Юноша имел черную злобную душу прирожденного убийцы. Король послал его сюда, чтобы проследить за тем, как бы драгоценный сосуд не миновал случайно королевских рук, и Гилберт был уверен, что рано или поздно ему придется использовать нож, которым он владел весьма искусно.
Джулиана, скорее всего, не представляла для него никакой ценности, но он был достаточно умен, чтобы не упускать представлявшихся ему возможностей. Вдова нисколько не заинтересовала его как женщина, спать с ней он не собирался, так как предпочитал молоденьких, глуповатых женщин, которые ничего от него не ждали. С Джулианой же было слишком много проблем, а у него не было ни времени, ни желания задабривать или уговаривать ее. Он рассматривал секс всего лишь как очередную телесную потребность, которую необходимо было удовлетворять время от времени.
Здесь ему было интересно. Он никогда не пользовался симпатией королевского шута, и мастер Николас имел весьма неприятную привычку вмешиваться в его самые вдохновенные планы. Священник также весьма раздражал Гилберта. Аббат находился в стойком заблуждении, что может напрямую общаться с Богом, а потому все его высказывания должны рассматриваться как Святое Писание. Гилберт не слишком верил в Святое Писание.
К тому времени, как ему исполнилось четырнадцать лет, он уже убил семерых человек, включая собственного отца. В последние три года он просто сбился со счета. Он убивал за деньги, он убивал по приказу своего сюзерена. Он делал это с поистине артистическим изяществом и ловкостью, которые доставляли удовольствие его заблудшей душе. Он никогда ни о ком и ни о чем не сожалел.
Возможно, будет приятно убить бледного аббата, думал он, облокотясь на балюстраду. Гилберт сознательно выбрал свою работу, тем более что его мнение о человеческом роде было весьма низким. Если его посылали убить кого-нибудь, не было никаких сомнений, что этот человек уже десять раз заслужил смерть. Гилберт всегда так говорил себе в тех редких случаях, когда давал себе труд об этом задуматься.
И теперь он был уверен, что настоятель аббатства Святой Евгелины заслуживает любой кары, которую Гилберт придумает для него. Например, он мог бы просто начать исповедоваться, признаваясь во всех грехах, которые совершил за последние десять лет своей короткой жизни, и добрый аббат испустит дух от одного лишь потрясения, так что не потребуется даже вытаскивать нож.
— Вот ты где, парень. Граф ищет тебя, — раздался сзади голос одного из седых рыцарей сэра Хью. Он хлопнул Гилберта по плечу с такой силой, что юноша покачнулся. — Он хочет опять заняться твоим обучением, раз его молодая жена ему недоступна. Бедолага! Женщины — отродье дьявола и посланы нам на погибель, так ведь?
Сэр Жофрей ничего не смыслил в женщинах, но предполагалось, что Гилберт был слишком юн, чтобы иметь по этому поводу свое мнение.
— Так мне говорили, сэр Жофрей, — сказал юноша почтительно.
— Хороший паренек, — рыцарь снова похлопал Гилберта по плечу. — Ступай и посмотри, не сможешь ли ты отвлечь мысли сэра Хью от его Джона Томаса, хотя бы на время. Бог знает, в каком жутком настроении он пребывает и сколько голов снесет, пока все это не закончится. И побереги себя, сынок. Если сэр Хью случайно снесет голову и тебе, его сердце разорвется от горя.
— Думаю, что я тоже не получу от этого удовольствия.
— А, что ты сказал? Очень хорошо, очень хорошо, — сэр Жофрей как-то странно зафыркал, что у него означало, по-видимому, смех. — Тоже не получишь удовольствия, ха-ха. Очень хорошо, парень.
Гилберт смотрел ему вслед. Иногда бывают времена, когда все складывается слишком легко и просто, подумал он и мысленно вернулся к своей гнусной жертве, сохраняя на лице маску приветливого участия.
Двор был пуст, даже слуги и те находились сейчас в главном зале, праздновали свадьбу своего хозяина. Заметно похолодало, когда Джулиана вышла во двор и тут же, обхватив себя за плечи, пожалела, что не поднялась в комнату, которую они теперь занимали вместе с Изабеллой, и не взяла теплый плащ. Несмотря на яркое солнце, осенний холод пробирал до костей. Прямо сейчас ей вдруг захотелось оказаться в тепле и уюте, а также в безопасности среди знакомых вещей и людей. Это желание было таким острым, что Джулиана сама не могла понять его причины.
