Спроси - с чем я не сталкивался? Я со всем на свете
сталкивался. Ну а дальше-то - кто? Кто там еще в Словаре из
Бахметьевых? С разными прочими именами-отчествами?
- Вс¸! - сказал Костенька и пожал плечами. -
Представь себе - вс¸!
-
Только двое и есть?! Не может того быть! Фамилия наша известная, так что
гляди внимательнее! Хоть бы еще одного угляди - трое, это уже не двое!
И Костенька углядел: Павел Александрович, год
рождения - 1828-й, год смерти - знак вопроса. Соученик Н. Г. Чернышевского по
Саратовской гимназии, прототип Рахметова в романе Что делать?.
В 1857 году уехал в Океанию с целью основать там коммунистическую колонию.
Оставил А. И. Герцену денежные средства - фонд на революционную работу.
Н. П. Огарев, доверенное лицо А. И. Герцена, передал фонд С. П. Нечаеву.
- Нечаеву? Знаешь ли, Костенька, Нечаев очень был
знаменитый революционер-террорист! Он, знаешь ли, Достоевскому прототипом многократно служил.
А в науке до сих пор дискутируется: признавал Ленин Владимир Ильич террориста Нечаева
за своего учителя либо отрицал начисто и совершенно? Нерешенный вопрос!
Не в силах ответить наука. И вообще, скажу я тебе, Костенька, мы с тобой уже
коснулись выдающегося периода нашей истории. Я множество книг по вопросу прочитал,
я знаю.
Костеньке тоже было
интересно:
- Ты вот, дяд
Костя, годы провел в библиотеке, это прекрасно! Ты не знаешь ли, большой был
тот фонд Герцена или - так себе? Ерунда какая-нибудь?
- Этого профессиональные революционеры, представь себе,
не сообщали. А вообще-то удивительную биографию обнаружили мы с тобой в
Словаре: прототип Рахметова этот Павел Александрович - это
раз, уже в то время коммунист от самого Маркса - это два, уплыл в Океанию
- это три. Самое-самое интересное - три! Потому что - романтическое! Спасибо
тебе, Костенька! Без тебя я бы ничегошеньки о Бахметьевых не узнал!
- Спасибо - это хорошо, я живой человек, поэтому
люблю благодарности, но совесть не позволяет умолчать: тут одна деталь при
ближайшем рассмотрении обнаруживается.
-
Что за деталь?
- Павел Александрович -
он без мягкого знака.
-
Уточни?
- Уточняю: Павел
Александрович - он Бахметев, а не Бахметьев. Пустяка какого-то, мягкого
знака ему до Бахметьевых не хватает. Мужик что надо, но вот - деталька... Можно
сказать, компромат.
- Ай-ай! Я
уже успел сильно размечтаться! И всегда со мной так: если быстренько размечтаешься, значит,
после хвататься тебе в разочаровании за собственную голову! - Бахметьев К.
Н. схватился за голову. - Вот так!
-
Океанию не жалей, - посоветовал Костенька. - По сведениям, там черт ногу сломит,
в Океании. Сколько там разных государств, кому эти государства приписаны, сколько
народонаселений, сколько языков - никому толком не известно. Самостоятельная эта
часть света или не самостоятельная - неизвестно. К тому же поехать в Океанию
- это даже и для меня накладно. Это только для Сержика Мавроди подходит. А
живут в Океании кенгуру. И еще подобные сумчатые.
- Что они, хуже всех, что ли, - сумчатые кенгуру?
Они - тоже звери, не хуже других зверей. Нет, что ни говори, я с удовольствием побывал
бы в Океании. Жалею - не пришлось!
-
Кто говорит, что кенгуру хуже? Никто не говорит - хуже. Но, может, дяд
Костя, ты все ж таки пойдешь на компромисс? Мягкий знак - да разве это принцип?
Стоит ли из-за мягкого делать серьезную разборку?
- Пойми, Костенька, тут действительный принцип! В
моем возрасте - и к кому-то примазываться, выдаваться за родственника? Хот
бы за однофамильца?! Нет и нет! Нынче мне как никогда надо глядеть фактам
в глаза: я - Бахметьев, а он Бахметев! Есть разница! Налицо разница!
