До тех пор, пока я не завела себе подруг – одной из них была Эмма, а другую звали Стиви, – она остановилась и посмотрела на доктора, – до тех пор он держал меня под своим крылом. Мы ни в ком больше не нуждались.
– Но друг у друга были вы.
Она кивнула:
– Как только мог, он уезжал в Хартфорд, у него там была подружка. Но мы по-прежнему вместе играли в теннис, или он брал меня с собой ловить рыбу. Мы гонялись друг за другом на плотах. Однажды мы объездили всю округу на велосипедах… изучали дороги. И тогда мы нашли эту старую водонапорную башню над железнодорожным полотном. Я влезла по лестнице, чтобы показать свою смелость. – Мэделин закрыла глаза, вспоминая. – Он все звал меня спускаться вниз, но мне хотелось доказать ему, что я могу это сделать.
Доктор слушала.
– Это была шаткая старая лестница. Она была из какого-то серебристого металла, но очень тонкого и ржавого. Я все-таки добралась до верха, но перепугалась, посмотрев вниз.
– Вы взобрались высоко?
Мэделин кивнула:
– Тридцать футов или около того. Я даже замерзла. – Ее тело напряглось, пальцы невольно сжались, как будто она держалась за ступеньку. – Я не могла двинуть ни одной мышцей. Я цеплялась за эту лестницу, уверенная, что сейчас упаду и разобьюсь. Меня словно парализовало.
– А ваш брат?
Мэделин сглотнула. Слезы брызнули из глаз.
– Он полез, чтобы помочь мне, – сказала она.
Доктор молчала, она внимательно смотрела на Мэделин. Мэдди погрузилась в воспоминания – дневная жара, тряска лестницы, когда Джек по ней карабкался, ужас, который она испытывала.
– «Держись, Мэдди, – сказал он. – Ты все сделала отлично, только не смотри вниз. Я помогу тебе». Он был уже близко, и я почувствовала, как он схватил меня за лодыжку. Я сказала ему, чтобы он уходил, что если я упаду, то я не хочу, чтобы он падал вместе со мной.
– И что он сделал? Ушел?
Мэделин покачала головой, слезы теперь лились свободно.
– Нет, он этого не сделал. Он объяснил мне, чтобы я не думала о падении, чтобы я была спокойна, и все, что мне надо сделать, это перехватить нижнюю ступеньку одной рукой. Он стоял ниже меня… говорил со мной спокойно… и не отпускал мою лодыжку. Знаете, что я думаю?
– Что?
– Что, если бы я стала падать, он приготовился сразу перехватить меня и не дать мне рухнуть вниз.
– Это звучит правдоподобно, – сказала доктор мягко.
Доктор молча сидела в кресле в своей маленькой приемной, слушая, как Мэдди тихо всхлипывает. Она достала из коробки, стоявшей сзади нее на столе, носовой платок. У Мэделин ныла левая лодыжка, как будто пальцы Джека до сих пор сжимали ее.
– Я всегда жила с мыслью, что он спасет меня, что бы ни случилось, – рыдала она.
Глаза доктора Мэллори были полны сочувствия и печали, будто она испытывала боль вместе с Мэделин.
– Брат помог вам благополучно спуститься, когда вы почувствовали себя оцепеневшей на этой лестнице.
Мэделин кивнула, продолжая рыдать. Доктор была спокойной, и мысли Мэделин распутывались медленно, как нитки из клубка. Она высморкалась в платок, стараясь остановить рыдания. Когда ей это удалось, она выжидающе посмотрела на доктора Мэллори.
– В начале сеанса вы сказали, что чувствуете себя «замороженной», – сказала доктор, – это звучит похоже на «оцепеневшей».
– Точно так же, как я чувствовала себя на лестнице, – сказала Мэделин, и ее лодыжка опять заныла.
– А в это время ваш брат…
– Теперь он не спасет меня, – проговорилась Мэделин. – Он даже не хочет этого.
Доктор Мэллори сидела тихо, слова Мэделин отражались от стен. Мэдди прижала к глазам скомканный платок, пытаясь остановить слезы.
– Он думает, что это я убила его жену, – прошептала она. – И я так думаю.
Страшные слова отозвались в ее ушах, но доброе выражение глаз доктора не изменилось.
– Я не собиралась этого делать! – крикнула Мэделин.
– Я понимаю, – сказала доктор.
