С этого мгновения проект, ко всеобщему удивлению, вступил в фазу реализации. Задолго до дебатов в Совете и официального одобрения. Не то, чтобы кто-то сознательно решил действовать партизанскими методами. Повторяю, я не могу объяснить, как именно до такого дошло. Я и сам не слишком хорошо это понимаю…
Я не мог ему верить. По тону его голоса видно было, что и в самом деле существует нечто такое, чего он не может понять до конца. Либо понять не хочет.
Я прикусил губу. И ждал.
Было около десяти. В городе уже несколько часов царит нормальное движение. Улицы выглядят как всегда. Заключенными в подвижный калейдоскоп.
За окном плыли облака. На их фоне четко вырисовывались силуэты транспортных кораблей и редкие черточки гиродетов.
Онеска глубоко вздохнул, прикрыл глаза, помассировал веки пальцами и пробормотал:
— По крайней мере, отосплюсь за все это время… Ну, ладно, — продолжал он уже нормальным голосом. — В настоящее время соответственно запрограммированное силовое поле заменяет практически любую конструкцию. Скажем, почти любую. Это дает возможность покрыть весь земной шар оболочкой, непроницаемой для элементарных частиц, для любого вида излучения, которое мы сочтем нежелательным. Таким же образом нетрудно додуматься, например, до превращения всей планеты в огромную спальню. Строительство жилых зданий сделалось бы тогда анахронизмом, человек смог бы реализовать свое исконное желание о воссоединении с природной средой. Только с какой средой? Мы располагаем несколькими сотнями резерваций, а кроме того? Любой ребенок знает, как это выглядит. Что осталось от наших лесов и рек. Много ли пользы от того, что уже двести лет поддерживается нулевой баланс в динамике биосферы? Был остановлен процесс ее уничтожения. Но мы не можем позволить себе воплотить потери, нанесенные ей в предыдущие эпохи, не снижая при этом темпа развития цивилизации. Что на практике было бы равнозначно регрессу. В решающей фазе кризиса, в двадцать первом веке, кто-то выступил скорее с желательным, чем конструктивным предложением, что можно попросту уложить всех людей спать на несколько десятков лет. Кажется, именно тогда начали довольно широко применять гибернацию, по крайней мере, в медицине. Вырастут леса, — утверждали проектировщики, — возродится жизнь в гидросфере, произойдет реконструкция почвы и вся биосфера приобретет девическую свежесть. Разумеется, никто не воспринял это всерьез. Даже родись тогда второй Эйнштейн, выступи с новой теорией поля и разработай потом ее практическое применение, тогдашние конструкторы не могли и мечтать о создании камер гибернации для сотен людей. А уж тем более — миллиардов. Так что… — он замолчал и задумался. Обхватил плечи руками и, низко наклонив голову, принялся кружить по кабинету. Словно совсем забыл о моем присутствии.
— Но мы уже располагаем теорией, о которой вы упоминали, — заметил я немного погодя. — И определенной технологической свободой…
Голос мой прозвучал равнодушно. В помещении повеяло холодом. Мне хотелось развернуться и уйти отсюда, до того, как человек расскажет все до конца.
Он остановился, внимательно посмотрел на меня.
— Да, — произнес неожиданно резким тоном. — Теперь мы располагаем всем, чтобы реализовать этот проект. Разумеется, мы не намерены создавать поле вокруг всей Земли. Поскольку это уже область не технологии, но безопасности. Стимуляторы спроектированы на основании математических моделей автономности. Их поля не могут быть больше сторого определенного радиуса. Не стоит рисковать, если в случае аварии на смерть будут обречены миллионы, да хотя бы несколько десятков человек. Но это уже детали. О них позднее. Проект биологического равновесия, как его официально окрестили, будет реализован…
— Когда? — перебил я.
— Сегодня вечером.
Довольно долго царила тишина.
— А если бы мы прилетели сегодня утром? Или завтра?
Он пожал плечами.
— Вы прилетели вчера. Будем придерживаться фактов.
Я кивнул. Буркнул:
— Ладно. Меня это устраивает. Заснут… все?
— Ага, — он наклонил голову. — Практически, все, — добавил он с нажимом. — Кроме нескольких человек… но об этом в свое время.
Значит, время у меня есть. И то хорошо.
— Как они это восприняли? — спросил я.
