И все же я это сделал. Сожжению была подвержена та же субстанция, что и вблизи города, на линии, соединяющей здания с центральным гибернатором. И осуществлено это было тем же самым видом пламени.
Я еще раз инстинктивно проверил герметичность скафандра и шлема, после чего неторопливо осмотрелся. С трудом различил очертания чуть более темного, чем окружающее, неподвижно замершего автомата. Не двигаясь с места, приказал ему подойти. Когда он оказался совсем рядом, я выслал его вперед, по проделанной им тропинке. Сам пошел сзади. За все время пути к вершине холма я ни разу не оглянулся. Я уловил шорох подкрадывающихся шагов. Но это должно было быть иллюзией. Ни одно живое существо не пробралось бы сквозь окружающую нас чащу.
Через двадцать минут я погрузился в скалы. Вспыхнул ксеноновый свет, заливая резкой белизной ближайшие деревья и заросли. Я захлопнул люк и направился к столу. Кроме пары глотков концентрата у меня за весь день ничего во рту не было.
Какое-то время я прогуливался по кабине в одних плавках, пока не стало холодно. Тогда сдвинул ручку климатизатора и устроился в кресле.
5.
Старая гидроэлектростанция в Западных Карпатах. Белая лента пенобетона, перекрывающая крутые склоны ущелья. Выше — спокойная поверхность, в зеркале которой отражаются паруса, синие, белые, желтые, оранжевые. Ниже, очень низко, поблескивающая на солнце как ртуть нитка горной реки.
Когда-то я побывал там, с кем — не помню. Долго стоял, опершись о широкую балюстраду, и смотрел вниз. И знал, что способен простоять так часами.
Серебрянная нитка превратилась в ревущий от сдерживаемой мощи, распирающий от сдерживаемой мощи, распирающий края долины поток. На белую преграду упала тень от низко зависших, тяжелых, грязных облаков. Тут и там через нее перехлестывали потоки мутно-желтой воды. В порывах ветра показывались пенистые гривы. Сквозь рев бури прорвался другой звук, виблирующий, напряженный до предела. Земля задрожала, и неожиданно облака пробила стена водяной пыли, в которой крутились каменные блоки, элементы конструкций, танцующие провода и крыши зданий. На долю секунды эта дрожащая громада замерла в неподвижности, заслоняя от наблюдателей остатки солнечного света, после чего неторопливым движением накренилась и рухнула в долину. Я не подумал о бегстве. Когда первые брызги водяной лавины упали на меня, я все же решился на отчаянное усилие, пытаясь бессознательным движением заслонить лицо и глаза. И закричал.
И вскочил на ноги. Сделал два-три шага к центру кабины, не понимая, где я. Потребовалось немало секунд, чтобы заметить горящую ровным, молочным светом лампочку над центральным экраном связи.
Исчез образ превратившейся в поток реки. Остался ее грохот. Мне казалось, что стены базы содрогаются от него — теперь он доносился снаружи — словно через минуту ей предстояло разделить участь той плотины.
Как и стоял, в одних плавках, я схватил со стола излучатель и метнулся к дверям. Споткнулся о порог и пролетел вперед головой через весь тамбур. Врезался плечом в косяк и с трудом удержал равновесие. Сражаясь с замком, вызвал автомат.
Дерево, растущее прямо напротив входа, стояло неподвижно. Листьев его не касалось ни слабейшее дуновение. И у остальных — тоже. У всех деревьев, которые я по очереди обводил взглядом.
Небо в вышине чистое, как стекло цвета граната. С миллионами подмигивающих огоньков. Ни одного облака. Ни следа движения в обступившей базу чаще.
Автомат выскользнул из тени о остановился возле меня. Я услышал тихое гудение его подрагивающих антенн. Читая, едва различимая нота.
И только тут я понял что вокруг царит идеальная, совершенная тишина. Без того, что сопутствовало ей на протяжении дня, то есть без птиц, лягушек, шелеста листьев.
Безумие. Я простоял так добрые десять минут, прежде чем пришел в себя. Меня заливал пот, словно я и в самом деле только что избегнул опасности. Тело дрожало. Я еле держался на ногах.
Ночь. Обыкновенная ночь, полная звезд. И тишина. Полная тишины. Столь всеобъемлющей, что ей уже не хватало места.
