— Прошу: музыка! — обратился я к колоколам. Те не смогли отказать.
Я развлекался что надо. В моем распоряжении били сирены, ревуны, колокола и органы. Когда они въедались мне в печенку, я приказывал им играть. Это не всегда помогало. Но на этот раз все обстояло как надо. Я приветствовал Новый Год. Когда наступает этот праздник праздников, то бьют во все колокола, оставшиеся с тех пор, когда музыка их означало нечто большее, чем просто звук. Может, в них самих сохранилось что-то от тех давних лет?
— Ладно, перестань, — махнул я рукой. — Новый же Год.
И вспомнил кое о чем. Быстро вернулся к утилизатору, но от моего бокала уже осталась только горстка белой пыли.
— Ничего не поделаешь, — я обернулся к экранам и развел руками. — За тех, кто в пространстве, выпьем в следующий раз.
Ряды зеленоватых, неярко светящихся огоньков ответили подмигиванием. Я кивнул.
— Отлично, — сказал им. — Этого я от вас и ожидал.
Я постоял какое-то время посреди кабины, поглядывая на ванную. Потом шевельнул плечами и повалился в кресло.
* * *
Весной начались дожди. Тем не менее, я надолго покидал базу. Брал с собой автомат. Пока я копался в регистрационных блоках наблюдательных постов, он стоял рядом со мной с излучателем, готовым к выстрелу.
Однажды я переключил запись на фонию. Пустил в движение барабан. Отошел на несколько шагов и спрятался за дерево.
Колокола смолкли. Неожиданно сделалось пусто. В следующую долю секунды поляна ожила.
Искрение на стыках проводов, в зоне досягаемости приемника. Постукивание старых световодов с изношенными лазерными головками. Зернышки песка, сыплющиеся на мамбрану.
Так разговаривают звезды. Той единственной, самой близкой, не удается перекричать остальные. Частички излучения говорят о многом. Мой компьютер, к примеру, знает, что об этом думать. Из какофонии сигналов он нечасто выберет один-единственный звук, одно-единственное прикосновение, чтобы запечатлеть полученную информацию в своей памяти. Из этого получится неплохая книженция. За двадцать лет — несколько. Да пусть хоть даже и одна. Год прослушивания — это слишком много даже для хорошо выспавшихся людей. Я могу спокойно пускать эту музыку, не заботясь, что в записи образуется пропуск. И без того в эту приставку никто не заглянет.
Я ничего не собираюсь выяснить. Меня не касается, на каком году появились эти гости, чьи голоса я слышал. Они ничего не способны дать мне, кроме голосов.
Я почувствовал, как мышцы расслабляются. Перевел дыхание. Оперся спиной о ствол дерева и обрел глазами свою полянку.
Она изменилась. Зелень стала ярче. Глубже проникали солнечные блики, лаская поросли мха и высокой травы, образующей плотный ковер. Я вообразил, что впервые коснулся ногой этой планеты, что еще слышу потрескивание остывающих дюз ракеты.
— Видишь, — сказал я. — Выглядит это вот так. И любой согласится, что приспособиться можно.
Я смочил губы языком и сглотнул слюну. Горло у меня щипало, словно я сутки не пил. Я спрятал лицо в ладонях и како-то время простоял так. Не знаю, когда мои пальцы поползли вверх и заткнули уши.
Тишина. Даже теперь. Ее голоса уже проникли ко мне внутрь. Циркулируют по моим венам и оплетают нервные волокна. И не так-то легко мне от них избавиться. Например, вслушиваясь в излучение звезд.
Провоцировать эти голоса — тактическая ошибка. Кто знает, что я еще натворю.
— Пусть себе звонят, — сказал я. Слова вязли у меня в горле. Я откашлялся и добавил:
— Бредятина.
Не отнимая рук от ушей, я направился к базе. Перешел полянку, обогнул болотце, уже поросшее высокой травой, и вышел на просеку, расчищенную несколько дней назад.
— Бредятина, — повторил я вслух. — Тебе следует завести метроном. Раз-два, побудка. Три-четыре: связь. Пять-шесть: обед. Тогда, быть может, у тебя пропадет желание прятаться за деревьями, чтобы подслушивать звезды. Ритм. Ты опять выбился из ритма.
Высоко вскидывая ноги и чеканя шаг, словно на парадном марше, я вступил в шлюз. Скинул с себя все, что мог, и забрался под душ.
— Делириум, — ворчал я, устраиваясь в своем кресле. — Отправление. Я передозировался этой тишиной. Она — почище, чем морфин. Учти это. Стоит запатентовать.