– Почему он не хочет простить меня? Как я могу жить, когда он действительно ненавидит меня… думает, что я убила его жену, мать Нелл? – Мэделин повернула голову, задыхаясь. – Можете ли вы мне помочь, – умоляла Мэдди, – сделать так, чтобы брат простил меня?
Доктор некоторое время молчала, но потом она придвинулась к ней, так, что ее колени почти коснулись коленей Мэделин.
– Я не могу обещать вам это, – сказала доктор Мэллори, и ее карие глаза вспыхнули состраданием. – Но я могу помочь вам простить себя.
В этих словах было слишком много для того, чтобы Мэделин поняла их, но она закрыла глаза и позволила слезам наполнить все ее существо.
Глава 20
Следующие три утра, пока Нелл была в группе, Джек ходил на Лавкрафт-хилл. Он пригласил Джима Мэнджена, инженера из своего офиса в Бостоне, приехать и встретиться с ним.
Они расхаживали по территории владения с картой местности; Джим был дипломированным геодезистом, поэтому он был вооружен мерной лентой и отбивал границы.
Пока они прогуливались, Джек думал о Стиви. «Не уезжай в Шотландию. Оставайся», – сказала она ему. Он привык бороться с душевной болью, удаляясь от нее с наименьшими потерями. Стоило ему только вспомнить о своей сестре, как сразу казалось, что это правильно.
Но Стиви сказала «Оставайся», и он теперь думал о том, как остаться.
В глубине рощи они наткнулись на следы, оставленные оленями или какими-то другими животными. Они обнаружили провалы, скрывавшиеся под каменными выступами, ручейки, пруд, неестественно громадные деревья секвойи. Джек во время прогулки делал заметки. Он думал, что самый широкий ручей требует мостика и что можно очень удачно расположить крупные натуральные ступенчатые камни в его русле.
– Спасибо, что приехал, – сказал он Джиму.
– Нет проблем, – ответил Джим. – Ты действительно попал в переплет с этим проектом на реке Пискатакуа. Мне жаль, что ты бросил его. Конечно же, Франческа в ярости и из-за того, что ты ушел, и из-за того, что вошел в дело с Айвеном Романовом, минуя ее.
– Он объяснил, как обстоит положение вещей – сказал Джек. – Я согласился.
– Франческа призывает всех чертей на все головы, и все такое прочее.
– Мне жаль, что она так злится, – сказал Джек, чувствуя себя негодяем.
Когда Джим говорил с ним – Джим был хорошим парнем, но всегда выкладывал все сплетни в конторе, – он в первую очередь заводил речь о Франческе. Но для Джека теперь это не имело значения.
– Как говорит мой брат, «все люди негодяи», – усмехнулся Джим.
– Надеюсь, что не все. У меня все-таки дочь.
– Да, конечно. Мы умеем ловко выкручиваться в самое худшее из возможных времен. Моя жена с удовольствием рассказала бы тебе об этом. Она-то жила в доме моей мечты, который я задумал и построил, тогда как мне приходилось спать на диване у брата.
– Почему так? – спросил Джек.
Под его ногами громко шуршали сухие ветки и упавшие листья.
– Постоянно влюбляюсь. Дженис вычислила мой пароль и стала читать мою электронную почту.
– Это скверно, – сказал Джек.
– С чьей стороны?
– Со всех сторон, – сказал Джек. – Электронные послания опасны.
Его мысли теперь внезапно вернулись к жизни в Атланте, еще до аварии с Эммой. Он не осознавал этого в то время, но, глядя назад, понимал, что уже тогда начал чувствовать беспокойство – хотя это было несправедливо по отношению к Эмме. Быть женатым – это похоже на плавание. Иногда все спокойно и приятно, и легко держишься на поверхности, а в другой раз вдруг натыкаешься на холодное течение, которое вызывает желание выскочить из воды.
В период одного из таких «холодных течений» он затеял переписку по электронной почте с женщиной из кливлендского офиса. Чувствовал ли он, что происходит с Эммой? Она была так увлечена работой в церкви и волонтерством при тюрьме. Возможно, этим он оправдывал тогда свои собственные тайные поступки.
Электронная переписка была сначала совершенно невинной – в основном о временной приостановке проекта моста в Цинциннати, с которым они оба были связаны. Однако женщина оказалась остроумной и сердечной. Джек же чувствовал себя забытым и ненужным. Деловые письма стали сопровождаться более личными признаниями. Он вспомнил, как иногда просыпался до рассвета, чтобы проверить, ни пришло ли ему письмо ночью.
– Что-нибудь действительно было между вами? – спросил он Джима, перешагивая через узкий ручеек. – С твоей подругой по переписке?