Хитрый шут явно забавлялся, и, понимая это, она все же не могла устоять. Заброшенная часовня и священная реликвия не могли не разжечь ее любопытства, бросив вызов ее воображению, а ей так было необходимо отвлечься. Конечно, искать кубок святой Евгелины было не столь увлекательно, как Священный Грааль, но поиски вполне могли развлечь Джулиану во второй половине дня, когда она просто не знала, куда себя деть.
Тайная часовня оказалась на самом деле никакой не тайной. Одна из служанок сразу показала Джулиане, где находится старая часовня Святой Леди. Вход в нее притаился в углу двора и выглядел совершенно заброшенным: возле него росла густая высокая трава. Место это явно было забыто ради более помпезной и большой новой часовни. Кстати, там Джулиана не заметила никаких следов священной реликвии во время своей так называемой исповеди, но это было и неудивительно, поскольку большую часть времени она провела, уткнувшись носом в ледяные камни пола.
Низко наклонив голову, Джулиана осторожно прошла по выложенной плитками дорожке к часовне. Она примыкала к кухне, и с одной стороны ее стена была завалена грудой кухонных отбросов, наполняющей свежий осенний воздух не слишком приятными ароматами. Заросший травой вход был плотно прикрыт тяжелой дверью. Джулиана толкнула дверь и шагнула внутрь. Часовня оказалась совсем маленькой и на удивление теплой, что казалось очень странным, так как постройка была все из того же холодного камня, что и весь замок Фортэм. Солнце проникало внутрь через грязные стекла окон, заливая небольшое пространство теплой разноцветной радугой. Джулиана замерла в дверях, подняв голову вверх и уставившись на витражные окна, где с помощью разноцветных кусочков стекла была изображена история святой Евгелины.
Витражи были выполнены с огромной любовью и искусством. Первое окно рассказывало о ранних годах святой, и история сразу всплыла в памяти Джулианы со всеми своими незначительными деталями, запомнить которые она посчитала важным из благочестивых побуждений.
Сначала Евгелина была пухленькой здравомыслящей молодой женщиной, хорошей дочерью, добродетельной женой, а затем — молодой вдовой. Как многие добродетельные женщины, после смерти своего мужа она постриглась в монахини и десять лет все свои таланты, ум и силы отдавала монастырю.
Но ее спокойная жизнь закончилась, когда жадный король забрал Евгелину из монастыря и принудил к браку ради ее богатых земель. А затем, когда получил от нее все, что хотел, отравил ее, разрезал тело на куски и скормил дракону.
Это окно было особенно ярким и разноцветным, с красными языками пламени, вырывающимися из пасти чудовища. Джулиана не верила в драконов, разве только где-нибудь за морями и океанами и, конечно, в какие-то незапамятные времена, но не в добропорядочной Англии.
Однако история Евгелины на этом не кончилась. Едва только дракон проглотил Евгелину, как она чудесным образом ожила и выскочила у него из пасти. А затем она его приручила и отправила наказать своего убийцу-мужа за его грехи.
Ожившая Евгелина основала свой орден Святой Евгелины, а затем очень скоро почила, превратившись на смертном одре в дракона. С тех пор сохранилось некоторое количество реликвий, в том числе и чешуя дракона, которую Джулиана приняла просто за кусочки кожи, несколько осколков кости и самая главная реликвия — кубок, из которого муж ее и отравил. Когда Евгелина выбралась из пасти дракона, этот простой кубок волшебным образом превратился в золотой, усыпанный драгоценными камнями.
Не то чтобы Джулиана не верила этой истории. Это сочли бы богохульством, и глупо было бы рисковать жизнью за обвинение в ереси. Но она никогда не видела драконов и не встречала тех, кто сам их видел. К тому же она никогда не была свидетельницей настоящего чуда, а братья из ордена Святой Евгелины, повелительницы драконов, ничем не отличались от братьев других орденов. Считалось, что граф Фортэм вел свою родословную от этой святой леди, которая родилась на этой земле.
До Джулианы дошли слухи, что король оспаривал право графа на владение этой реликвией, но насколько она могла судить о королях, они всегда оспаривали право на владение всем, что представляло хоть какую-то ценность.
