Дневной свет начинал брезжить еще до восхода солнца. Пока Стиви плыла, теперь в купальнике, она наблюдала, как таяли звезды, пока не оставались только самые яркие. Они излучали какие-то страстные чары, не то романтические, не то эротические. Стиви чувствовала себя одновременно и возбужденной и смущенной. Как будто зная об этом и не желая оставлять ее одну в таком состоянии, Джек дожидался, пока она, целая и невредимая, выйдет из моря, а потом сразу уходил.
На четвертое утро она проснулась раньше обычного. Воздух был влажным, пропитанным плотным туманом. Она услышала издалека протяжный звук сирены маяка Уикленд-Шор. Она почувствовала, что Джек тоже слышит его. Между ними существовала какая-то мистическая связь – они были едва знакомы, но она твердо знала, что он придет на берег. Простыни сбились под ее телом, напоминая ей прикосновение морских волн. Она почувствовала тянущую боль в бедрах, соски набухли. Это было дикое ощущение – мысленно заниматься любовью с мужчиной, которого она почти не знала.
В это утро она не пошла купаться.
Тилли лежала на крышке бюро, уже проснувшаяся, сверкая зелеными глазами. Взгляд ее, казалось, обвинял Стиви в малодушии.
– Я знаю, – сказала Стиви.
Она встала с постели, натянула какую-то одежду, машинально оделась, тихонько выглянула в окно на море, посмотреть, сидит ли Джек на променаде. Покормила кошку и птицу и, вместо того чтобы идти на берег, села в машину и поехала в Хаббард-Пойнт.
Она промчалась по Шор-роуд, через береговые марши и мимо охотничьего заповедника Лавкрафт. Воздух был тяжелым, плотным и белым. В мелкой бухте кормились цапли, белые часовые, поднявшие головы, когда она проезжала мимо. Стиви представила себе, что птицы передают сигналы о ее приближении к замку, – к его покрытой плющом башне и разрушенному зубчатому парапету, так хорошо видным над линией берега. Она преодолела каменные ворота, нажала на гудок, проезжая каменную сторожку, где жил Генри, потом свернула на подъездную дорожку – ровное покрытие из смеси песка и гравия. Когда она достигла верха, она почувствовала запах кофе.
Было только шесть часов утра, и туман еще скрывал силуэты сосен. Стиви перевела дыхание, прислушиваясь к низкому звуку сирены – Уикленд-Шор. Хотя постройки замка возвышались на холме Лавкрафт, с него не было видно устья Коннектикута и пролива Лонг-Айленда, и шум воды доносился так, будто они были прямо под ногами, а не в полумиле отсюда.
Здесь жила и писала свои картины ее тетя и наставница Аида Мур фон Лайхен. Ей было семьдесят девять лет, но она вела себя как тридцатилетняя, в ней было больше жизни и энергии, чем у большинства людей, бывших вчетверо моложе ее годами. Родившаяся в Ирландии, как и отец Стиви – ее любимый брат Джонни, Аида получила широкую известность как яркий представитель абстрактного экспрессионизма. Окончательно она как живописец сложилась в Нью-Йорке, в компании художников из Седар-Тэверн. Она была столь же художником по призванию, как ее брат – литератором.
Тетя Аида была владелицей этого замка, построенного в 1920-х годах по прихоти ее второго мужа, который был на много старше ее. Унаследовавший состояние, некогда нажитое на производстве подшипников, он был замечательным актером, игравшим в шекспировских спектаклях, особенно прославившимся в ролях Яго и Фальстафа. Дядя Вэн скончался двадцать лет назад, спустив большую часть своего когда-то значительного наследства. Тетя Аида не претендовала на роскошь, но оставшихся денег хватало только на поддержание существования, поэтому замок пришел в упадок, превратившись в руину, населенную летучими мышами и грызунами, а сама она жила в небольшой деревянной постройке, где не было даже водопровода. Воду она качала с помощью старинного насоса с завитушками из кованого железа. Будучи страстной защитницей природы, она вела очень простую жизнь. Летом она жила в Блэк-холле, зимой – в Эверглейдсе. Ее пасынок Генри недавно уволился из военного флота и жил этим летом в сторожке, стоявшей у ворот.
– Привет, Лулу! – крикнул он Стиви, как будто она всего лишь прогуливалась по холму.
Ему было пятьдесят, он был красив, как кинозвезда, и казался частью декорации с разрушенным замком.
– Привет, командор, – откликнулась она.