Ноги подгибались. Я пошарил рукой, нащупал пальцами манипулятор автомата и, не отпуская его, опустился на землю.
Шли минуты. Я сидел, глядя на звезды и ни о чем не думая. Меня охватило противоестественное, чуть ли маниакальное спокойствие. Я представил, как засну здесь и очнусь, мокрый от росы, с первыми лучами солнца.
Услышал стук крови в висках. И сердце. А также звук, показавшийся мне знакомым. Я напряг все внимание, чтобы определить его.
Колокола. Далекие, но звучащие со всех сторон. Колокола. Тишина. Колокола.
Я с трудом пошевелился. Тело казалось потерявшим осязание, одеревеневшим. Самое главное — войти в ритм, — подумал я. Это же так просто. Существует время суток, обязанности, которые я должен выполнять, стимуляторы, сон… Надо разложить все это по полочкам. Приспособиться. Нет, не то. По-просту войти в ритм. И не позволять от него отклоняться.
Закрывая двери, я прикинул, не запрограммировать ли излучатели на случай чьих-то визитов. Чьих угодно визитов.
— Нет, — вслух ответил я. — Нет, — повторил уже мысленно. Это значило бы признать состояние угрозы. Запереться от тишины? Ерунда. Я — не истерикующая дамочка, выведенная из равновесия отсутствием людей, к которым она так привыкла. Единственное, что я могу сделать, это отыскать ритм. Все уместить в один-единственный цикл.
* * *
Я разработал своеобразный распорядок. Базу покидал в строго определенное время и только затем, чтобы проверить посты или с вершины купола осмотреть прилегающую территорию.
Данные, записанные в информационных приставках автоматов, окружающих базу, наилучшим образом свидетельствовали о авторах проекта равновесия биосферы. За три дня датчики один-единственный раз зарегистрировали исчезающий след радиоактивности в воздухе. И то я не мог иметь уверенности, какая доля этого приходится на «заботу» излучателя моего собственного «телохранителя». Поверхность стала практически чистой. Воды также, по крайней мере — грунтовые. Проект биологической реставрации протекал даже быстрее, чем придвидели Онеска и ему подобные. Может, оказалось бы достаточно пятидесяти лет? Шестидесяти? В конце концов, могу я внести корректировку. Достаточно заглянуть в нишу гибернатора и отыскать в ее глубине скрытые датчики аварийной аппаратуры. Не пройдет и десяти минут, как голубоватый купол, охватывающий десятки миллионов человек, исчезнет. А через два-три часа город оживет. Сперва появится шум. Какое-то время он будет нарастать, пока не перейдет в протяжный вой, словно бы газа, выпускаемого под большим давлением. Потом над крышами домов начнет скапливаться синеватая мгла. Контуры дорог и стартовых площадок размажутся, не пройдет и половины суток, как направляющиеся к городу видеть будут только неопределенное, уходящее высоко вверх облако. Однако же прежде, чем это случится, мой автомат-стражник обнаружит присутствие визитеров. И что я им скажу?
— Видите, какая тут красота? — пробормотал я вслух. — Зелень, птички поют… заходите, пойдем прогуляемся…
— Бред какой-то, — произнес я чуть погодя и поднялся. — Еще немного и —отправлюсь… на охоту.
Я невольно покосился в направлении регистрирующей приставки. И уловил движение в контрольном окошке.
Я отодвинул кресло, в котором уже какое-то время блаженствовал, и нацелился на главный пульт. Уставился на зеленые цифры, медленно и бесконечно меняющиеся на фоне белого, поблескивающего окружения. Вот вам разговор ракет на пути к звездам. Из которого не возникает ничего более, кроме как перемещения определенных показателей к верхней части экрана. По крайней мере, на ближайшие годы. И в любом из бесконечно малых величин этого срока о Земле заботятся люди. Спят, как и те, к кому они намерены вернуться. Удастся ли им? Посмотрим. При условии, что я выполню свое дело до конца. Это значит, к примеру, что перестану рассуждать вслух. А потом пойду и посмотрю, стоят ли деревья на том месте, что и вчера.
Какое-то время я еще глядел на сигналы телеметрии кораблей, ушедших от Земли на несколько парсеков, после чего забрался в скафандр, проверил состояние его энергоресурсов, сунул за пояс излучатель и двинулся к выходу.