Он коротко глянул на меня.
— Что ты подразумеваешь?
— Только то, что сказал. Мне любопытно, не было ли каких-нибудь протестов, принимались ли во внимание всяческие контраргументы…
— Протестов… нет. А контраргументы? Это следует понимать, что ты хотел бы добавить что-то от себя?
В его голосе прозвучало оживление. Словно я задел какую-то особо чувствительную струну.
— Если вы намереваетесь отвечать на вопросы вопросами, — сказал я, — то давайте сразу с этим покончим. Почему собственно вы не включили информацию об этом «биологическом равновесии» в программу датора?
— Решили, что будет лучше, если вы узнаете от меня. Трудно предвидеть реакцию человека, который возвращается со звезд и сразу же оказывается в самом центре заварушки…
— Значит, все-таки заварушка? — негромко переспросил я.
Онеска напрягся.
— Лучше нам и в самом деле поскорее с этим покончить. Так вот: сегодня вечером мы меняем временную функцию развития естественной среды планеты и эволюции нацей цивилизации. Это означает, что тормозим эту последнюю, чтобы дать шанс биосфере. Вблизи всех крупных центров цивилизации смонтированы генераторы силовых полей, которые создадут на определенных участках замкнутые купола. Внутри них будут поддерживаться идеальные условия, как в любом большом гибернаторе. Сегодня в десять вечера люди покинут свои дома, соберутся на площадях, окруженных эмиторами поля, и будут изолированы от окружающего мира плоскостями, из которых мы строим, к примеру, стены некоторых зданий. Или корпуса аппаратов… я видел, что по дороге в город тебе это не давало покоя. Потом раскроем над собой силовые зонтики. Вот и все. А через восемьдесят лет… сперва речь шла о круглом столетии, но подсчитали, что при дополнительном снабжении вод кислородом период этот можно сократить, что, впрочем, не столь существенно. Через восемьдесят лет, — повторил он, — люди проснутся, как и каждый день, после хорошо проведенной ночи, и приступят к нормальной деятельности. Время, необходимое на неизбежный ремонт и приведение в действие промышленности, не играя в этом расчете никакой роли. Самая важная отрасль, энергетика, не прекратит работы ни на мгновение. Этим займутся автоматы… также запрограммированные на основании математических моделей автономности. Другие позаботятся о сохранении порядка в городах, на шоссе, ракетодромах и тому подобное. В сознании поколения землян не пройдет никаких, даже самых слабых изменений. Наиобыкновеннейшая ночь. А утром мы проснемся обладателями идеально регенерированной биосферы с ее натуральной динамикой. Все ареалы обретут присущие им качества. Земля успеет ассимилировать миллиарды тонн отбросов, которые препятствуют сейчас проникновению кислорода в глубь почвы. В настоящее время мы уже не отравляем атмосферу, но все еще не в состоянии ликвидировать последствия многовекового развития цивилизации. Мы проснемся на идеально чистом воздухе. То же касается и воды. А кроме того…
Он замолчал, посмотрел на меня с улыбочкой, потом спросил:
— Мы ведь одни, правда?
Я вздрогнул. Мне пришло в голову, что все это время он говорил о вечере. Но это не объяснило, почему в Центре нет, кроме нас, ни одной живой души. Так же, как на планетарных и даже орбитальных станциях, мимо которых мы прошли после выхода в плоскость эклиптики.
Я почувствовал, что на лбу выступают капельки пота. И невольно посмотрел в направлении двери.
— Видишь, — обрадовался профессор. Очевидно, он неправильно истолковал мое молчание. — Мы одни, — повторил он. — Какой век ищем в космосе расу, которая захотела бы сопоставить свои достижения с нашими.
Я вздохнул с облегчением. Ерунда. Должно быть, я гораздо больше потрясен услышанным, чем мне казалось. Ведь на мгновение я подумал, что…
— Мы узаконили принцип, согласно которому не посылаем людей за временные рамки одного поколения. Сколько это будет в парсеках? Одиннадцать? Двенадцать? Тебе знать лучше. Как и то, что в обследованной нами сфере мы не обнаружили ничего живого. Может, из этого вытекает, что мы — единственная раса технологических существ во всей галактике? Не знаю. И никто не знает. Но проверить стоит. Наверняка ты не раз думал об этом, пилот…
— Понимаю, — выдавил я. — Теперь мы можем уложиться в рамках поколения, но одновременно проникнуть дальше. Потому что поколение это…
— Будет жить в два раза дольше, — подхватил Онеска. — Разумеется, в категориях, актуальных для внеземных условий. А именно…
— Мне лететь? — перебил я.
