Мы лишь одним
выделялись из общей среды - тем, что занимались явлениями, связанными
с Нашествием - и наши потери в десятки раз превосходили потери любого
другого отдела в инспекции Академии и в сотни раз - потери передовых
разведочных отрядов в глубоком космосе. Мы занимались Нашествием, мы
шли туда, где подозревались его Проявления, и наш противник по
каким-то признакам умел выделять нас среди всех остальных.
Видимо, я был не первым, кто догадался об истинной природе Нашествия.
И то, что эта очевидная теперь для меня мысль оставалась до сих пор
тайной даже для инфоров группы Дьереши, даже для самого Зигмунда,
снижало мои шансы практичски до нуля. Я вдруг вспомнил Сашу Курского.
Его нелепая смерть - на Земле, в двух шагах от собственного дома, в
квартале от прекрасной клиники... Все можно объяснить случайностью -
но порой случайностей становится слишком много. Из этих случайностей
вдруг выступает не осознанная прежде закономерность.
До моего отлета с Кабенга оставалось двое с половиной суток. Я был
уверен, что знаю разгадку. И знал, что не смогу никому сообщить об
этом, знал, что уже нахожусь под прицелом, что наш противник сделает
все возможне для того, чтобы меня устранить. А заодно устранить и
всех, кому я мог передать какую-то информацию, исключить любые способы
передачи мною сообщения в Академию. Значит, катастрофа на Кабенге была
неизбежна. Катастрофа, возможно еще более жуткая чем та, что произошла
на Джильберте, катастрофа, которая не должна оставить никаких следов
нашего присутствия на планете. И то, что я узнал - на базе, на
Каланде, здесь, на Туруу - говорило о том, что такая катастрофа
вполне реальна.
Но я должен был выжить - любой ценой.
* * *
Определенного плана у меня не было.
Я знал лишь одно - я должен был бежать как можно дальше. Прочь от
всего, подверженного воздействию информационной системы. Значит -
прочь от всего, связанного с человеком. Я должен был бежать для того,
чтобы выполнить свое задание, для того, чтобы просто уцелеть. И я
старался совсем не думать о том, что может ожидать остальных.
Ставка была слишком высока, и все равно изменить хоть что-то в их
судьбе я был не в силах. Удар мог последовать в любую секунду, и те,
кто будет проводить потом реконструкцию происшедшего, вряд ли сумеют
раскопать хотя бы один из моих шифрованных докладов. Ведь все мои
сообщения с Кабенга, как и вообще все сообщения любого из людей в
любой точке Галактики, шли под контролем информационной системы. И
было бы наивно надеяться на то, что наш противник их не задержит. А
те листки, что я заполнил от руки по пути с Каланда и спрятал за
обшивкой грузового отсека транспорта... Кто мог гарантировать, что
они уцелеют?
И я бежал в надежде уцелеть самому, в надежде пережить катастрофу,
которую считал неизбежной. Уцелел же ведь тот чудак на Джильберте,
который за два часа до того, как все началось, как раз во время
очередного перерыва в связи потерпел аварию на своем флаере в
горах. Его даже не успели хватиться, даже не начали поисков, и только
потому, наверное, он был еще жив, когда через трое суток туда
прибыли спасатели.
Транспорт, на котором я улетел с Турру, шел на третью биостанцию за
бета-треоном, который там получали. Прошло уже почти два часа
полета, и ничего пока не случилось. Внизу под нами тянулись
бесконечные равнины Южного Аллена, поросшие обычным для этих мест
сетчатым лесом - сверху он выглядел как сплошное переплетение
темно-фиолетовых побегов. Иногда попадались участки, покрытые
каким-то желтым налетом, а кое-где по вершинам холмов были
раскиданы красные поля. Местами лес рассекало русло какой-нибудь
реки с мутно-желтой или бурой водой. Солнце стояло почти в зените.
И вдруг все резко, без какого-то плавного перехода изменилось. Лес
внезапно кочился, и до самого горизонта впереди простиралась пустыня.
Внизу под нами был песок, были невысокие каменистые холмы, были
блестящие ленты искрящихся на солнце ручьев - и никакого признака
жизни, даже мертвой жизни. Казалось, что пустыня здесь была всегда,
хотя еще два года назад, когда бета-треон лишь временами брали здесь
для исследовательских целей, этой язвы на теле Кабенга еще не было.
Теперь здесь не было никакой жизни, и значит было относительно
безопасно. Так я подумал тогда.