Сегодня в воздухе ощущалось больше жизни. Ветви и даже крупные сучья мягко сгибались под напором ветра, после чего распрямлялись, покачивая листьями. На краю поляны, в высокой траве передвигались более темные пятна, напоминающие листы полупрозрачной фольги. По небу проплывали редкие, крупные и светлые облака. Лес был полон солнечных бликов, словно по нему танцевали бесчисленные, развешанные на ветвях зеркальные осколки.
Я не слышал ни скрежета корней, трущихся друг о друга, ни шороха листьев. Не слышал шума ветра в верхушках деревьев, в траве. Я слышал колокола.
Если бы я даже неведомо как долго искал определения этому звуку, несущемуся над территорией парка, проникающему в каждый закуток моей нервной системы, пронзающему звукоизолирующие прокладки базы, мне на ум пришло бы одно только слово. Колокола.
Я прижал обе ладони к ушам. Шум остался, разве что немного утратил свой металлический привкус. Я простоял некоторое время неподвижно, потом заткнул оба уха пальцами.
* * *
К вечеру сделалось горячее. Ветер набрал силу и бился порой о стены базы с яростью крупного, рассвирепевшего зверя. Любопытно. В который раз, размышляя о звуках снаружи, мне приходили на ум звери. Или колокола.
Не помешало бы возродить по ленте звучание подлинных колоколов, наигранное в горах во время фольклорного представления или какого другого праздника. Впрочем, не обязательно колоколов. Послушать что-либо, что не было бы отголоском собственных шагов, болтовней с самим собой, тишиной этой со всем, чем она дает знать о своем присутствии.
На базе нет никаких приемников, кроме запрограммированных на определенные каналы. Ничего удивительного. На земном шаре не отыскать радио или головизионную станцию, которая не молчала бы вот уже двадцать лет. Что бы, собственно, я смог сделать с этим приемниками, даже если бы проектировщики подумали, что они придут мне в голову?
Можно ли обеспечить запас головизионных фильмов на двадцать лет? Таких, чтобы не свихнуться от их навязчивого повторения, уподобившись Дон Кихоту? Если именно потому они не установили здесь ни одного динамика, не говоря уже о проекторах?
Я подумал, что мог бы навесить город и запастись какими-либо лентами. Чем-нибудь, от чего бы я не одурел в одночасье. Бахом, к примеру. Или певцом пустоты Костовым с его «Коперниковыми Сюитами».
Собственно, а почему бы этого и не сделать? Пока что я справляюсь не наихудшим образом. К концу подходит третья неделя дежурства. Не достаточно ли для первой попытки.
Я пойду в город. И без того рано или поздно мне пришлось бы на это решиться. Заглянуть в Централь. Прибрать кабинет Тарроусена, чтобы тот не поломал ног, когда вернется.
* * *
В ту ночь мне долго ничего не снилось. Я проспал долго и проснулся отдохнувшим как никогда. Ветер стих. Снаружи не доносилось ни звука.
Перед выходом я переключил аппаратуру связи на запись. Проверил наличие ленты на бобинах регистрирующей приставки и готовность излучателей. После некоторых размышлений прихватил с собой запасной передатчик, на тот случай, если мне придет в голову оставить один из них на каком-нибудь дереве.
Дорога с холмов заняла не более получаса. У конца проделанной тропки я невольно остановился, чтобы кинуть взгляд на то место, где оставленный на собственное усмотрение автомат расправился с каким-то действительным или мнимым агрессором.
Вчерашний вечер сделал свое. Черное пятно пепелища приобрело серый цвет. Тут и там пробивались на нем пятна свежей зелени. На основании этого я мог сделать определенные выводы касательно того первого круга возле города.
Я постоял минутку, прислушиваясь, не раздастся ли между деревьями голос, свидетельствующий на наличие еще одного кандидата на сожжение заживо. Но здесь, внизу, даже птиц не было. Иголки, которые я задевал при ходьбе, издавали шелест, возвращающийся громким эхом. В низкой траве не могла скрыться бы и ящерица.
Я ни разу не подумал о гибернаторе. Сегодня я туда не загляну, хотя он уже недалеко. Громадная гора из голубоватого, мутного стекла. Какое-то время я продолжал идти в его направлении, чтобы попасть в город той же дорогой, что и первый раз. Миновал наружную эстакаду, перескочил пути и осмотрелся. Место я запомнил достаточно хорошо. И все же потребовалось определенное время, прежде чем на заленом ковре я смог обнаружить круг слегка желтого цвета и поросший отдельными травинками.