Он переживал губами. Какое-то время молчал, потом медленно отвернул голову.
— Уже полетели, — произнес он словно с неудовольствием.
Потребовалось некоторое время, прежде чем я нашел в себе силы спросить:
— Когда?
— Четыре дня назад, — быстро ответил он. — Тысяча кораблей. С радиусом действия в сто световых лет. В этой сфере находится, как тебе известно, как раз около тысячи звезд, обладающих планетами, которые могут быть для нас интересны. Пойми, — виновато добавил он, — требовалась огромная подготовительная работа. Ты в ней участия не принимал, так что…
— Обойдемся без объяснений, — жестко перебил я. — Это вы для меня можете сделать.
Он замолчал.
Тысяча ракет. По меньшей мере, три тысячи человек. Наконец-то стало ясно, почему это здание кажется вымершим. Полетели все, кто хотя бы раз в жизни держал в руках рычаги управления. А остальные переведены на коммуникационные станции в океанах. Если уж они сняли все экипажи с внеземных станций…
— Чудненько, произнес я. — А как насчет связи? Ей тоже предстоит заняться автоматам? Только автоматам?
— Нет, — ответил Онеска. — Не только.
— Это значит, — выговорил я, цедя слова, — что я не отправлюсь спать со всеми прочими..?
Он нетерпеливо мотнул головой. Нахмурился и уперся в меня глазами. Его лицо потемнело.
— Ладно, — решил я. — Не будем об этом. Пока.
Он какое-то время разглядывал меня, потом вздохнул и потянулся рукой к ближайшему пульту. Пробежал пальцами по клавишам, словно его раздражало, что все они находятся в нейтральном положении.
Все сочетается. Мы обшарим галактику в радиусе ста световых лет. Пилоты вернутся с сообщениями к тем же самым людям, которые их послали. Одни не будут стареть, запечатанные в герметические коконы бортовых гибернаторов, а другие — под невидимыми куполами силовых полей. Уже ради одного этого стоило отправить спать всю нашу цивилизацию. Даже на более длительный, чем восемьдесят лет, срок. Что, кстати, не имеет никакого значения, потому что по релятивистским критериям пройдет всего одна ночь. К тому же — полная регенерация биосферы. Недостижимая, казалось бы, мечты поколений.
Прекрасно задумано. Изящненько. Решить несколько теоретических проблем из области теории поля, разработать их практическое применение и отправить спать. Всего лишь. И подумать только, что людям пришлось этого ждать не один десяток веков…
У меня в ушах зазвучали слова матери: «Долгою будем вместе…»
Они должны были сказать им. Потому они так легко восприняли мое возвращение. Были поглощены тем, что должно произойти. Что Авия. Что отец. Что — все остальные. Они знали, что когда проснутся, я окажусь старше на восемьдесят лет. Буду старше матери. «Долго будем вместе…»
У меня по спине пробежал рой ледяных мурашек. Я понял подлинный смысл этих слов. Став ровестником своих родителей, я вряд ли проживу дольше их. Когда реализация «проекта»подойдет к концу, Авия, ставшая к моменту возвращения «Дины» на несколько лет меня старше, окажется в сравнении со мной малолеткой. Я понял, что означал ее смех.
Довольно. Мое место не здесь — в пространстве. Но место это заняли другие. Трудно. В конце концов, я мог бы и не вернуться. Со звезд не всегда возвращаются. Те, кто сейчас дежурит перед экранами, впресованные в обивку кресел, знают это так же хорошо, как и я. Но они полетели дальше, чем кто-либо до них.
Я прошел в центр кабинета и уселся. Вдохнул поглубже и расстегнул на груди комбинезон. И подумал, что, собственно, мог бы уже покинуть здание Центра. Для выяснений осталось немногое.
Я посмотрел в сторону неподвижной фигуры, застывшей в углу кабинета. И у меня промелькнула некая мыслишка.