Последнее окно понравилось ей больше всех. Воскресшая Евгелина поднималась к солнцу, ее круглое умное лицо излучало то, что обычно принято называть святостью, хотя Джулиане выражение ее лица показалось лукавым и немного хитрым. Дракон стоял позади нее с выгнутой шеей. А над всем этим сиял золотой кубок, сверкающий в лучах солнца.
Джулиана огляделась. Помещение было крошечным, и сюда явно давно никто не приходил. Джулиана подняла голову, заглянув поверх простого, ничем не украшенного алтаря, и увидела его.
Священный кубок стоял в нише, расположенной высоко над головой, так, чтобы до него нельзя было дотянуться. Золото потускнело, драгоценные камни покрылись толстым слоем пыли. Реликвия выглядела так, словно о ней давно все забыли, но Джулиана была не столь наивна. Едва ли могли забыть о вещи, имеющей такую духовную и материальную ценность.
Она схватила стоявшую в стороне скамейку и потащила по полу вокруг алтаря. На несколько мгновений остановилась, чтобы благочестиво преклонить колени, прежде чем продолжить свой путь. Поставив лавку прямо возле стены под нишей, она забралась на нее, высоко подняв юбки, а затем изо всех сил потянулась вверх… выше… еще чуть-чуть… она уже почти дотронулась пальцами до золотой ножки…
— На вашем месте я бы не стал этого делать. — Голос Николаса раздался так неожиданно, что Джулиана потеряла равновесие, скамейка качнулась под ней, и она свалилась, взметнув юбки, прямо на каменный пол — и прямо к его ногам.
Николас стоял, с интересом разглядывая ее и не делая ни малейшей попытки помочь подняться, что, конечно, было весьма разумно с его стороны. Потому что, если бы он протянул ей руку, она просто ударила бы его, настолько она разозлилась.
На нем по-прежнему были надеты непарные чулки, но на этот раз он почему-то избавился от своих бубенчиков. Это показалось Джулиане особенно досадным. Она ненавидела их звон, но по крайней мере шут не смог бы так незаметно подкрасться к ней в столь неподходящий момент.
— Вам нравится пугать людей, да? — спросила она, поднимаясь на ноги со всем достоинством, которое могла изобразить в этой нелепой ситуации.
— Я самый нестрашный человек в мире, миледи. Да и вы наименее пугливая леди из всех, кого я знаю. Признаю, я застал вас врасплох, но на самом-то деле вы вовсе не испугались.
Она едва удержалась от того, чтобы не потереть ушибленный зад.
— Вы следили за мной, — мрачно заявила она. Этого он не стал отрицать.
— Разве вы не поняли, что кубок святой Евгелины не случайно поставили так, чтобы до него нельзя было дотянуться?
— Нет. Он выглядит грязным и всеми забытым. Я хотела всего лишь протереть его…
Николас покачал головой:
— Его вовсе не забыли, миледи. Никто не осмелился бы забыть о нем. Просто святые реликвии существуют не для слабых и робких душ.
— Думаю, мы уже с вами установили, что я вовсе не робка душой, — насмешливо сказала Джулиана.
— Но я не уверен в чистоте ваших помыслов. А кубок святой Евгелины может быть очень опасным для тех, кто недостоин его касаться. На вашем месте я обходил бы эту часовню стороной.
Джулиана взглянула на тусклый кубок.
— Почему же? Вы ведь сами говорили, что он может помочь мне избавиться от вас. Ради этого стоит рискнуть!
Николас пожал плечами.
— Говорят, что яд, которым отравил Евгелину муж, все еще сохраняется на стенках. Этот кубок был совсем простым, но, как только она выпила вино, оставшийся яд превратился в драгоценные камни. Он все еще может отравить того, кто из жадности схватится за кубок.
— Неужели вы ожидаете, что я поверю, будто священная реликвия может убивать? — уколола она его.
— Может, хотите попробовать? Только с этой скамейки вам его не достать. Я могу вас поднять…
— Не подходите ко мне!
Красавица ранит меня глубоко,
А я лишь хочу угодить.
Она придет вечерней порой,
Но сердце ее холодно.
— Не тратьте на меня столько сил, — сказала Джулиана, не двигаясь с места. Николас, словно не слыша ее, продолжал:
Ее груди прелестны,
а кожа как снег,
Соски — словно розовый жемчуг.
Приди же в объятья мои, и, клянусь,
Язык мой послужит им верно.
