Она остановилась на середине мысли, прищурившись, поскольку пробовала увидеть то, о чем говорил Серж о Мартине, как тот выбирает правую сторону.
Когда камера еще приблизила лицо Мартина, она увидела дикий гнев в его глазах, и она задрожала, поскольку задавалась вопросом, где этот гнев начинается и где заканчивается. Слезы затопляли ее глаза, и она знала, что не могла говорить больше о его личных демонах. Это подорвало бы некоторое существенное и необходимое доверие между ними.
Мэй слышала, как Тобин издала стон разочарования. Взглянув через стол, она увидела, как ее лучшая подруга опустила голову.
– Тоби, – позвала Мэй, понимая, что она глубоко за дела ее за душу.
– Когда будешь готова, – произнесла убитым голосом Тобин, – я – здесь.
– Я знаю, – сказала Мэй.
Она обернулась, чтобы посмотреть на мужа по телевизору, чувствуя ощущение страха, растущего и заполняющего ее грудь.
Четыре дня и четыре ночи прошли после ее посещения Эстонии. После полуночи, находясь в кровати, с окнами открытыми для весеннего бриза, задувающего в комнату, она услышала его ключ в замке. Мэй натянула одежду и сошла вниз, чтобы встретить его. Он играл в Монреале той ночью, был в дороге несколько часов и выглядел истощенным.
– Мартин. – Она бросилась к нему в объятия.
– Же тэм, же тэм (я люблю тебя), – повторял он.
Опустив хоккейную сумку, он крепко поцеловал ее, и она почувствовала, как оба затаили дыхание. Когда они остановились, Мартин не отпустил ее. Она видела, как он тяжело смотрит на нее, как будто он соскучился по ней больше, чем предполагал.
Из-за морщин вокруг лица и рта он выглядел утомленным, и она взяла его за руку.
– Ты голоден? – спросила она. – Хочешь, чтобы я сделала тебе бутерброд? Немного супа?
– Дай мне посмотреть на тебя.
– Что это ты? – засмеялась она.
– Эта поездка казалась невероятно долгой. Мы выиграли все наши игры, и мне было жаль, что тебя не было там.
Мэй сглотнула, отвела взгляд. Она знала, что могла бы побывать на некоторых из его игр, но ее поездка в Эстонию помешала этому. Ее тайна тяжелым камнем лежала на сердце.
– Иди сюда и садись, – попросила она. – Я хочу поговорить с тобой.
– Уже поздно, – сказал он, смеясь и притянул ее к себе снова. – Забудь про разговоры, я хочу отвести тебя наверх.
Его объятие было грубоватым и горячим, и Мэй чувствовала его руки за спиной. Тайна скребла у нее внутри, но она знала, что могла подождать до завтра, чтобы все рассказать ему.
– Я столько ждал этого, – сказал он.
– Я тоже, – шептала она.
Он взял свою сумку, остановился у стола в холле, чтобы выложить оттуда ключи от машины и от дома. В этот момент он заметил маленькую дорожную сумку Мэй на стуле. Она была с ней в день их первой встречи: она всегда брала ее с собой в поездки, потому что там было удобно держать билеты на самолет, путеводители и карты.
– Куда-нибудь собираешься? – Мартин поднял на нее глаза и улыбнулся.
– Нет, – сказала она.
Он жадно обнял ее, и камень в ее сердце стал твердым и горячим. Не сообщить ему было одно, солгать – совсем иное.
– Я уже съездила и вернулась, – сказала она.
– Вернулась?
Мэй кивнула, и Мартин увидел правду в ее глазах. Она чувствовала себя настолько виноватой в том, что сделала это у него за спиной, но в то же самое время питала большие надежды на примирение между ним и Сержем.
– Мартин, – начала она.
Он отступил назад и покачал головой.
– Я не хочу знать.
– Я должна сказать тебе…
– Я устал, Мэй. Пора спать.
Мэй схватила его за руки и затрясла, вынуждая его посмотреть ей в глаза.
Его взгляд обвел холл, остановился на картинах на стене, ключах на маленьком столе, пакете приглашений на вечеринку по случаю дня рождения Кайли. Мэй вся дрожала и с силой трясла руки Мартина.
– Послушай же меня! – твердила она.
– Нон! (Нет!) – крикнул он, его голубые глаза сверка ли холодным блеском. – Экуте! (Послушай!) Это ты послушай меня. Я хочу, чтобы ты сожгла его открытки, выкинула из головы все мысли о нем. Ничего не говори мне больше. Я не желаю знать.