Я остановился.
Если в первый раз еще могли проявляться сомнения относительно происхождения пятна черной копоти, то по крайней мере теперь все становилось понятно. Фотонный излучатель с ограниченным полем действия. Значит, именно здесь, где я стоял, несколько недель назад я узрел бы своего предшественника. Или один из его автоматов. Но не думаю, чтобы он рассылал их направо-налево, сам удобно устроившись в кресле, перед экранами. Впрочем, он же сам сказал мне об этом. Как и о том, что это не доставляет ему удовольствия. Охота.
Он отправился в город. Так же, как и я. Добрался до этого места и увидел или услышал что-то, с чем смог разобраться одним-единственным способом. А потом? Наверно, постоял какое-то время, размышляя, как мог дойти до жизни такой. Добрался до города. Если — а я имел право так считать — он провел какое-то время вне Земли или даже вне Системы, то не миновал Централи. Дошел до ворот…
Я вздрогнул. Мой взгляд скользнул в сторону белых, блестящих в дневном свете построек.
Застал ли он ворота открытыми? Или тоже пустился в диспуты со сторожевым автоматом, в результате чего…
Чепуха. Этого бы не сделал никто, имеющий отношение к Централи. Никто в здравом разуме.
Прекрасно. Все сочетается, как в старинной головоломке. Кроме одного. Кто-то все-таки это сделал.
Существует способ, чтобы в этом удостовериться. Блок аварийной сигнализации снабжен тестером, с помощью которого можно в любую минуту включить аппаратуру гибернатора его базы. Это предусмотрено на тот случай, если дела зайдут настолько далеко, что один человек окажется не в состоянии с ними справиться.
Я мотнул головой и быстро двинулся вперед. Не позволю этой тишине делать из меня дурака. Мог ли кто-либо, человек это или зверь, пройти незамеченным мимо моих сторожевых автоматов, пока я спал? Не запрограммировали ли их с мыслью именно о такой возможности? Достаточно припомнить глаза Марто, когда тот окрестил себя старым ослом. Если он был ослом когда-либо в жизни, то уж определенно не в тот момент. И он знал об этом. Понял, что перестарался. Что испортил нам последнюю минуту. Потому и принялся оправдываться. Но не до конца. Глаза его не просили прощения.
Надо мной вырастал город, как налепленный на горизонт макет. Спиральная эстакада, переходящая на первом уровне в ленту кругового эскалатора, находилась в нескольких метрах. Я подумал, что это занятие не из худших — вот так бродить по магистралям. Уже довольно давно колокола молчали. Было попросту тихо.
Неожиданно позади себя я услышал глухой стук. Словно кто-то топнул, не очень громко, но специально, чтобы обратить на себя внимание.
Я повернулся как на пружине. Рука скользнула к излучателю. Пальцы сомкнулись на ребристой рукояти.
Из-за ближайшего виадука выскочила серна. Промчалась неуклюжими прыжками несколько сотен метров, обернулась, высоко вскидывая ноги и постукивая копытцами, и наконец застыла как вкопанная. Я ясно различал ее черные ноздри, большие, поблескивающие глаза, уставившиеся на меня с выражением явной заинтересованности.
Моя рука скользнула вдоль тела. Я перевел дыхание. И произнес:
— А тебе казалось, что ты — один…
Мой голос прозвучал глухо. Серна присела на задние ноги, подпрыгнула, совершив в воздухе почти полный оборот, и исчезла за углом. Я какое-то время прислушивался, но из-за виадука не донеслось больше ни звука.
Я поправил ремень, на котором висел излучатель, и пошел своим путем.
На третий уровень я поднялся без помех. Огибая центр города, боковыми переходами направился прямо в сторону парка, окружающего Централь.
Я ожидал этого. Чего-то в таком духе. Нелепость, но это было так. В определенном смысле у меня даже появился повод для удовлетворения. Угроза тишины стала реальной. Теперь я не должен был пугаться одного только ее воздействия на мою нервную систему. Я стоял перед закрытыми главными воротами и чувствовал себя возродившимся. Это было то, чего мне не хватало. Реальности.