— Розовый жемчуг? — повторила Джулиана, стараясь не показать своего смущения. — Уверена, королевский шут мог бы придумать что-нибудь более оригинальное.
— Но ведь не вам же придется их целовать.
— Целовать что?
— Ваши соски.
— Как вы смеете! Это же святое место! — воскликнула она возмущенно.
— Святая Евгелина была довольно независимой особой. Она не стала бы возражать. Хватит вам изображать из себя невинную девицу, — говорил Николас, медленно приближаясь.
Джулиана вдруг почувствовала, что ее соски упираются в полотняную ткань нижней рубахи. Боже, какие неуместные ощущения.
Она отошла на шаг, но шут был уже совсем рядом, он прижал ее спиной к стене. Деваться было некуда. Над ними сиял во всей своей красе пышущий огнем дракон, бросая на них алые отблески света.
— Я закричу, — предупредила она вдруг севшим голосом.
— И тогда святой отец явится сюда, обвинит меня в ереси и, возможно, поджарит живьем. Вы ведь не хотите быть в ответе за это? Вам очень не понравится запах горящей плоти, могу вас заверить.
Она не двигалась, словно застыла.
— Пожалуйста, не трогайте меня, — прошептала она тихо.
Ей некуда было бежать, она могла лишь молить его о милосердии.
Но Николасу было чуждо милосердие.
— Вы сейчас купаетесь в крови дракона, миледи, — прошептал он. — И выглядите довольно аппетитно в этом красном свете. Подарите мне поцелуй во имя святой Евгелины, и я оставлю вас в покое. Всего лишь один сладкий поцелуй для бедного безумного шута. Не такая уж большая жертва…
И она удивила его. Она удивила саму себя. Почти в тот же миг, как он кончил говорить, она ринулась вперед и впечатала свой рот в его губы. Она чувствовала, как ее губы расплющились о зубы, но ей было все равно. А мгновение спустя она уже была свободна и, вылетев из часовни, словно за ней гнались черти, помчалась через двор, который уже не был пустынным.
Ее длинные тугие косы били ее по спине, рот саднило от торопливого, опрометчивого поцелуя, но она была рада этому, так как боль затмевала все другие ощущения, а в особенности тот невероятный факт, что она прижалась губами ко рту мужчины, да еще в святом месте… Она целовала шута в часовне: небеса должны были обрушиться на нечестивицу.
Джулиана бежала вверх по лестнице так, словно за ней гнался сам дьявол. Бежала, пока не наткнулась на человека, которого хотела видеть сейчас меньше всего на свете: на отца Паулуса, аббата-настоятеля ордена Святой Евгелины.
9
— Подобная поспешность не подобает леди — это богопротивно! — произнес нараспев отец Паулус. И, внимательнее взглянув на Джулиану, спросил: — Ваш рот кровоточит. Что вы делали? И где?
Почувствовав себя сразу же виноватой, Джулиана коснулась рукой губ. Кровь сочилась совсем чуть-чуть, она грешна и помнит об этом, но одного взгляда на лицо аббата монастыря Святой Евгелины было достаточно, чтобы решить: правду говорить ни в коем случае нельзя, во всяком случае, всю правду.
Джулиана сделала почтительный реверанс, низко наклонив голову скорее для того, чтобы скрыть выражение лица, чем чтобы выказать уважение.
— Я молилась в часовне Святой Девы, отец Паулус. И молилась так усердно и горячо, что потеряла равновесие и упала лицом прямо на одну из скамеек.
Едва ли это было удачное объяснение, но лучшего она придумать не могла. Если аббат узнает, что шут пытался с ней флиртовать в святом месте, ему уже не отделаться одной лишь исполосованной спиной.
— Полагаю, вы достаточно умны, чтобы не оскорблять Богоматерь ложью, дитя мое? Ибо подобное преступление будет приравнено к ереси, а она наказывается смертью.
Джулиана опустила глаза с выражением благочестивого почтения, мысленно себя проклиная. В этом случае суровый аббат был абсолютно прав: не подумав, она вовлекла Деву Марию в свою ложь и теперь заслуживает двойного проклятия.
И все же нежная, добрая Святая Дева, в которую верила Джулиана, никогда не потребовала бы такой жертвы. Да и святая Евгелина, скорее всего, закрыла бы глаза на подобный проступок.