— А теперь, — негромко произнес я, — мне мог бы я узнать, что вы на самом деле обо всем этом думаете. Не в качестве соавтора теории, профессора, а как обычный человек?
Он не ответил. Молчание затянулось.
Я спокойно ждал. Через какое-то время поднял голову и посмотрел в угол кабинета.
Его там не оказалось. Я не слышал, как он подошел к окну. Он стоял, повернувшись ко мне спиной, и смотрел в небо.
Прошла минута. Может, полторы. Это и был ответ. В любом случае, нечто, чего мне должно было хватить.
Прозвучал сигнал, и на экране показалось лицо Тарроусена. Профессор вздрогнул, повернулся, какое-то время смотрел на меня отсутствующим взглядом, потом пробормотал что-то непонятное и быстрыми шагами подошел к столу.
— Кончили? — раздался вопрос.
Онеска заколебался.
— Да… Вроде, да… — после некоторой паузы ответил он.
— Где он?
— Здесь, — буркнул профессор, не отводя глаз от экрана. Я поднялся и подошел к аппарату.
— В чем дело?
— Жду вас. Успеете до наступления ночи?
— А ты не справляешься? — холодно поинтересовался я. — Могу помочь. Например, отпарить пижаму. Я уж просто и ума не приложу, что можно отложить на последнюю минуту. А завещание мне оставлять и без того некому.
Я бессмысленно позволил вывести себя из равновесия. И все потому, что он производил впечатление полностью поглощенного собственными делами. Такого я не переношу ни в себе, ни в других. В конце концов, откуда мне было знать, что он нас ждет.
— Едем, — пообещал Онеска.
* * *
Он промолчал почти всю дорогу. Устроившись рядом с ним в переднем кресле, я сосредоточил внимание на уличном движении.
После того, чему я обучился во время сна, в кабине даторов, я без эмоций воспринял бесчисленные ситуации, каждая из которых девять лет назад имела бы свое завершение в госпитале. И то при немалой доле счастья. Я понял, что поверил расчетам, которые легли в основу новых применений теории поля. Мне нравились неожиданные, резкие повороты, выписываемые машинами, проходящими в нескольких метрах от препятствия.
Мы пролетели туннелем, ведущим к одному из пригородных аэропортов, и оказались в холмистой части парка Светил. Плавно спустились эстакадой на нулевой уровень. Нас окружили деревья, поначалу низкие, между которыми проглядывали проплешины голого грунта. Через несколько минут машина сбросила скорость и свернула на одну из боковых тропок, а точнее — на уходящую прямо вперед лесную просеку. Перед нами начал рости довольно крупный холм. Это был наиболее приподнятый и наименее популярный участок парка, раскинувшегося на площади в несколько сотен гектаров.
И только тут Онеска заговорил. Именно этого я ждал с момента пробуждения в кабинете информационной аппаратуры.
— Отправишься спать со всеми, — коротко бросил он. — Но не на восемьдесят лет.
Тон его мог заткнуть рот любому. Таким он и должен был быть. Не потому, что с его точки зрения уже не оставалось ничего такого, что я должен был бы узнать. Он не хотел, чтобы сообщать это пришлось ему.
Лес становился гуще. Я обернулся и посмотрел на виднеющийся внизу город. До вершины оставалось не более ста метров. Что-то заблестело. Я присмотрелся попристальнее и заметил маячащие за деревьями контуры куполообразного строения, словно бы облитого стеклом.
«Не на восемьдесят лет», — повторил я про себя.
3.
— Ты не знаешь, что такое тишина… на Земле, — заявил Тарроусен. В голосе его звучала угроза. — Никто не знает, — добавил он чуть погодя. — А все именно в это упирается. Один-единственный человек, подверженный психозам, в соседстве с миллионами погруженных в гибернацию людей, представляет собой достаточную опасность. Двое — гарантированное безумие. Институты психоматематики подвергли фантоматическому исследованию несколько десятков человек. Я знаю, о чем говорю…
— Именно потому, — перебил Онеска, — ты нам необходим. Хотя и не принимал участия в приготовлениях. Но ты привычен к тишине… в космосе. Может, для тебя это окажется легче. Такой возможности мы не могли упустить. Что подалаешь, почти все пилоты, которые были в распоряжении Центра, сейчас в пространстве…
— Я буду один, — спокойно заявил я, — и мне этого достаточно. Можете не вдаваться в объяснения. Хотел бы только знать, сколько таких… постов, и как обстоит дело со связью?