Через десять минут транспорт достиг третьей биостанции. Я спустился
вниз и вышел на посадочную площадку, залитую свежим, небесно-голубым
пластиформом. В лицо сразу же дохнуло жаром набравшего силу дня,
запахами раскаленного песка и пластиформа и еще каким-то уловимым, но
резким ароматом. На площадке передо мной было пусто - все, наверное,
работали с другой стороны транспорта, у грузового люка. Я огляделся по
сторонам, отыскал взглядом едва выступавшие над гребнем бархана
голубые купола биостанции и двинулся в ее сторону, содрогаясь при
мысли, что через полсотни метров придется выйти из тени транспорта на
открытое солнцу пространство.
Но я успел сделать не больше десятка шагов.
- Стой! - раздался чей-то резкий выкрик слева, - Назад! С ума сошел!
Я резко обернулся. Ко мне шел - почти бежал - человек в серебристой
термозащитной одежде. Лицо его было закрыто респиратором и защитными
очками.
- Назад! - закричал он снова, - В шлюз!
Он напрасно так старался. Я все понял с первого раза, я уже бежал,
задержав дыхание, к темному проему шлюза. Три прыжка - и я был
внутри. Через пару секунд с громким хлопком лопнула защитная мембрана,
пропуская человека в респираторе, и тут же восстановилась за его
спиной. Дунул свежий ветер из вентиляционных отверстий, заменяя
атмосферу в шлюзовой камере, и почти сразу же загорелись зеленые
огоньки индикаторов. Теперь можно было дышать.
Человек в респираторе прислонился спиной к стене, снял респиратор
вместе с очками и вытер ладонью пот со лба. Потом исподлобья посмотрел
на меня и сказал в пространство:
- Мало мне двоих покойников.
Бывало, что меня принимали за идиота и недоумка - в нашей работе
всякое случается, и порой приходится изображать из себя черт те что.
Но я впервые чувствовал себя в действительности идиотом и недоумком,
потому что краем глаза отчетливо видел теперь горящий над выходом
сигнал о химической опасности.
- Кто вы такой? - спросил тот, кому я теперь обязан был жизнью.
- Инспектор Академии Алексей Кромов, - ответил я, с трудом выталкивая
из себя слова. Я достал из своего кармана карточку наблюдателя, хотел
протянуть ее своему спасителю, но неожиданно выронил на пол. Хотел
нагнуться, но не увидел карточки у себя под ногами - вообще ничего не
мог разглядеть. Глаза потеряли фокусировку, разбрелись в разные
стороны, и мне никак не удавалось свести их вместе. И еще этот
отвратительный вкус во рту...
Очнулся я почти сразу от острой боли в левом плече. Хотел дернуться в
сторону, но вовремя вернулось сознание, и я задержал дыхание, стиснув
зубы, чтобы не застонать.
- Ничего, обойдется, - сказал склонившийся надо мной человек, убирая
иньектор в карман, - В самый раз надышались, для науки даже полезно. В
другой раз осторожнее будете. Вдохните глубоко пару раз и можете
вставать, - он выпрямился, отошел к пульту связи в глубине шлюза и
остановился вполоборота ко мне, с кем-то там разговаривая.
Я медленно вдохнул и выдохнул. В голове прояснилось, но тело было как
ватное, и я не чувствовал ни рук, ни ног. Через несколько секунд
ощущения вернулись - вместе с резкой болью как от тысяч вонзившихся в
меня иголок. Но боль эта почти сразу прошла. Я встал, немного постоял,
прислонившись к стене, пережидая, пока пройдет головокружение, потом
отряхнулся и, выпрямившись, спросил:
- Вы, видимо, Ист Ронкетти?
Вопрос был, скорее, данью вежливости. Я и так узнал его, я знал в лицо
всех руководителей на Кабенге. Насмотрелся на их портреты за тот
месяц, что готовился к полету сюда.
- Вы догадливы, инспектор, - он повернулся и прищурившись посмотрел на
меня. На вид ему было лет под сто - лоб весь в морщинах, усталые
выцветшие глаза, очаровательная лысина в обрамлении коротко
остриженных, начинающих седеть волос. Но я помнил его анкетные данные
- всего семьдесят три. Правда, шестнадцать из них он провел на Глайде
и Краммусе. И шесть - на Кабенге. От такой работы количество морщин
не убавляется.
-Почему вы вышли без респиратора? - спросил он.