Правда была очевидна для них обоих. Судьба соединила их на том самолете год назад. Любовь стала их судьбой, и им было чему научить друг друга. Трещина между Мартином и его отцом приблизила Мэй к ее собственному прошлому, и она чувствовала живительную силу любви, правды и прощения. Она должна была найти слова, должна была заставить Мартина видеть. Это настолько легко, хотела сказать она ему. Это настолько невероятно, настолько просто!
Вместо этого она вынудила мысли замедлиться и сделала голос нежным и спокойным.
– У меня есть что передать тебе, – сказала она. – От твоего отца.
– Нон (нет), – сказал Мартин.
– Он хотел, чтобы я передала тебе, что он любит тебя. Он…
Но Мартин не остался, чтобы дослушать. Он сгреб свою хоккейную сумку и ключи и выбежал из дома. Дверь хлопнула позади него так громко, как металлические двери в тюрьме.
– Вот что ты не видишь, – крикнула она ему вслед. – Как понимать и прощать!
Мэй слушала эхо собственного голоса и задавалась вопросом, не слышала ли Кайли это в ее сне. Она стояла, пригвожденная к полу, желая бежать за ним, но знала, что должна была остаться со своим ребенком.
Мэй ждала, что Мартин возвратится домой. Когда этого не случилось, она прождала всю ночь, что зазвонит телефон. Она ждала в прихожей, дрожа в своей длинной ночной рубашке, пока не взошло солнце. Накормила Кайли завтраком, помогла собраться в школу, пыталась делать вид, будто все прекрасно. Она уговаривала себя, что Мартин только рассердился, что он вернется домой, как только остынет.
Она заставила себя идти работать. Тетя Энид спросила, не заболела ли она. Спустившись вниз за чем-то, Мэй зашла в ванную, посмотрела на свое отражение в зеркале и увидела темные круги под глазами: она выглядела так, как будто сильно боялась чего-то.
За весь день он так и не позвонил. По дороге домой в Бостон она была уверена, что будет сообщение на автоответчике или даже что Мартин ждет ее в их спальне. Что она сделала такого непростительного? Разве Мартин не мог понять, наконец, что она сделала это для него, для них?
Но он не был там, и он не звонил. Мэй приготовила обед для Кайли, почитала ей, уложила в кровать. Она все сидела на кровати Кайли уже после того, как девочка заснула, после того, как небо стало совсем темным и зажглись, мерцая, городские огни. Ее сердце начинало бешено колотиться каждый раз, когда она слышала, как хлопает дверь автомобиля.
Когда телефон зазвонил в час ночи, Мэй поняла, что это был Мартин. Она боялась того, что он собирался сказать. Она надеялась, что она ошибается.
– Алло?
– Это я, – сказал он.
– Где ты?
– Я… – он сделал паузу, – я… в гостинице.
– В Бостоне? – спросила она, чувствуя давление в ее груди, словно ее сердце только что раскололось.
– Да.
– Иди домой, – прошептала она.
– Нет, Мэй.
Она видела огни за окном. Бикон-хилл тысячами и тысячами огней, пылающих в зданиях, офисах и гостиницах, спускался к парку. Мартин был где-то там… в пределах видимости, в пределах пешего хода. Ее глаза наполнились слезами.
– Ты не понимаешь меня, – сказал он. – Я ведь пытался объяснить тебе, как я отношусь к своему отцу! Тому, что он сделал, нет прощения. И все же ты твердо намеревалась вынудить меня…
– Вынудить? – спросила Мэй, почти смеясь.
Слово настолько не подходило к тому, что она пыталась сделать. Облегчить, ослабить, возможно, заживить, смягчить.
– Не важно, – сказал он. – Я остаюсь здесь. Лучше так, нам надо расстаться. Ты не смогла быть счастлива со мной, с тем, как все обстоит в моей жизни.
– Ты не прав, – возразила она. – Мы пробовали, узнавая вместе…
– Но ты отказалась принимать меня таким, какой я есть, – сказал он. – Тебе нужно было повидаться с ним. Ты не поверила мне, когда я говорил тебе, что я считаю некоторые вещи непростительными.
– Я узнала это о тебе сегодня вечером, – пробормотала Мэй, давясь слезами.
– Сегодня вечером?
– Да, – сказала она. – Ты не можешь простить мне, что я повернулась к твоему отцу, и теперь ты оставил меня. Ты закрыл дверь передо мной, как закрыл эту дверь перед ним.
– Мэй…
– Это правда, так ведь?
– Да, – сказал он. – Я заберу свои вещи завтра, пока тебя не будет. Прощай.