- Тогда - не скучай, дядя Костя, а мне пора.
За мной с минуты на минуту должны приехать.
- Кто должен-то?
-
Милиция.
- Милиция? Это
как же? Это как же понять?
Бахметьев К.
Н. настолько удивился, что огорчение по поводу Океании пусть временно, но
забылось.
- Ну как же! Милиция мен
сюда привезла, значит, и отсюда должна увезти. И мне моего следователя подводить нельзя.
Мы с ним кореши.
- Ты, Костенька, что
- подследственный? Или - еще кто?
-
Я? Я по всей форме подследственный. Дело на меня заведено, допросы оформляются, все
чин чином. Кто вздумает познакомиться с бумагами - пожалуйста, все оформлено. Я
месяц с хвостом обязательно под следствием должен находиться, обстановка диктует.
Больше не надо, но месяц с хвостиком - обязательно! Необходимо для тех
же обстоятельств.
- Уж не прикончил ли
ты кого-никого? А? Если по душам?
-
Что ты, дядюшка, разве можно? Мне? Самому? Да не в жизнь!
Тут и раздались четыре звонка подряд, и Костенька поднялс
со стула, все еще молодой и стройный.
Такого -
и в милицию? Бахметьеву К. Н. сделалось неприятно: выбьют в милиции Костеньке зубы,
еще что-нибудь придумают?
Костенька же
был совершенно спокоен и крикнул:
-
Войди!
В дверях пощелкал
ключ, вошел милиционер, звание старшина, рослый, в годах и с усиками. Он
вошел, взял под козырек:
-
По вашему приказанию явился!
-
Здорово! - отозвался Костенька. - Шагай в кухню, подкрепись. У нас восемь минут
в запасе!
Старшина еще козырнул и
молча, строевым подался в кухню. Бахметьев К. Н. с удивлением спросил
Костеньку:
- Ключ-то у старшины откуда?
Я же тебе один-единственный ключ давал?
-
Где один, там и много! Это же, дядя Костя, не что иное, как закон: где
один, там обязательно много.
Сильно чавкая,
старшина из кухни подал голос:
-
Наши минуты - они правда что в обрез. Начальнику отделения машина требуется на
убийство ехать. Еще и неизвестно, какое убийство, - то ли бытовое, то ли
финансовое, то ли политическое.
-
А тогда - поторапливайся. Сколько успеешь - твое, а с собой - не брать.
Я же не тебя, я дядюшку пропитанием обеспечиваю.
- Живой все еще дедушко-то? - снова отозвался старшина. -
Крепкий дедко попался, ничего не скажешь, крепенький. А я готовый как штык!
Я в любой момент - штык! Такая служба - по минутам. А убийство - оно в
подъезде совершено, следовательно, политическое. Хлопот будет! Прессы будет! Не
оберешься! А че шебутиться - все одно преступник вне досягаемости!
Еще в завершение встречи они успели перекинуться соображениями за
жизнь и за смерть.
- Тебе хорошо,
дядя Костя, помирать - ты смерти не боишься. Ты насмотрелся на нее вдоволь, -
не без зависти сказал Костенька. - А мне так худо: я мертвяков на дух не
переношу, а если в моем присутствии кто вздумает помирать - бегу куда глаза глядят.
- Я за тобой это качество давно уже знаю, Костенька, -
согласился Бахметьев К. Н. - Неприятное качество. Негуманное и даже противоестественное. Что
касается лично меня - куда мне еще-то жить? Хватит, пожил. Надо кому другому на
планете место уступать. Без уступок жизни не бывает.
- Вот это и есть самое неприятное - уступать, -
глубоко вздохнул Костенька, а уходя, сделал дядюшке рукой, тоже вроде бы
козырнул: - В субботу - буду! В первой половине дня. Поправляйся, дорогой,
к субботе. Окончательно!
Такой был
у Костеньки порядок: он действительно навещал дядюшку в субботу, в первой
половине дня, но не указывал, какая это будет суббота - ближайшая, через
одну, через две недели.