- Меня никто не предупредил, - ответил я и пожал плечами. Он мог
считать меня кем угодно, но теперь я восстановил в памяти, как все
произошло. Я спокойно спустился в пустую шлюзовую камеру и вышел
наружу. И не было никакого сигнала о химической опасности. Не было.
Даже если бы я не вспомнил этого, даже если бы я задохнулся там,
снаружи, и меня не сумели бы откачать, все равно никто, ни один
человек в нашем отделе никогда не поверил бы, что я мог погибнуть вот
так, просто потому, что был невнимателен.
Потому что с годами реакция на такие вот вещи становится попросту
инстинктивной, неосознанной, и за все годы моей работы никогда еще не
случалось со мной ничего подобного. И то, что случилось сейчас, могло
иметь лишь одно обьяснение: противник действовал, и он был близок к
успеху.
- Вы хотите сказать, что сигнала не было? - спросил Ронкетти,
оглянувшись на индикатор. Я кивнул в ответ - говорить не хотелось,
меня подташнивало, слегка знобило, хотелось сесть, а еще лучше лечь,
но сделать это в шлюзе было невозможно, и я снова прислонился спиной к
стене. Правда, особого облегчения от этого не почувствовал.
Ронкетти подошел к индикатору, положил руку на сенсорную панель,
высветил какие-то цифры, проверяя его работу, потом хмыкнул, пожал
плечами и повернулся ко мне:
- Возможно, вы и правы, хотя по показаниям индикатора ничего не
разобрать. Если так, то это второй случай. А может, даже третий, -
добавил он после небольшого раздумья, - Вы хоть понимаете, что с вами
произошло?
- Да, - ответил я, - Понимаю. У вас, видимо, происходит утечка
бета-треона при погрузке.
- Утечка... - он снова хмыкнул, достал из-за боковой панели респиратор и
протянул его мне, - В общем-то вы правы. Почти. Только утечка у нас
тут происходит не при погрузке. У нас тут постоянная утечка. Ладно,
идемте на биостанцию, там поговорим. А то скоро закончится погрузка.
Повезло мне, что вовремя вас заметил. Вам-то что, вы бы и не
почувствовали почти ничего, а мне тут потом пришлось бы все это
расхлебывать. Да и саркофаг у меня один всего остался, для себя
берегу, - только потом, вспоминая этот разговор, я понял, что он
шутил. Тогда я чувствовал себя слишком плохо и не воспринимал шуток.
Мы надели респираторы и вышли наружу. Защитная мембрана лопнула с
громким хлопком, и только теперь до меня дошло, что причиной тому был
не сбой в настройке шлюзовой автоматики, что мембрана попросту была
двойной, и анализаторы, значит, оценивали обстановку снаружи по
категории А. И тем не менее меня выпустили наружу без респиратора и
без какого-либо предупреждения... Пластиформовая дорожка к базе вела
через седловину между двумя барханами. Дул несильный, но пышущий жаром
ветер, но меня все равно знобило, даже несмотря на то, что сухой
горячий воздух, казалось, обжигал горло. Дорожку кое-где запорошило
мелким песком, который пластиформ не успевал пропустить через свою
поверхность. Желтый песок на голубом фоне - издали она, наверное,
казалась зеленой ленточкой между барханами.
Недалеко от седловины я оглянулся. Приземистый погрузчик копошился под
брюхом транспорта с дальней от нас стороны, у грузового отсека
виднелось несколько человеческих фигурок. Через десяток шагов все это
исчезло за краем бархана. Впереди была третья биостанция.
- Давненько Академия не посылала нам инспекторов, - сказал Ронкетти,
когда мы оказались у него в кабинете, - Как вам понравился бета-треон,
инспектор?
- Мне он совсем не понравился, - через силу ответил я. Я сидел в
кресле и пытался побороть озноб и нарастающую тошноту. Но лучше мне не
становилось. Наоборот - появилось еще и головокружение, все снова
расплылось перед глазами, как в шлюзе после отравления. Я знал, что
это всего лишь реакция, что вскоре это должно пройти, но и сознание
этого почему-то мало помогало. Все-таки не каждый день оказываешься в
нескольких секундах от гибели. Даже если работаешь у Зигмунда. А
гибель была вполне реальной перспективой. Бета-треон в свободном, не
связанном организмами Кабенга виде быстро разлагается в атмосфере на
множество соединений, часть из которых летучи и весьма ядовиты даже в
ничтожных концентрациях. Ядовиты для людей, конечно - в отношении
биосферы Кабенга они ведут себя совершенно нейтрально. Если бы не
жизнь на поверхности планеты, то постоянно выделяющийся из источников
бета-треон сделал бы атмосферу непригодной для дыхания уже через
несколько суток. С другой стороны, если бы не бета-треон, то здесь
попросту не было бы жизни.
