Я тоже ничего не понимаю. Может, гении хотели прикончить своего собрата, покровителя кухни, за то, что он питается земной пищей. А мы неудачно подвернулись под руку.Элий не ответил, находя остроумие Вера неуместным.Вскоре они отыскали проходящую в зарослях тропинку, которая с расторопностью императорского посыльного привела их к мощеной дороге. Вдали голубизну неба причудливо исчертили зубцы Альбанских гор, ниже темная зелень покрытых виноградниками холмов переходила в пестрый ковер полей овощей и цветов, разделенных серебристыми полосами оливковых деревьев.Дорога была пустынна. Навстречу попался лишь какой-то крестьянин, толкавший тележку с овощами, да проехала старая машина с пурпурной полосой и надписью «Императорская почта».Невдалеке сквозь зелень проглядывала белая стена одноэтажной постройки. Меж грядок с петрушкой и тмином пролегала мощенная серыми вулканическими плитами дорожка. Судя по ширине, она предназначалась исключительно для пешеходов. Недолго думая, друзья свернули на тропинку.— Не похоже, чтобы здесь особенно радовались гостям, — Элий оглядел солидную калитку из потемневшего дерева, которая не пожелала отвориться под напором его тела.— Эй, есть кто-нибудь! — Вер изо всей силы грохнул по доскам.— Чего ломишься, я здесь, — раздался голос рядом с ними.В тени огромного дуба на траве полулежал человек в синей тунике и сером плебейском плаще. Человек был бос. Спутанные длинные волосы неопределенного цвета спускались на плечи. В тощей, неровно подстриженной бородке застряли крошки.— Приветствую тебя, доминус, — сказал Элий.— Привет, собака… — отвечал незнакомец. Вер недоуменно посмотрел на незнакомца, а Элий сразу сообразил, в чем дело.— Это киник, — шепнул он на ухо приятелю. — Думаю, что это Марий Антиохский. Но, возможно, я ошибаюсь.— Не ошибаешься, — отозвался киник, — перед тобой Марий собственной персоной. Если хочешь поступить ко мне в ученики, собака, то ты опоздал. Все места заняты.— Я и не надеялся быть удостоенным такой чести, — отвечал Элий. — Все, что нам нужно, — это приют на ночь. И желательно, чтобы никто не знал о нашем присутствии.— Если у тебя нелады с законом, то мне все равно. Я равнодушен к законам Империи. Хотя, если судить по твоим одеяниям, этого нельзя сказать о тебе.— Я — сенатор Элий Деций, — представился патриций. — И мы не опасаемся властей. Сегодня нас пытались убить. Так что наше присутствие небезопасно. Ты дашь нам приют?Марий нахмурился.— Я подумаю. И мой ответ будет зависеть от твоих ответов. А что за собака следует за тобой?Вер, не привыкший к подобным обращениям, нахмурился и положил руку на рукоять меча.— Это мой друг, гладиатор, — отвечал Элий.— А, исполнитель желаний. Нелепее занятие трудно придумать. Ты даруешь мечту одному и отнимаешь надежду у другого. Гораздо проще не потакать частным прихотям, а исполнить одно-единственное желание — сделать сердца людей чистыми и открытыми добру.Совсем недавно Вер слышал вариации на эту тему в таверне Субуры. Тот разговор ему не понравился. Этот тоже не вызвал восторга. Наверное, это ошибка всех философов — пытаться предоставить счастье одним махом.Но Элий не воспринял пожелание киника всерьез и заметил с улыбкой:— Ни один гений не передаст такое желание богам, потому что это желание бога, а не человека.Марий на минуту задумался. Он оценил ум Элия, но еще больше оценил его лесть.— Твое замечание не лишено смысла. И, пожалуй, я дам тебе приют.Марий поднялся и подошел, чтобы отпереть калитку. Элий с трудом сумел сохранить бесстрастное выражение лица, а Вер брезгливо сморщился: от Мария несло застарелым потом. Всем известно, что Диоген жил в бочке, но это не означает, что киники любят посещать бани.— А, вам не нравится мой запах! — заорал Марий. — Но, клянусь собакой, от политиков в Риме пахнет еще хуже!— Поэтому сенаторы используют так много благовоний, — отвечал Элий.Марий вновь остался доволен ответом и пропустил гостей в дом. Облезлые стены во влажных потеках, почерневший потолок и просевший пол — это запустение напомнило Веру убогость и скудость обстановки его детства во время Третьей Северной войны.В крошечном триклинии обнаружились три каменных ложа и такой же грубо отесанный каменный куб, служащий столом. Одно ложе было занято. На нем, завернувшись в коричневый, заскорузлый от грязи плащ, храпел какой-то киник. Не обращая на него внимания, Марий наполнил глиняные кружки козьим молоком и сверху положил по ломтю рыхлого светлого хлеба. Отказаться от столь щедрого угощения было невозможно, хотя друзья не так давно вкусили изысканный обед у Гесида. Они уселись на свободное ложе и принялись есть.— Наверняка, Элий, тебе мой обед не по вкусу, — ухмыльнулся Марий, глядя, как сенатор медленно пережевывает кусок хлеба. — Но черствый хлеб хорошо сочетается с твердостью духа. Думаю, ты найдешь подходящую цитату из Марка Аврелия, чтобы убедить себя, что нынешний обед не так плох?Оказывается, Марий был не так далек от столичной жизни и знал увлечение Элия стоицизмом. Старый киник не упустил возможности подковырнуть молодого стоика.— «Относительно мясных блюд и вообще подобных кушаний можно приучить себя к такому взгляду: это вот труп рыбы, это — труп птицы или поросенка» Марк Аврелий. «Размышления». 6, 13.