Они замолчали. Быстро обменялись взглядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Я не мог ему верить. По тону его голоса видно было, что и в самом деле существует нечто такое, чего он не может понять до конца. Либо понять не хочет.
Я прикусил губу. И ждал.
Было около десяти. В городе уже несколько часов царит нормальное движение. Улицы выглядят как всегда. Заключенными в подвижный калейдоскоп.
За окном плыли облака. На их фоне четко вырисовывались силуэты транспортных кораблей и редкие черточки гиродетов.
Онеска глубоко вздохнул, прикрыл глаза, помассировал веки пальцами и пробормотал:
— По крайней мере, отосплюсь за все это время… Ну, ладно, — продолжал он уже нормальным голосом. — В настоящее время соответственно запрограммированное силовое поле заменяет практически любую конструкцию. Скажем, почти любую. Это дает возможность покрыть весь земной шар оболочкой, непроницаемой для элементарных частиц, для любого вида излучения, которое мы сочтем нежелательным. Таким же образом нетрудно додуматься, например, до превращения всей планеты в огромную спальню. Строительство жилых зданий сделалось бы тогда анахронизмом, человек смог бы реализовать свое исконное желание о воссоединении с природной средой. Только с какой средой? Мы располагаем несколькими сотнями резерваций, а кроме того? Любой ребенок знает, как это выглядит. Что осталось от наших лесов и рек. Много ли пользы от того, что уже двести лет поддерживается нулевой баланс в динамике биосферы? Был остановлен процесс ее уничтожения. Но мы не можем позволить себе воплотить потери, нанесенные ей в предыдущие эпохи, не снижая при этом темпа развития цивилизации. Что на практике было бы равнозначно регрессу. В решающей фазе кризиса, в двадцать первом веке, кто-то выступил скорее с желательным, чем конструктивным предложением, что можно попросту уложить всех людей спать на несколько десятков лет. Кажется, именно тогда начали довольно широко применять гибернацию, по крайней мере, в медицине. Вырастут леса, — утверждали проектировщики, — возродится жизнь в гидросфере, произойдет реконструкция почвы и вся биосфера приобретет девическую свежесть. Разумеется, никто не воспринял это всерьез. Даже родись тогда второй Эйнштейн, выступи с новой теорией поля и разработай потом ее практическое применение, тогдашние конструкторы не могли и мечтать о создании камер гибернации для сотен людей. А уж тем более — миллиардов. Так что… — он замолчал и задумался. Обхватил плечи руками и, низко наклонив голову, принялся кружить по кабинету. Словно совсем забыл о моем присутствии.
— Но мы уже располагаем теорией, о которой вы упоминали, — заметил я немного погодя. — И определенной технологической свободой…
Голос мой прозвучал равнодушно. В помещении повеяло холодом. Мне хотелось развернуться и уйти отсюда, до того, как человек расскажет все до конца.
Он остановился, внимательно посмотрел на меня.
— Да, — произнес неожиданно резким тоном. — Теперь мы располагаем всем, чтобы реализовать этот проект. Разумеется, мы не намерены создавать поле вокруг всей Земли. Поскольку это уже область не технологии, но безопасности. Стимуляторы спроектированы на основании математических моделей автономности. Их поля не могут быть больше сторого определенного радиуса. Не стоит рисковать, если в случае аварии на смерть будут обречены миллионы, да хотя бы несколько десятков человек. Но это уже детали. О них позднее. Проект биологического равновесия, как его официально окрестили, будет реализован…
— Когда? — перебил я.
— Сегодня вечером.
Довольно долго царила тишина.
— А если бы мы прилетели сегодня утром? Или завтра?
Он пожал плечами.
— Вы прилетели вчера. Будем придерживаться фактов.
Я кивнул. Буркнул:
— Ладно. Меня это устраивает. Заснут… все?
— Ага, — он наклонил голову. — Практически, все, — добавил он с нажимом. — Кроме нескольких человек… но об этом в свое время.
Значит, время у меня есть. И то хорошо.
— Как они это восприняли? — спросил я.
Он коротко глянул на меня.
— Что ты подразумеваешь?