Мэй заплакала, но Мартин уже повесил трубку. Прижимая к щеке трубку, она смотрела в окно на огни Бостона, и ей хотелось понять, где Мартин. Она спросила себя, почему она не послушалась его, как она позволила этому случиться? Ее самый сильный страх… и Кайли тоже… Если Мартин смог отказаться от своего отца, кто мог бы поручиться, что он не сделает того же и с ними?
Теперь он ушел; он вычеркнул их из своей жизни. Она думала, что та связь, которую они чувствовали между собой с самого начала, защитит ее, защитит их любовь.
Она ошиблась.
Глава 16
Следующие несколько игр Мартин носился по ледовой коробке, как смерч, расшвыривая всех на своем пути, – настоящее физическое воплощение человеческой ярости. Он делал свой хет-трик в каждой из игр, и газеты нарекли его «Человек-таран». Он был неистов – полосовал клюшкой направо и налево, колол маски, как орехи, швырял противников в бортик. Он жаждал крови, и он получал ее.
Его катание изменилось. Он носился по льду, не скользил. После тренировки вратарь «Медведей» поделился с командой своими впечатлениями: когда Мартин летел к сетке с шайбой на своей клюшке, он напоминал беспощадного одноглазого циклопа из кино – один глаз прищурен, другой воспламенен ненавистью, горит сам и испепеляет противника.
Рэй пытался поговорить с ним, в ответ Мартин нарычал на него. Тренер хотел обсудить растущее общее время на скамье штрафников, но Мартин только огрызнулся. Он замахнулся на репортера, который захотел обсудить отсутствие Мэй с самой последней игры на своем поле, и на следующий день в газете появилась фотография Мартина, где он выглядел как форменный убийца.
Во Флит-центр позвонила Кайли, сказала, что она надеется, что он сумеет попасть на ее вечеринку по случаю дня рождения.
– Кайли, ты же знаешь, я очень хотел бы. Но график… – едва сумел проговорить Мартин севшим от волнения голосом.
– Я все равно хочу, чтобы ты пришел.
– Что ж, к сожалению, у моей команды другие планы на меня.
– Вы с мамой разводитесь?
– Знаешь, Кайли, тебе лучше поговорить с твоей мамой. По правде сказать, мне пора идти. Меня ждут на льду.
– Я скучаю без тебя, папа.
Мартин нажал на рычаг и хлопнул трубкой с такой силой, что разбил ее. Ее голос, ее слова напомнили разговоры с Натали.
Он разбил сердце своей собственной дочери… что заставило его думать, будто он никогда больше не поступит так снова с другой девочкой?
Апрельские ночи были мягкими и теплыми, и Мартин проводил их один на один с телевизором в гостиничном номере. В Бостоне или там, где проходила игра. Он заказывал ужин в номер и смотрел кино, даже когда товарищи по команде колотили в его дверь, пытаясь заставить его выйти с ними в город.
– Золотая Кувалда вернулся в наши ряды. – Некоторые из холостых парней соблазняли его походом в бары и клубы.
– Идите к черту. – Мартин легко вступал в драку, если кто-то продолжал проявлять настырность.
Телефон трезвонил часто, но Мэй не позвонила ни разу. Что он хотел бы сказать, позвони она ему? Прошлое было заморожено внутри него, озеро, которое никогда не растает. Его воспоминания о Натали были неподвластны времени.
Мэй не хотела, не могла понять, что ничто не может возвратить ему девочку. Ну, поговорит он с отцом, пусть даже поймет, что старик не хотел ее смерти, не хотел причинить ей боль. Но этим ничем не изменить ход вещей, не вдохнуть жизнь в маленькую девочку Мартина.
И как бы сильно он ни любил Мэй, как бы ни хотел повернуть время обратно к тому дню, когда она еще не пре дала его, ему не забыть ее поступка.
«Предала» – сильное слово, и звучало оно резко и больно, как лезвие ножа, глубоко врезалось в Мартина. Своей поездкой к отцу Мэй предала Мартина. Он лежал на кровати гостиницы, скрючившись от боли. Его щека была одним сплошным синяком, губа рассечена, но он даже не чувствовал этой физической боли.
Болело глубже. Болело где-то там, в самом сердце, где, как он верил, осталась жить Натали. Мэй была единственной, кто когда-либо касался этого места. Она успокоила его боль своей лаской и любовью, а теперь расколола его сердце на части и оставила зиять кровавой раной.
Но, может, так легче. Если он не заговорит с Мэй, ему не придется рассказывать ей, что происходит с ним. Закрывая один глаз, он другим смотрел на картину на стене. Так, проверяя зрение, Мартин лежал на кровати и старался ни о чем не думать.
Мартин отсутствовал уже две недели, когда Дженни прибыла в «Брайдалбарн». Предлогом ей сослужил ананасовый джем.