Он дал ей прозвище Лулу, потому что своими черными волосами и запутанными любовными историями она напоминала ему голливудскую актрису немого кино Луизу Брукс. Она же именовала его «командор», потому что именно таков был его чин перед выходом в отставку.
– Ты сегодня рано, – сказал он.
– У меня много всего на душе, – ответила она.
Генри поднял брови.
– О, нет! – произнес он.
Это был очень высокий и крепко сложенный мужчина с седыми волосами, выцветшими от солнца голубыми глазами и обветренным от почти тридцатилетнего стояния на мостиках разных военных судов румяным лицом.
– Что? – переспросила она.
– Кто этот счастливчик?
– Я не влюблена.
– Лулу, ты всегда влюблена. Это твое благословение и твое проклятие.
– Больше проклятие, – сказала она, подавляя слабую улыбку.
Она отвернулась, чтобы скрыть вспыхнувшее лицо.
Они двинулись по круглому булыжнику по направлению к тому, что тетя Аида именовала «сосновой пустошью», лесу из белых сосен и кедров, протянувшемуся вдоль всей дороги на Маунт-Ламентейшн. Застройщики не раз предлагали ей уйму денег за эту землю, но она поклялась, что скорее умрет, чем продаст хотя бы малость.
Генри зажег сигарету и протянул ее Стиви. Она раза три затянулась, выпустив три колечка дыма, и вернула ее обратно.
– Ты прививаешь мне пагубные привычки, – улыбнулась она.
– У кого-то их много, а ты так мало себе позволяешь. Ты теперь непьющая, я потерял собутыльника, – сказал он.
Они смеялись и передавали друг другу сигарету, глядя, как туман рассеивается с устья реки. Звуки сирены продолжались, хотя пролив теперь был виден, спокойный, гладкий и серебристо-голубой, весь в точечках лодок, за которыми тянулись извилистые линии белых следов. Поперек пролива толстым грязным стержнем выделялся восточный мыс.
– Ты не хочешь мне рассказать? – спросил он.
Она покачала головой.
– Тебе трудно, дитя мое, – сказал он. – Ты даешь так много, а получаешь так мало.
Она взглянула на него исподлобья:
– Правда? Я чувствую, что несчастна с каждым, кого люблю.
– И это тоже, – согласился он.
Генри никогда не был женат, но у него была длительная связь с одной женщиной из Ньюпорта. Она порвала с ним в прошлом году, и хотя он внешне перенес это со стоицизмом, свойственным моряку, в действительности сердце его было разбито. – Любовь – это беда для всех заинтересованных в ней.
– Кроме тех случаев, когда ее нет, – сказала она.
Она закрыла глаза, удивившись посетившей ее мысли. Она никогда не переставала надеяться. Несмотря на все свои неудачные связи и потерпевшие крах мечты, в глубине души она всегда ждала долгой, насыщенной, цветущей любви. Жажда ее была настолько сильной, что слезы наворачивались на глаза, и она вновь подумала о человеке, ждущем ее на променаде.
– Удручена какой-то ерундой, не стоящей внимания, – сказал он, переходя на грубоватый тон морского волка, что он часто делал.
Это странное утешение заставило Стиви улыбнуться.
– Правда? – спросила она.
– Уверяю тебя, – кивнул он.
– Будучи трижды разведенной?
– Будучи трижды замужем, – возразил он. – Ты самая храбрая девушка в мире. Хотел бы я иметь твою решимость. Вот Дорин тоже хотела надеть кольцо, да я струсил.
– Ох, командор, – вздохнула она. – Брак – это не гарантия… Моя жизнь – подтверждение.
– Ты – сила природы, вот ты кто, – сказал он. – Я плавал на фрегатах и авианосцах, встречаясь с ураганами, но у меня нет и половины твоей силы.
– Брось, – проговорила она, следя за движением судов внизу и слушая щебет птиц, доносившийся с деревьев.
– Все эти годы на борту «Коушинга», – сказал он, – я читал только две книги. Шекспира, потому что… ну, ты понимаешь. И «Одиссею».
– Логично для путешественника.
– Ты знаешь, кто ты, Лулу? Ты какой-то персонаж «Одиссеи». – Он задумался над именем. – Левкотея (он произнес это имя по слогам Лев-ко-тея). Ты сирена, заманивающая мужчин на камни… но твоя лодка при этом всегда терпит крушение.
Она отвернулась, смутно ощущая, что он прав.
– Аида встала? – спросила она, целуя его в щеку.
– Конечно, – ответил он. – Иногда мне кажется, что она вообще никогда не спит.