, — охотно процитировал Элий.— О, мудрость! — Марий громко захлопал в ладоши.Хлопки эти разбудили спящего киника. Он приподнял голову, глянул круглыми ошалевшими глазами на гостей и пробормотал заплетающимся языком:— Принес «мечту»?— Мечта улетучилась, — отвечал Вер, не уверенный, что правильно понял вопрос.— Дай «мечту»… «мечту» немедленно… гнида… Киник завертелся на ложе, выгибаясь, как угорь, и засучил ногами. И тут тряпки, в которые он был завернут, тоже закопошились, и наружу выбралась худая девица с узким лицом и черными густыми волосами, причем совершенно голая. На ее худой спине с торчащими лопатками острым частоколом проступали позвонки. Девица была на редкость уродлива — длинное плоское туловище с крошечными грудями, а ноги короткие и толстые. Не обращая внимания на гостей, девица вытащила из-под грязной тряпицы шприц, наполненный мутноватой белой жидкостью, и, ухватив повисшую плетью руку несчастного киника, всадила в вену иглу.— Вот мечта Империи и сбылась, — проговорил Марий с печальной улыбкой. — Краткое исступленное желание и столь же краткая и простенькая реализация мечты. Не нужны ни поединки, ни риск, ни арена, ни зрители. Лишь человек, его вена, шприц и игла. И немного субстанции, именуемой «мечтой». Перед вами первое и главное доказательство первичности материи.Девица повернулась к гостям. Никакого света, кроме уличного, проникающего сквозь узкое, забранное деревянной решеткой оконце, в комнатке не было. Но в черных расширенных зрачках отражалось по тлеющей свече. Она протянула Веру шприц и со странной усмешкой-сказала:— «Мечта»… Отведай «мечты»…— Бери, собака, не бойся, — усмехнулся Марий. — Первая «мечта», как первое соитие…Юний брезгливо поморщился и отстранился.— Когда я учился в Александрии, подобный препарат испытывали на добровольцах, — задумчиво сказал Элий. — Он помогал людям в случае амнезии. Некоторым удавалось вспомнить час своего рождения. Может, тебе надо что-то вспомнить?Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.— Начнем? — спросил Элий со странной улыбкой.Вер ошалело глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?— С бесноватыми надо бесноваться Латинская поговорка.