— Мое сердце чисто, отец Паулус, — пробормотала Джулиана, скорее от внутреннего смятения, чем желая оправдаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Джулиана, скорее всего, не представляла для него никакой ценности, но он был достаточно умен, чтобы не упускать представлявшихся ему возможностей. Вдова нисколько не заинтересовала его как женщина, спать с ней он не собирался, так как предпочитал молоденьких, глуповатых женщин, которые ничего от него не ждали. С Джулианой же было слишком много проблем, а у него не было ни времени, ни желания задабривать или уговаривать ее. Он рассматривал секс всего лишь как очередную телесную потребность, которую необходимо было удовлетворять время от времени.
Здесь ему было интересно. Он никогда не пользовался симпатией королевского шута, и мастер Николас имел весьма неприятную привычку вмешиваться в его самые вдохновенные планы. Священник также весьма раздражал Гилберта. Аббат находился в стойком заблуждении, что может напрямую общаться с Богом, а потому все его высказывания должны рассматриваться как Святое Писание. Гилберт не слишком верил в Святое Писание.
К тому времени, как ему исполнилось четырнадцать лет, он уже убил семерых человек, включая собственного отца. В последние три года он просто сбился со счета. Он убивал за деньги, он убивал по приказу своего сюзерена. Он делал это с поистине артистическим изяществом и ловкостью, которые доставляли удовольствие его заблудшей душе. Он никогда ни о ком и ни о чем не сожалел.
Возможно, будет приятно убить бледного аббата, думал он, облокотясь на балюстраду. Гилберт сознательно выбрал свою работу, тем более что его мнение о человеческом роде было весьма низким. Если его посылали убить кого-нибудь, не было никаких сомнений, что этот человек уже десять раз заслужил смерть. Гилберт всегда так говорил себе в тех редких случаях, когда давал себе труд об этом задуматься.
И теперь он был уверен, что настоятель аббатства Святой Евгелины заслуживает любой кары, которую Гилберт придумает для него. Например, он мог бы просто начать исповедоваться, признаваясь во всех грехах, которые совершил за последние десять лет своей короткой жизни, и добрый аббат испустит дух от одного лишь потрясения, так что не потребуется даже вытаскивать нож.
— Вот ты где, парень. Граф ищет тебя, — раздался сзади голос одного из седых рыцарей сэра Хью. Он хлопнул Гилберта по плечу с такой силой, что юноша покачнулся. — Он хочет опять заняться твоим обучением, раз его молодая жена ему недоступна. Бедолага! Женщины — отродье дьявола и посланы нам на погибель, так ведь?
Сэр Жофрей ничего не смыслил в женщинах, но предполагалось, что Гилберт был слишком юн, чтобы иметь по этому поводу свое мнение.
— Так мне говорили, сэр Жофрей, — сказал юноша почтительно.
— Хороший паренек, — рыцарь снова похлопал Гилберта по плечу. — Ступай и посмотри, не сможешь ли ты отвлечь мысли сэра Хью от его Джона Томаса, хотя бы на время. Бог знает, в каком жутком настроении он пребывает и сколько голов снесет, пока все это не закончится. И побереги себя, сынок. Если сэр Хью случайно снесет голову и тебе, его сердце разорвется от горя.
— Думаю, что я тоже не получу от этого удовольствия.
— А, что ты сказал? Очень хорошо, очень хорошо, — сэр Жофрей как-то странно зафыркал, что у него означало, по-видимому, смех. — Тоже не получишь удовольствия, ха-ха. Очень хорошо, парень.
Гилберт смотрел ему вслед. Иногда бывают времена, когда все складывается слишком легко и просто, подумал он и мысленно вернулся к своей гнусной жертве, сохраняя на лице маску приветливого участия.
Двор был пуст, даже слуги и те находились сейчас в главном зале, праздновали свадьбу своего хозяина. Заметно похолодало, когда Джулиана вышла во двор и тут же, обхватив себя за плечи, пожалела, что не поднялась в комнату, которую они теперь занимали вместе с Изабеллой, и не взяла теплый плащ. Несмотря на яркое солнце, осенний холод пробирал до костей. Прямо сейчас ей вдруг захотелось оказаться в тепле и уюте, а также в безопасности среди знакомых вещей и людей. Это желание было таким острым, что Джулиана сама не могла понять его причины.