– Пока, Генри!
Он отсалютовал, глядя ей вслед.
Стиви разрешила себе войти в дом, не предупреждая о себе. Аида, как обычно, писала картину. Натянутый холст представлял собой квадрат размером шесть на шесть футов, почти такой же величины, как обращенное на север окно. Стиви, стоя в дверях, оценивала работу, самую последнюю из «прибрежной серии»: верхняя половина была светло-серой, низ – почти темно-синим. Линия, на которой цвета сливались, изображала горизонт.
– Как ты, дорогая? – спросила Аида не оборачиваясь.
– Мне понадобилась мудрая тетушка, – сказала Стиви.
– И ты пришла сюда? – засмеялась Аида.
Стиви крепко обняла ее. Тетя Аида была высокая, как и отец. Ее короткие вьющиеся седые волосы охватывала красная лента, она была одета в хлопчатобумажный рабочий халат. Ногти на ее руках были обломаны и испачканы масляной краской.
– Там на плите кофе, – кивнула Аида.
– Спасибо – Стиви наполнила кофе тетину кружку-сувенир с «Коушинга», подарок пасынка с его последнего корабля. Потом налила чашку себе. Женщины сидели за старым сосновым столом, прихлебывая кофе. Окна в доме были широко распахнуты, и пропахший соснами и морем бриз врывался в комнату.
– Что привело тебя в такую рань? – спросила Аида.
Мне нужно понять кое-что, – сказала Стиви. – На прошлой неделе у меня было двое гостей. И оба влезли мне в душу.
– Хм, – пробормотала тетя, уставившись на свою картину.
– Одна из них – маленькая девочка, Нелл. Она дочь моей любимой подруги детства Она сообщила мне, что Эмма умерла.
– О боже! – сказала Аида, глядя в глаза Стиви.
– Да. Я насилу поверила этому. Кажется, совсем недавно мы вместе купались, валялись на песке, мечтали о том, какой удивительной будет наша жизнь.
– Такая молодая… так быстро, – пробормотала Аида.
– Это ужасно. Она погибла в автокатастрофе, а за рулем была третья наша подруга, золовка Эммы, Мэделин.
– Ужасное переживание для Мэделин!
– Ужасно, – сказала Стиви. – Невозможно даже представить.
Около минуты они сидели молча. Стиви смотрела на новую картину, на бледный квадрат. Море и небо или песок и море? Она не могла бы ответить, но это и не было важно: ощущение побережья наполняло ее до краев, успокаивая.
– У Эммы, кажется, была прекрасная жизнь, – прервала молчание Стиви. – Ее дочка похожа на нее – такая же живая и очаровательная, ребенок, познающий жизнь. Она хотела встретиться со мной, потому что я была подругой ее матери, и она успешно форсировала мой холм и познакомилась со мной.
– Это требует мужества, – произнесла тетя Аида бесстрастно.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, я про эту твою предупреждающую надпись. По сути дела, она означает, что ты испытываешь настоящий страх перед каждым, кто к тебе приближается. Но ведь ты пришла не с этим?
Стиви не сразу нашла что ответить. Она знала, что отталкивает от себя людей, и делала это сознательно. Закрыться от всех означало для нее избежать многих ошибок, самой защититься от возможных несчастий и предохранить других от бед, которые причиняла она сама.
– Отчасти и с этим, – сказала она наконец. – Нелл пришла, несмотря на надпись. И я пригласила их с отцом на обед на прошлой неделе.
– Что ж! Очень мило с твоей стороны.
– Все было хорошо, пока я не упомянула о том, что хотела бы встретиться с Мэделин, и это все перевернуло. Джек, отец Нелл, не хочет иметь с ней никакого дела. А ведь она его сестра!
Тетя Аида склонила голову, как будто искала нужную мысль. Стиви не отрывала от нее вопрошающих глаз…
– Мэдди его сестра, как он может теперь не желать даже слышать о ней?
– Какой ты еще ребенок, дорогая!
– Что сделать, чтобы изменить это?
Тетя Аида тяжело вздохнула, глядя на свой морской пейзаж, как будто хотела набраться от него силы, потом посмотрела Стиви прямо в глаза.
– Я всегда хотела, чтобы твои родители завели второго ребенка. Всегда думала, что тебе нужны брат или сестра. Я хотела, чтобы у тебя было то, что было у нас с Джонни. И у твоей матери было. Тогда бы ты все поняла про Мэделин и… как там его зовут? Джек. Вот.
– Ладно, у меня не было ни брата, ни сестры, но тогда ты должна мне объяснить, тетя Аида.
