– Я знаю. Это… – начала было Мэй, но запнулась.
Поскольку существовало многое из того, в чем она совсем не разбиралась. И это касалось и спорта и мужчин. Кайли была утомлена и хотела спать. Мэй читала ей книжку, все время прислушиваясь, не зазвонит ли телефон.
«Он позвонит, – думала она. – Он может рассказать мне о случившемся, что он чувствует, и я смогу его выслушать».
Она думала, что скажет ему, какими словами утешения успокоит его, даст ему надежду. Где-то в глубине, на задворках ее памяти, позади Мартиновского разочарования от поражения «Медведей», были его слова: он собирался просить ее выйти за него замуж.
Но только спустя час, когда Кайли уже спала, луна кружилась вокруг желтого сарая и окрасила поле и оранжерею серебряным светом, телефон зазвонил.
– Они проиграли, – это была Тобин. – Он, должно быть, опустошен.
– Он не позвонил.
– Мужчины должны зализывать свои раны одни, – сказала ей Тобин. – Так уж устроен этот мир.
– Он попросил меня… – начала было Мэй, желая сообщить Тобин о словах Мартина.
Но некоторые вещи были слишком личными, чтобы сообщать даже лучшей подруге. Она прикусила губу и позволила словам затихнуть.
– Он возвратится, – произнесла Тобин. – Только дай ему время. Когда Джон не вышел на продвижение по службе, он уехал на рыбалку один на целую неделю. Он не мог даже смотреть мне в глаза, пока не поладил сам с собой.
– Что я делаю, затевая нечто вроде этого? – спросила Мэй.
Она подумала о Говарде Дрогине, как он всегда звонил, когда обещал позвонить, как он никогда не казался чрезмерно разочарованным, когда Мэй говорила, что у нее другие планы.
– Ты заслуживаешь большего в этой жизни, – сказала Тобин, – чем планирование чужих свадеб и мотания с дочерью по всяким там психологам.
– Она только один раз видела дурной сон, с той авиакатастрофы, – сказала Мэй. – И ангелов видела только однажды. Но сегодня вечером она опять заговорила о том, что Мартин сказал мне… а она никоим образом не могла слышать его слов…
– Она читает по твоим глазам, понимает по выражению твоего лица, – возразила Тобин. – Она делает это все время. Все эти особые возможности Кайли, если тебе нравится так их называть, идут от ее тесной связи с тобой.
– Да, мы очень близки, – согласилась Мэй.
– А вам от этого никуда и не деться, – напомнила ей Тобин. – Ты для нее и мать и отец. Она обожает тебя. Она читает твои мысли, потому что она великолепно знает тебя.
– Я запишу это в дневнике, – сказал Мэй. – Когда мы поедем в Торонто в июле, я расскажу докторам твою теорию.
– Хорошо.
Мэй рассмеялась:
– Моя тетрадь мало чем пополнилась за все эти дни. Я думаю, что они могут испытать разочарование. Психическая деятельность Кайли замедлилась.
– Возможно, она не нуждается ни в каких воображаемых друзьях сейчас.
– Почему?
– Возможно, потому что ее мама стала счастливее.
Но когда она повесила трубку, Мэй вообще не чувство вала себя счастливой. Розовые лепестки не сработали в конце концов. Мэй жалела, что Мартин не позвонил, но не столько из-за себя, сколько из-за него: ей бы хотелось утешить его.
Ей бы этого очень хотелось.
Глава 5
«Медведи» проиграли, – прошипел Микки Агнелли прямо в лицо Кайли.
– Да уж, – сказал Эдди Драпер. – Ты же говорила, они наверняка выиграют.
– Я не говорила наверняка, – прошептала Кайли, стоя у питьевого фонтанчика в вестибюле начальной школы Блэк-Холла.
Она оглядывалась по сторонам в надежде увидеть кого-то из учителей или девочек постарше. Вот она, первоклассница, окруженная мальчишками из третьего класса, и никто, ни одна живая душа не придет ей на помощь.
– Ты болтала, что у Мартина Картье особые возможности, – сказал Микки.
– Да уж, чтобы с треском проиграть, – вторил ему Эдди.
– И ты говорила, что Мартин Картье приедет в нашу школу, – съехидничала Нэнси Нельсон. – Так где же он?
Кайли съежилась. Хотя Мартин не говорил ей, что он приедет в ее школу, Кайли не сомневалась, что он так и сделает. Он был ее другом, и она была настолько уверена, что ее желание… все их желания сбудутся. С первой мину ты, когда она увидела его в самолете, что-то в его глазах заставило Кайли подумать, что он нуждался в них столько же, сколько они нуждались в нем. Девочка выбрала его, чтобы он стал ей папой, попросила его помочь им, когда наступит время.