Они оставили корзину на столе Мэй и вышли через розарий.
– Как ты? – спросила Дженни.
– Плохо, – призналась Мэй. – Волнуюсь о дочери. Кайли много плачет. Она скучает и тоскует по нему.
– А ты?
Мэй пожала плечами, отвернувшись, чтобы сдержать слезы. Она пребывала в каком-то оцепенении. Ничего не ела и таяла на глазах. Она не спала, но и не бодрствовала. Время без единой весточки от Мартина тянулось невыносимо медленно, и что самое жуткое – она все время спрашивала себя, где он и что делает.
– Поговори со мной, Мэй. – Дженни коснулась ее плеча.
Задрожав от прикосновения подруги, Мэй обхватила лицо руками.
– Сначала я думала, может, все не так серьезно и он вернется домой, как только остынет.
– Понимаю.
– Но прошло уже две недели, – заплакала Мэй. – И он ни разу не позвонил за все это время.
– График решающих встреч… – беспомощно проговорила Дженни и тут же умолкла.
– Они побеждают, а я не могу даже поздравить его.
– Да он и не заслуживает твоих поздравлений, – закипела от гнева Дженни. – Как бы я хотела скрутить ему его толстую шею.
– Я только хочу, чтобы он остыл.
– Мартин не остывает. Это никогда не переставало удивлять меня, да и Рэя. Он зубами цепляется за причину своего гнева, как собака за кость.
– На сей раз кость – я, – прерывистым шепотом прошептала Мэй.
Но аналогия была неверной. Мартин совсем не цеплялся за нее – он отпускал ее. Все было пусто внутри, и все было снаружи. Во сне она поворачивалась, чтобы обнять Мартина, и находила только пустоту рядом с собой. Она смотрела на часы, и сердце подскакивало от радости, что скоро он будет дома. И тут же вспоминала, что он больше не живет здесь.
– Рэй говорит, Мартин стал совсем невозможен, – заметила Дженни.
– Он говорит обо мне?
– Нет, Рэй утверждает, что Мартин вообще отказывается разговаривать.
Они миновали розовые кусты.
– Веришь или нет, – сказала Мэй, вытирая слезы, – я хотела как лучше. Я хотела разрядить атмосферу, помочь залечить трещину между Сержем и Мартином.
Дженни покачала головой:
– Я знаю, как Мартин обожал своего отца. Когда-нибудь ему придется преодолеть эту пропасть. Отец унизил его, предал, а потом и смертельно ранил, когда Натали умерла. Его чувства сильнее, ты, я или кто-то еще можем представить. Он полон гнева на Сержа, и мне кажется, ярость ведет его и на льду, и всюду по жизни.
– Мне тоже так кажется. – Мэй закрыла глаза и представила лицо Мартина.
Таким, каким видела его в эти дни по телевизору и на фотографиях в газетах. Он напоминал медведя, разрывающего добычу в клочья. Словно пожирал свою собственную мягкую, человечную сторону.
– Не отступай, не порывай с ним, Мэй.
– Я не из тех, кто отступает.
Они оказались на том самом месте, где Мартин признавался ей в своих чувствах в прошлом году. Она вдыхала запах оттаявшей земли, кофейного удобрения, бутонов роз. Аромат возвратил ее воспоминания, и из глаз полились обжигающие, обильные слезы.
– Знаешь, – взяв ее за руку, сказала Дженни, – когда он сказал нам, что он встретил тебя, мы видели, как он изменился. Он стал… таким счастливым. Мы очень надеялись, что, раз он позволил себе быть любимым, он сошел с тропы вечной борьбы.
– Я хотела помочь ему сойти с нее. – У Мэй перехватило горло.
– Некоторые люди живут ради борьбы. Это ведет их по жизни. Больше, чем любовь, слава, корысть, что там еще. В мире хоккея это очень заметно.
Мэй обняла ее:
– Как я рада твоему приезду!
– И я рада, что приехала. Жаль, мне самой не пришло это в голову. У тебя замечательная подруга.
Мэй озадаченно посмотрела на Дженни.
– Тобин очень волнуется за тебя.
– Это она позвонила тебе?
Дженни кивнула:
– Да. Не сердись на нее.
Мэй посмотрела в глубину сарая. Тобин стояла рядом со столиком для чая и беседовала с посетителями, показывая им альбомы с коллекцией платьев. Как и Мэй, Тобин исполнилось тридцать шесть лет, она была женой и матерью. Но ее глаза оставались яркими и живыми, движения легкими. Совсем как у той маленькой девочки, когда они только-только подружились.