Тетя Аида вздохнула:
– Братья и сестры – это целые миры друг для друга, особенно в юности. Для меня мир был связан с Джонни. Солнце вставало и садилось вместе с ним. У нас была общая семья, общий дом, общая музыка… и в школу мы ходили вместе.
– Джек был на четыре года старше Мэдди.
– Джонни тоже был на три года старше меня…
Стиви слушала.
– Возраст – это не так уж важно. Это чувство, что вы вместе. Вы растете, опираясь друг на друга. Вы никогда не оставляете друг друга в беде, вы всегда поддерживаете друг друга. И если происходит разрыв таких отношений – это катастрофа для обоих. Возможно, легче объяснить в письме, чем в разговоре. Не надо бороться с этим отчуждением.
Стиви вспомнила, как рассердился Джек, стоило ей заговорить о Мэделин. Теперь ей казалось, что он был больше расстроен, чем рассержен, что ее слова тяжело ранили его, будто нанесли ему неожиданный удар.
– И понимание всегда было у вас с папой? – спросила Стиви.
Тетя ничего не ответила. Она встала, взяла кофейник и вновь наполнила их чашки. Потом она опять села.
– Ты сама можешь позвать в гости Мэделин, – задумчиво сказала она.
– Я знаю, – ответила Стиви. Разговор с Аидой утвердил ее намерение пригласить Мэделин. – Я собираюсь сделать это.
– Хорошо, – сказала Аида.
Они снова умолкли и медленно пили горячий кофе. Стиви не могла оторвать глаз от новой картины. Это казалось таким открытым и свободным – ощущение огромности моря, неба и земли. Цикл фиксировал меняющиеся цвета и настроения побережья. Стиви волновали ее утренние купания, то томительное нетерпение, с которым она ожидала этого безмолвного общения с мужем своей подруги детства. В любви она пережила так много крушений и в последние годы возвела между собой и миром высокую стену. Да, она сделала знак запрета у входа в свой дом и теперь вспоминала слова Генри о лодке, которая разбивается о камни любви.
– Что с тобой? – спросила тетя, наблюдая за выражением лица Стиви.
– О, я думала о том, что сказал мне Генри, – ответила она. – Он предостерегал меня от новой любви.
– Он наказан за свой страх перед любовью, – фыркнула тетя.
– Дорин отказала ему, она не хочет разрешить ему вторую попытку?
– Ты насчет его сто второй попытки? Генри переплыл семь океанов, считая, что она должна его ожидать. Потом он оставил флот, предполагая, что он появится, и она встретит его с распростертыми объятиями. Ей нужны серьезные стабильные отношения, а Генри, хотя я люблю его и преклоняюсь перед ним, предполагал получить приятного компаньона по времяпрепровождению.
– Он любил ее, – сказала Стиви.
– Любил? – переспросила ее тетя Аида. – Или всего лишь хотел, чтобы она появилась тогда, когда он того пожелает? Я чужда условностей во многих вещах, но я считаю, что ему следовало жениться на ней. Мне так горько видеть его несчастным. И точно так же мне горько видеть несчастной тебя…
Стиви опустила глаза, отворачиваясь.
– Со мной все в порядке, – возразила она.
– Милая, – сказала тетя Аида. – Это не так. Я это вижу. Прекрасный летний день, а ты хмуришься. Это встреча с Нелл и ее отцом взбудоражила тебя, а вовсе не мысли о Мэделин, разве не так?
Стиви кивнула. Иногда они с тетей не нуждались в словах. Тетя Аида была рядом с ней после смерти матери; никто не мог занять место матери, но ее тетя неизменно любила ее и знала ее так хорошо.
– Обычно считают, что любовь – это растворение в чем-то, – тихо добавила тетя. – Но очень часто бывает наоборот. Любовь создает трудности, которые нам даже не снились.
– Любовь? – спросила Стиви. – Но я едва знаю их…
– Ты любила свою подругу Эмму, – сказала тетя. – А они – ее семья. Я думаю, что, встретившись с ними, увидев их вместе, ты ощутила свое одиночество. Отсутствие семьи…
– Вы – моя семья.
– Я люблю тебя, Стиви, но этого тебе недостаточно. Ты заслуживаешь того, чтобы найти кого-то, кто действительно разделит с тобой жизнь. Иметь семью, детей… У меня были годы жизни с Вэном – и счастье видеть, как растет Генри. Я любила Вэна и, наверное, могла бы родить собственных детей от него, но это не понадобилось. Генри – это мой сын. – Ее пристальный взгляд помрачнел. – Я не хочу, чтобы ты осталась одинокой.