- Примите успокоительное, а то вы весь дрожите. Аптечка у вас справа,
- сказал Ронкетти и стал вести какие-то переговоры, подключившись к
каналу связи. Я сделал еще одну попытку обойтись без химии, вытянув
ноги и попытавшись расслабиться, но дрожь не проходила, и я дрожащей
рукой полез в аптечку и сунул в рот что-то мятное и горькое, не
стараясь особенно разобраться, что же это такое. Видел бы меня Зигмунд
в таком состоянии, прикрыв глаза и ощущая, как по телу постепенно
разливается приятное тепло, подумал я. А впрочем, посмотрел бы я на
самого Зигмунда после отравления бета-треоном.
- Вы уже пришли в себя, инспектор? - вернул меня к действительности
голос Ронкетти.
- Вполне, - ответил я, неохотно открывая глаза.
- Может, вам будет лучше пойти в медблок? У нас, правда, нет врача, но
оборудование высшего класса.
- Да нет, не стоит, - уж что-что, а медблок мне сейчас был абсолютно
противопоказан. Конечно, там куча всяких блокировок, которые в
принципе исключают любую возможность нанесения вреда пациенту, но
лучше не давать лишних шансов тому, кто хочет со мной расправиться. И
лучше не задерживаться здесь сверх меры - всякое может случиться,
пока я нахожусь в пределах досягаемости нашего противника.
- Вам виднее, - Ронкетти посмотрел на меня с сомнением, но настаивать
не стал, - Мне говорили о вас, но я не думал, что вы доберетесь-таки
до нашей биостанции.
Моя популярность тут, похоже, была очень высока. Впечатление было
такое, что обо мне всем говорили. Именно говорили - так же ведь и
Гримсон выразился утром.
- Почему? - спросил я без особого интереса.
- А какой смысл инспектировать нашу работу? Мы даем бета-треон.
Немного, конечно, но больше-то все равно получить не в силах. И у нас
здесь ничего серьезного не происходит. Уже давно, с тех самых пор, как
погибло здесь двое сотрудников, ничего серьезного у нас не случалось.
Вплоть до вашей сегодняшней неудачной попытки самоубийства.
- Ничего серьезного, говорите? Тогда вас действительно необходимо
инспектировать - уж слишком вы выделяетесь на общем фоне.
- Хм, мне как-то это не приходило в голову, - Ронкетти усмехнулся, -
Неужели мы так хорошо смотримся со стороны?
- Со стороны все здесь хорошо смотрятся. Пока не станешь вникать в их
дела глубже, все смотрятся просто прекрасно. Если не считать, конечно,
того, что выполнение проекта близко к срыву, - я повернулся, налил
себе полстакана воды и выпил маленькими глотками. Но неприятный вкус
во рту сохранился, - Со стороны даже на Каланде дела идут прекрасно.
Но я бы очень удивился после всего, что успел увидеть, если бы у вас
тут все на самом деле оказалось в порядке.
- Вы что же, хотите, чтобы я сам покаялся в грехах? Так вас следует
понимать?
- Да нет, это, пожалуй, уже ни к чему. Просто поясните для начала, как
именно попадает бета-треон в атмосферу?
- Фильтры несовершенны, - Ронкетти улыбнулся одними губами и
выжидательно посмотрел на меня. Наверное, наверняка даже, за этим его
ответом стояло нечто большее, чем просто констатация факта. И он ждал
неизбежного следующего вопроса, ответ на который был уже заранее
заготовлен. Но мне не хотелось ни о чем думать и ни о чем
догадываться, мысли, как парализованные, едва ворочались в голове.
Единственное, о чем я думал, не мог не думать, права не имел не думать
- это о том, как мне вырваться отсюда, под каким благовидным
предлогом вынудить его дать мне вездеход или флаер и отпустить меня на
все четыре стороны. Но предлога пока не находилось, и надо было
продолжать играть свою роль - роль простого наблюдателя,
дослужившегося лишь до звания инспектора третьего ранга. С трудом я
сосредоточился - это потребовало почти физических усилий, так, будто
пришлось мне поднимать огромную тяжесть - привел мысли в порядок и
задал-таки тот вопрос, которого он ждал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
выделялись из общей среды - тем, что занимались явлениями, связанными
с Нашествием - и наши потери в десятки раз превосходили потери любого
другого отдела в инспекции Академии и в сотни раз - потери передовых
разведочных отрядов в глубоком космосе. Мы занимались Нашествием, мы
шли туда, где подозревались его Проявления, и наш противник по
каким-то признакам умел выделять нас среди всех остальных.