– Спасибо тебе за джем и за все остальное, – сказала Мэй, обнимая на прощание Дженни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Когда камера еще приблизила лицо Мартина, она увидела дикий гнев в его глазах, и она задрожала, поскольку задавалась вопросом, где этот гнев начинается и где заканчивается. Слезы затопляли ее глаза, и она знала, что не могла говорить больше о его личных демонах. Это подорвало бы некоторое существенное и необходимое доверие между ними.
Мэй слышала, как Тобин издала стон разочарования. Взглянув через стол, она увидела, как ее лучшая подруга опустила голову.
– Тоби, – позвала Мэй, понимая, что она глубоко за дела ее за душу.
– Когда будешь готова, – произнесла убитым голосом Тобин, – я – здесь.
– Я знаю, – сказала Мэй.
Она обернулась, чтобы посмотреть на мужа по телевизору, чувствуя ощущение страха, растущего и заполняющего ее грудь.
Четыре дня и четыре ночи прошли после ее посещения Эстонии. После полуночи, находясь в кровати, с окнами открытыми для весеннего бриза, задувающего в комнату, она услышала его ключ в замке. Мэй натянула одежду и сошла вниз, чтобы встретить его. Он играл в Монреале той ночью, был в дороге несколько часов и выглядел истощенным.
– Мартин. – Она бросилась к нему в объятия.
– Же тэм, же тэм (я люблю тебя), – повторял он.
Опустив хоккейную сумку, он крепко поцеловал ее, и она почувствовала, как оба затаили дыхание. Когда они остановились, Мартин не отпустил ее. Она видела, как он тяжело смотрит на нее, как будто он соскучился по ней больше, чем предполагал.
Из-за морщин вокруг лица и рта он выглядел утомленным, и она взяла его за руку.
– Ты голоден? – спросила она. – Хочешь, чтобы я сделала тебе бутерброд? Немного супа?
– Дай мне посмотреть на тебя.
– Что это ты? – засмеялась она.
– Эта поездка казалась невероятно долгой. Мы выиграли все наши игры, и мне было жаль, что тебя не было там.
Мэй сглотнула, отвела взгляд. Она знала, что могла бы побывать на некоторых из его игр, но ее поездка в Эстонию помешала этому. Ее тайна тяжелым камнем лежала на сердце.
– Иди сюда и садись, – попросила она. – Я хочу поговорить с тобой.
– Уже поздно, – сказал он, смеясь и притянул ее к себе снова. – Забудь про разговоры, я хочу отвести тебя наверх.
Его объятие было грубоватым и горячим, и Мэй чувствовала его руки за спиной. Тайна скребла у нее внутри, но она знала, что могла подождать до завтра, чтобы все рассказать ему.
– Я столько ждал этого, – сказал он.
– Я тоже, – шептала она.
Он взял свою сумку, остановился у стола в холле, чтобы выложить оттуда ключи от машины и от дома. В этот момент он заметил маленькую дорожную сумку Мэй на стуле. Она была с ней в день их первой встречи: она всегда брала ее с собой в поездки, потому что там было удобно держать билеты на самолет, путеводители и карты.
– Куда-нибудь собираешься? – Мартин поднял на нее глаза и улыбнулся.
– Нет, – сказала она.
Он жадно обнял ее, и камень в ее сердце стал твердым и горячим. Не сообщить ему было одно, солгать – совсем иное.
– Я уже съездила и вернулась, – сказала она.
– Вернулась?
Мэй кивнула, и Мартин увидел правду в ее глазах. Она чувствовала себя настолько виноватой в том, что сделала это у него за спиной, но в то же самое время питала большие надежды на примирение между ним и Сержем.
– Мартин, – начала она.
Он отступил назад и покачал головой.
– Я не хочу знать.
– Я должна сказать тебе…
– Я устал, Мэй. Пора спать.
Мэй схватила его за руки и затрясла, вынуждая его посмотреть ей в глаза.
Его взгляд обвел холл, остановился на картинах на стене, ключах на маленьком столе, пакете приглашений на вечеринку по случаю дня рождения Кайли. Мэй вся дрожала и с силой трясла руки Мартина.
– Послушай же меня! – твердила она.
– Нон! (Нет!) – крикнул он, его голубые глаза сверка ли холодным блеском. – Экуте! (Послушай!) Это ты послушай меня. Я хочу, чтобы ты сожгла его открытки, выкинула из головы все мысли о нем. Ничего не говори мне больше. Я не желаю знать.