– Я не одинока. Я имею основания быть осторожной – я не собираюсь повторять вновь те же ошибки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
На четвертое утро она проснулась раньше обычного. Воздух был влажным, пропитанным плотным туманом. Она услышала издалека протяжный звук сирены маяка Уикленд-Шор. Она почувствовала, что Джек тоже слышит его. Между ними существовала какая-то мистическая связь – они были едва знакомы, но она твердо знала, что он придет на берег. Простыни сбились под ее телом, напоминая ей прикосновение морских волн. Она почувствовала тянущую боль в бедрах, соски набухли. Это было дикое ощущение – мысленно заниматься любовью с мужчиной, которого она почти не знала.
В это утро она не пошла купаться.
Тилли лежала на крышке бюро, уже проснувшаяся, сверкая зелеными глазами. Взгляд ее, казалось, обвинял Стиви в малодушии.
– Я знаю, – сказала Стиви.
Она встала с постели, натянула какую-то одежду, машинально оделась, тихонько выглянула в окно на море, посмотреть, сидит ли Джек на променаде. Покормила кошку и птицу и, вместо того чтобы идти на берег, села в машину и поехала в Хаббард-Пойнт.
Она промчалась по Шор-роуд, через береговые марши и мимо охотничьего заповедника Лавкрафт. Воздух был тяжелым, плотным и белым. В мелкой бухте кормились цапли, белые часовые, поднявшие головы, когда она проезжала мимо. Стиви представила себе, что птицы передают сигналы о ее приближении к замку, – к его покрытой плющом башне и разрушенному зубчатому парапету, так хорошо видным над линией берега. Она преодолела каменные ворота, нажала на гудок, проезжая каменную сторожку, где жил Генри, потом свернула на подъездную дорожку – ровное покрытие из смеси песка и гравия. Когда она достигла верха, она почувствовала запах кофе.
Было только шесть часов утра, и туман еще скрывал силуэты сосен. Стиви перевела дыхание, прислушиваясь к низкому звуку сирены – Уикленд-Шор. Хотя постройки замка возвышались на холме Лавкрафт, с него не было видно устья Коннектикута и пролива Лонг-Айленда, и шум воды доносился так, будто они были прямо под ногами, а не в полумиле отсюда.
Здесь жила и писала свои картины ее тетя и наставница Аида Мур фон Лайхен. Ей было семьдесят девять лет, но она вела себя как тридцатилетняя, в ней было больше жизни и энергии, чем у большинства людей, бывших вчетверо моложе ее годами. Родившаяся в Ирландии, как и отец Стиви – ее любимый брат Джонни, Аида получила широкую известность как яркий представитель абстрактного экспрессионизма. Окончательно она как живописец сложилась в Нью-Йорке, в компании художников из Седар-Тэверн. Она была столь же художником по призванию, как ее брат – литератором.
Тетя Аида была владелицей этого замка, построенного в 1920-х годах по прихоти ее второго мужа, который был на много старше ее. Унаследовавший состояние, некогда нажитое на производстве подшипников, он был замечательным актером, игравшим в шекспировских спектаклях, особенно прославившимся в ролях Яго и Фальстафа. Дядя Вэн скончался двадцать лет назад, спустив большую часть своего когда-то значительного наследства. Тетя Аида не претендовала на роскошь, но оставшихся денег хватало только на поддержание существования, поэтому замок пришел в упадок, превратившись в руину, населенную летучими мышами и грызунами, а сама она жила в небольшой деревянной постройке, где не было даже водопровода. Воду она качала с помощью старинного насоса с завитушками из кованого железа. Будучи страстной защитницей природы, она вела очень простую жизнь. Летом она жила в Блэк-холле, зимой – в Эверглейдсе. Ее пасынок Генри недавно уволился из военного флота и жил этим летом в сторожке, стоявшей у ворот.
– Привет, Лулу! – крикнул он Стиви, как будто она всего лишь прогуливалась по холму.
Ему было пятьдесят, он был красив, как кинозвезда, и казался частью декорации с разрушенным замком.
– Привет, командор, – откликнулась она.
Он дал ей прозвище Лулу, потому что своими черными волосами и запутанными любовными историями она напоминала ему голливудскую актрису немого кино Луизу Брукс. Она же именовала его «командор», потому что именно таков был его чин перед выходом в отставку.
– Ты сегодня рано, – сказал он.