– Ага. Поэтому-то меня и выгнали. Я это заслужил.
В конце концов Джек не разрешал явной неверности. Теперь он возвращайся в мыслях к тем неделям, когда чувствовал себя разочарованным в браке и при этом увлеченным своей интимной перепиской с едва знакомой женщиной. Это воспоминание ошеломило его; с тех пор как умерла Эмма, он постоянно идеализировал свой брак. Когда он позвонил Мэделин, услышал ее голос, ему казалось, будто он открыл ящик Пандоры, и из него вывалились такие вещи, о которых он хотел бы забыть. Мэделин всего лишь хотела его предупредить, подумал Джек. Изменила Эмма.
– Интернет – это дьявольское изобретение, – продолжал Джим, перешагивая через ручеек. – Интернет да мужское мышление. Я несу свой крест, но теперь, когда я свободен и ты уже не стоишь на повестке дня, может быть, я приглашу Франческу на ужин?
Джек не ответил. Он хотел бы защитить Франческу от Джима, но надеялся, что она способна позаботиться о себе и сама. Он продолжал пробираться через лес вместе с Джимом, удивляясь тому, что бушевало в его голове. Всплыли и другие воспоминания о его семейной жизни. Он вспомнил, как редко у них с Эммой бывала физическая близость. Почему он думал об этом теперь? Что хорошего могло это дать?
Сейчас они с Джимом измеряли самую западную границу. Пока Джим смотрел в нивелир, Джек, отгребая сухие листья, разглядывал гранитную глыбу, обозначенную буквой X. Глядя на вдавленное клеймо, он вдруг почувствовал, что его память несет такие же глубокие отметины. Он ничего не забыл, ведь он пытался выяснить, почему на самом деле Эмма поехала с Мэдди на тот роковой уик-энд.
Это был день рождения Мэделин, и согласие Эммы на поездку казалось случайным – вряд ли Эмма связывала с ней какие-то собственные цели. Но вдруг он вспомнил ссору, которая произошла у них за неделю до того, как Эмма согласилась поехать. Он проводил тогда в конторе все больше и больше времени. Она же занималась их новым домом, но теперь решила, что задуманная отделка была чрезмерно богатой, ориентированной на комфорт, – работа в Диксоне доказала ей это.
– Заключенные не имеют ничего, – сказала она. – Они глядят в себя, находя внутренние ресурсы. Многие из них росли в нужде и обидах.
– И поэтому решили причинять боль и обиды другим людям? – спросил Джек.
– Тебе не понять.
– Я понимаю то, что многие из них оказались в тюрьме за изнасилования и убийства.
– Ты меня никогда не поддерживаешь, – сказала она. – В том, во что я верю. Я пытаюсь помочь людям.
– Я поддерживаю тебя, Эмма. – Выражение его лица противоречило словам.
– Нет, ты этого не делаешь, – сказала она, энергично качая головой. – Ты поддерживал меня, когда я волонтерствовала в более приятных местах – в детской больнице или в домах для престарелых. Но Диксон…
– Я беспокоюсь о тебе, понятно? – взорвался он. – Я не знаю, с кем ты там встречаешься, кто провожает тебя домой. Что будет, если кто-то из них узнает твой телефон? Что, если кто-то из них узнает, где ты живешь, что у нас есть Нелл? Я не хочу видеть их рядом с нами.
– «Их», – отрезала она, – «они». Как будто они другие. Это люди, хотя и совершившие большие ошибки. Я помогаю отцу Ричарду научить этих людей читать – делаю важную и полезную работу, может быть, впервые в жизни.
– Мне кажется, воспитание Нелл тоже важная работа.
– Ты так сентиментален, Джек.
– Но знай, когда осужденный уголовник нанесет тебе визит дома, я этого не допущу. – Он перевел дыхание. – Прости, если тебе кажется, что я недооцениваю твою работу. Это совсем не так. Но почему надо работать именно в тюрьме? До того, как отец Ричард появился в нашем церковном приходе…
– Я понимаю, о чем ты говоришь. Но волонтерская программа была такой застойной. Я чувствовала, что мы специально выбирали места… подходящие, чтобы только изображать деятельность.
Читать книжки детям из онкологического отделения – это просто изображать деятельность? Джек не сказал этого вслух. Он скрыл свое возмущение внутри, в своей, готовой взорваться, груди, думая о том, как увлечена Эмма всякими жуткими историями, которыми делятся с ней заключенные, о том, как всегда была ужасна их жизнь и как плохо с ними обращаются сейчас.