— Только то, что сказал. Мне любопытно, не было ли каких-нибудь протестов, принимались ли во внимание всяческие контраргументы…
— Протестов… нет. А контраргументы? Это следует понимать, что ты хотел бы добавить что-то от себя?
В его голосе прозвучало оживление. Словно я задел какую-то особо чувствительную струну.
— Если вы намереваетесь отвечать на вопросы вопросами, — сказал я, — то давайте сразу с этим покончим. Почему собственно вы не включили информацию об этом «биологическом равновесии» в программу датора?
— Решили, что будет лучше, если вы узнаете от меня. Трудно предвидеть реакцию человека, который возвращается со звезд и сразу же оказывается в самом центре заварушки…
— Значит, все-таки заварушка? — негромко переспросил я.
Онеска напрягся.
— Лучше нам и в самом деле поскорее с этим покончить. Так вот: сегодня вечером мы меняем временную функцию развития естественной среды планеты и эволюции нацей цивилизации. Это означает, что тормозим эту последнюю, чтобы дать шанс биосфере. Вблизи всех крупных центров цивилизации смонтированы генераторы силовых полей, которые создадут на определенных участках замкнутые купола. Внутри них будут поддерживаться идеальные условия, как в любом большом гибернаторе. Сегодня в десять вечера люди покинут свои дома, соберутся на площадях, окруженных эмиторами поля, и будут изолированы от окружающего мира плоскостями, из которых мы строим, к примеру, стены некоторых зданий. Или корпуса аппаратов… я видел, что по дороге в город тебе это не давало покоя. Потом раскроем над собой силовые зонтики. Вот и все. А через восемьдесят лет… сперва речь шла о круглом столетии, но подсчитали, что при дополнительном снабжении вод кислородом период этот можно сократить, что, впрочем, не столь существенно. Через восемьдесят лет, — повторил он, — люди проснутся, как и каждый день, после хорошо проведенной ночи, и приступят к нормальной деятельности. Время, необходимое на неизбежный ремонт и приведение в действие промышленности, не играя в этом расчете никакой роли. Самая важная отрасль, энергетика, не прекратит работы ни на мгновение. Этим займутся автоматы… также запрограммированные на основании математических моделей автономности. Другие позаботятся о сохранении порядка в городах, на шоссе, ракетодромах и тому подобное. В сознании поколения землян не пройдет никаких, даже самых слабых изменений. Наиобыкновеннейшая ночь. А утром мы проснемся обладателями идеально регенерированной биосферы с ее натуральной динамикой. Все ареалы обретут присущие им качества. Земля успеет ассимилировать миллиарды тонн отбросов, которые препятствуют сейчас проникновению кислорода в глубь почвы. В настоящее время мы уже не отравляем атмосферу, но все еще не в состоянии ликвидировать последствия многовекового развития цивилизации. Мы проснемся на идеально чистом воздухе. То же касается и воды. А кроме того…
Он замолчал, посмотрел на меня с улыбочкой, потом спросил:
— Мы ведь одни, правда?
Я вздрогнул. Мне пришло в голову, что все это время он говорил о вечере. Но это не объяснило, почему в Центре нет, кроме нас, ни одной живой души. Так же, как на планетарных и даже орбитальных станциях, мимо которых мы прошли после выхода в плоскость эклиптики.
Я почувствовал, что на лбу выступают капельки пота. И невольно посмотрел в направлении двери.
— Видишь, — обрадовался профессор. Очевидно, он неправильно истолковал мое молчание. — Мы одни, — повторил он. — Какой век ищем в космосе расу, которая захотела бы сопоставить свои достижения с нашими.
Я вздохнул с облегчением. Ерунда. Должно быть, я гораздо больше потрясен услышанным, чем мне казалось. Ведь на мгновение я подумал, что…
— Мы узаконили принцип, согласно которому не посылаем людей за временные рамки одного поколения. Сколько это будет в парсеках? Одиннадцать? Двенадцать? Тебе знать лучше. Как и то, что в обследованной нами сфере мы не обнаружили ничего живого. Может, из этого вытекает, что мы — единственная раса технологических существ во всей галактике? Не знаю. И никто не знает. Но проверить стоит. Наверняка ты не раз думал об этом, пилот…
— Понимаю, — выдавил я. — Теперь мы можем уложиться в рамках поколения, но одновременно проникнуть дальше. Потому что поколение это…
— Будет жить в два раза дольше, — подхватил Онеска. — Разумеется, в категориях, актуальных для внеземных условий. А именно…
— Мне лететь? — перебил я.