Наверно с того дня я начал слышать метроном. Слышать — не то слово. Я ощущал его ритм в приливах тишины. Поскольку она накатывалась приливами. Несмотря на то, что постоянно играли все те же пищалки. И колокола, на единой ноте. Я представил себе движения его маятника, и разбегающиеся волны, которые остаются от лодки, когда гребешь одним веслом.
* * *
Той зимой выпал снег. Миллиметры, но при трехградусном морозе лес побелел. День выдался ни хмурый, ни облачный. Голубизну пятнали клочья рваных облаков, но свет, падающий на землю, был резким, слепящим. Я вошел в лес вблизи того места, где три года назад оставил похищенного из Централи «папочку», и свернул к началу просеки. Каждую неделю я отваживался на такую многочасовую прогулку.
На пути у меня оказался старый бук, растущий несколько в стороне от других деревьев. Когда я был уже близко, от его темного ствола словно бы отделился другой. Выглядело так, словно дерево сместилось на несколько сантиметров.
Не целясь, я нажал на курок. Услышал пронзительное шипение и более громкий, чем звук вылетающих лучей, топот. Промелькнуло что-то черное. Долей секунды позже я утратил способность к зрению, ослепленный более яркой, чем солнце, вспышкой. Невозможно, чтобы что-то, находящееся за этим буком, смогло убежать. Чтобы осталось в живых.
Дерево пылало. Я стоял — и ничего не делал. Когда до меня докатилась первая волна жара, отступил на несколько шагов.
Замерзшие соки проявили себя внезапно. Раздался треск, словно взорвали скалу, и ствол дерева раскололся на три огромные лучины, демонстрируя бело-желтую сердцевину. Или, может, то был отблеск огня. Пламя било вверх на высоту в несколько десятков метров, я не смог бы выдумать ничего лучше, если бы надумал проинформировать кого-либо о моем присутствии на этом лесистом склоне.
Минуты шли. Я все так же стоял, ничего не предпринимая, прикрыв глаза, вслушиваясь в треск — словно каштаны поджариваются на огне. Наконец объятое пламенем дерево наклонилось, на какое-то мгновение зависло в воздухе, и потом рухнуло, взметнув в небо фонтан огня. Мне в лицо ударил дым, перемешанный с пеплом и крохотными угольками. Я резко отвернулся, покачал головой и, покинув пожарище, направился в сторону просеки.
Я обернулся лишь перед самым входом на базу. Перспектива прорубленной в зарослях дороги была пуста. Только высоко в небе виднелось тающее на глазах бурое облако.
— Сигнал бунта, — сообщил я несколькими минутами позже, уже сидя в кресле перед пультом. — Подождем первого отряда.
И попытался рассмеяться. Вызвал звук — словно стронулся с места веками не работающий механизм — и замолчал.
В стенах купола зародился высокий, вибрирующий звук. Я ничего не сделал, дабы перестать его слышать. Даже не пошевелился.
Это только тишина.
Прошло с полчаса. Я обнаружил, что у меня по лбу текут струйки пота. Ладони оказались влажными. Рубашка липла к телу.
Я встал, сбросил с себя, хватая воздух, одежду. Забрался в ванную и пустил душ. Вода казалась тепловатой. Становилось душно. Мне на грудь навалилась какая-то тяжесть, дышать сделалось физическим мучением. Я — как был мокрый — влетел в кабину, не закрыв воду. От меня шел пар. Чувствовал я себя словно в теплице, полной влаголюбивых растений, привыкших жить в болотах. Невольно коснулся рукой шеи, словно собирался распустить галстук. Температура быстро росла, я начал задыхаться.
В неожиданном прозрении, уже чуть ли не теряя сознание, я сообразил, что оказался жертвой катастрофы. Взрыв реактора? Без малейшего сигнала со стороны аварийной аппаратуры?
Лес. Лес горит. Занялся от того дерева. Когда это было? Год назад? Вчера?
Все сходится. Только что. Да, это лес. Меня предупреждали, чтобы я был с ним поосторожнее. Кто? Какая разница. Может, во сне? Неважно.
Я почувствовал прилив сил. Необходимо вызвать автоматы. Пусть покажут, на что они способны.
Я сорвался с места. Как был, голый, выскочил в тамбур. Рванул дверь. Промчался несколько метров по просеке, поскользнулся и упал лицом на заросли колючего кустарника. Боли не почувствовал. Мне на кажу упало что-то белое. Пепел.
Я зашипел и, раздирая ладони, отполз назад. Сверху опять что-то полетело.