Правда была очевидна для них обоих. Судьба соединила их на том самолете год назад. Любовь стала их судьбой, и им было чему научить друг друга. Трещина между Мартином и его отцом приблизила Мэй к ее собственному прошлому, и она чувствовала живительную силу любви, правды и прощения. Она должна была найти слова, должна была заставить Мартина видеть. Это настолько легко, хотела сказать она ему. Это настолько невероятно, настолько просто!
Вместо этого она вынудила мысли замедлиться и сделала голос нежным и спокойным.
– У меня есть что передать тебе, – сказала она. – От твоего отца.
– Нон (нет), – сказал Мартин.
– Он хотел, чтобы я передала тебе, что он любит тебя. Он…
Но Мартин не остался, чтобы дослушать. Он сгреб свою хоккейную сумку и ключи и выбежал из дома. Дверь хлопнула позади него так громко, как металлические двери в тюрьме.
– Вот что ты не видишь, – крикнула она ему вслед. – Как понимать и прощать!
Мэй слушала эхо собственного голоса и задавалась вопросом, не слышала ли Кайли это в ее сне. Она стояла, пригвожденная к полу, желая бежать за ним, но знала, что должна была остаться со своим ребенком.
Мэй ждала, что Мартин возвратится домой. Когда этого не случилось, она прождала всю ночь, что зазвонит телефон. Она ждала в прихожей, дрожа в своей длинной ночной рубашке, пока не взошло солнце. Накормила Кайли завтраком, помогла собраться в школу, пыталась делать вид, будто все прекрасно. Она уговаривала себя, что Мартин только рассердился, что он вернется домой, как только остынет.
Она заставила себя идти работать. Тетя Энид спросила, не заболела ли она. Спустившись вниз за чем-то, Мэй зашла в ванную, посмотрела на свое отражение в зеркале и увидела темные круги под глазами: она выглядела так, как будто сильно боялась чего-то.
За весь день он так и не позвонил. По дороге домой в Бостон она была уверена, что будет сообщение на автоответчике или даже что Мартин ждет ее в их спальне. Что она сделала такого непростительного? Разве Мартин не мог понять, наконец, что она сделала это для него, для них?
Но он не был там, и он не звонил. Мэй приготовила обед для Кайли, почитала ей, уложила в кровать. Она все сидела на кровати Кайли уже после того, как девочка заснула, после того, как небо стало совсем темным и зажглись, мерцая, городские огни. Ее сердце начинало бешено колотиться каждый раз, когда она слышала, как хлопает дверь автомобиля.
Когда телефон зазвонил в час ночи, Мэй поняла, что это был Мартин. Она боялась того, что он собирался сказать. Она надеялась, что она ошибается.
– Алло?
– Это я, – сказал он.
– Где ты?
– Я… – он сделал паузу, – я… в гостинице.
– В Бостоне? – спросила она, чувствуя давление в ее груди, словно ее сердце только что раскололось.
– Да.
– Иди домой, – прошептала она.
– Нет, Мэй.
Она видела огни за окном. Бикон-хилл тысячами и тысячами огней, пылающих в зданиях, офисах и гостиницах, спускался к парку. Мартин был где-то там… в пределах видимости, в пределах пешего хода. Ее глаза наполнились слезами.
– Ты не понимаешь меня, – сказал он. – Я ведь пытался объяснить тебе, как я отношусь к своему отцу! Тому, что он сделал, нет прощения. И все же ты твердо намеревалась вынудить меня…
– Вынудить? – спросила Мэй, почти смеясь.
Слово настолько не подходило к тому, что она пыталась сделать. Облегчить, ослабить, возможно, заживить, смягчить.
– Не важно, – сказал он. – Я остаюсь здесь. Лучше так, нам надо расстаться. Ты не смогла быть счастлива со мной, с тем, как все обстоит в моей жизни.
– Ты не прав, – возразила она. – Мы пробовали, узнавая вместе…
– Но ты отказалась принимать меня таким, какой я есть, – сказал он. – Тебе нужно было повидаться с ним. Ты не поверила мне, когда я говорил тебе, что я считаю некоторые вещи непростительными.
– Я узнала это о тебе сегодня вечером, – пробормотала Мэй, давясь слезами.
– Сегодня вечером?
– Да, – сказала она. – Ты не можешь простить мне, что я повернулась к твоему отцу, и теперь ты оставил меня. Ты закрыл дверь передо мной, как закрыл эту дверь перед ним.
– Мэй…
– Это правда, так ведь?
– Да, – сказал он. – Я заберу свои вещи завтра, пока тебя не будет. Прощай.
Мэй заплакала, но Мартин уже повесил трубку. Прижимая к щеке трубку, она смотрела в окно на огни Бостона, и ей хотелось понять, где Мартин. Она спросила себя, почему она не послушалась его, как она позволила этому случиться? Ее самый сильный страх… и Кайли тоже… Если Мартин смог отказаться от своего отца, кто мог бы поручиться, что он не сделает того же и с ними?