Видимо, я был не первым, кто догадался об истинной природе Нашествия.
И то, что эта очевидная теперь для меня мысль оставалась до сих пор
тайной даже для инфоров группы Дьереши, даже для самого Зигмунда,
снижало мои шансы практичски до нуля. Я вдруг вспомнил Сашу Курского.
Его нелепая смерть - на Земле, в двух шагах от собственного дома, в
квартале от прекрасной клиники... Все можно объяснить случайностью -
но порой случайностей становится слишком много. Из этих случайностей
вдруг выступает не осознанная прежде закономерность.
До моего отлета с Кабенга оставалось двое с половиной суток. Я был
уверен, что знаю разгадку. И знал, что не смогу никому сообщить об
этом, знал, что уже нахожусь под прицелом, что наш противник сделает
все возможне для того, чтобы меня устранить. А заодно устранить и
всех, кому я мог передать какую-то информацию, исключить любые способы
передачи мною сообщения в Академию. Значит, катастрофа на Кабенге была
неизбежна. Катастрофа, возможно еще более жуткая чем та, что произошла
на Джильберте, катастрофа, которая не должна оставить никаких следов
нашего присутствия на планете. И то, что я узнал - на базе, на
Каланде, здесь, на Туруу - говорило о том, что такая катастрофа
вполне реальна.
Но я должен был выжить - любой ценой.
* * *
Определенного плана у меня не было.
Я знал лишь одно - я должен был бежать как можно дальше. Прочь от
всего, подверженного воздействию информационной системы. Значит -
прочь от всего, связанного с человеком. Я должен был бежать для того,
чтобы выполнить свое задание, для того, чтобы просто уцелеть. И я
старался совсем не думать о том, что может ожидать остальных.
Ставка была слишком высока, и все равно изменить хоть что-то в их
судьбе я был не в силах. Удар мог последовать в любую секунду, и те,
кто будет проводить потом реконструкцию происшедшего, вряд ли сумеют
раскопать хотя бы один из моих шифрованных докладов. Ведь все мои
сообщения с Кабенга, как и вообще все сообщения любого из людей в
любой точке Галактики, шли под контролем информационной системы. И
было бы наивно надеяться на то, что наш противник их не задержит. А
те листки, что я заполнил от руки по пути с Каланда и спрятал за
обшивкой грузового отсека транспорта... Кто мог гарантировать, что
они уцелеют?
И я бежал в надежде уцелеть самому, в надежде пережить катастрофу,
которую считал неизбежной. Уцелел же ведь тот чудак на Джильберте,
который за два часа до того, как все началось, как раз во время
очередного перерыва в связи потерпел аварию на своем флаере в
горах. Его даже не успели хватиться, даже не начали поисков, и только
потому, наверное, он был еще жив, когда через трое суток туда
прибыли спасатели.
Транспорт, на котором я улетел с Турру, шел на третью биостанцию за
бета-треоном, который там получали. Прошло уже почти два часа
полета, и ничего пока не случилось. Внизу под нами тянулись
бесконечные равнины Южного Аллена, поросшие обычным для этих мест
сетчатым лесом - сверху он выглядел как сплошное переплетение
темно-фиолетовых побегов. Иногда попадались участки, покрытые
каким-то желтым налетом, а кое-где по вершинам холмов были
раскиданы красные поля. Местами лес рассекало русло какой-нибудь
реки с мутно-желтой или бурой водой. Солнце стояло почти в зените.
И вдруг все резко, без какого-то плавного перехода изменилось. Лес
внезапно кочился, и до самого горизонта впереди простиралась пустыня.
Внизу под нами был песок, были невысокие каменистые холмы, были
блестящие ленты искрящихся на солнце ручьев - и никакого признака
жизни, даже мертвой жизни. Казалось, что пустыня здесь была всегда,
хотя еще два года назад, когда бета-треон лишь временами брали здесь
для исследовательских целей, этой язвы на теле Кабенга еще не было.
Теперь здесь не было никакой жизни, и значит было относительно
безопасно. Так я подумал тогда.