Снег, разумеется.
Я закрыл глаза. Изо всех сил стиснул зубы. Пальцы мои впились в лицо. Челюсти свела судорога, я начал дрожать, колотясь всем телом о лед, на котором лежал.
Широко раскрыл глаза. Ночь. Темно. На расстоянии вытянутой руки — заснеженные корни деревьев. Луна. Неподвижные тени. Декорация, а не ночь.
Только декорации бывают такими тихими.
Мышцы одеревенели. Я поднялся и немного подождал. Отошли. Можно идти.
Еще от входа я услышал шум воды в ванной. Отворачивая лицо от зеркала, сразу же потащился под душ.
— Сумасшествие, — выдавил, когда успокоилось дыхание. — Сущее сумасшествие.
6.
Меня разбудило движение снаружи базы. Я приподнялся в кресле и прислушался.
— Серна, — сказал сам себе, — и привела махонького, иззябшего сершеныша.
Голос мой звучал фальшиво. Заболело горло.
Звук повторился. Теперь он был другим. И доносился словно из тамбура.
— Сквозняк, — прохрипел я, пытаясь улыбнуться. — Забыл дверь запереть.
Уверенный, что обнаружу пустой шлюз, я притворил дверь. У входа стоял сторожевой автомат. Чем-то он напоминал сторожевого пса, просящего, чтобы его пустили внутрь. На его сигнализационном блоке помаргивал оранжевый огонек.
Я пришел в себя в долю секунды. Значет, это не мне чудится, это автомат явился. В таком случае дело серьезное.
Я отшатнулся, нацепил скафандр, шлем, проверил их и принялся разглядывать этот огонек изблизи. Он уже угасал. Словно нарушитель спокойствия сориентировался в ситуации и теперь удалялся на цыпочках. Я помотал головой и напряг зрение. Нет. Лампочка светилась на самом деле.
— Пойдем, посмотрим, — произнес я, отпирая замок.
Направил чуть выше ствол излучателя и вышел.
Жаль, что в этой тишине не различить заодно и запахов. Например, приближающейся весны. Пока еще холодновато. Но в полдень можно было бы пройти поискать первые зеленые побеги.
Я глубоко вдохнул несколько раз и направился в сторону ближайшего автомата. Миновал рощицу невысоких деревьев и остановился. В воздухе все еще царило спокойствие. И ночью не было ветра. И вечером, когда я выскочил из базы тушить пожар, разгоревшийся в моем воображении.
Еще раз обшарил глазами близлежащие заросли, после чего вернулся к автомату. Это не было галлюцинацией. Люк оказался открытым. Кто-то либо что-то заглядывали в регистрирующую приставку.
Я подошел поближе и склонился перед конусообразной конструкцией. Внимательно оглядел наружные датчики и заглянул внутрь.
Камера регистратора была пуста. Катушка с записью исчезла.
Я неторопливо выпрямился и довольно долго прислушивался. Ничего. Ни малейшего движения в черно-белом лесу. Словно все деревья, все ветви промерзли насквозь и застыли такими уже сотни лет назад.
Я стоял, не прикасаясь к аппарату, и размышлял. Если бы дело происходило вчера, я бы себе кое-что высказал. Насчет тех типчиков, которые забывают, чего ради они живут. Вернулся бы на базу и обшарил все углы.
Но сейчас всего-то шесть часов. И свет времени года соответственный. А на свету мои серые мозговые клеточки функционируют нормально.
Нет. Единственное, о чем я вчера позабыл — это вернуть сторожевой автомат на его место в неглубокой котловине, ведущей к тамбуру.
Этого они и ждали, — пришло мне на ум.
— Кто? — негромко спросил я.
Пожал плечами, повернулся и отправился в обратный путь. Не сделал и десятки шагов, как до меня донесся какой-то отзвук. Иной, чем тот, который я услышал, открыв глаза. Издалека. Он не имел ничего общего ни с шелестом ветвей. Ни с шагами. Скорее — шуршание. Словно кто-то валок по земле значительный, оказывающий сопротивление груз.
— Собака бы тебе не помешала, — произнес я, на этот раз во весь голос. — Только надо было подумать об этом своевременно.
Мой голос разбудил тишину. Колокола. Я выждал какое-то время, потом выпрямил руки и поднял их до уровня глаз. Кончики пальцев подрагивали.
Я проворчал:
— Это отговорка. Не рекомендуется выслушивать такие вещи до обеда.