От брошенного в кусты автомата не осталось и следа. Дикая зелень, окружающая павильоны, производила впечатление тщательно ухоженной и недавно политой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Я еще раз инстинктивно проверил герметичность скафандра и шлема, после чего неторопливо осмотрелся. С трудом различил очертания чуть более темного, чем окружающее, неподвижно замершего автомата. Не двигаясь с места, приказал ему подойти. Когда он оказался совсем рядом, я выслал его вперед, по проделанной им тропинке. Сам пошел сзади. За все время пути к вершине холма я ни разу не оглянулся. Я уловил шорох подкрадывающихся шагов. Но это должно было быть иллюзией. Ни одно живое существо не пробралось бы сквозь окружающую нас чащу.
Через двадцать минут я погрузился в скалы. Вспыхнул ксеноновый свет, заливая резкой белизной ближайшие деревья и заросли. Я захлопнул люк и направился к столу. Кроме пары глотков концентрата у меня за весь день ничего во рту не было.
Какое-то время я прогуливался по кабине в одних плавках, пока не стало холодно. Тогда сдвинул ручку климатизатора и устроился в кресле.
5.
Старая гидроэлектростанция в Западных Карпатах. Белая лента пенобетона, перекрывающая крутые склоны ущелья. Выше — спокойная поверхность, в зеркале которой отражаются паруса, синие, белые, желтые, оранжевые. Ниже, очень низко, поблескивающая на солнце как ртуть нитка горной реки.
Когда-то я побывал там, с кем — не помню. Долго стоял, опершись о широкую балюстраду, и смотрел вниз. И знал, что способен простоять так часами.
Серебрянная нитка превратилась в ревущий от сдерживаемой мощи, распирающий от сдерживаемой мощи, распирающий края долины поток. На белую преграду упала тень от низко зависших, тяжелых, грязных облаков. Тут и там через нее перехлестывали потоки мутно-желтой воды. В порывах ветра показывались пенистые гривы. Сквозь рев бури прорвался другой звук, виблирующий, напряженный до предела. Земля задрожала, и неожиданно облака пробила стена водяной пыли, в которой крутились каменные блоки, элементы конструкций, танцующие провода и крыши зданий. На долю секунды эта дрожащая громада замерла в неподвижности, заслоняя от наблюдателей остатки солнечного света, после чего неторопливым движением накренилась и рухнула в долину. Я не подумал о бегстве. Когда первые брызги водяной лавины упали на меня, я все же решился на отчаянное усилие, пытаясь бессознательным движением заслонить лицо и глаза. И закричал.
И вскочил на ноги. Сделал два-три шага к центру кабины, не понимая, где я. Потребовалось немало секунд, чтобы заметить горящую ровным, молочным светом лампочку над центральным экраном связи.
Исчез образ превратившейся в поток реки. Остался ее грохот. Мне казалось, что стены базы содрогаются от него — теперь он доносился снаружи — словно через минуту ей предстояло разделить участь той плотины.
Как и стоял, в одних плавках, я схватил со стола излучатель и метнулся к дверям. Споткнулся о порог и пролетел вперед головой через весь тамбур. Врезался плечом в косяк и с трудом удержал равновесие. Сражаясь с замком, вызвал автомат.
Дерево, растущее прямо напротив входа, стояло неподвижно. Листьев его не касалось ни слабейшее дуновение. И у остальных — тоже. У всех деревьев, которые я по очереди обводил взглядом.
Небо в вышине чистое, как стекло цвета граната. С миллионами подмигивающих огоньков. Ни одного облака. Ни следа движения в обступившей базу чаще.
Автомат выскользнул из тени о остановился возле меня. Я услышал тихое гудение его подрагивающих антенн. Читая, едва различимая нота.
И только тут я понял что вокруг царит идеальная, совершенная тишина. Без того, что сопутствовало ей на протяжении дня, то есть без птиц, лягушек, шелеста листьев.
Безумие. Я простоял так добрые десять минут, прежде чем пришел в себя. Меня заливал пот, словно я и в самом деле только что избегнул опасности. Тело дрожало. Я еле держался на ногах.
Ночь. Обыкновенная ночь, полная звезд. И тишина. Полная тишины. Столь всеобъемлющей, что ей уже не хватало места.
Ноги подгибались. Я пошарил рукой, нащупал пальцами манипулятор автомата и, не отпуская его, опустился на землю.