А теперь прошло уже четыре дня, а он даже ни разу не позвонил маме. Он выпал из их жизни, как будто никогда и не был там. Стоило Кайли только подумать об этом, как у нее начинал болеть живот.
– Да уж, и где же он? – вопрошал Микки.
– Не то чтобы мы так уж хотели бы видеть его, – сказал Эдди. – «Медведям» стоило бы обменять его на Нильса Йоргенсена.
Кайли почувствовала, как ее плечи выросли, как будто она свернула внутрь себя пару крыльев. Ей не нравилось, когда люди говорили о Мартине подобным образом, даже если он и прекратил звонить, даже если ее желания и не сбывались.
– Мартин Картье – неудачник, проигравший, – съязвил Микки.
– Проиграл Кубок Стэнли, – подхватил насмешку Эдди. – Это каким же большим неудачником надо быть, чтобы у тебя из-под носа увели Кубок Стэнли?
– Не называй его неудачником! – закричала Кайли.
– НЕУДАЧНИК! – завопил Микки.
– Большой, глупый, тупой, – добавила Нэнси.
– Глупый и тупой – это одно и то же, – повернулась к ней Кайли. – Так, возможно, ты говоришь все это о самой себе или о своих дружках.
– Ты тоже неудачница, – сказал Микки. – Раз все врешь про него. Да ты вовсе не знаешь Мартина Картье, и он никогда не приедет в нашу школу. И никогда не выиграет Кубок Стэнли. Пошли, парни, ну ее, эту мелкотню, пускай эта первоклашка остается одна.
Глаза Кайли заволокли слезы, она сжимала кулаки и смотрела вслед ребятам, убегавшим из вестибюля. Они все имели отцов. Она знала, потому что видела их на прибрежной ярмарке. Их слова причиняли ей сильную боль, и она от отчаяния обхватила себя руками. Она захотела, что бы ее ангелы пришли к ней. Она желала, чтобы они окружили ее своими мягкими крыльями и стали ей друзьями.
– Я не лгала, – сказала она пустому вестибюлю. – Я знаю Мартина Картье. Я его знаю.
Мартин ушел в подполье. Он был в своем доме, в самом центре Бостона, но он мог бы с таким же успехом находиться в какой-нибудь затерянной пещере. Закрытые шторы, выключенный телефон, обросший, небритый. Они снова потеряли Кубок Стэнли, и ничто не могло уже изменить свершившееся. Он проспал двое суток кряду.
В первый день ему снилось озеро. Лед был гладким и черным; можно было видеть рыбу, замороженную подо льдом. Форель, окунь, щука. Мартин катался на коньках, словно дух, серебряные лезвия едва касались льда. Он был свободен, легок, ничем не обременен. Но ему нужно было куда-то добраться; ветер дул ему в спину, подталкивая его к человеку, которого он не мог видеть.
На второй день ему снилось, что он катается быстрее. Озеро Лак-Верт расстилалось перед ним, змеиной тропой прорезая горы Канады. Высокие сосны кидали тени на темный лед, и Мартин знал, что тот человек, которого он искал, ждал его за следующим изгибом.
Кто это был? Чем ближе он подбирался к заветному месту, тем дальше оказывался этот человек. Его мать? Его отец? Натали? Лед начал таять вокруг его ног.
Проснулся он, запутавшись в простынях. Сердце бешено колотилось. Боже, кто же это был? Откинувшись на спину, он взглянул правде в лицо: он снова потерял Кубок Стэнли. Он подвел всех. Он был один на всем белом свете, даже в своих снах. Лед таял, озеро вот-вот готово было поглотить его, если он не сумеет добраться до нее.
– Нее? – сказал он вслух.
И тут понял.
Конечно же, это была Мэй. Она была там, это она ждала его. В этом сне он не был звездой НХЛ, а был просто самим собой.
Это было все, что требовалось Мэй. Она была хороша и добра, и он в первую же минуту их встречи сразу почувствовал, что между ними существует какая-то необъяснимая связь.
Мартин почувствовал, как он начинает тонуть, лед подтаивал вокруг его лодыжек. Мэй была совсем рядом и ждала его. Если бы только он мог добраться до нее, воз можно, тогда он сумеет спастись. Его горло перехватило, когда он подумал о ее маленькой девочке.
Возможно, они все могли бы спастись. Поднявшись на локте, он оглядел затемненную спальню и подумал о том, как предстанет перед светом дня.