Но не тронулся с места. Прошла минута, другая. Ни с отдаленных гор, ни с равнины не доносились уже никакие звуки. Кроме тех, которые постоянно присутствовали в воздухе.
Допустим, я заблуждаюсь. Допустим, я сам вчера, не ведая, что творю, открыл камеру регистрационной аппаратуры и зашвырнул катушку в кусты. Что шуршание, только что доносившееся со стороны задней части парка, это тоже всего-лишь тишина. Но старая истина пилотов обязывает. Любое сомнение, раз уж оно появилось, должно быть разрешено. Способом действенным и поддающимся проверке.
Возле входа я задержался, настороженный неожиданной переменой в окружающем. Мгновенно повернулся. Ни движения, ни звука, ничего. Молчание.
Колокола умолкли. Кто-то позакрывал трубы органов. Меня поразила новая мысль.
— А что, — произнес я, цедя слова, — если все эти звоны да органы играли на самом деле? Если это было… приглашение?
Поразмыслил како-то время. Под конец заявил:
— Нет. Это только тишина.
* * *
Я вышел из тамбура, свернул налево и, петляя между деревьев, шел какое-то время параллельно линии, соединяющей верхушки холмов. В эту сторону я еще ни разу не углублялся. Я подумал, что не лишено смысла проверить, нет ли в этом направлении просеки, проделанной наподобие моей, и выводящей на равнину вблизи города. Пару раз я натыкался на полянки, клином убегающие в чащу, но каждый раз встречался лишь со сплошным переплетением кустарника.
Я был не один. В десятке метров передо мной двигался универсальный автомат, снабженный двойным энергетическим запасом. Точно такой же оберегал мою спину.
Лес волнистой линией уходил к горизонту. Слева и немного сдали, когда я выбрался на свободное пространство, виднелись белые — более белые, чем когда-либо раньше — строения города. Передо мной — полтора, может, два, километра открытого пространства, и дальше — многоэтажные конструкции пригородного овощного хозяйства, убегающие к горизонту, покрывающие, наверно, не одну, тысячу гектаров. Между городом и комбинатом, вдоль автострад и транспортных путей теперь выросли деревья.
Я остановился. Идти дальше, в направлении гидропонических установок не имело смысла. Да и сам район выглядел подмокшим. Тонкий слой снега стаял, луг выглядел серовато-желтым, мертвым и пустым.
Я развернулся и двинулся обратно, в направлении парка, к южной его части, переходящей в старинный защитный зеленый пояс. Определение это потеряло право на существование и теперь не скоро его назад получит. Лет пятьдесят нам придется проделывать просеки, чтобы худо-бедно передвигаться с места на место. Если, разумеется, я чего-либо не натворю. Я — или те, кто меня сменяет.
Я миновал первые деревья, разросшиеся вширь, спускающиеся ветвями до самой земли, наподобие шатра. Вышел на склон. Решил идти вверх, покуда хватил продовольствия, а потом напрямик вернуться к базе.
Двигающийся впереди автомат добрался до небольшого возвышения, оставшегося от старой трассы магнитострады, взобрался на его верхушку и замер. Я уже потянулся было к передатчику, болтающемуся в кармане скафандра, когда заметил, что его плоский рычаг, двигающий излучателем, меняет положение. Поднялся и сместился на несколько сантиметров вправо. Мгновение — и я перестал в этом сомневаться.
Напряг зрение. Склон, местами еще белеющий снежными языками, несколько деревьев, разросшийся кустарник. Но не в том направлении, на которое нацелился автомат.
И неожиданно я напрягся. На краю леса, выступив из чащи, сликаясь с ней по цвету, стоял олень.
— Так…
Я не докончил, хотел было сказать «Как живой», то в ту же долю секунды ствол излучателя соединился тонкой, как небрежный взмах карандаша, линией с головой зверя. Только потом до меня донесся свист разрезанного воздуха и глухой удар от попадения. Над верхушками деревьев взметнулся клуб черного дыма, который тут же начал оседать.
Я выждал некоторое время и взялся за анализатор.
Именно то, на что я и рассчитывал. То самое…
И тут же возникла новая мысль.
— Вторжение, — проворчал я. Нечто такое, чего я до сих пор не принимал во внимание. Кто же из них первым выговорил это слово? Онеска? Марко? Или — Тарроусен? Неважно. Может, было это нечто большее, не просто предпочтения. Например, за два дня до того, как отправиться спать, они перехватили чужие сигналы, исходящие от приближающегося источника. Но уже не могли или не захотели ждать, дабы выяснить, что из этого получится. Свалили все на меня.
Бредятина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21