Шли минуты. Я сидел, глядя на звезды и ни о чем не думая. Меня охватило противоестественное, чуть ли маниакальное спокойствие. Я представил, как засну здесь и очнусь, мокрый от росы, с первыми лучами солнца.
Услышал стук крови в висках. И сердце. А также звук, показавшийся мне знакомым. Я напряг все внимание, чтобы определить его.
Колокола. Далекие, но звучащие со всех сторон. Колокола. Тишина. Колокола.
Я с трудом пошевелился. Тело казалось потерявшим осязание, одеревеневшим. Самое главное — войти в ритм, — подумал я. Это же так просто. Существует время суток, обязанности, которые я должен выполнять, стимуляторы, сон… Надо разложить все это по полочкам. Приспособиться. Нет, не то. По-просту войти в ритм. И не позволять от него отклоняться.
Закрывая двери, я прикинул, не запрограммировать ли излучатели на случай чьих-то визитов. Чьих угодно визитов.
— Нет, — вслух ответил я. — Нет, — повторил уже мысленно. Это значило бы признать состояние угрозы. Запереться от тишины? Ерунда. Я — не истерикующая дамочка, выведенная из равновесия отсутствием людей, к которым она так привыкла. Единственное, что я могу сделать, это отыскать ритм. Все уместить в один-единственный цикл.
* * *
Я разработал своеобразный распорядок. Базу покидал в строго определенное время и только затем, чтобы проверить посты или с вершины купола осмотреть прилегающую территорию.
Данные, записанные в информационных приставках автоматов, окружающих базу, наилучшим образом свидетельствовали о авторах проекта равновесия биосферы. За три дня датчики один-единственный раз зарегистрировали исчезающий след радиоактивности в воздухе. И то я не мог иметь уверенности, какая доля этого приходится на «заботу» излучателя моего собственного «телохранителя». Поверхность стала практически чистой. Воды также, по крайней мере — грунтовые. Проект биологической реставрации протекал даже быстрее, чем придвидели Онеска и ему подобные. Может, оказалось бы достаточно пятидесяти лет? Шестидесяти? В конце концов, могу я внести корректировку. Достаточно заглянуть в нишу гибернатора и отыскать в ее глубине скрытые датчики аварийной аппаратуры. Не пройдет и десяти минут, как голубоватый купол, охватывающий десятки миллионов человек, исчезнет. А через два-три часа город оживет. Сперва появится шум. Какое-то время он будет нарастать, пока не перейдет в протяжный вой, словно бы газа, выпускаемого под большим давлением. Потом над крышами домов начнет скапливаться синеватая мгла. Контуры дорог и стартовых площадок размажутся, не пройдет и половины суток, как направляющиеся к городу видеть будут только неопределенное, уходящее высоко вверх облако. Однако же прежде, чем это случится, мой автомат-стражник обнаружит присутствие визитеров. И что я им скажу?
— Видите, какая тут красота? — пробормотал я вслух. — Зелень, птички поют… заходите, пойдем прогуляемся…
— Бред какой-то, — произнес я чуть погодя и поднялся. — Еще немного и —отправлюсь… на охоту.
Я невольно покосился в направлении регистрирующей приставки. И уловил движение в контрольном окошке.
Я отодвинул кресло, в котором уже какое-то время блаженствовал, и нацелился на главный пульт. Уставился на зеленые цифры, медленно и бесконечно меняющиеся на фоне белого, поблескивающего окружения. Вот вам разговор ракет на пути к звездам. Из которого не возникает ничего более, кроме как перемещения определенных показателей к верхней части экрана. По крайней мере, на ближайшие годы. И в любом из бесконечно малых величин этого срока о Земле заботятся люди. Спят, как и те, к кому они намерены вернуться. Удастся ли им? Посмотрим. При условии, что я выполню свое дело до конца. Это значит, к примеру, что перестану рассуждать вслух. А потом пойду и посмотрю, стоят ли деревья на том месте, что и вчера.
Какое-то время я еще глядел на сигналы телеметрии кораблей, ушедших от Земли на несколько парсеков, после чего забрался в скафандр, проверил состояние его энергоресурсов, сунул за пояс излучатель и двинулся к выходу.