Он переживал губами. Какое-то время молчал, потом медленно отвернул голову.
— Уже полетели, — произнес он словно с неудовольствием.
Потребовалось некоторое время, прежде чем я нашел в себе силы спросить:
— Когда?
— Четыре дня назад, — быстро ответил он. — Тысяча кораблей. С радиусом действия в сто световых лет. В этой сфере находится, как тебе известно, как раз около тысячи звезд, обладающих планетами, которые могут быть для нас интересны. Пойми, — виновато добавил он, — требовалась огромная подготовительная работа. Ты в ней участия не принимал, так что…
— Обойдемся без объяснений, — жестко перебил я. — Это вы для меня можете сделать.
Он замолчал.
Тысяча ракет. По меньшей мере, три тысячи человек. Наконец-то стало ясно, почему это здание кажется вымершим. Полетели все, кто хотя бы раз в жизни держал в руках рычаги управления. А остальные переведены на коммуникационные станции в океанах. Если уж они сняли все экипажи с внеземных станций…
— Чудненько, произнес я. — А как насчет связи? Ей тоже предстоит заняться автоматам? Только автоматам?
— Нет, — ответил Онеска. — Не только.
— Это значит, — выговорил я, цедя слова, — что я не отправлюсь спать со всеми прочими..?
Он нетерпеливо мотнул головой. Нахмурился и уперся в меня глазами. Его лицо потемнело.
— Ладно, — решил я. — Не будем об этом. Пока.
Он какое-то время разглядывал меня, потом вздохнул и потянулся рукой к ближайшему пульту. Пробежал пальцами по клавишам, словно его раздражало, что все они находятся в нейтральном положении.
Все сочетается. Мы обшарим галактику в радиусе ста световых лет. Пилоты вернутся с сообщениями к тем же самым людям, которые их послали. Одни не будут стареть, запечатанные в герметические коконы бортовых гибернаторов, а другие — под невидимыми куполами силовых полей. Уже ради одного этого стоило отправить спать всю нашу цивилизацию. Даже на более длительный, чем восемьдесят лет, срок. Что, кстати, не имеет никакого значения, потому что по релятивистским критериям пройдет всего одна ночь. К тому же — полная регенерация биосферы. Недостижимая, казалось бы, мечты поколений.
Прекрасно задумано. Изящненько. Решить несколько теоретических проблем из области теории поля, разработать их практическое применение и отправить спать. Всего лишь. И подумать только, что людям пришлось этого ждать не один десяток веков…
У меня в ушах зазвучали слова матери: «Долгою будем вместе…»
Они должны были сказать им. Потому они так легко восприняли мое возвращение. Были поглощены тем, что должно произойти. Что Авия. Что отец. Что — все остальные. Они знали, что когда проснутся, я окажусь старше на восемьдесят лет. Буду старше матери. «Долго будем вместе…»
У меня по спине пробежал рой ледяных мурашек. Я понял подлинный смысл этих слов. Став ровестником своих родителей, я вряд ли проживу дольше их. Когда реализация «проекта»подойдет к концу, Авия, ставшая к моменту возвращения «Дины» на несколько лет меня старше, окажется в сравнении со мной малолеткой. Я понял, что означал ее смех.
Довольно. Мое место не здесь — в пространстве. Но место это заняли другие. Трудно. В конце концов, я мог бы и не вернуться. Со звезд не всегда возвращаются. Те, кто сейчас дежурит перед экранами, впресованные в обивку кресел, знают это так же хорошо, как и я. Но они полетели дальше, чем кто-либо до них.
Я прошел в центр кабинета и уселся. Вдохнул поглубже и расстегнул на груди комбинезон. И подумал, что, собственно, мог бы уже покинуть здание Центра. Для выяснений осталось немногое.
Я посмотрел в сторону неподвижной фигуры, застывшей в углу кабинета. И у меня промелькнула некая мыслишка.
— А теперь, — негромко произнес я, — мне мог бы я узнать, что вы на самом деле обо всем этом думаете. Не в качестве соавтора теории, профессора, а как обычный человек?
Он не ответил. Молчание затянулось.