Теперь он ушел; он вычеркнул их из своей жизни. Она думала, что та связь, которую они чувствовали между собой с самого начала, защитит ее, защитит их любовь.
Она ошиблась.
Глава 16
Следующие несколько игр Мартин носился по ледовой коробке, как смерч, расшвыривая всех на своем пути, – настоящее физическое воплощение человеческой ярости. Он делал свой хет-трик в каждой из игр, и газеты нарекли его «Человек-таран». Он был неистов – полосовал клюшкой направо и налево, колол маски, как орехи, швырял противников в бортик. Он жаждал крови, и он получал ее.
Его катание изменилось. Он носился по льду, не скользил. После тренировки вратарь «Медведей» поделился с командой своими впечатлениями: когда Мартин летел к сетке с шайбой на своей клюшке, он напоминал беспощадного одноглазого циклопа из кино – один глаз прищурен, другой воспламенен ненавистью, горит сам и испепеляет противника.
Рэй пытался поговорить с ним, в ответ Мартин нарычал на него. Тренер хотел обсудить растущее общее время на скамье штрафников, но Мартин только огрызнулся. Он замахнулся на репортера, который захотел обсудить отсутствие Мэй с самой последней игры на своем поле, и на следующий день в газете появилась фотография Мартина, где он выглядел как форменный убийца.
Во Флит-центр позвонила Кайли, сказала, что она надеется, что он сумеет попасть на ее вечеринку по случаю дня рождения.
– Кайли, ты же знаешь, я очень хотел бы. Но график… – едва сумел проговорить Мартин севшим от волнения голосом.
– Я все равно хочу, чтобы ты пришел.
– Что ж, к сожалению, у моей команды другие планы на меня.
– Вы с мамой разводитесь?
– Знаешь, Кайли, тебе лучше поговорить с твоей мамой. По правде сказать, мне пора идти. Меня ждут на льду.
– Я скучаю без тебя, папа.
Мартин нажал на рычаг и хлопнул трубкой с такой силой, что разбил ее. Ее голос, ее слова напомнили разговоры с Натали.
Он разбил сердце своей собственной дочери… что заставило его думать, будто он никогда больше не поступит так снова с другой девочкой?
Апрельские ночи были мягкими и теплыми, и Мартин проводил их один на один с телевизором в гостиничном номере. В Бостоне или там, где проходила игра. Он заказывал ужин в номер и смотрел кино, даже когда товарищи по команде колотили в его дверь, пытаясь заставить его выйти с ними в город.
– Золотая Кувалда вернулся в наши ряды. – Некоторые из холостых парней соблазняли его походом в бары и клубы.
– Идите к черту. – Мартин легко вступал в драку, если кто-то продолжал проявлять настырность.
Телефон трезвонил часто, но Мэй не позвонила ни разу. Что он хотел бы сказать, позвони она ему? Прошлое было заморожено внутри него, озеро, которое никогда не растает. Его воспоминания о Натали были неподвластны времени.
Мэй не хотела, не могла понять, что ничто не может возвратить ему девочку. Ну, поговорит он с отцом, пусть даже поймет, что старик не хотел ее смерти, не хотел причинить ей боль. Но этим ничем не изменить ход вещей, не вдохнуть жизнь в маленькую девочку Мартина.
И как бы сильно он ни любил Мэй, как бы ни хотел повернуть время обратно к тому дню, когда она еще не пре дала его, ему не забыть ее поступка.
«Предала» – сильное слово, и звучало оно резко и больно, как лезвие ножа, глубоко врезалось в Мартина. Своей поездкой к отцу Мэй предала Мартина. Он лежал на кровати гостиницы, скрючившись от боли. Его щека была одним сплошным синяком, губа рассечена, но он даже не чувствовал этой физической боли.
Болело глубже. Болело где-то там, в самом сердце, где, как он верил, осталась жить Натали. Мэй была единственной, кто когда-либо касался этого места. Она успокоила его боль своей лаской и любовью, а теперь расколола его сердце на части и оставила зиять кровавой раной.
Но, может, так легче. Если он не заговорит с Мэй, ему не придется рассказывать ей, что происходит с ним. Закрывая один глаз, он другим смотрел на картину на стене. Так, проверяя зрение, Мартин лежал на кровати и старался ни о чем не думать.
Мартин отсутствовал уже две недели, когда Дженни прибыла в «Брайдалбарн». Предлогом ей сослужил ананасовый джем.
Они оставили корзину на столе Мэй и вышли через розарий.