Хитрый шут явно забавлялся, и, понимая это, она все же не могла устоять. Заброшенная часовня и священная реликвия не могли не разжечь ее любопытства, бросив вызов ее воображению, а ей так было необходимо отвлечься. Конечно, искать кубок святой Евгелины было не столь увлекательно, как Священный Грааль, но поиски вполне могли развлечь Джулиану во второй половине дня, когда она просто не знала, куда себя деть.
Тайная часовня оказалась на самом деле никакой не тайной. Одна из служанок сразу показала Джулиане, где находится старая часовня Святой Леди. Вход в нее притаился в углу двора и выглядел совершенно заброшенным: возле него росла густая высокая трава. Место это явно было забыто ради более помпезной и большой новой часовни. Кстати, там Джулиана не заметила никаких следов священной реликвии во время своей так называемой исповеди, но это было и неудивительно, поскольку большую часть времени она провела, уткнувшись носом в ледяные камни пола.
Низко наклонив голову, Джулиана осторожно прошла по выложенной плитками дорожке к часовне. Она примыкала к кухне, и с одной стороны ее стена была завалена грудой кухонных отбросов, наполняющей свежий осенний воздух не слишком приятными ароматами. Заросший травой вход был плотно прикрыт тяжелой дверью. Джулиана толкнула дверь и шагнула внутрь. Часовня оказалась совсем маленькой и на удивление теплой, что казалось очень странным, так как постройка была все из того же холодного камня, что и весь замок Фортэм. Солнце проникало внутрь через грязные стекла окон, заливая небольшое пространство теплой разноцветной радугой. Джулиана замерла в дверях, подняв голову вверх и уставившись на витражные окна, где с помощью разноцветных кусочков стекла была изображена история святой Евгелины.
Витражи были выполнены с огромной любовью и искусством. Первое окно рассказывало о ранних годах святой, и история сразу всплыла в памяти Джулианы со всеми своими незначительными деталями, запомнить которые она посчитала важным из благочестивых побуждений.
Сначала Евгелина была пухленькой здравомыслящей молодой женщиной, хорошей дочерью, добродетельной женой, а затем — молодой вдовой. Как многие добродетельные женщины, после смерти своего мужа она постриглась в монахини и десять лет все свои таланты, ум и силы отдавала монастырю.
Но ее спокойная жизнь закончилась, когда жадный король забрал Евгелину из монастыря и принудил к браку ради ее богатых земель. А затем, когда получил от нее все, что хотел, отравил ее, разрезал тело на куски и скормил дракону.
Это окно было особенно ярким и разноцветным, с красными языками пламени, вырывающимися из пасти чудовища. Джулиана не верила в драконов, разве только где-нибудь за морями и океанами и, конечно, в какие-то незапамятные времена, но не в добропорядочной Англии.
Однако история Евгелины на этом не кончилась. Едва только дракон проглотил Евгелину, как она чудесным образом ожила и выскочила у него из пасти. А затем она его приручила и отправила наказать своего убийцу-мужа за его грехи.
Ожившая Евгелина основала свой орден Святой Евгелины, а затем очень скоро почила, превратившись на смертном одре в дракона. С тех пор сохранилось некоторое количество реликвий, в том числе и чешуя дракона, которую Джулиана приняла просто за кусочки кожи, несколько осколков кости и самая главная реликвия — кубок, из которого муж ее и отравил. Когда Евгелина выбралась из пасти дракона, этот простой кубок волшебным образом превратился в золотой, усыпанный драгоценными камнями.
Не то чтобы Джулиана не верила этой истории. Это сочли бы богохульством, и глупо было бы рисковать жизнью за обвинение в ереси. Но она никогда не видела драконов и не встречала тех, кто сам их видел. К тому же она никогда не была свидетельницей настоящего чуда, а братья из ордена Святой Евгелины, повелительницы драконов, ничем не отличались от братьев других орденов. Считалось, что граф Фортэм вел свою родословную от этой святой леди, которая родилась на этой земле.
До Джулианы дошли слухи, что король оспаривал право графа на владение этой реликвией, но насколько она могла судить о королях, они всегда оспаривали право на владение всем, что представляло хоть какую-то ценность.
Последнее окно понравилось ей больше всех. Воскресшая Евгелина поднималась к солнцу, ее круглое умное лицо излучало то, что обычно принято называть святостью, хотя Джулиане выражение ее лица показалось лукавым и немного хитрым. Дракон стоял позади нее с выгнутой шеей. А над всем этим сиял золотой кубок, сверкающий в лучах солнца.