Полтора месяца назад она собиралась заменить в ванной кафель. Старый, ему было меньше двух лет, был мексиканский, разрисованный цветами, а ей захотелось под мрамор. Теперь она считала, что этим вообще не стоит заниматься. Она была будто в огне, Джек впервые видел ее так беззаветно увлеченной своей работой.
Джек соглашался со всем, чего бы она ни хотела. Но внутри него что-то тревожно звенело, он чувствовал, что ее работа в тюрьме давала ей возможность избегать его. Он даже заподозрил, не возник ли у нее роман с кем-нибудь из заключенных, одним из тех, кто звонил ей домой. Всякий раз, когда он хотел поговорить с ней или пойти куда-нибудь вместе, она была занята либо уроками чтения с заключенными, либо совещаниями с волонтерами о том, каким образом влиять на значительные перемены в Диксоне.
– Скажи, ведь что-то не так? – спросил он у нее однажды.
– У заключенных нет библиотеки, – ответила она. – Не то что настоящей библиотеки, а вообще никакой, есть только несколько книг, которые принесли родственники.
– Я не про то, что в Диксонском исправительном заведении, я про то, что не так у нас?
– Ты знаешь об этом лучше, чем я. Ты всегда в своем офисе. А если не там, то за компьютером. Или смотришь телевизор.
Тогда Эмма была права, но, если поверить тому, что рассказала Мэделин, она лгала. Как мог Джек говорить с ней о чем-то, что она воспринимала открыто враждебно, или – что еще хуже – игнорировала его мнение? В их отношениях было так много хорошего, когда они только поженились. Она сопровождала его во всех деловых поездках. Они были вместе очень счастливы. А потом родилась Нелл.
Джек никогда не предполагал, что он может полюбить кого-то больше, чем Эмму. Что бы ни случилось. Но потом на сцену выступила Нелл. Она неожиданно получила над ним полную власть. Вместо того чтобы ревновать Эмму, что она уделяет основное внимание ребенку, Джек ревновал Нелл, которая проводит с матерью больше времени, чем с ним.
Нелл изменила все его приоритеты Она сделала Джека новым человеком. С ней солнце делалось ярче, океан глубже, синее, реалистичнее, луна белее, персики слаще. Она могла поднять Джека в два часа ночи, она вызывала в нем любовь, даже когда ее тошнило, из-за нее он уходил на работу с тоской и считал минуты до того, как он помчится домой, она заставила его любить рисовать пальцами и предпочитать своим офисным карандашам ее карандаши для рисования, ходить на каждый самодеятельный концерт в детский сад, вешать гирлянды, склеенные из кружков на которых были зеленые отпечатки ее пальчиков.
Она водила его кататься на роликовых коньках и на каруселях, на дневные спектакли по комиксам позднего Диснея и в ларьки с мороженым, и в персиковые сады, он посещал собрания родительского комитета и церковь. Джек ходил в церковь, потому что Нелл пела в церковном хоре.
И чем ближе он был со своей дочерью, тем он становился все дальше от жены. Нет, он любил Эмму не меньше, он просто заметил, что их отношения друг к другу изменились. Они спокойно разговаривали, но теперь уже не смеялись так часто. Они оба проводили много времени дома – с Нелл, потому что не нанимали няню. Может быть, если бы они это сделали, то не потеряли бы друг друга.
Джек много работал – он был честолюбив, стремился к успеху. Он хотел обеспечить свою семью, иметь достаточно денег, чтобы Нелл могла поступить в колледж, если захочет. Эмма все еще оставалась дома, но уже начала поговаривать о том, что хотела бы получить степень магистра по социальным проблемам.
Эмма раньше не была особенно привержена к церкви. Они с Джеком частенько шутили, что являются католиками на клеточном уровне – они ощущали веру предков в клетках тела, в костях, хотя и не были слишком набожными. Джек не ходил в церковь каждое воскресенье, но Эмма убедила его посещать церковь Святого Франциска Хавьера по большим праздникам. Нелл ходила туда же на занятия катехизисом по средам вечером и там же прошла конфирмацию.
Время шло, и Джек замечал, что Эмма стремится к чему-то большему. Их большой дом не удовлетворял ее – казалось, она чувствует себя в нем стесненной. Она начала постепенно проводить все уик-энды в церкви, приходя домой только на ночь, но все дневные и вечерние часы тратила на волонтерскую работу. Круг ее приятельниц изменился – теперь это были в основном женщины, посещавшие Хавьер. Казалось, изменились даже ее желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Но друг у друга были вы.