Май был оживленным и беспокойным месяцем для свадеб, для пар, которые непременно хотели сочетаться браком под деревьями глицении, с букетами свежих фиалок и ландышей, но спокойное время для свадебных консультантов: все давно было спланировано. Мэй проводила большую часть времени в саду; для нее вошло в привычку встречать новых немногочисленных заказчиков с запачканными зеленой травой коленями и грязью под ногтями. Но все эти дни сердце Мэй было далеко от работы.
Четыре дня спустя после поражения «Медведей» и последнего звонка Мартина Мэй стояла на коленях в розарии, просеивая кофейное удобрение вокруг корней старого белого куста розы. Каждый розовый куст имел свою историю, рассказанную Мэй ее матерью, бабушкой и сестрой бабушки. Этот был посажен в 1946 году, когда Эмилия Дунн основала свой сарай, свое свадебное дело, свой «Брайдалбарн». Куст чуть не погиб во время ранних заморозков в тот первый год, но Эмилия и Энид спасли его, обернув в лоскуты от старых рубашек их отца. Абигейл любовно подкармливала его.
– Дай ему еще кофе, – велела тетя Энид, проходя ми мо с проверкой.
– Столько? – спросила Мэй, показывая половину сосуда.
– В два раза больше, – сказала тетя Энид.
Ее руку сотрясал небольшой паралич, и когда она вытянула ее вперед, ей пришлось опереться на плечо Мэй, чтобы стабилизировать себя. Бабушка Мэй утверждала, что розы любят кофе, что они становятся выше, крупнее и ярче, если их удобрять кофейной гущей по утрам. Запахи суглинка и французского жаркого смешивались в теплом воздухе, заставляя Мэй тосковать без ее матери больше, чем когда-либо. Она, должно быть, вздохнула, потому что тетя Энид посмотрела на нее.
– Что случилось, голубушка моя?
– Ничего, тетя Энид.
– Я не верю тебе, – сказала тетушка и повернулась к подошедшей к ним Тобин. – Может быть, ты разберешься со своей подругой?
– Я стараюсь, Энид, – сказала Тобин, обнимая старушку.
Тетя Энид когда-то была как конфетка, но возраст изогнул ее позвоночник и уменьшил ее рост на четыре дюйма. У нее были коротко подстриженные белые волосы и бледно-голубые глаза, одета она была в свой любимый костюм садовника: розовый, старый полотняный жакет и высокие, до коленей, зеленые резиновые боты, которые достались ей еще от сестры.
– Ох, голубушка, – сказала тетя Энид. – Это все из-за того хоккеиста?
– Кого-кого? – переспросила Мэй.
– В самую точку, – отозвалась Тобин.
– Кайли сказала мне, что он звонил, а затем… – Тетя Энид остановила себя.
– Кайли он понравился, – пробормотала Мэй.
– О, в этом-то и причина, – сказала Тобин.
Тетя Энид опустила руку в горшок со старой кофейной гущей, пропустила ее через свои скрюченные пальцы – она делала это много раз – и затем тщательно распределила удобрение вокруг корней старого куста белой розы.
– Тоска по кому-то – забавная штука, – сказала тетушка Энид. – Это чувство настигает тебя, не так ли? Ты даже не можешь вычислить, где это начинается и где это заканчивается.
– Она не может, – подтвердила Тобин, и Мэй почувствовала ее пристальный взгляд у себя на затылке.
– Вы обе можете остановиться? – попросила Мэй. – Скоро придет Пейдж Гринлей с матерью. Я лучше пойду помоюсь.
– Ты могла бы позвонить ему, – предложила тетушка Энид.
– Прекрасная идея, – согласилась Тобин.
Мэй посмотрела через розовый куст на свою тетушку. Предложение было ересью для «Брайдалбарн»: Эмилия Дунн всегда считала, что мужчина больше всего опасается быть заманенным в ловушку… «заарканенным», как она называла это. В ее знаменитом списке «что делать и что не делать» со звонка мужчине начинался раздел «не делать». Как будто прочитав мысли Мэй, тетушка Энид продолжала:
– Мужчины тоже умеют страдать. Он проиграл первенство, – напомнила ей тетя Энид. – Возможно, он нуждается в ком-то, с кем можно было бы поговорить.
– На мой взгляд, звучит правильно, – сказала Тобин.
– А как там относительно мужчин, которым нужно время, чтобы зализать их раны? – спросила Мэй.
– Достаточно убедительно.
– Он знает, что он может позвонить, – сказала Мэй.
– Я прежде никогда не думала о тебе как о гордячке. – Тетя Энид сняла японского жука с глянцевого листа, держа его свободно на ладони руки, чтобы выпустить в поле, где не было роз. – Но, кажется, ты ставишь свои собственные чувства выше того, кто, может быть, действительно нуждается в тебе, и прямо сейчас.