Джулиана огляделась. Помещение было крошечным, и сюда явно давно никто не приходил. Джулиана подняла голову, заглянув поверх простого, ничем не украшенного алтаря, и увидела его.
Священный кубок стоял в нише, расположенной высоко над головой, так, чтобы до него нельзя было дотянуться. Золото потускнело, драгоценные камни покрылись толстым слоем пыли. Реликвия выглядела так, словно о ней давно все забыли, но Джулиана была не столь наивна. Едва ли могли забыть о вещи, имеющей такую духовную и материальную ценность.
Она схватила стоявшую в стороне скамейку и потащила по полу вокруг алтаря. На несколько мгновений остановилась, чтобы благочестиво преклонить колени, прежде чем продолжить свой путь. Поставив лавку прямо возле стены под нишей, она забралась на нее, высоко подняв юбки, а затем изо всех сил потянулась вверх… выше… еще чуть-чуть… она уже почти дотронулась пальцами до золотой ножки…
— На вашем месте я бы не стал этого делать. — Голос Николаса раздался так неожиданно, что Джулиана потеряла равновесие, скамейка качнулась под ней, и она свалилась, взметнув юбки, прямо на каменный пол — и прямо к его ногам.
Николас стоял, с интересом разглядывая ее и не делая ни малейшей попытки помочь подняться, что, конечно, было весьма разумно с его стороны. Потому что, если бы он протянул ей руку, она просто ударила бы его, настолько она разозлилась.
На нем по-прежнему были надеты непарные чулки, но на этот раз он почему-то избавился от своих бубенчиков. Это показалось Джулиане особенно досадным. Она ненавидела их звон, но по крайней мере шут не смог бы так незаметно подкрасться к ней в столь неподходящий момент.
— Вам нравится пугать людей, да? — спросила она, поднимаясь на ноги со всем достоинством, которое могла изобразить в этой нелепой ситуации.
— Я самый нестрашный человек в мире, миледи. Да и вы наименее пугливая леди из всех, кого я знаю. Признаю, я застал вас врасплох, но на самом-то деле вы вовсе не испугались.
Она едва удержалась от того, чтобы не потереть ушибленный зад.
— Вы следили за мной, — мрачно заявила она. Этого он не стал отрицать.
— Разве вы не поняли, что кубок святой Евгелины не случайно поставили так, чтобы до него нельзя было дотянуться?
— Нет. Он выглядит грязным и всеми забытым. Я хотела всего лишь протереть его…
Николас покачал головой:
— Его вовсе не забыли, миледи. Никто не осмелился бы забыть о нем. Просто святые реликвии существуют не для слабых и робких душ.
— Думаю, мы уже с вами установили, что я вовсе не робка душой, — насмешливо сказала Джулиана.
— Но я не уверен в чистоте ваших помыслов. А кубок святой Евгелины может быть очень опасным для тех, кто недостоин его касаться. На вашем месте я обходил бы эту часовню стороной.
Джулиана взглянула на тусклый кубок.
— Почему же? Вы ведь сами говорили, что он может помочь мне избавиться от вас. Ради этого стоит рискнуть!
Николас пожал плечами.
— Говорят, что яд, которым отравил Евгелину муж, все еще сохраняется на стенках. Этот кубок был совсем простым, но, как только она выпила вино, оставшийся яд превратился в драгоценные камни. Он все еще может отравить того, кто из жадности схватится за кубок.
— Неужели вы ожидаете, что я поверю, будто священная реликвия может убивать? — уколола она его.
— Может, хотите попробовать? Только с этой скамейки вам его не достать. Я могу вас поднять…
— Не подходите ко мне!
Красавица ранит меня глубоко,
А я лишь хочу угодить.
Она придет вечерней порой,
Но сердце ее холодно.
— Не тратьте на меня столько сил, — сказала Джулиана, не двигаясь с места. Николас, словно не слыша ее, продолжал:
Ее груди прелестны,
а кожа как снег,
Соски — словно розовый жемчуг.
Приди же в объятья мои, и, клянусь,
Язык мой послужит им верно.
— Розовый жемчуг? — повторила Джулиана, стараясь не показать своего смущения. — Уверена, королевский шут мог бы придумать что-нибудь более оригинальное.