Итак, племянник ушел
до неизвестной субботы, старшина милиции тоже ушел почавкивая, а дядюшка
стал думать о знаке ь: в фамилии Бахметьев он есть, он в ней
живет и действует, а в фамилии Бахметев его нет, и уже нет фамильного родства,
разве только случайное знакомство.
А
тогда единственно, что можно было себе позволить, - последовать за Бахметевым П.
А. в Океанию. Пока еще жизнешка в тебе кое-как ютится. А можно было и отложить путешествие, поскольку в
данный момент ь как таковой сильно занимал Бахметьева К. Н.,
навевая воспоминания детства. Знак этот произвел на мальчика особое впечатление, после
того как ему объяснили: ни мягкого, ни твердого - нет ни в одном другом
языке, кроме русского, и русский язык без них стал бы не совсем русским. Вот
какое значение у малютки этого, у знака ь! (значением знака
ъ Бахметьев К. Н. с самого начала пренебрегал).
Ни одного слова, имени ни одного с ь
не начинается, начинаться не может, ь - это не звук, только
знак, и не более того, им заканчивается множество звучных слов; он, мягкий, целое
племя повелительного наклонения глаголов произвел. То ли присутствуя, то
ли отсутствуя, он слова до неузнаваемости меняет: дал и даль,
кон и конь, быт и быть,
мол и моль, цел и цель
- что общего по смыслу между этими словами? Ничего, всякую общность смысла
между ними ь исключает. Если же ь свил себе гнездышко в
середине слова (родительница) - так это навсегда, это птичка не
перелетная. А с каким задором ь участвует в немыслимых играх
русского языка, то появляясь в словах, а то в них же исчезая? В слове конь
он есть, а в слове конный его уже нет, в Илье -
есть, в Илюше - нет; в слове день - есть и в слове деньской -
тоже есть, а почему есть - неизвестно. В слове смерть - есть,
в слове смертный - исчез. Тоже в словах жизнь и
жизненный.
Игры с
ь Бахметьеву еще в детстве нравились, особенно на уроках арифметики, когда
надо было складывать и вычитать, множить и делить, а он вместо того угадывал,
почему пять, шесть, семь, восемь пишутс
с мягким знаком, а один, два, три,
четыре - без мягкого? Почему, кстати, три - оно
везде, и в тринадцати, и в цифре триста, а вот
четыре есть в четырнадцати, в сорока от
четырех нет ничего, а в четырехстах четыре явилось снова?
Бахметьев и умножал, и делил неплохо, учитель его хвалил, потому что не
знал: арифметику-то ученик решил, но вопросы со знаком ь так
и остались для него нерешенными.
Еще
представлялось в детстве Бахметьеву, будто ь дружит со странными близнецами, с
буквами и и й, и вот втроем они забираются в избушку на
курьих ножках и там смеются, а ъ к ним стучится: Пустите
меня к себе! - Иди, иди отсюда, - отвечают ему из той избушки, -
тебя почти везде отменили, а там, где ты остался, ты соседние буквы портишь!
- Вас-то я, честное слово, не испорчу! - плачется ъ. Все
равно уходи, нам без тебя веселее! Доведись нынче Бахметьеву К. Н.,
взрослому, на закате дней - он, пожалуй, впустил бы ъ в избушку на
курьих ножках, это было ему приятно сознавать - пустил бы! Зачем зря кого-то обижать?
Хотя бы и ъ?
Бахметьев К.
Н. еще полежал, еще что-то о чем-то подумал - о прошедшей жизни, о предстоящей смерти,
и к нему пришел-таки вопрос: что же это значило, когда в квартиру явилс
старшина милиции, взял перед Костенькой под козырек: По вашему приказанию явился!?
Это при том, что Костенька признался: он находится под следствием? Вот
наградил Бог племянничком!
Затем Бахметьев К.