, — улыбка Элия сделалась совершенно безумной.— Ты хотел укрыться в моем приюте, — сказал Марий. — Моя «мечта» укрывает даже от богов. Кто принимает «мечту», делается невидим для богов…— Я не собираюсь прятаться от богов.— А я бы на твоем месте укололся, — разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. — Послушайся, собака, старого мудреца.Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Вер получит мечту. Примитивную, вульгарную мечту. Но именно таким мечтам и удается сбыться.Юний Вер лежал в колыбели, а мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее-в доспехах, от которых шел запах пота, металла и кожи; ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона, а на шее — ожерелье из разноцветных камней. Как она могла так перемениться?— Мой маленький…— шептала она, наклоняясь над ним. — Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Но надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.Она взяла его на руки и поднесла к окну — и он увидел совершенно незнакомый пейзаж. Небо было серым и хмурым, шел дождь, и темная зелень деревьев влажно блестела. Дом, в котором они жили, находился на холме — где-то внизу извивалась серой лентой река.Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.— Юния, — сказала мать, обращаясь к вошедшей. — Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.И мать протянула ребенка женщине в доспехах Вер узнал эту женщину. Фиала «Нереиды» была у нее на груди. И от нее пахло потом, и кожей, и ружейной смазкой.— Скоро будет война, — сказала женщина-легионер. — Что, если я погибну?— Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.Женщины поцеловались на прощание. Юния Вер унесла малыша.Вер очнулся. Вместо склонившегося над ним лица матери он видел узкое, в окружении черных спутанных волос лицо безымянной девицы. Видя, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая к соитию.Между тем в триклинии все переменилось. В комнате было полно народу. Молодые люди и девушки сидели прямо на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. И у девушек, и у юношей были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, прямо на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них незримо. Будто материализовалось и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом нежеланная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора на имуществе должника.Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или даже просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер — исполнитель желаний, оказался никем. Безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего — прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать тому о своем открытии. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к сидящему в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц уселись вокруг учителя на полу.— Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. И Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему. И злился на себя за этот идиотский смех.~ Привет, собака… Добро пожаловать на симпо-эиум киников, — сказал Марий. — Ну как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?— Где Элий? — спросил Вер, все еще давясь от смеха.— Какое мне до него дело? — брюзгливо заметил Марий. — Вышел погулять. Сказал, что голова болит.Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, такие же грязные и ободранные, как остальные, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник тоже из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело грузным мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю на прощание. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый шрам. Один глаз вытек, второй бессмысленно таращился в потолок. Лежащий на полу человек был мертв.Один из пришедших вынул изо рта приятеля-киника самокрутку с веселящей травкой, жадно затянулся и принялся рассказывать:— Мы шли сюда, беседуя о мечте и недостижимых высотах духа, и вдруг нам на дороге явились двое злодеев и предательски напали на нас.— Элий! — закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней — фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер был в отключке? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киника напали минут десять или пятнадцать назад.Вер бежал так, будто потерял самого себя. Без Элия он — ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе — «дверь», и сам подивился сравнению…Вер не увидел, а угадал тень, метнувшуюся из кустов, — по дуновению ночного воздуха, по шороху листьев. Но он безошибочно ушел в сторону, пнул нападавшего в колено, а уж затем перехватил руку с ножом и выломал кисть. Раздался противный хруст. Человек взвыл и рухнул на землю. Вер не видел его лица, но слышал судорожные вздохи, похожие на всхлипы. Человек дернулся, пытаясь вырваться, и тут же вновь закричал от боли.— Где Элий? — спросил Вер, выламывая кисть еще больше.— Там… — прохрипел пленник.— Где там? — передразнил Вер и стиснул пальцы. Тот заорал в ответ:— Там! Там! У источника…Вер вспомнил храм Нимфы на берегу. Какое удачное совпадение. Или НЕсовпадение? Он, Вер, загадал для Элия желание, и Элий не может погибнуть, пока оно не исполнится. Волей-неволей боги вынуждены помогать сенатору, хотят они того или нет. Боги на службе у гладиатора! Порой надо угодить в подобную переделку, чтобы докопаться до сути вещей…Суть вещей… Его интересует суть вещей или жизнь Элия?