– Как ты? – спросила Дженни.
– Плохо, – призналась Мэй. – Волнуюсь о дочери. Кайли много плачет. Она скучает и тоскует по нему.
– А ты?
Мэй пожала плечами, отвернувшись, чтобы сдержать слезы. Она пребывала в каком-то оцепенении. Ничего не ела и таяла на глазах. Она не спала, но и не бодрствовала. Время без единой весточки от Мартина тянулось невыносимо медленно, и что самое жуткое – она все время спрашивала себя, где он и что делает.
– Поговори со мной, Мэй. – Дженни коснулась ее плеча.
Задрожав от прикосновения подруги, Мэй обхватила лицо руками.
– Сначала я думала, может, все не так серьезно и он вернется домой, как только остынет.
– Понимаю.
– Но прошло уже две недели, – заплакала Мэй. – И он ни разу не позвонил за все это время.
– График решающих встреч… – беспомощно проговорила Дженни и тут же умолкла.
– Они побеждают, а я не могу даже поздравить его.
– Да он и не заслуживает твоих поздравлений, – закипела от гнева Дженни. – Как бы я хотела скрутить ему его толстую шею.
– Я только хочу, чтобы он остыл.
– Мартин не остывает. Это никогда не переставало удивлять меня, да и Рэя. Он зубами цепляется за причину своего гнева, как собака за кость.
– На сей раз кость – я, – прерывистым шепотом прошептала Мэй.
Но аналогия была неверной. Мартин совсем не цеплялся за нее – он отпускал ее. Все было пусто внутри, и все было снаружи. Во сне она поворачивалась, чтобы обнять Мартина, и находила только пустоту рядом с собой. Она смотрела на часы, и сердце подскакивало от радости, что скоро он будет дома. И тут же вспоминала, что он больше не живет здесь.
– Рэй говорит, Мартин стал совсем невозможен, – заметила Дженни.
– Он говорит обо мне?
– Нет, Рэй утверждает, что Мартин вообще отказывается разговаривать.
Они миновали розовые кусты.
– Веришь или нет, – сказала Мэй, вытирая слезы, – я хотела как лучше. Я хотела разрядить атмосферу, помочь залечить трещину между Сержем и Мартином.
Дженни покачала головой:
– Я знаю, как Мартин обожал своего отца. Когда-нибудь ему придется преодолеть эту пропасть. Отец унизил его, предал, а потом и смертельно ранил, когда Натали умерла. Его чувства сильнее, ты, я или кто-то еще можем представить. Он полон гнева на Сержа, и мне кажется, ярость ведет его и на льду, и всюду по жизни.
– Мне тоже так кажется. – Мэй закрыла глаза и представила лицо Мартина.
Таким, каким видела его в эти дни по телевизору и на фотографиях в газетах. Он напоминал медведя, разрывающего добычу в клочья. Словно пожирал свою собственную мягкую, человечную сторону.
– Не отступай, не порывай с ним, Мэй.
– Я не из тех, кто отступает.
Они оказались на том самом месте, где Мартин признавался ей в своих чувствах в прошлом году. Она вдыхала запах оттаявшей земли, кофейного удобрения, бутонов роз. Аромат возвратил ее воспоминания, и из глаз полились обжигающие, обильные слезы.
– Знаешь, – взяв ее за руку, сказала Дженни, – когда он сказал нам, что он встретил тебя, мы видели, как он изменился. Он стал… таким счастливым. Мы очень надеялись, что, раз он позволил себе быть любимым, он сошел с тропы вечной борьбы.
– Я хотела помочь ему сойти с нее. – У Мэй перехватило горло.
– Некоторые люди живут ради борьбы. Это ведет их по жизни. Больше, чем любовь, слава, корысть, что там еще. В мире хоккея это очень заметно.
Мэй обняла ее:
– Как я рада твоему приезду!
– И я рада, что приехала. Жаль, мне самой не пришло это в голову. У тебя замечательная подруга.
Мэй озадаченно посмотрела на Дженни.
– Тобин очень волнуется за тебя.
– Это она позвонила тебе?
Дженни кивнула:
– Да. Не сердись на нее.
Мэй посмотрела в глубину сарая. Тобин стояла рядом со столиком для чая и беседовала с посетителями, показывая им альбомы с коллекцией платьев. Как и Мэй, Тобин исполнилось тридцать шесть лет, она была женой и матерью. Но ее глаза оставались яркими и живыми, движения легкими. Совсем как у той маленькой девочки, когда они только-только подружились.
– Спасибо тебе за джем и за все остальное, – сказала Мэй, обнимая на прощание Дженни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47