– Тетя Энид права, – заметила Тобин.
Мэй не ответила. Она заметила второго жука, его полосатый панцирь, мерцающий подобно масляному пятну. Взяв его со стебля розы, она ногтем постучала по панцирю размером с вишневую косточку. Мэй в своем собственном панцире становилось жарко и неуютно под утренним солнцем, она думала, как долго жила под ним и как она будет себя чувствовать, если его снять.
За эти годы Тобин пыталась свести ее с братом Джона, с его кузеном, с некоторыми из сослуживцев, с которыми он общался. Барб Эллис приглашала ее покататься на лыжах в выходные, чтобы там познакомить с ее другом из Вермонта, который, она знала, был идеален для Мэй. Кэрол Николе устроила «слепое» свидание с парнем, которого она знала еще по колледжу, океанографом в Вудс-Холле. Мэй покорно подчинялась им. Но ей было теперь тридцать шесть лет, и она ни разу не чувствовала ничего даже похожего на свою тягу к Мартину.
Очень медленно Мэй встала и выпрямилась. Она прошла в оранжерею, где на северной стене висел телефон. Мартин не додумался дать ей свой телефонный номер. Дозвонившись до организации «Бостон Брюинз», она попала на регистратора, потом ее переключили на менеджера офиса и, наконец, на пиар-агента команды.
Когда Мэй назвала свое имя, она услышала скептицизм своего собеседника.
– Помните ту авиационную катастрофу? – спросила Мэй. – Он спас меня и мою дочку. Он действительно сделал это. Кайли, моя дочь, попросила его помочь нам, и он это сделал, и мы подружились. Мы с ним поужинали, как раз перед началом финальных игр, и я дала ему… – Она остановилась, во рту пересохло.
– Мне жаль, мэм, – сказал голос. – Но нам не позволяют давать личные телефоны игроков.
– Но мы друзья, – заспорила Мэй. – Мы действительно… Я уверена, многие так говорят вам, но в этом случае это истинная правда.
– Уф-ф… но даже в этом случае мне не разрешено…
Мэй опустила голову, прижавшись к прохладной стеклянной стене. Пара ласточек разрезала воздух наверху, строя гнездо на карнизе оранжереи. Мэй чувствовала, как ее шансы падают.
– Пожалуйста, – умоляла Мэй мужчину на том конце провода.
Внезапно она почувствовала, что она была должна добраться до Мартина. Если бы она могла бы пролезть по проводу и вырвать у этого типа его номер, она сделала бы это.
– Вы должны сказать мне.
Но мужчина повесил трубку. Мэй медленно вернулась в розарий и возобновила свою работу. Тетя Энид поглядела на нее, но не спросила, что случилось.
– Тебя с ним не соединили? – спросила Тобин.
– Номер не дают.
– Проклятие, – сказала Тобин. – Может, мне попробовать? Я могла бы…
– Не надо, – остановила ее Мэй, взявшись за совок. – Все хорошо, давай остановимся на этом?
Ее подруга ушла.
Когда тетя Энид пошла в сарай за костной мукой, что бы добавить ее к кофейной гуще, Мэй наклонилась и почти прижалась лицом к земле. Она чувствовала влажную теплоту, поднимающуюся волнами, и закрыла глаза.
«Я не могу поверить, что это происходит со мной», – сказала она своим коленям.
Мэй влюбилась. Она, кто уже была по-дурацки влюблена однажды и полностью самозащищена от этого с тех самых пор, как имела неосторожность, почти ничего не заметив, просто отдать свое сердце мужчине, который взял и исчез из ее жизни. Вчера вечером, делая записи в дневнике о видениях и снах Кайли, она была потрясена, обнаружив, что пишет о Мартине.
Приехала Пейдж Гринлей с мамой и сестрой, потом они уехали, и Мэй снова вернулась к работе в саду. Воздух прогрелся, и пчелы роились вокруг роз. Звук двигателя заставил ее насторожиться. Это был автомобиль на дороге, и автомобиль этот ехал быстро. Чем громче слышался шум двигателя, тем быстрее билось сердце Мэй. На ней была старенькая соломенная шляпа и протертый желтый сарафан. Ее руки были снова в земле, а под ногтями кофейная гуща. И тут она увидела, как Мартин Картье на своем «порше» двигается через поле.
Мэй глядела на поле с высокой травой. Поддавшись вперед, вскочив на ноги, она стояла, раскинув руки. Пробовала улыбаться, но не могла, подбородок дрожал.
Он приехал к ней. На нем была белая рубашка, заправленная в джинсы, синяя бейсболка и теннисные тапочки. На правой щеке красовался синяк, а под его левым глазом сияли рубцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47