Н. встал, какое-то время, не очень краткое, подержался за спинку кровати,
потом зашаркал на кухню... На кухонном столе не было ничего, ни крошки
- старшина милиции все подмел, но в холодильнике было: сыр импортный, два
вида, колбасы, импортные же, трех сортов, кусочек рыбы семги граммов, наверное,
на двести, а также и творожок, бутылка пива, маленькая бутылочка коньяка
пять звездочек (армянский) и, наконец, совсем уж маленький шкалик водки. Булки,
хлеб, чай, сахар - это как бы уже и не в счет, а само собой.
Взглянув на содержание холодильника, Бахметьев К.
Н. громко захлопнул дверцу. Вот это - жизнь! - испугался он. - Не
жизнь, а что-то невозможное. И даже - невероятное! Еще посидел около,
погладил прохладную поверхность ладонью, подумал: А впрочем, когда
это жизнь у меня была возможной? И - вероятной? Никогда не была!
И он снова распахнул холодильник. Шкалик с водкой его особенно растрогал: давно
уже ликеро-водочная промышленность подобного разлива не производит, народ
перешагнул через этакие емкости, но вот нате вам - шкалик в натуре! До
чего трогательная посудинка! Ну прямо-таки детсадовский разлив! Слезу вышибает!
Что же со всем с этим делать-то? Неужели все
съесть? Все выпить? Что о Костеньке думать? Неужели - ничего? Бахметьев К.
Н. именно так и решил в этот момент: ни-че-го! Вернулся, посидел на кровати,
посидев, лег и уснул. Бахметьев К. Н. спал теперь без разбора, ночь ли,
день ли - ему все равно. Время идет к своему концу, и ладно. Стосерийный фильм
и тот кончается, а Бахметьев К. Н. чувствовал: он со своей жизнью в десять серий
уложится запросто.
Память не
хранила все то, что было с ним когда-то, но сознание - не так, оно прорабатывало разные
продолжения бывшего, продолжения, которые, слава Богу, так и не состоялись.
Когда бы они состоялись в действительности, это
было бы хуже всего плохого, с ним когда-то случившегося.
Так вот, нынче видел он сон: развалины без
конца, без края - город разрушен огромный, при такой огромности бывшего
города обязательно должна быть какая-нибудь река, и ее берега должны быть гранитными, какое-нибудь озеро
или море должны быть? Но ничего, никакой воды здесь почему-то не было.
Кирпич, бетон, песок, железо, неопределенный стройматериал, а в недрах
развалин, в каждой груде, - камеры и даже бараки. В бараках заключенные, само
собою, голодные, но послушные необыкновенно, - входит начальник, а они
уже стоят в шеренгу и по ранжиру: с правого фланга метра по три росту,
с левого - вовсе лилипутики. Стоят неподвижно, и никто не чешется.
Будто вшей на них ни одной. Начальник волосатый, зубы наружу, на кого пальцем укажет
- тот в тот же миг из строя исчезает. Так же мгновенно, как умеет это Костенька. Но
все это не самое удивительное, но вот при начальнике писарь, карандаш на
веревочке через шею, он что-то быстро-быстро записывает не на бумагу, а
на ржавую железку, и кажется Бахметьеву К. Н. - знакомая ему фигура. Кто
такой? Не может быть, но все равно так и есть: писарь этот он - Бахметьев К.
Н.
Еще не проснувшись, Бахметьев К.
Н. плюется: тьфу! - а проснувшись, не понимает: что за сон? откуда и как явился?
Он лежит неподвижно, шевелением легко спугнуть догадку, и вот в чем, оказывается, дело:
дело в том, что и в немецких лагерях, и в подземной Воркуте появлялась бы
у него возможность прилепиться к начальству, чуть-чуть, а понравиться ему.
Он крепкий был парень, выносливый, быстрый, толковый, хоть пленный, хоть
заключенный, а все равно начальники его примечали, бросали на него свой взгляд.
Однако он встречал этот взгляд без дружелюбия и готовности. После даже и
ругал себя последними словами - надо было какую-никакую, а сделать улыбку, а
тогда вблизи начальства какая-никакая корочка обязательно перепала бы.
А еще было так: в лагерь военнопленных приезжает кухн
с похлебкой и с кашей - дают желающим, но сперва запишись в армию генерала Власова,
чтобы воевать с Советами.