Она кивнула:
– Как только мог, он уезжал в Хартфорд, у него там была подружка. Но мы по-прежнему вместе играли в теннис, или он брал меня с собой ловить рыбу. Мы гонялись друг за другом на плотах. Однажды мы объездили всю округу на велосипедах… изучали дороги. И тогда мы нашли эту старую водонапорную башню над железнодорожным полотном. Я влезла по лестнице, чтобы показать свою смелость. – Мэделин закрыла глаза, вспоминая. – Он все звал меня спускаться вниз, но мне хотелось доказать ему, что я могу это сделать.
Доктор слушала.
– Это была шаткая старая лестница. Она была из какого-то серебристого металла, но очень тонкого и ржавого. Я все-таки добралась до верха, но перепугалась, посмотрев вниз.
– Вы взобрались высоко?
Мэделин кивнула:
– Тридцать футов или около того. Я даже замерзла. – Ее тело напряглось, пальцы невольно сжались, как будто она держалась за ступеньку. – Я не могла двинуть ни одной мышцей. Я цеплялась за эту лестницу, уверенная, что сейчас упаду и разобьюсь. Меня словно парализовало.
– А ваш брат?
Мэделин сглотнула. Слезы брызнули из глаз.
– Он полез, чтобы помочь мне, – сказала она.
Доктор молчала, она внимательно смотрела на Мэделин. Мэдди погрузилась в воспоминания – дневная жара, тряска лестницы, когда Джек по ней карабкался, ужас, который она испытывала.
– «Держись, Мэдди, – сказал он. – Ты все сделала отлично, только не смотри вниз. Я помогу тебе». Он был уже близко, и я почувствовала, как он схватил меня за лодыжку. Я сказала ему, чтобы он уходил, что если я упаду, то я не хочу, чтобы он падал вместе со мной.
– И что он сделал? Ушел?
Мэделин покачала головой, слезы теперь лились свободно.
– Нет, он этого не сделал. Он объяснил мне, чтобы я не думала о падении, чтобы я была спокойна, и все, что мне надо сделать, это перехватить нижнюю ступеньку одной рукой. Он стоял ниже меня… говорил со мной спокойно… и не отпускал мою лодыжку. Знаете, что я думаю?
– Что?
– Что, если бы я стала падать, он приготовился сразу перехватить меня и не дать мне рухнуть вниз.
– Это звучит правдоподобно, – сказала доктор мягко.
Доктор молча сидела в кресле в своей маленькой приемной, слушая, как Мэдди тихо всхлипывает. Она достала из коробки, стоявшей сзади нее на столе, носовой платок. У Мэделин ныла левая лодыжка, как будто пальцы Джека до сих пор сжимали ее.
– Я всегда жила с мыслью, что он спасет меня, что бы ни случилось, – рыдала она.
Глаза доктора Мэллори были полны сочувствия и печали, будто она испытывала боль вместе с Мэделин.
– Брат помог вам благополучно спуститься, когда вы почувствовали себя оцепеневшей на этой лестнице.
Мэделин кивнула, продолжая рыдать. Доктор была спокойной, и мысли Мэделин распутывались медленно, как нитки из клубка. Она высморкалась в платок, стараясь остановить рыдания. Когда ей это удалось, она выжидающе посмотрела на доктора Мэллори.
– В начале сеанса вы сказали, что чувствуете себя «замороженной», – сказала доктор, – это звучит похоже на «оцепеневшей».
– Точно так же, как я чувствовала себя на лестнице, – сказала Мэделин, и ее лодыжка опять заныла.
– А в это время ваш брат…
– Теперь он не спасет меня, – проговорилась Мэделин. – Он даже не хочет этого.
Доктор Мэллори сидела тихо, слова Мэделин отражались от стен. Мэдди прижала к глазам скомканный платок, пытаясь остановить слезы.
– Он думает, что это я убила его жену, – прошептала она. – И я так думаю.
Страшные слова отозвались в ее ушах, но доброе выражение глаз доктора не изменилось.
– Я не собиралась этого делать! – крикнула Мэделин.
– Я понимаю, – сказала доктор.
– Почему он не хочет простить меня? Как я могу жить, когда он действительно ненавидит меня… думает, что я убила его жену, мать Нелл? – Мэделин повернула голову, задыхаясь. – Можете ли вы мне помочь, – умоляла Мэдди, – сделать так, чтобы брат простил меня?