Вновь сердце сжалось, а потом заколотилось как сумасшедшее.Вер ударил пленника кулаком по затылку, оглушая, и бросился бежать. Он двигался очень быстро и совершенно бесшумно. Ночной ветерок, играющий листвой лавров, производил гораздо больше шума, чем мчащийся по тропинке гладиатор. Он лишь почувствовал приближение реки по свежему влажному дыханию. И почти тут же увидел свет возле забытого храма. Почему бы нимфе не прийти на помощь Элию? В такого парня могла бы влюбиться богиня. Или не могла бы? Умеют боги вообще любить? Себя — может быть… Но не смертных. «Боги любят Рим», — часто повторяет император Руфин. Интересно, боги сами поведали ему об этом?Вер приник к земле и пополз. В этот момент земля показалась ему ледяной, коварной и скользкой. Равнодушной и даже враждебной. Земля имеет что-то против него, Вера, лично. Он двигался, работая локтями и бедрами, а мысли текли сами собой, мысли о чем-то великом, огромном, рядом с чем жизнь Элия казалась почти равной жизни светляка или лягушки. Или, напротив, все это великое было ничтожно рядом с жизнью Элия.Пульсирующий, холодный свет становился все ближе. И вдруг ночная тишина лопнула от крика. Человек, закричав, пытался сдержаться, но не мог пересилить боль и вновь кричал.— Вот так уже лучше, — послышался насмешливый хриплый голос.Вер раздвинул ветви кустов. Поначалу ему показалось, что сам храм Нимфы и три человека, стоящие перед ним, освещены лучом фонаря. Потом понял, что ошибся. Людей было всего двое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
, — охотно процитировал Элий.— О, мудрость! — Марий громко захлопал в ладоши.Хлопки эти разбудили спящего киника. Он приподнял голову, глянул круглыми ошалевшими глазами на гостей и пробормотал заплетающимся языком:— Принес «мечту»?— Мечта улетучилась, — отвечал Вер, не уверенный, что правильно понял вопрос.— Дай «мечту»… «мечту» немедленно… гнида… Киник завертелся на ложе, выгибаясь, как угорь, и засучил ногами. И тут тряпки, в которые он был завернут, тоже закопошились, и наружу выбралась худая девица с узким лицом и черными густыми волосами, причем совершенно голая. На ее худой спине с торчащими лопатками острым частоколом проступали позвонки. Девица была на редкость уродлива — длинное плоское туловище с крошечными грудями, а ноги короткие и толстые. Не обращая внимания на гостей, девица вытащила из-под грязной тряпицы шприц, наполненный мутноватой белой жидкостью, и, ухватив повисшую плетью руку несчастного киника, всадила в вену иглу.— Вот мечта Империи и сбылась, — проговорил Марий с печальной улыбкой. — Краткое исступленное желание и столь же краткая и простенькая реализация мечты. Не нужны ни поединки, ни риск, ни арена, ни зрители. Лишь человек, его вена, шприц и игла. И немного субстанции, именуемой «мечтой». Перед вами первое и главное доказательство первичности материи.Девица повернулась к гостям. Никакого света, кроме уличного, проникающего сквозь узкое, забранное деревянной решеткой оконце, в комнатке не было. Но в черных расширенных зрачках отражалось по тлеющей свече. Она протянула Веру шприц и со странной усмешкой-сказала:— «Мечта»… Отведай «мечты»…— Бери, собака, не бойся, — усмехнулся Марий. — Первая «мечта», как первое соитие…Юний брезгливо поморщился и отстранился.— Когда я учился в Александрии, подобный препарат испытывали на добровольцах, — задумчиво сказал Элий. — Он помогал людям в случае амнезии. Некоторым удавалось вспомнить час своего рождения. Может, тебе надо что-то вспомнить?Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.— Начнем? — спросил Элий со странной улыбкой.Вер ошалело глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?— С бесноватыми надо бесноваться Латинская поговорка.
, — улыбка Элия сделалась совершенно безумной.— Ты хотел укрыться в моем приюте, — сказал Марий. — Моя «мечта» укрывает даже от богов. Кто принимает «мечту», делается невидим для богов…— Я не собираюсь прятаться от богов.— А я бы на твоем месте укололся, — разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. — Послушайся, собака, старого мудреца.Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Вер получит мечту. Примитивную, вульгарную мечту. Но именно таким мечтам и удается сбыться.Юний Вер лежал в колыбели, а мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее-в доспехах, от которых шел запах пота, металла и кожи; ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона, а на шее — ожерелье из разноцветных камней. Как она могла так перемениться?— Мой маленький…— шептала она, наклоняясь над ним. — Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Но надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.Она взяла его на руки и поднесла к окну — и он увидел совершенно незнакомый пейзаж. Небо было серым и хмурым, шел дождь, и темная зелень деревьев влажно блестела. Дом, в котором они жили, находился на холме — где-то внизу извивалась серой лентой река.Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.— Юния, — сказала мать, обращаясь к вошедшей. — Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.И мать протянула ребенка женщине в доспехах Вер узнал эту женщину. Фиала «Нереиды» была у нее на груди. И от нее пахло потом, и кожей, и ружейной смазкой.— Скоро будет война, — сказала женщина-легионер. — Что, если я погибну?— Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.Женщины поцеловались на прощание. Юния Вер унесла малыша.Вер очнулся. Вместо склонившегося над ним лица матери он видел узкое, в окружении черных спутанных волос лицо безымянной девицы. Видя, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая к соитию.Между тем в триклинии все переменилось. В комнате было полно народу. Молодые люди и девушки сидели прямо на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. И у девушек, и у юношей были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, прямо на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них незримо. Будто материализовалось и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом нежеланная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора на имуществе должника.Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или даже просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер — исполнитель желаний, оказался никем. Безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего — прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать тому о своем открытии. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к сидящему в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц уселись вокруг учителя на полу.— Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. И Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему. И злился на себя за этот идиотский смех.~ Привет, собака… Добро пожаловать на симпо-эиум киников, — сказал Марий. — Ну как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?— Где Элий? — спросил Вер, все еще давясь от смеха.— Какое мне до него дело? — брюзгливо заметил Марий. — Вышел погулять. Сказал, что голова болит.Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, такие же грязные и ободранные, как остальные, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник тоже из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело грузным мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю на прощание. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый шрам. Один глаз вытек, второй бессмысленно таращился в потолок. Лежащий на полу человек был мертв.Один из пришедших вынул изо рта приятеля-киника самокрутку с веселящей травкой, жадно затянулся и принялся рассказывать:— Мы шли сюда, беседуя о мечте и недостижимых высотах духа, и вдруг нам на дороге явились двое злодеев и предательски напали на нас.— Элий! — закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней — фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер был в отключке? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киника напали минут десять или пятнадцать назад.Вер бежал так, будто потерял самого себя. Без Элия он — ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе — «дверь», и сам подивился сравнению…Вер не увидел, а угадал тень, метнувшуюся из кустов, — по дуновению ночного воздуха, по шороху листьев. Но он безошибочно ушел в сторону, пнул нападавшего в колено, а уж затем перехватил руку с ножом и выломал кисть. Раздался противный хруст. Человек взвыл и рухнул на землю. Вер не видел его лица, но слышал судорожные вздохи, похожие на всхлипы. Человек дернулся, пытаясь вырваться, и тут же вновь закричал от боли.— Где Элий? — спросил Вер, выламывая кисть еще больше.— Там… — прохрипел пленник.— Где там? — передразнил Вер и стиснул пальцы. Тот заорал в ответ:— Там! Там! У источника…Вер вспомнил храм Нимфы на берегу. Какое удачное совпадение. Или НЕсовпадение? Он, Вер, загадал для Элия желание, и Элий не может погибнуть, пока оно не исполнится. Волей-неволей боги вынуждены помогать сенатору, хотят они того или нет. Боги на службе у гладиатора! Порой надо угодить в подобную переделку, чтобы докопаться до сути вещей…Суть вещей… Его интересует суть вещей или жизнь Элия?Вновь сердце сжалось, а потом заколотилось как сумасшедшее.Вер ударил пленника кулаком по затылку, оглушая, и бросился бежать. Он двигался очень быстро и совершенно бесшумно. Ночной ветерок, играющий листвой лавров, производил гораздо больше шума, чем мчащийся по тропинке гладиатор. Он лишь почувствовал приближение реки по свежему влажному дыханию. И почти тут же увидел свет возле забытого храма. Почему бы нимфе не прийти на помощь Элию? В такого парня могла бы влюбиться богиня. Или не могла бы? Умеют боги вообще любить? Себя — может быть… Но не смертных. «Боги любят Рим», — часто повторяет император Руфин. Интересно, боги сами поведали ему об этом?Вер приник к земле и пополз. В этот момент земля показалась ему ледяной, коварной и скользкой. Равнодушной и даже враждебной. Земля имеет что-то против него, Вера, лично. Он двигался, работая локтями и бедрами, а мысли текли сами собой, мысли о чем-то великом, огромном, рядом с чем жизнь Элия казалась почти равной жизни светляка или лягушки. Или, напротив, все это великое было ничтожно рядом с жизнью Элия.Пульсирующий, холодный свет становился все ближе. И вдруг ночная тишина лопнула от крика. Человек, закричав, пытался сдержаться, но не мог пересилить боль и вновь кричал.— Вот так уже лучше, — послышался насмешливый хриплый голос.Вер раздвинул ветви кустов. Поначалу ему показалось, что сам храм Нимфы и три человека, стоящие перед ним, освещены лучом фонаря. Потом понял, что ошибся. Людей было всего двое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44