Кто
записывался, тех уводили из лагерей прямиком к Власову.
Новоявленные вояки того и ждали: в первом же
бою перебежать к своим. А что было в действительности? Перебежчиков свои
тут же расстреливали, до одного.
А
Бахметьев? Вес 29,5 килограмма - но он на похлебку не покусился, на перебежку к
своим не понадеялся. Своих-то он знал, он сам был свой.
Бахметьев К. Н. просыпался, делал освободительный вдох-выдох на
манер физкультурного вдоха-выдоха и снова засыпал, уже в успокоенном отношении к
самому себе. Ко всей окружающей действительности прошлой и настоящей он
в своем сне тоже относился благосклоннее.
Особенно не
любил Бахметьев К. Н. сны политические, но они все равно случались: така
она привязчивая к человеку - политика. И видит он парламент не парламент, митинг
не митинг, заседание фракции или шабаш какой-то, но людей порядочно, и
все доказывают и убеждают друг друга в чем-то, чего они сами толком не
знают. Все они тут вдвое толще и в полтора раза ниже, чем люди натуральные, все
такие же, как в его собственном телевизоре, который время от времени начинает показывать не
на весь экран, а только на узкой полоске, так что часы и те видятся не
круглыми, но в виде эллипса.
Теперь догадайся, чем
они, какой проблемой заняты, эллиптические фигуры, - мужики в плечах -
во! - бабы в задницах и вовсе невообразимые? Оказывается, это коммунисты
изо всех сил рвутся обратно к власти, потому что без власти не могут, они без
нее никто. Вот она, товарищ Кротких, с красным флагом-полотнищем от кра
до края всего события, и еще одна по телевизору знакомая женщина, та неизменно в
первом ряду, будь это первый ряд президиума, митинга или демонстрации.
А с кем же на пару коммунисты бушуют в борьбе за
власть? А это для них не так важно. К тому же в борьбе за власть пара всегда найдетс
- только кликни.
Опять же
во сне: большой зал, большой президиум, большой и лысый председатель собрани
ставит вопросы на голосование:
1 2 3 4 5 6 7
сталкивался. Ну а дальше-то - кто? Кто там еще в Словаре из
Бахметьевых? С разными прочими именами-отчествами?
- Вс¸! - сказал Костенька и пожал плечами. -
Представь себе - вс¸!
-
Только двое и есть?! Не может того быть! Фамилия наша известная, так что
гляди внимательнее! Хоть бы еще одного угляди - трое, это уже не двое!
И Костенька углядел: Павел Александрович, год
рождения - 1828-й, год смерти - знак вопроса. Соученик Н. Г. Чернышевского по
Саратовской гимназии, прототип Рахметова в романе Что делать?.
В 1857 году уехал в Океанию с целью основать там коммунистическую колонию.
Оставил А. И. Герцену денежные средства - фонд на революционную работу.
Н. П. Огарев, доверенное лицо А. И. Герцена, передал фонд С. П. Нечаеву.
- Нечаеву? Знаешь ли, Костенька, Нечаев очень был
знаменитый революционер-террорист! Он, знаешь ли, Достоевскому прототипом многократно служил.
А в науке до сих пор дискутируется: признавал Ленин Владимир Ильич террориста Нечаева
за своего учителя либо отрицал начисто и совершенно? Нерешенный вопрос!
Не в силах ответить наука. И вообще, скажу я тебе, Костенька, мы с тобой уже
коснулись выдающегося периода нашей истории. Я множество книг по вопросу прочитал,
я знаю.
Костеньке тоже было
интересно:
- Ты вот, дяд
Костя, годы провел в библиотеке, это прекрасно! Ты не знаешь ли, большой был
тот фонд Герцена или - так себе? Ерунда какая-нибудь?
- Этого профессиональные революционеры, представь себе,
не сообщали. А вообще-то удивительную биографию обнаружили мы с тобой в
Словаре: прототип Рахметова этот Павел Александрович - это
раз, уже в то время коммунист от самого Маркса - это два, уплыл в Океанию
- это три. Самое-самое интересное - три! Потому что - романтическое! Спасибо
тебе, Костенька! Без тебя я бы ничегошеньки о Бахметьевых не узнал!