– У меня много всего на душе, – ответила она.
Генри поднял брови.
– О, нет! – произнес он.
Это был очень высокий и крепко сложенный мужчина с седыми волосами, выцветшими от солнца голубыми глазами и обветренным от почти тридцатилетнего стояния на мостиках разных военных судов румяным лицом.
– Что? – переспросила она.
– Кто этот счастливчик?
– Я не влюблена.
– Лулу, ты всегда влюблена. Это твое благословение и твое проклятие.
– Больше проклятие, – сказала она, подавляя слабую улыбку.
Она отвернулась, чтобы скрыть вспыхнувшее лицо.
Они двинулись по круглому булыжнику по направлению к тому, что тетя Аида именовала «сосновой пустошью», лесу из белых сосен и кедров, протянувшемуся вдоль всей дороги на Маунт-Ламентейшн. Застройщики не раз предлагали ей уйму денег за эту землю, но она поклялась, что скорее умрет, чем продаст хотя бы малость.
Генри зажег сигарету и протянул ее Стиви. Она раза три затянулась, выпустив три колечка дыма, и вернула ее обратно.
– Ты прививаешь мне пагубные привычки, – улыбнулась она.
– У кого-то их много, а ты так мало себе позволяешь. Ты теперь непьющая, я потерял собутыльника, – сказал он.
Они смеялись и передавали друг другу сигарету, глядя, как туман рассеивается с устья реки. Звуки сирены продолжались, хотя пролив теперь был виден, спокойный, гладкий и серебристо-голубой, весь в точечках лодок, за которыми тянулись извилистые линии белых следов. Поперек пролива толстым грязным стержнем выделялся восточный мыс.
– Ты не хочешь мне рассказать? – спросил он.
Она покачала головой.
– Тебе трудно, дитя мое, – сказал он. – Ты даешь так много, а получаешь так мало.
Она взглянула на него исподлобья:
– Правда? Я чувствую, что несчастна с каждым, кого люблю.
– И это тоже, – согласился он.
Генри никогда не был женат, но у него была длительная связь с одной женщиной из Ньюпорта. Она порвала с ним в прошлом году, и хотя он внешне перенес это со стоицизмом, свойственным моряку, в действительности сердце его было разбито. – Любовь – это беда для всех заинтересованных в ней.
– Кроме тех случаев, когда ее нет, – сказала она.
Она закрыла глаза, удивившись посетившей ее мысли. Она никогда не переставала надеяться. Несмотря на все свои неудачные связи и потерпевшие крах мечты, в глубине души она всегда ждала долгой, насыщенной, цветущей любви. Жажда ее была настолько сильной, что слезы наворачивались на глаза, и она вновь подумала о человеке, ждущем ее на променаде.
– Удручена какой-то ерундой, не стоящей внимания, – сказал он, переходя на грубоватый тон морского волка, что он часто делал.
Это странное утешение заставило Стиви улыбнуться.
– Правда? – спросила она.
– Уверяю тебя, – кивнул он.
– Будучи трижды разведенной?
– Будучи трижды замужем, – возразил он. – Ты самая храбрая девушка в мире. Хотел бы я иметь твою решимость. Вот Дорин тоже хотела надеть кольцо, да я струсил.
– Ох, командор, – вздохнула она. – Брак – это не гарантия… Моя жизнь – подтверждение.
– Ты – сила природы, вот ты кто, – сказал он. – Я плавал на фрегатах и авианосцах, встречаясь с ураганами, но у меня нет и половины твоей силы.
– Брось, – проговорила она, следя за движением судов внизу и слушая щебет птиц, доносившийся с деревьев.
– Все эти годы на борту «Коушинга», – сказал он, – я читал только две книги. Шекспира, потому что… ну, ты понимаешь. И «Одиссею».
– Логично для путешественника.
– Ты знаешь, кто ты, Лулу? Ты какой-то персонаж «Одиссеи». – Он задумался над именем. – Левкотея (он произнес это имя по слогам Лев-ко-тея). Ты сирена, заманивающая мужчин на камни… но твоя лодка при этом всегда терпит крушение.
Она отвернулась, смутно ощущая, что он прав.
– Аида встала? – спросила она, целуя его в щеку.
– Конечно, – ответил он. – Иногда мне кажется, что она вообще никогда не спит.
– Пока, Генри!
Он отсалютовал, глядя ей вслед.
