с отеческой снисходительностью. Раздраженность сменилась свойственным ему добродушием.
— Рад, что вы приняли это предложение, юноша. Уверен, вы не пожалеете.
— Значит, вам с самого начала все было известно?
— После скандала на лекции меня вызвал Эйделотт. Веблен требовал просто выгнать вас из института без всяких разговоров. Я высказал то, что думаю: вы хороший физик, но вам надо сменить обстановку. Эйделотт довольно долго думал и наконец сообщил мне, что, возможно, у него найдется для вас кое-что получше. Он назвал это «учебной командировкой». — Тут на губах фон Неймана появилась кислая улыбка. — Что делать, Бэкон, мы живем в такое время, когда все вынуждены чем-то жертвовать. Я, как и вы, думал поначалу, что вам все же надо остаться в институте, но теперь понял — это было бы ошибкой. Вы человек умный и сможете принести гораздо больше пользы нации, если окажетесь за пределами славной маленькой тюрьмы, именуемой Принстоном. Знаю, как вам сейчас несладко, впереди — тревожная неизвестность, однако поверьте: перед вами будет поставлена важнейшая задача, и выбор пал на вас именно потому, что вы физик. Вам предстоит не просто военная служба, но участие в работе, имеющей первостепенное значение.
— Я бы предпочел все же, чтобы мне дали возможность решать самому!
— Что ж, в каком-то смысле именно так и произошло, юноша. И обстоятельства сложились в пользу этого решения. Вспомните-ка нашу последнюю беседу! — Фон Нейман торжествующе хлопнул Бэкона по плечу. — Вы мне поведали тогда о своих амурных приключениях, о том, как оказались меж двух огней. Я еще пытался дать вам понять, что теория игр годится и для влюбленных, что в вашем случае также необходима своя стратегия. Вспоминаете?
— Еще бы!
— Я уже тогда знал, что если вы ничего не предпримете и не добьетесь перемен в жизни, то рано или поздно потеряете все! Упорствуя в нежелании действовать, вы только ухудшали свое положение, доводя его до кризисного. Именно так все и случилось, если не ошибаюсь…
— Наверно, вы правы. Вы меня предупреждали, что я не смогу вечно балансировать между Элизабет и Вивьен, что неизбежно возникнет ситуация, когда мне придется выбирать… Либо, наоборот, одна из них бросит меня…
— И я не ошибся, как это ни прискорбно!
— Боюсь, что вы оказались даже слишком прозорливы. Все оборвалось мгновенно. Да вы и сами видели… Они все-таки столкнулись друг с другом! Так что, ко всему прочему, я, наверно, потеряю их обеих.
— Я это предвидел, — в голосе фон Неймана проскользнула нотка сочувствия, что было ему совсем не свойственно. — Все логично. Вообще, любить одновременно двух женщин — любить, а не заниматься любовью, это не одно и то же, — самое худшее, что может случиться с мужчиной. Некоторые склонны рассматривать такой феномен как благословение свыше или свидетельство мужественности, а по мне — десять казней египетских не намного страшнее. В конце концов правда всегда выплывает на поверхность, и вот тогда говоришь себе: нет, больше я в такие игры не играю! И с одной-то женщиной проблем не оберешься, а уж с двумя!.. вырвалось у фон Неймана очень убедительно, словно он рассказывал о собственном опыте. — Соперничество между женщинами за мужчину относится, по моему определению, к категории игр «с нулевой суммой». То, что одна выигрывает, другая обязательно проигрывает, а возможность параллельно набирать очки исключается. Что касается мужчины, то, как бы он ни старался поступать справедливо, в конечном итоге неизбежно изменит обеим женщинам. В результате у них возникнут подозрения, а в худшем случае — например в вашем — дело дойдет до конфронтации. Не хотел бы я оказаться в вашей шкуре, Бэкон!
— Профессор, но вы же сами говорили, что, вероятно, найдется способ распутать подобное хитросплетение логическим путем!
— И готов это повторить! — Фон Нейман с явным удовольствием играл роль deus ex machina, нежданного спасителя. — На самом деле все очень просто. Поскольку стрелку не перевели вовремя и поезда столкнулись, единственной правильной стратегией будет отказаться от этой игры и начать новую!
— Отказаться от обеих женщин?
— Навсегда и бесповоротно!
— Так вот почему вы рекомендовали меня для выполнения этого задания!
— Скандал лишь послужил детонатором для того, чтобы все взорвалось к черту! Но для вас, я думаю, так будет лучше. Если говорить откровенно, то, на мой взгляд, другого выбора у вас просто нет. Учтите, речь не идет о каком-то трусливом бегстве, вы спасаете то немногое, что у вас осталось. Или вы предпочитаете и дальше жариться в маленьком аду, который с таким легкомыслием сами для себя создали?
Бэкон не ответил. Ему все еще было не по себе от болезненного разрыва с Элизабет, от внезапного одиночества после исчезновения Вивьен, от мучительного краха надежд и мечтаний, связанных с работой в институте. Раньше все в жизни было ясным и надежным, а теперь вдруг стало непонятно, как существовать дальше. Что, если Эйделотт, фон Нейман и господин Берд действительно предлагают ему наилучший выход? Расстаться и с той и с другой, пока обстоятельства благоприятствуют, прежде чем та или другая решит вернуться, но ведь ни одна из них никогда не простит его и будет таить обиду, всегда готовую выплеснуться горькими напоминаниями и упреками.
— Получается, я должен вас благодарить? — ошеломленно произнес Бэкон.
— Ну, сейчас это делать не обязательно, а в будущем вы мне сами спасибо скажете! Не так уж часто человеку выпадает честь послужить доброму делу. Не печальтесь, Бэкон! По меньшей мере, нам с вами разлука не грозит; боюсь, мне никуда не деться от того, чтобы лицезреть вас время от времени.
— О чем вы? — Поистине сюрпризы в этот день сыпались как из рога изобилия.
— Господин Берд, конечно, не отличается высокой образованностью, зато он отличный сотрудник разведки военно-морских сил США.
— Вы его знаете?
— Конечно! Однако важно не это. Так и быть, Бэкон, поделюсь с вами большим секретом, вам надо учиться хранить тайны. Я тоже на них работаю.
— Вы?
— Да, это один из моих приработков. Занятие не самое захватывающее, но довольно интересное. Дома я всегда храню наготове чемоданчик со сменой белья и пуленепробиваемой каской — разрешается брать с собой только самое необходимое! И все же, когда не видит Клара, я ухитряюсь засунуть внутрь томик по истории Средних веков. В любой момент может последовать команда отправиться в путь, а лететь в самолете до Лондона в наше время чрезвычайно долго и скучно…
— До Лондона!
— Там, скорее всего, мы и встретимся в следующий раз, Бэкон. Это ваш пункт назначения. Сможем, по крайней мере, выпить хорошего чаю.
— Меня отправят в Лондон?
— Вы поразительно догадливы, юноша! Да, вас отправят в Лондон. Понюхаете пороху. Посмотрите мир. Там вам будет гораздо веселее, чем здесь, вот увидите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38