Доктор некоторое время молчала, но потом она придвинулась к ней, так, что ее колени почти коснулись коленей Мэделин.
– Я не могу обещать вам это, – сказала доктор Мэллори, и ее карие глаза вспыхнули состраданием. – Но я могу помочь вам простить себя.
В этих словах было слишком много для того, чтобы Мэделин поняла их, но она закрыла глаза и позволила слезам наполнить все ее существо.
Глава 20
Следующие три утра, пока Нелл была в группе, Джек ходил на Лавкрафт-хилл. Он пригласил Джима Мэнджена, инженера из своего офиса в Бостоне, приехать и встретиться с ним.
Они расхаживали по территории владения с картой местности; Джим был дипломированным геодезистом, поэтому он был вооружен мерной лентой и отбивал границы.
Пока они прогуливались, Джек думал о Стиви. «Не уезжай в Шотландию. Оставайся», – сказала она ему. Он привык бороться с душевной болью, удаляясь от нее с наименьшими потерями. Стоило ему только вспомнить о своей сестре, как сразу казалось, что это правильно.
Но Стиви сказала «Оставайся», и он теперь думал о том, как остаться.
В глубине рощи они наткнулись на следы, оставленные оленями или какими-то другими животными. Они обнаружили провалы, скрывавшиеся под каменными выступами, ручейки, пруд, неестественно громадные деревья секвойи. Джек во время прогулки делал заметки. Он думал, что самый широкий ручей требует мостика и что можно очень удачно расположить крупные натуральные ступенчатые камни в его русле.
– Спасибо, что приехал, – сказал он Джиму.
– Нет проблем, – ответил Джим. – Ты действительно попал в переплет с этим проектом на реке Пискатакуа. Мне жаль, что ты бросил его. Конечно же, Франческа в ярости и из-за того, что ты ушел, и из-за того, что вошел в дело с Айвеном Романовом, минуя ее.
– Он объяснил, как обстоит положение вещей – сказал Джек. – Я согласился.
– Франческа призывает всех чертей на все головы, и все такое прочее.
– Мне жаль, что она так злится, – сказал Джек, чувствуя себя негодяем.
Когда Джим говорил с ним – Джим был хорошим парнем, но всегда выкладывал все сплетни в конторе, – он в первую очередь заводил речь о Франческе. Но для Джека теперь это не имело значения.
– Как говорит мой брат, «все люди негодяи», – усмехнулся Джим.
– Надеюсь, что не все. У меня все-таки дочь.
– Да, конечно. Мы умеем ловко выкручиваться в самое худшее из возможных времен. Моя жена с удовольствием рассказала бы тебе об этом. Она-то жила в доме моей мечты, который я задумал и построил, тогда как мне приходилось спать на диване у брата.
– Почему так? – спросил Джек.
Под его ногами громко шуршали сухие ветки и упавшие листья.
– Постоянно влюбляюсь. Дженис вычислила мой пароль и стала читать мою электронную почту.
– Это скверно, – сказал Джек.
– С чьей стороны?
– Со всех сторон, – сказал Джек. – Электронные послания опасны.
Его мысли теперь внезапно вернулись к жизни в Атланте, еще до аварии с Эммой. Он не осознавал этого в то время, но, глядя назад, понимал, что уже тогда начал чувствовать беспокойство – хотя это было несправедливо по отношению к Эмме. Быть женатым – это похоже на плавание. Иногда все спокойно и приятно, и легко держишься на поверхности, а в другой раз вдруг натыкаешься на холодное течение, которое вызывает желание выскочить из воды.
В период одного из таких «холодных течений» он затеял переписку по электронной почте с женщиной из кливлендского офиса. Чувствовал ли он, что происходит с Эммой? Она была так увлечена работой в церкви и волонтерством при тюрьме. Возможно, этим он оправдывал тогда свои собственные тайные поступки.
Электронная переписка была сначала совершенно невинной – в основном о временной приостановке проекта моста в Цинциннати, с которым они оба были связаны. Однако женщина оказалась остроумной и сердечной. Джек же чувствовал себя забытым и ненужным. Деловые письма стали сопровождаться более личными признаниями. Он вспомнил, как иногда просыпался до рассвета, чтобы проверить, ни пришло ли ему письмо ночью.
– Что-нибудь действительно было между вами? – спросил он Джима, перешагивая через узкий ручеек. – С твоей подругой по переписке?
– Ага. Поэтому-то меня и выгнали. Я это заслужил.