— Но ведь не вам же придется их целовать.
— Целовать что?
— Ваши соски.
— Как вы смеете! Это же святое место! — воскликнула она возмущенно.
— Святая Евгелина была довольно независимой особой. Она не стала бы возражать. Хватит вам изображать из себя невинную девицу, — говорил Николас, медленно приближаясь.
Джулиана вдруг почувствовала, что ее соски упираются в полотняную ткань нижней рубахи. Боже, какие неуместные ощущения.
Она отошла на шаг, но шут был уже совсем рядом, он прижал ее спиной к стене. Деваться было некуда. Над ними сиял во всей своей красе пышущий огнем дракон, бросая на них алые отблески света.
— Я закричу, — предупредила она вдруг севшим голосом.
— И тогда святой отец явится сюда, обвинит меня в ереси и, возможно, поджарит живьем. Вы ведь не хотите быть в ответе за это? Вам очень не понравится запах горящей плоти, могу вас заверить.
Она не двигалась, словно застыла.
— Пожалуйста, не трогайте меня, — прошептала она тихо.
Ей некуда было бежать, она могла лишь молить его о милосердии.
Но Николасу было чуждо милосердие.
— Вы сейчас купаетесь в крови дракона, миледи, — прошептал он. — И выглядите довольно аппетитно в этом красном свете. Подарите мне поцелуй во имя святой Евгелины, и я оставлю вас в покое. Всего лишь один сладкий поцелуй для бедного безумного шута. Не такая уж большая жертва…
И она удивила его. Она удивила саму себя. Почти в тот же миг, как он кончил говорить, она ринулась вперед и впечатала свой рот в его губы. Она чувствовала, как ее губы расплющились о зубы, но ей было все равно. А мгновение спустя она уже была свободна и, вылетев из часовни, словно за ней гнались черти, помчалась через двор, который уже не был пустынным.
Ее длинные тугие косы били ее по спине, рот саднило от торопливого, опрометчивого поцелуя, но она была рада этому, так как боль затмевала все другие ощущения, а в особенности тот невероятный факт, что она прижалась губами ко рту мужчины, да еще в святом месте… Она целовала шута в часовне: небеса должны были обрушиться на нечестивицу.
Джулиана бежала вверх по лестнице так, словно за ней гнался сам дьявол. Бежала, пока не наткнулась на человека, которого хотела видеть сейчас меньше всего на свете: на отца Паулуса, аббата-настоятеля ордена Святой Евгелины.
9
— Подобная поспешность не подобает леди — это богопротивно! — произнес нараспев отец Паулус. И, внимательнее взглянув на Джулиану, спросил: — Ваш рот кровоточит. Что вы делали? И где?
Почувствовав себя сразу же виноватой, Джулиана коснулась рукой губ. Кровь сочилась совсем чуть-чуть, она грешна и помнит об этом, но одного взгляда на лицо аббата монастыря Святой Евгелины было достаточно, чтобы решить: правду говорить ни в коем случае нельзя, во всяком случае, всю правду.
Джулиана сделала почтительный реверанс, низко наклонив голову скорее для того, чтобы скрыть выражение лица, чем чтобы выказать уважение.
— Я молилась в часовне Святой Девы, отец Паулус. И молилась так усердно и горячо, что потеряла равновесие и упала лицом прямо на одну из скамеек.
Едва ли это было удачное объяснение, но лучшего она придумать не могла. Если аббат узнает, что шут пытался с ней флиртовать в святом месте, ему уже не отделаться одной лишь исполосованной спиной.
— Полагаю, вы достаточно умны, чтобы не оскорблять Богоматерь ложью, дитя мое? Ибо подобное преступление будет приравнено к ереси, а она наказывается смертью.
Джулиана опустила глаза с выражением благочестивого почтения, мысленно себя проклиная. В этом случае суровый аббат был абсолютно прав: не подумав, она вовлекла Деву Марию в свою ложь и теперь заслуживает двойного проклятия.
И все же нежная, добрая Святая Дева, в которую верила Джулиана, никогда не потребовала бы такой жертвы. Да и святая Евгелина, скорее всего, закрыла бы глаза на подобный проступок.
— Мое сердце чисто, отец Паулус, — пробормотала Джулиана, скорее от внутреннего смятения, чем желая оправдаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32