Я спокойно ждал. Через какое-то время поднял голову и посмотрел в угол кабинета.
Его там не оказалось. Я не слышал, как он подошел к окну. Он стоял, повернувшись ко мне спиной, и смотрел в небо.
Прошла минута. Может, полторы. Это и был ответ. В любом случае, нечто, чего мне должно было хватить.
Прозвучал сигнал, и на экране показалось лицо Тарроусена. Профессор вздрогнул, повернулся, какое-то время смотрел на меня отсутствующим взглядом, потом пробормотал что-то непонятное и быстрыми шагами подошел к столу.
— Кончили? — раздался вопрос.
Онеска заколебался.
— Да… Вроде, да… — после некоторой паузы ответил он.
— Где он?
— Здесь, — буркнул профессор, не отводя глаз от экрана. Я поднялся и подошел к аппарату.
— В чем дело?
— Жду вас. Успеете до наступления ночи?
— А ты не справляешься? — холодно поинтересовался я. — Могу помочь. Например, отпарить пижаму. Я уж просто и ума не приложу, что можно отложить на последнюю минуту. А завещание мне оставлять и без того некому.
Я бессмысленно позволил вывести себя из равновесия. И все потому, что он производил впечатление полностью поглощенного собственными делами. Такого я не переношу ни в себе, ни в других. В конце концов, откуда мне было знать, что он нас ждет.
— Едем, — пообещал Онеска.
* * *
Он промолчал почти всю дорогу. Устроившись рядом с ним в переднем кресле, я сосредоточил внимание на уличном движении.
После того, чему я обучился во время сна, в кабине даторов, я без эмоций воспринял бесчисленные ситуации, каждая из которых девять лет назад имела бы свое завершение в госпитале. И то при немалой доле счастья. Я понял, что поверил расчетам, которые легли в основу новых применений теории поля. Мне нравились неожиданные, резкие повороты, выписываемые машинами, проходящими в нескольких метрах от препятствия.
Мы пролетели туннелем, ведущим к одному из пригородных аэропортов, и оказались в холмистой части парка Светил. Плавно спустились эстакадой на нулевой уровень. Нас окружили деревья, поначалу низкие, между которыми проглядывали проплешины голого грунта. Через несколько минут машина сбросила скорость и свернула на одну из боковых тропок, а точнее — на уходящую прямо вперед лесную просеку. Перед нами начал рости довольно крупный холм. Это был наиболее приподнятый и наименее популярный участок парка, раскинувшегося на площади в несколько сотен гектаров.
И только тут Онеска заговорил. Именно этого я ждал с момента пробуждения в кабинете информационной аппаратуры.
— Отправишься спать со всеми, — коротко бросил он. — Но не на восемьдесят лет.
Тон его мог заткнуть рот любому. Таким он и должен был быть. Не потому, что с его точки зрения уже не оставалось ничего такого, что я должен был бы узнать. Он не хотел, чтобы сообщать это пришлось ему.
Лес становился гуще. Я обернулся и посмотрел на виднеющийся внизу город. До вершины оставалось не более ста метров. Что-то заблестело. Я присмотрелся попристальнее и заметил маячащие за деревьями контуры куполообразного строения, словно бы облитого стеклом.
«Не на восемьдесят лет», — повторил я про себя.
3.
— Ты не знаешь, что такое тишина… на Земле, — заявил Тарроусен. В голосе его звучала угроза. — Никто не знает, — добавил он чуть погодя. — А все именно в это упирается. Один-единственный человек, подверженный психозам, в соседстве с миллионами погруженных в гибернацию людей, представляет собой достаточную опасность. Двое — гарантированное безумие. Институты психоматематики подвергли фантоматическому исследованию несколько десятков человек. Я знаю, о чем говорю…
— Именно потому, — перебил Онеска, — ты нам необходим. Хотя и не принимал участия в приготовлениях. Но ты привычен к тишине… в космосе. Может, для тебя это окажется легче. Такой возможности мы не могли упустить. Что подалаешь, почти все пилоты, которые были в распоряжении Центра, сейчас в пространстве…
— Я буду один, — спокойно заявил я, — и мне этого достаточно. Можете не вдаваться в объяснения. Хотел бы только знать, сколько таких… постов, и как обстоит дело со связью?
Они замолчали. Быстро обменялись взглядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21