Через десять минут транспорт достиг третьей биостанции. Я спустился
вниз и вышел на посадочную площадку, залитую свежим, небесно-голубым
пластиформом. В лицо сразу же дохнуло жаром набравшего силу дня,
запахами раскаленного песка и пластиформа и еще каким-то уловимым, но
резким ароматом. На площадке передо мной было пусто - все, наверное,
работали с другой стороны транспорта, у грузового люка. Я огляделся по
сторонам, отыскал взглядом едва выступавшие над гребнем бархана
голубые купола биостанции и двинулся в ее сторону, содрогаясь при
мысли, что через полсотни метров придется выйти из тени транспорта на
открытое солнцу пространство.
Но я успел сделать не больше десятка шагов.
- Стой! - раздался чей-то резкий выкрик слева, - Назад! С ума сошел!
Я резко обернулся. Ко мне шел - почти бежал - человек в серебристой
термозащитной одежде. Лицо его было закрыто респиратором и защитными
очками.
- Назад! - закричал он снова, - В шлюз!
Он напрасно так старался. Я все понял с первого раза, я уже бежал,
задержав дыхание, к темному проему шлюза. Три прыжка - и я был
внутри. Через пару секунд с громким хлопком лопнула защитная мембрана,
пропуская человека в респираторе, и тут же восстановилась за его
спиной. Дунул свежий ветер из вентиляционных отверстий, заменяя
атмосферу в шлюзовой камере, и почти сразу же загорелись зеленые
огоньки индикаторов. Теперь можно было дышать.
Человек в респираторе прислонился спиной к стене, снял респиратор
вместе с очками и вытер ладонью пот со лба. Потом исподлобья посмотрел
на меня и сказал в пространство:
- Мало мне двоих покойников.
Бывало, что меня принимали за идиота и недоумка - в нашей работе
всякое случается, и порой приходится изображать из себя черт те что.
Но я впервые чувствовал себя в действительности идиотом и недоумком,
потому что краем глаза отчетливо видел теперь горящий над выходом
сигнал о химической опасности.
- Кто вы такой? - спросил тот, кому я теперь обязан был жизнью.
- Инспектор Академии Алексей Кромов, - ответил я, с трудом выталкивая
из себя слова. Я достал из своего кармана карточку наблюдателя, хотел
протянуть ее своему спасителю, но неожиданно выронил на пол. Хотел
нагнуться, но не увидел карточки у себя под ногами - вообще ничего не
мог разглядеть. Глаза потеряли фокусировку, разбрелись в разные
стороны, и мне никак не удавалось свести их вместе. И еще этот
отвратительный вкус во рту...
Очнулся я почти сразу от острой боли в левом плече. Хотел дернуться в
сторону, но вовремя вернулось сознание, и я задержал дыхание, стиснув
зубы, чтобы не застонать.
- Ничего, обойдется, - сказал склонившийся надо мной человек, убирая
иньектор в карман, - В самый раз надышались, для науки даже полезно. В
другой раз осторожнее будете. Вдохните глубоко пару раз и можете
вставать, - он выпрямился, отошел к пульту связи в глубине шлюза и
остановился вполоборота ко мне, с кем-то там разговаривая.
Я медленно вдохнул и выдохнул. В голове прояснилось, но тело было как
ватное, и я не чувствовал ни рук, ни ног. Через несколько секунд
ощущения вернулись - вместе с резкой болью как от тысяч вонзившихся в
меня иголок. Но боль эта почти сразу прошла. Я встал, немного постоял,
прислонившись к стене, пережидая, пока пройдет головокружение, потом
отряхнулся и, выпрямившись, спросил:
- Вы, видимо, Ист Ронкетти?
Вопрос был, скорее, данью вежливости. Я и так узнал его, я знал в лицо
всех руководителей на Кабенге. Насмотрелся на их портреты за тот
месяц, что готовился к полету сюда.
- Вы догадливы, инспектор, - он повернулся и прищурившись посмотрел на
меня. На вид ему было лет под сто - лоб весь в морщинах, усталые
выцветшие глаза, очаровательная лысина в обрамлении коротко
остриженных, начинающих седеть волос. Но я помнил его анкетные данные
- всего семьдесят три. Правда, шестнадцать из них он провел на Глайде
и Краммусе. И шесть - на Кабенге. От такой работы количество морщин
не убавляется.
-Почему вы вышли без респиратора? - спросил он.