В конце концов Джек не разрешал явной неверности. Теперь он возвращайся в мыслях к тем неделям, когда чувствовал себя разочарованным в браке и при этом увлеченным своей интимной перепиской с едва знакомой женщиной. Это воспоминание ошеломило его; с тех пор как умерла Эмма, он постоянно идеализировал свой брак. Когда он позвонил Мэделин, услышал ее голос, ему казалось, будто он открыл ящик Пандоры, и из него вывалились такие вещи, о которых он хотел бы забыть. Мэделин всего лишь хотела его предупредить, подумал Джек. Изменила Эмма.
– Интернет – это дьявольское изобретение, – продолжал Джим, перешагивая через ручеек. – Интернет да мужское мышление. Я несу свой крест, но теперь, когда я свободен и ты уже не стоишь на повестке дня, может быть, я приглашу Франческу на ужин?
Джек не ответил. Он хотел бы защитить Франческу от Джима, но надеялся, что она способна позаботиться о себе и сама. Он продолжал пробираться через лес вместе с Джимом, удивляясь тому, что бушевало в его голове. Всплыли и другие воспоминания о его семейной жизни. Он вспомнил, как редко у них с Эммой бывала физическая близость. Почему он думал об этом теперь? Что хорошего могло это дать?
Сейчас они с Джимом измеряли самую западную границу. Пока Джим смотрел в нивелир, Джек, отгребая сухие листья, разглядывал гранитную глыбу, обозначенную буквой X. Глядя на вдавленное клеймо, он вдруг почувствовал, что его память несет такие же глубокие отметины. Он ничего не забыл, ведь он пытался выяснить, почему на самом деле Эмма поехала с Мэдди на тот роковой уик-энд.
Это был день рождения Мэделин, и согласие Эммы на поездку казалось случайным – вряд ли Эмма связывала с ней какие-то собственные цели. Но вдруг он вспомнил ссору, которая произошла у них за неделю до того, как Эмма согласилась поехать. Он проводил тогда в конторе все больше и больше времени. Она же занималась их новым домом, но теперь решила, что задуманная отделка была чрезмерно богатой, ориентированной на комфорт, – работа в Диксоне доказала ей это.
– Заключенные не имеют ничего, – сказала она. – Они глядят в себя, находя внутренние ресурсы. Многие из них росли в нужде и обидах.
– И поэтому решили причинять боль и обиды другим людям? – спросил Джек.
– Тебе не понять.
– Я понимаю то, что многие из них оказались в тюрьме за изнасилования и убийства.
– Ты меня никогда не поддерживаешь, – сказала она. – В том, во что я верю. Я пытаюсь помочь людям.
– Я поддерживаю тебя, Эмма. – Выражение его лица противоречило словам.
– Нет, ты этого не делаешь, – сказала она, энергично качая головой. – Ты поддерживал меня, когда я волонтерствовала в более приятных местах – в детской больнице или в домах для престарелых. Но Диксон…
– Я беспокоюсь о тебе, понятно? – взорвался он. – Я не знаю, с кем ты там встречаешься, кто провожает тебя домой. Что будет, если кто-то из них узнает твой телефон? Что, если кто-то из них узнает, где ты живешь, что у нас есть Нелл? Я не хочу видеть их рядом с нами.
– «Их», – отрезала она, – «они». Как будто они другие. Это люди, хотя и совершившие большие ошибки. Я помогаю отцу Ричарду научить этих людей читать – делаю важную и полезную работу, может быть, впервые в жизни.
– Мне кажется, воспитание Нелл тоже важная работа.
– Ты так сентиментален, Джек.
– Но знай, когда осужденный уголовник нанесет тебе визит дома, я этого не допущу. – Он перевел дыхание. – Прости, если тебе кажется, что я недооцениваю твою работу. Это совсем не так. Но почему надо работать именно в тюрьме? До того, как отец Ричард появился в нашем церковном приходе…
– Я понимаю, о чем ты говоришь. Но волонтерская программа была такой застойной. Я чувствовала, что мы специально выбирали места… подходящие, чтобы только изображать деятельность.
Читать книжки детям из онкологического отделения – это просто изображать деятельность? Джек не сказал этого вслух. Он скрыл свое возмущение внутри, в своей, готовой взорваться, груди, думая о том, как увлечена Эмма всякими жуткими историями, которыми делятся с ней заключенные, о том, как всегда была ужасна их жизнь и как плохо с ними обращаются сейчас.