Сегодня в воздухе ощущалось больше жизни. Ветви и даже крупные сучья мягко сгибались под напором ветра, после чего распрямлялись, покачивая листьями. На краю поляны, в высокой траве передвигались более темные пятна, напоминающие листы полупрозрачной фольги. По небу проплывали редкие, крупные и светлые облака. Лес был полон солнечных бликов, словно по нему танцевали бесчисленные, развешанные на ветвях зеркальные осколки.
Я не слышал ни скрежета корней, трущихся друг о друга, ни шороха листьев. Не слышал шума ветра в верхушках деревьев, в траве. Я слышал колокола.
Если бы я даже неведомо как долго искал определения этому звуку, несущемуся над территорией парка, проникающему в каждый закуток моей нервной системы, пронзающему звукоизолирующие прокладки базы, мне на ум пришло бы одно только слово. Колокола.
Я прижал обе ладони к ушам. Шум остался, разве что немного утратил свой металлический привкус. Я простоял некоторое время неподвижно, потом заткнул оба уха пальцами.
* * *
К вечеру сделалось горячее. Ветер набрал силу и бился порой о стены базы с яростью крупного, рассвирепевшего зверя. Любопытно. В который раз, размышляя о звуках снаружи, мне приходили на ум звери. Или колокола.
Не помешало бы возродить по ленте звучание подлинных колоколов, наигранное в горах во время фольклорного представления или какого другого праздника. Впрочем, не обязательно колоколов. Послушать что-либо, что не было бы отголоском собственных шагов, болтовней с самим собой, тишиной этой со всем, чем она дает знать о своем присутствии.
На базе нет никаких приемников, кроме запрограммированных на определенные каналы. Ничего удивительного. На земном шаре не отыскать радио или головизионную станцию, которая не молчала бы вот уже двадцать лет. Что бы, собственно, я смог сделать с этим приемниками, даже если бы проектировщики подумали, что они придут мне в голову?
Можно ли обеспечить запас головизионных фильмов на двадцать лет? Таких, чтобы не свихнуться от их навязчивого повторения, уподобившись Дон Кихоту? Если именно потому они не установили здесь ни одного динамика, не говоря уже о проекторах?
Я подумал, что мог бы навесить город и запастись какими-либо лентами. Чем-нибудь, от чего бы я не одурел в одночасье. Бахом, к примеру. Или певцом пустоты Костовым с его «Коперниковыми Сюитами».
Собственно, а почему бы этого и не сделать? Пока что я справляюсь не наихудшим образом. К концу подходит третья неделя дежурства. Не достаточно ли для первой попытки.
Я пойду в город. И без того рано или поздно мне пришлось бы на это решиться. Заглянуть в Централь. Прибрать кабинет Тарроусена, чтобы тот не поломал ног, когда вернется.
* * *
В ту ночь мне долго ничего не снилось. Я проспал долго и проснулся отдохнувшим как никогда. Ветер стих. Снаружи не доносилось ни звука.
Перед выходом я переключил аппаратуру связи на запись. Проверил наличие ленты на бобинах регистрирующей приставки и готовность излучателей. После некоторых размышлений прихватил с собой запасной передатчик, на тот случай, если мне придет в голову оставить один из них на каком-нибудь дереве.
Дорога с холмов заняла не более получаса. У конца проделанной тропки я невольно остановился, чтобы кинуть взгляд на то место, где оставленный на собственное усмотрение автомат расправился с каким-то действительным или мнимым агрессором.
Вчерашний вечер сделал свое. Черное пятно пепелища приобрело серый цвет. Тут и там пробивались на нем пятна свежей зелени. На основании этого я мог сделать определенные выводы касательно того первого круга возле города.
Я постоял минутку, прислушиваясь, не раздастся ли между деревьями голос, свидетельствующий на наличие еще одного кандидата на сожжение заживо. Но здесь, внизу, даже птиц не было. Иголки, которые я задевал при ходьбе, издавали шелест, возвращающийся громким эхом. В низкой траве не могла скрыться бы и ящерица.
Я ни разу не подумал о гибернаторе. Сегодня я туда не загляну, хотя он уже недалеко. Громадная гора из голубоватого, мутного стекла. Какое-то время я продолжал идти в его направлении, чтобы попасть в город той же дорогой, что и первый раз. Миновал наружную эстакаду, перескочил пути и осмотрелся. Место я запомнил достаточно хорошо. И все же потребовалось определенное время, прежде чем на заленом ковре я смог обнаружить круг слегка желтого цвета и поросший отдельными травинками.