- Меня никто не предупредил, - ответил я и пожал плечами. Он мог
считать меня кем угодно, но теперь я восстановил в памяти, как все
произошло. Я спокойно спустился в пустую шлюзовую камеру и вышел
наружу. И не было никакого сигнала о химической опасности. Не было.
Даже если бы я не вспомнил этого, даже если бы я задохнулся там,
снаружи, и меня не сумели бы откачать, все равно никто, ни один
человек в нашем отделе никогда не поверил бы, что я мог погибнуть вот
так, просто потому, что был невнимателен.
Потому что с годами реакция на такие вот вещи становится попросту
инстинктивной, неосознанной, и за все годы моей работы никогда еще не
случалось со мной ничего подобного. И то, что случилось сейчас, могло
иметь лишь одно обьяснение: противник действовал, и он был близок к
успеху.
- Вы хотите сказать, что сигнала не было? - спросил Ронкетти,
оглянувшись на индикатор. Я кивнул в ответ - говорить не хотелось,
меня подташнивало, слегка знобило, хотелось сесть, а еще лучше лечь,
но сделать это в шлюзе было невозможно, и я снова прислонился спиной к
стене. Правда, особого облегчения от этого не почувствовал.
Ронкетти подошел к индикатору, положил руку на сенсорную панель,
высветил какие-то цифры, проверяя его работу, потом хмыкнул, пожал
плечами и повернулся ко мне:
- Возможно, вы и правы, хотя по показаниям индикатора ничего не
разобрать. Если так, то это второй случай. А может, даже третий, -
добавил он после небольшого раздумья, - Вы хоть понимаете, что с вами
произошло?
- Да, - ответил я, - Понимаю. У вас, видимо, происходит утечка
бета-треона при погрузке.
- Утечка... - он снова хмыкнул, достал из-за боковой панели респиратор и
протянул его мне, - В общем-то вы правы. Почти. Только утечка у нас
тут происходит не при погрузке. У нас тут постоянная утечка. Ладно,
идемте на биостанцию, там поговорим. А то скоро закончится погрузка.
Повезло мне, что вовремя вас заметил. Вам-то что, вы бы и не
почувствовали почти ничего, а мне тут потом пришлось бы все это
расхлебывать. Да и саркофаг у меня один всего остался, для себя
берегу, - только потом, вспоминая этот разговор, я понял, что он
шутил. Тогда я чувствовал себя слишком плохо и не воспринимал шуток.
Мы надели респираторы и вышли наружу. Защитная мембрана лопнула с
громким хлопком, и только теперь до меня дошло, что причиной тому был
не сбой в настройке шлюзовой автоматики, что мембрана попросту была
двойной, и анализаторы, значит, оценивали обстановку снаружи по
категории А. И тем не менее меня выпустили наружу без респиратора и
без какого-либо предупреждения... Пластиформовая дорожка к базе вела
через седловину между двумя барханами. Дул несильный, но пышущий жаром
ветер, но меня все равно знобило, даже несмотря на то, что сухой
горячий воздух, казалось, обжигал горло. Дорожку кое-где запорошило
мелким песком, который пластиформ не успевал пропустить через свою
поверхность. Желтый песок на голубом фоне - издали она, наверное,
казалась зеленой ленточкой между барханами.
Недалеко от седловины я оглянулся. Приземистый погрузчик копошился под
брюхом транспорта с дальней от нас стороны, у грузового отсека
виднелось несколько человеческих фигурок. Через десяток шагов все это
исчезло за краем бархана. Впереди была третья биостанция.
- Давненько Академия не посылала нам инспекторов, - сказал Ронкетти,
когда мы оказались у него в кабинете, - Как вам понравился бета-треон,
инспектор?
- Мне он совсем не понравился, - через силу ответил я. Я сидел в
кресле и пытался побороть озноб и нарастающую тошноту. Но лучше мне не
становилось. Наоборот - появилось еще и головокружение, все снова
расплылось перед глазами, как в шлюзе после отравления. Я знал, что
это всего лишь реакция, что вскоре это должно пройти, но и сознание
этого почему-то мало помогало. Все-таки не каждый день оказываешься в
нескольких секундах от гибели. Даже если работаешь у Зигмунда. А
гибель была вполне реальной перспективой. Бета-треон в свободном, не
связанном организмами Кабенга виде быстро разлагается в атмосфере на
множество соединений, часть из которых летучи и весьма ядовиты даже в
ничтожных концентрациях. Ядовиты для людей, конечно - в отношении
биосферы Кабенга они ведут себя совершенно нейтрально. Если бы не
жизнь на поверхности планеты, то постоянно выделяющийся из источников
бета-треон сделал бы атмосферу непригодной для дыхания уже через
несколько суток. С другой стороны, если бы не бета-треон, то здесь
попросту не было бы жизни.