Полтора месяца назад она собиралась заменить в ванной кафель. Старый, ему было меньше двух лет, был мексиканский, разрисованный цветами, а ей захотелось под мрамор. Теперь она считала, что этим вообще не стоит заниматься. Она была будто в огне, Джек впервые видел ее так беззаветно увлеченной своей работой.
Джек соглашался со всем, чего бы она ни хотела. Но внутри него что-то тревожно звенело, он чувствовал, что ее работа в тюрьме давала ей возможность избегать его. Он даже заподозрил, не возник ли у нее роман с кем-нибудь из заключенных, одним из тех, кто звонил ей домой. Всякий раз, когда он хотел поговорить с ней или пойти куда-нибудь вместе, она была занята либо уроками чтения с заключенными, либо совещаниями с волонтерами о том, каким образом влиять на значительные перемены в Диксоне.
– Скажи, ведь что-то не так? – спросил он у нее однажды.
– У заключенных нет библиотеки, – ответила она. – Не то что настоящей библиотеки, а вообще никакой, есть только несколько книг, которые принесли родственники.
– Я не про то, что в Диксонском исправительном заведении, я про то, что не так у нас?
– Ты знаешь об этом лучше, чем я. Ты всегда в своем офисе. А если не там, то за компьютером. Или смотришь телевизор.
Тогда Эмма была права, но, если поверить тому, что рассказала Мэделин, она лгала. Как мог Джек говорить с ней о чем-то, что она воспринимала открыто враждебно, или – что еще хуже – игнорировала его мнение? В их отношениях было так много хорошего, когда они только поженились. Она сопровождала его во всех деловых поездках. Они были вместе очень счастливы. А потом родилась Нелл.
Джек никогда не предполагал, что он может полюбить кого-то больше, чем Эмму. Что бы ни случилось. Но потом на сцену выступила Нелл. Она неожиданно получила над ним полную власть. Вместо того чтобы ревновать Эмму, что она уделяет основное внимание ребенку, Джек ревновал Нелл, которая проводит с матерью больше времени, чем с ним.
Нелл изменила все его приоритеты Она сделала Джека новым человеком. С ней солнце делалось ярче, океан глубже, синее, реалистичнее, луна белее, персики слаще. Она могла поднять Джека в два часа ночи, она вызывала в нем любовь, даже когда ее тошнило, из-за нее он уходил на работу с тоской и считал минуты до того, как он помчится домой, она заставила его любить рисовать пальцами и предпочитать своим офисным карандашам ее карандаши для рисования, ходить на каждый самодеятельный концерт в детский сад, вешать гирлянды, склеенные из кружков на которых были зеленые отпечатки ее пальчиков.
Она водила его кататься на роликовых коньках и на каруселях, на дневные спектакли по комиксам позднего Диснея и в ларьки с мороженым, и в персиковые сады, он посещал собрания родительского комитета и церковь. Джек ходил в церковь, потому что Нелл пела в церковном хоре.
И чем ближе он был со своей дочерью, тем он становился все дальше от жены. Нет, он любил Эмму не меньше, он просто заметил, что их отношения друг к другу изменились. Они спокойно разговаривали, но теперь уже не смеялись так часто. Они оба проводили много времени дома – с Нелл, потому что не нанимали няню. Может быть, если бы они это сделали, то не потеряли бы друг друга.
Джек много работал – он был честолюбив, стремился к успеху. Он хотел обеспечить свою семью, иметь достаточно денег, чтобы Нелл могла поступить в колледж, если захочет. Эмма все еще оставалась дома, но уже начала поговаривать о том, что хотела бы получить степень магистра по социальным проблемам.
Эмма раньше не была особенно привержена к церкви. Они с Джеком частенько шутили, что являются католиками на клеточном уровне – они ощущали веру предков в клетках тела, в костях, хотя и не были слишком набожными. Джек не ходил в церковь каждое воскресенье, но Эмма убедила его посещать церковь Святого Франциска Хавьера по большим праздникам. Нелл ходила туда же на занятия катехизисом по средам вечером и там же прошла конфирмацию.
Время шло, и Джек замечал, что Эмма стремится к чему-то большему. Их большой дом не удовлетворял ее – казалось, она чувствует себя в нем стесненной. Она начала постепенно проводить все уик-энды в церкви, приходя домой только на ночь, но все дневные и вечерние часы тратила на волонтерскую работу. Круг ее приятельниц изменился – теперь это были в основном женщины, посещавшие Хавьер. Казалось, изменились даже ее желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37