Я остановился.
Если в первый раз еще могли проявляться сомнения относительно происхождения пятна черной копоти, то по крайней мере теперь все становилось понятно. Фотонный излучатель с ограниченным полем действия. Значит, именно здесь, где я стоял, несколько недель назад я узрел бы своего предшественника. Или один из его автоматов. Но не думаю, чтобы он рассылал их направо-налево, сам удобно устроившись в кресле, перед экранами. Впрочем, он же сам сказал мне об этом. Как и о том, что это не доставляет ему удовольствия. Охота.
Он отправился в город. Так же, как и я. Добрался до этого места и увидел или услышал что-то, с чем смог разобраться одним-единственным способом. А потом? Наверно, постоял какое-то время, размышляя, как мог дойти до жизни такой. Добрался до города. Если — а я имел право так считать — он провел какое-то время вне Земли или даже вне Системы, то не миновал Централи. Дошел до ворот…
Я вздрогнул. Мой взгляд скользнул в сторону белых, блестящих в дневном свете построек.
Застал ли он ворота открытыми? Или тоже пустился в диспуты со сторожевым автоматом, в результате чего…
Чепуха. Этого бы не сделал никто, имеющий отношение к Централи. Никто в здравом разуме.
Прекрасно. Все сочетается, как в старинной головоломке. Кроме одного. Кто-то все-таки это сделал.
Существует способ, чтобы в этом удостовериться. Блок аварийной сигнализации снабжен тестером, с помощью которого можно в любую минуту включить аппаратуру гибернатора его базы. Это предусмотрено на тот случай, если дела зайдут настолько далеко, что один человек окажется не в состоянии с ними справиться.
Я мотнул головой и быстро двинулся вперед. Не позволю этой тишине делать из меня дурака. Мог ли кто-либо, человек это или зверь, пройти незамеченным мимо моих сторожевых автоматов, пока я спал? Не запрограммировали ли их с мыслью именно о такой возможности? Достаточно припомнить глаза Марто, когда тот окрестил себя старым ослом. Если он был ослом когда-либо в жизни, то уж определенно не в тот момент. И он знал об этом. Понял, что перестарался. Что испортил нам последнюю минуту. Потому и принялся оправдываться. Но не до конца. Глаза его не просили прощения.
Надо мной вырастал город, как налепленный на горизонт макет. Спиральная эстакада, переходящая на первом уровне в ленту кругового эскалатора, находилась в нескольких метрах. Я подумал, что это занятие не из худших — вот так бродить по магистралям. Уже довольно давно колокола молчали. Было попросту тихо.
Неожиданно позади себя я услышал глухой стук. Словно кто-то топнул, не очень громко, но специально, чтобы обратить на себя внимание.
Я повернулся как на пружине. Рука скользнула к излучателю. Пальцы сомкнулись на ребристой рукояти.
Из-за ближайшего виадука выскочила серна. Промчалась неуклюжими прыжками несколько сотен метров, обернулась, высоко вскидывая ноги и постукивая копытцами, и наконец застыла как вкопанная. Я ясно различал ее черные ноздри, большие, поблескивающие глаза, уставившиеся на меня с выражением явной заинтересованности.
Моя рука скользнула вдоль тела. Я перевел дыхание. И произнес:
— А тебе казалось, что ты — один…
Мой голос прозвучал глухо. Серна присела на задние ноги, подпрыгнула, совершив в воздухе почти полный оборот, и исчезла за углом. Я какое-то время прислушивался, но из-за виадука не донеслось больше ни звука.
Я поправил ремень, на котором висел излучатель, и пошел своим путем.
На третий уровень я поднялся без помех. Огибая центр города, боковыми переходами направился прямо в сторону парка, окружающего Централь.
Я ожидал этого. Чего-то в таком духе. Нелепость, но это было так. В определенном смысле у меня даже появился повод для удовлетворения. Угроза тишины стала реальной. Теперь я не должен был пугаться одного только ее воздействия на мою нервную систему. Я стоял перед закрытыми главными воротами и чувствовал себя возродившимся. Это было то, чего мне не хватало. Реальности.
От брошенного в кусты автомата не осталось и следа. Дикая зелень, окружающая павильоны, производила впечатление тщательно ухоженной и недавно политой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21