Стиви разрешила себе войти в дом, не предупреждая о себе. Аида, как обычно, писала картину. Натянутый холст представлял собой квадрат размером шесть на шесть футов, почти такой же величины, как обращенное на север окно. Стиви, стоя в дверях, оценивала работу, самую последнюю из «прибрежной серии»: верхняя половина была светло-серой, низ – почти темно-синим. Линия, на которой цвета сливались, изображала горизонт.
– Как ты, дорогая? – спросила Аида не оборачиваясь.
– Мне понадобилась мудрая тетушка, – сказала Стиви.
– И ты пришла сюда? – засмеялась Аида.
Стиви крепко обняла ее. Тетя Аида была высокая, как и отец. Ее короткие вьющиеся седые волосы охватывала красная лента, она была одета в хлопчатобумажный рабочий халат. Ногти на ее руках были обломаны и испачканы масляной краской.
– Там на плите кофе, – кивнула Аида.
– Спасибо – Стиви наполнила кофе тетину кружку-сувенир с «Коушинга», подарок пасынка с его последнего корабля. Потом налила чашку себе. Женщины сидели за старым сосновым столом, прихлебывая кофе. Окна в доме были широко распахнуты, и пропахший соснами и морем бриз врывался в комнату.
– Что привело тебя в такую рань? – спросила Аида.
Мне нужно понять кое-что, – сказала Стиви. – На прошлой неделе у меня было двое гостей. И оба влезли мне в душу.
– Хм, – пробормотала тетя, уставившись на свою картину.
– Одна из них – маленькая девочка, Нелл. Она дочь моей любимой подруги детства Она сообщила мне, что Эмма умерла.
– О боже! – сказала Аида, глядя в глаза Стиви.
– Да. Я насилу поверила этому. Кажется, совсем недавно мы вместе купались, валялись на песке, мечтали о том, какой удивительной будет наша жизнь.
– Такая молодая… так быстро, – пробормотала Аида.
– Это ужасно. Она погибла в автокатастрофе, а за рулем была третья наша подруга, золовка Эммы, Мэделин.
– Ужасное переживание для Мэделин!
– Ужасно, – сказала Стиви. – Невозможно даже представить.
Около минуты они сидели молча. Стиви смотрела на новую картину, на бледный квадрат. Море и небо или песок и море? Она не могла бы ответить, но это и не было важно: ощущение побережья наполняло ее до краев, успокаивая.
– У Эммы, кажется, была прекрасная жизнь, – прервала молчание Стиви. – Ее дочка похожа на нее – такая же живая и очаровательная, ребенок, познающий жизнь. Она хотела встретиться со мной, потому что я была подругой ее матери, и она успешно форсировала мой холм и познакомилась со мной.
– Это требует мужества, – произнесла тетя Аида бесстрастно.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, я про эту твою предупреждающую надпись. По сути дела, она означает, что ты испытываешь настоящий страх перед каждым, кто к тебе приближается. Но ведь ты пришла не с этим?
Стиви не сразу нашла что ответить. Она знала, что отталкивает от себя людей, и делала это сознательно. Закрыться от всех означало для нее избежать многих ошибок, самой защититься от возможных несчастий и предохранить других от бед, которые причиняла она сама.
– Отчасти и с этим, – сказала она наконец. – Нелл пришла, несмотря на надпись. И я пригласила их с отцом на обед на прошлой неделе.
– Что ж! Очень мило с твоей стороны.
– Все было хорошо, пока я не упомянула о том, что хотела бы встретиться с Мэделин, и это все перевернуло. Джек, отец Нелл, не хочет иметь с ней никакого дела. А ведь она его сестра!
Тетя Аида склонила голову, как будто искала нужную мысль. Стиви не отрывала от нее вопрошающих глаз…
– Мэдди его сестра, как он может теперь не желать даже слышать о ней?
– Какой ты еще ребенок, дорогая!
– Что сделать, чтобы изменить это?
Тетя Аида тяжело вздохнула, глядя на свой морской пейзаж, как будто хотела набраться от него силы, потом посмотрела Стиви прямо в глаза.
– Я всегда хотела, чтобы твои родители завели второго ребенка. Всегда думала, что тебе нужны брат или сестра. Я хотела, чтобы у тебя было то, что было у нас с Джонни. И у твоей матери было. Тогда бы ты все поняла про Мэделин и… как там его зовут? Джек. Вот.
– Ладно, у меня не было ни брата, ни сестры, но тогда ты должна мне объяснить, тетя Аида.
Тетя Аида вздохнула:
– Братья и сестры – это целые миры друг для друга, особенно в юности. Для меня мир был связан с Джонни. Солнце вставало и садилось вместе с ним. У нас была общая семья, общий дом, общая музыка… и в школу мы ходили вместе.