- Спасибо - это хорошо, я живой человек, поэтому
люблю благодарности, но совесть не позволяет умолчать: тут одна деталь при
ближайшем рассмотрении обнаруживается.
-
Что за деталь?
- Павел Александрович -
он без мягкого знака.
-
Уточни?
- Уточняю: Павел
Александрович - он Бахметев, а не Бахметьев. Пустяка какого-то, мягкого
знака ему до Бахметьевых не хватает. Мужик что надо, но вот - деталька... Можно
сказать, компромат.
- Ай-ай! Я
уже успел сильно размечтаться! И всегда со мной так: если быстренько размечтаешься, значит,
после хвататься тебе в разочаровании за собственную голову! - Бахметьев К.
Н. схватился за голову. - Вот так!
-
Океанию не жалей, - посоветовал Костенька. - По сведениям, там черт ногу сломит,
в Океании. Сколько там разных государств, кому эти государства приписаны, сколько
народонаселений, сколько языков - никому толком не известно. Самостоятельная эта
часть света или не самостоятельная - неизвестно. К тому же поехать в Океанию
- это даже и для меня накладно. Это только для Сержика Мавроди подходит. А
живут в Океании кенгуру. И еще подобные сумчатые.
- Что они, хуже всех, что ли, - сумчатые кенгуру?
Они - тоже звери, не хуже других зверей. Нет, что ни говори, я с удовольствием побывал
бы в Океании. Жалею - не пришлось!
-
Кто говорит, что кенгуру хуже? Никто не говорит - хуже. Но, может, дяд
Костя, ты все ж таки пойдешь на компромисс? Мягкий знак - да разве это принцип?
Стоит ли из-за мягкого делать серьезную разборку?
- Пойми, Костенька, тут действительный принцип! В
моем возрасте - и к кому-то примазываться, выдаваться за родственника? Хот
бы за однофамильца?! Нет и нет! Нынче мне как никогда надо глядеть фактам
в глаза: я - Бахметьев, а он Бахметев! Есть разница! Налицо разница!
- Тогда - не скучай, дядя Костя, а мне пора.
За мной с минуты на минуту должны приехать.
- Кто должен-то?
-
Милиция.
- Милиция? Это
как же? Это как же понять?
Бахметьев К.
Н. настолько удивился, что огорчение по поводу Океании пусть временно, но
забылось.
- Ну как же! Милиция мен
сюда привезла, значит, и отсюда должна увезти. И мне моего следователя подводить нельзя.
Мы с ним кореши.
- Ты, Костенька, что
- подследственный? Или - еще кто?
-
Я? Я по всей форме подследственный. Дело на меня заведено, допросы оформляются, все
чин чином. Кто вздумает познакомиться с бумагами - пожалуйста, все оформлено. Я
месяц с хвостом обязательно под следствием должен находиться, обстановка диктует.
Больше не надо, но месяц с хвостиком - обязательно! Необходимо для тех
же обстоятельств.
- Уж не прикончил ли
ты кого-никого? А? Если по душам?
-
Что ты, дядюшка, разве можно? Мне? Самому? Да не в жизнь!
Тут и раздались четыре звонка подряд, и Костенька поднялс
со стула, все еще молодой и стройный.
Такого -
и в милицию? Бахметьеву К. Н. сделалось неприятно: выбьют в милиции Костеньке зубы,
еще что-нибудь придумают?
Костенька же
был совершенно спокоен и крикнул:
-
Войди!
В дверях пощелкал
ключ, вошел милиционер, звание старшина, рослый, в годах и с усиками. Он
вошел, взял под козырек:
-
По вашему приказанию явился!
-
Здорово! - отозвался Костенька. - Шагай в кухню, подкрепись. У нас восемь минут
в запасе!
Старшина еще козырнул и
молча, строевым подался в кухню. Бахметьев К. Н. с удивлением спросил
Костеньку:
- Ключ-то у старшины откуда?
Я же тебе один-единственный ключ давал?