- Примите успокоительное, а то вы весь дрожите. Аптечка у вас справа,
- сказал Ронкетти и стал вести какие-то переговоры, подключившись к
каналу связи. Я сделал еще одну попытку обойтись без химии, вытянув
ноги и попытавшись расслабиться, но дрожь не проходила, и я дрожащей
рукой полез в аптечку и сунул в рот что-то мятное и горькое, не
стараясь особенно разобраться, что же это такое. Видел бы меня Зигмунд
в таком состоянии, прикрыв глаза и ощущая, как по телу постепенно
разливается приятное тепло, подумал я. А впрочем, посмотрел бы я на
самого Зигмунда после отравления бета-треоном.
- Вы уже пришли в себя, инспектор? - вернул меня к действительности
голос Ронкетти.
- Вполне, - ответил я, неохотно открывая глаза.
- Может, вам будет лучше пойти в медблок? У нас, правда, нет врача, но
оборудование высшего класса.
- Да нет, не стоит, - уж что-что, а медблок мне сейчас был абсолютно
противопоказан. Конечно, там куча всяких блокировок, которые в
принципе исключают любую возможность нанесения вреда пациенту, но
лучше не давать лишних шансов тому, кто хочет со мной расправиться. И
лучше не задерживаться здесь сверх меры - всякое может случиться,
пока я нахожусь в пределах досягаемости нашего противника.
- Вам виднее, - Ронкетти посмотрел на меня с сомнением, но настаивать
не стал, - Мне говорили о вас, но я не думал, что вы доберетесь-таки
до нашей биостанции.
Моя популярность тут, похоже, была очень высока. Впечатление было
такое, что обо мне всем говорили. Именно говорили - так же ведь и
Гримсон выразился утром.
- Почему? - спросил я без особого интереса.
- А какой смысл инспектировать нашу работу? Мы даем бета-треон.
Немного, конечно, но больше-то все равно получить не в силах. И у нас
здесь ничего серьезного не происходит. Уже давно, с тех самых пор, как
погибло здесь двое сотрудников, ничего серьезного у нас не случалось.
Вплоть до вашей сегодняшней неудачной попытки самоубийства.
- Ничего серьезного, говорите? Тогда вас действительно необходимо
инспектировать - уж слишком вы выделяетесь на общем фоне.
- Хм, мне как-то это не приходило в голову, - Ронкетти усмехнулся, -
Неужели мы так хорошо смотримся со стороны?
- Со стороны все здесь хорошо смотрятся. Пока не станешь вникать в их
дела глубже, все смотрятся просто прекрасно. Если не считать, конечно,
того, что выполнение проекта близко к срыву, - я повернулся, налил
себе полстакана воды и выпил маленькими глотками. Но неприятный вкус
во рту сохранился, - Со стороны даже на Каланде дела идут прекрасно.
Но я бы очень удивился после всего, что успел увидеть, если бы у вас
тут все на самом деле оказалось в порядке.
- Вы что же, хотите, чтобы я сам покаялся в грехах? Так вас следует
понимать?
- Да нет, это, пожалуй, уже ни к чему. Просто поясните для начала, как
именно попадает бета-треон в атмосферу?
- Фильтры несовершенны, - Ронкетти улыбнулся одними губами и
выжидательно посмотрел на меня. Наверное, наверняка даже, за этим его
ответом стояло нечто большее, чем просто констатация факта. И он ждал
неизбежного следующего вопроса, ответ на который был уже заранее
заготовлен. Но мне не хотелось ни о чем думать и ни о чем
догадываться, мысли, как парализованные, едва ворочались в голове.
Единственное, о чем я думал, не мог не думать, права не имел не думать
- это о том, как мне вырваться отсюда, под каким благовидным
предлогом вынудить его дать мне вездеход или флаер и отпустить меня на
все четыре стороны. Но предлога пока не находилось, и надо было
продолжать играть свою роль - роль простого наблюдателя,
дослужившегося лишь до звания инспектора третьего ранга. С трудом я
сосредоточился - это потребовало почти физических усилий, так, будто
пришлось мне поднимать огромную тяжесть - привел мысли в порядок и
задал-таки тот вопрос, которого он ждал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22