– Джек был на четыре года старше Мэдди.
– Джонни тоже был на три года старше меня…
Стиви слушала.
– Возраст – это не так уж важно. Это чувство, что вы вместе. Вы растете, опираясь друг на друга. Вы никогда не оставляете друг друга в беде, вы всегда поддерживаете друг друга. И если происходит разрыв таких отношений – это катастрофа для обоих. Возможно, легче объяснить в письме, чем в разговоре. Не надо бороться с этим отчуждением.
Стиви вспомнила, как рассердился Джек, стоило ей заговорить о Мэделин. Теперь ей казалось, что он был больше расстроен, чем рассержен, что ее слова тяжело ранили его, будто нанесли ему неожиданный удар.
– И понимание всегда было у вас с папой? – спросила Стиви.
Тетя ничего не ответила. Она встала, взяла кофейник и вновь наполнила их чашки. Потом она опять села.
– Ты сама можешь позвать в гости Мэделин, – задумчиво сказала она.
– Я знаю, – ответила Стиви. Разговор с Аидой утвердил ее намерение пригласить Мэделин. – Я собираюсь сделать это.
– Хорошо, – сказала Аида.
Они снова умолкли и медленно пили горячий кофе. Стиви не могла оторвать глаз от новой картины. Это казалось таким открытым и свободным – ощущение огромности моря, неба и земли. Цикл фиксировал меняющиеся цвета и настроения побережья. Стиви волновали ее утренние купания, то томительное нетерпение, с которым она ожидала этого безмолвного общения с мужем своей подруги детства. В любви она пережила так много крушений и в последние годы возвела между собой и миром высокую стену. Да, она сделала знак запрета у входа в свой дом и теперь вспоминала слова Генри о лодке, которая разбивается о камни любви.
– Что с тобой? – спросила тетя, наблюдая за выражением лица Стиви.
– О, я думала о том, что сказал мне Генри, – ответила она. – Он предостерегал меня от новой любви.
– Он наказан за свой страх перед любовью, – фыркнула тетя.
– Дорин отказала ему, она не хочет разрешить ему вторую попытку?
– Ты насчет его сто второй попытки? Генри переплыл семь океанов, считая, что она должна его ожидать. Потом он оставил флот, предполагая, что он появится, и она встретит его с распростертыми объятиями. Ей нужны серьезные стабильные отношения, а Генри, хотя я люблю его и преклоняюсь перед ним, предполагал получить приятного компаньона по времяпрепровождению.
– Он любил ее, – сказала Стиви.
– Любил? – переспросила ее тетя Аида. – Или всего лишь хотел, чтобы она появилась тогда, когда он того пожелает? Я чужда условностей во многих вещах, но я считаю, что ему следовало жениться на ней. Мне так горько видеть его несчастным. И точно так же мне горько видеть несчастной тебя…
Стиви опустила глаза, отворачиваясь.
– Со мной все в порядке, – возразила она.
– Милая, – сказала тетя Аида. – Это не так. Я это вижу. Прекрасный летний день, а ты хмуришься. Это встреча с Нелл и ее отцом взбудоражила тебя, а вовсе не мысли о Мэделин, разве не так?
Стиви кивнула. Иногда они с тетей не нуждались в словах. Тетя Аида была рядом с ней после смерти матери; никто не мог занять место матери, но ее тетя неизменно любила ее и знала ее так хорошо.
– Обычно считают, что любовь – это растворение в чем-то, – тихо добавила тетя. – Но очень часто бывает наоборот. Любовь создает трудности, которые нам даже не снились.
– Любовь? – спросила Стиви. – Но я едва знаю их…
– Ты любила свою подругу Эмму, – сказала тетя. – А они – ее семья. Я думаю, что, встретившись с ними, увидев их вместе, ты ощутила свое одиночество. Отсутствие семьи…
– Вы – моя семья.
– Я люблю тебя, Стиви, но этого тебе недостаточно. Ты заслуживаешь того, чтобы найти кого-то, кто действительно разделит с тобой жизнь. Иметь семью, детей… У меня были годы жизни с Вэном – и счастье видеть, как растет Генри. Я любила Вэна и, наверное, могла бы родить собственных детей от него, но это не понадобилось. Генри – это мой сын. – Ее пристальный взгляд помрачнел. – Я не хочу, чтобы ты осталась одинокой.
– Я не одинока. Я имею основания быть осторожной – я не собираюсь повторять вновь те же ошибки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37