-
Где один, там и много! Это же, дядя Костя, не что иное, как закон: где
один, там обязательно много.
Сильно чавкая,
старшина из кухни подал голос:
-
Наши минуты - они правда что в обрез. Начальнику отделения машина требуется на
убийство ехать. Еще и неизвестно, какое убийство, - то ли бытовое, то ли
финансовое, то ли политическое.
-
А тогда - поторапливайся. Сколько успеешь - твое, а с собой - не брать.
Я же не тебя, я дядюшку пропитанием обеспечиваю.
- Живой все еще дедушко-то? - снова отозвался старшина. -
Крепкий дедко попался, ничего не скажешь, крепенький. А я готовый как штык!
Я в любой момент - штык! Такая служба - по минутам. А убийство - оно в
подъезде совершено, следовательно, политическое. Хлопот будет! Прессы будет! Не
оберешься! А че шебутиться - все одно преступник вне досягаемости!
Еще в завершение встречи они успели перекинуться соображениями за
жизнь и за смерть.
- Тебе хорошо,
дядя Костя, помирать - ты смерти не боишься. Ты насмотрелся на нее вдоволь, -
не без зависти сказал Костенька. - А мне так худо: я мертвяков на дух не
переношу, а если в моем присутствии кто вздумает помирать - бегу куда глаза глядят.
- Я за тобой это качество давно уже знаю, Костенька, -
согласился Бахметьев К. Н. - Неприятное качество. Негуманное и даже противоестественное. Что
касается лично меня - куда мне еще-то жить? Хватит, пожил. Надо кому другому на
планете место уступать. Без уступок жизни не бывает.
- Вот это и есть самое неприятное - уступать, -
глубоко вздохнул Костенька, а уходя, сделал дядюшке рукой, тоже вроде бы
козырнул: - В субботу - буду! В первой половине дня. Поправляйся, дорогой,
к субботе. Окончательно!
Такой был
у Костеньки порядок: он действительно навещал дядюшку в субботу, в первой
половине дня, но не указывал, какая это будет суббота - ближайшая, через
одну, через две недели.
Итак, племянник ушел
до неизвестной субботы, старшина милиции тоже ушел почавкивая, а дядюшка
стал думать о знаке ь: в фамилии Бахметьев он есть, он в ней
живет и действует, а в фамилии Бахметев его нет, и уже нет фамильного родства,
разве только случайное знакомство.
А
тогда единственно, что можно было себе позволить, - последовать за Бахметевым П.
А. в Океанию. Пока еще жизнешка в тебе кое-как ютится. А можно было и отложить путешествие, поскольку в
данный момент ь как таковой сильно занимал Бахметьева К. Н.,
навевая воспоминания детства. Знак этот произвел на мальчика особое впечатление, после
того как ему объяснили: ни мягкого, ни твердого - нет ни в одном другом
языке, кроме русского, и русский язык без них стал бы не совсем русским. Вот
какое значение у малютки этого, у знака ь! (значением знака
ъ Бахметьев К. Н. с самого начала пренебрегал).
Ни одного слова, имени ни одного с ь
не начинается, начинаться не может, ь - это не звук, только
знак, и не более того, им заканчивается множество звучных слов; он, мягкий, целое
племя повелительного наклонения глаголов произвел. То ли присутствуя, то
ли отсутствуя, он слова до неузнаваемости меняет: дал и даль,
кон и конь, быт и быть,
мол и моль, цел и цель
- что общего по смыслу между этими словами? Ничего, всякую общность смысла
между ними ь исключает. Если же ь свил себе гнездышко в
середине слова (родительница) - так это навсегда, это птичка не
перелетная. А с каким задором ь участвует в немыслимых играх
русского языка, то появляясь в словах, а то в них же исчезая? В слове конь
он есть, а в слове конный его уже нет, в Илье -
есть, в Илюше - нет; в слове день - есть и в слове деньской -
тоже есть, а почему есть - неизвестно. В слове смерть - есть,
в слове смертный - исчез. Тоже в словах жизнь и
жизненный.
Игры с
ь Бахметьеву еще в детстве нравились, особенно на уроках арифметики, когда
надо было складывать и вычитать, множить и делить, а он вместо того угадывал,
почему пять, шесть, семь, восемь пишутс
с мягким знаком, а один, два, три,
четыре - без мягкого? Почему, кстати, три - оно
везде, и в тринадцати, и в цифре триста, а вот
четыре есть в четырнадцати, в сорока от
четырех нет ничего, а в четырехстах четыре явилось снова?
Бахметьев и умножал, и делил неплохо, учитель его хвалил, потому что не
знал: арифметику-то ученик решил, но вопросы со знаком ь так
и остались для него нерешенными.
Еще
представлялось в детстве Бахметьеву, будто ь дружит со странными близнецами, с
буквами и и й, и вот втроем они забираются в избушку на
курьих ножках и там смеются, а ъ к ним стучится: Пустите
меня к себе! - Иди, иди отсюда, - отвечают ему из той избушки, -
тебя почти везде отменили, а там, где ты остался, ты соседние буквы портишь!
- Вас-то я, честное слово, не испорчу! - плачется ъ. Все
равно уходи, нам без тебя веселее! Доведись нынче Бахметьеву К. Н.,
взрослому, на закате дней - он, пожалуй, впустил бы ъ в избушку на
курьих ножках, это было ему приятно сознавать - пустил бы! Зачем зря кого-то обижать?
Хотя бы и ъ?
Бахметьев К.
Н. еще полежал, еще что-то о чем-то подумал - о прошедшей жизни, о предстоящей смерти,
и к нему пришел-таки вопрос: что же это значило, когда в квартиру явилс
старшина милиции, взял перед Костенькой под козырек: По вашему приказанию явился!?
Это при том, что Костенька признался: он находится под следствием? Вот
наградил Бог племянничком!
Затем Бахметьев К.
Н. встал, какое-то время, не очень краткое, подержался за спинку кровати,
потом зашаркал на кухню... На кухонном столе не было ничего, ни крошки
- старшина милиции все подмел, но в холодильнике было: сыр импортный, два
вида, колбасы, импортные же, трех сортов, кусочек рыбы семги граммов, наверное,
на двести, а также и творожок, бутылка пива, маленькая бутылочка коньяка
пять звездочек (армянский) и, наконец, совсем уж маленький шкалик водки. Булки,
хлеб, чай, сахар - это как бы уже и не в счет, а само собой.
Взглянув на содержание холодильника, Бахметьев К.
Н. громко захлопнул дверцу. Вот это - жизнь! - испугался он. - Не
жизнь, а что-то невозможное. И даже - невероятное! Еще посидел около,
погладил прохладную поверхность ладонью, подумал: А впрочем, когда
это жизнь у меня была возможной? И - вероятной? Никогда не была!
И он снова распахнул холодильник. Шкалик с водкой его особенно растрогал: давно
уже ликеро-водочная промышленность подобного разлива не производит, народ
перешагнул через этакие емкости, но вот нате вам - шкалик в натуре! До
чего трогательная посудинка! Ну прямо-таки детсадовский разлив! Слезу вышибает!
Что же со всем с этим делать-то? Неужели все
съесть? Все выпить? Что о Костеньке думать? Неужели - ничего? Бахметьев К.
Н. именно так и решил в этот момент: ни-че-го! Вернулся, посидел на кровати,
посидев, лег и уснул. Бахметьев К. Н. спал теперь без разбора, ночь ли,
день ли - ему все равно. Время идет к своему концу, и ладно. Стосерийный фильм
и тот кончается, а Бахметьев К. Н. чувствовал: он со своей жизнью в десять серий
уложится запросто.
Память не
хранила все то, что было с ним когда-то, но сознание - не так, оно прорабатывало разные
продолжения бывшего, продолжения, которые, слава Богу, так и не состоялись.
Когда бы они состоялись в действительности, это
было бы хуже всего плохого, с ним когда-то случившегося.
Так вот, нынче видел он сон: развалины без
конца, без края - город разрушен огромный, при такой огромности бывшего
города обязательно должна быть какая-нибудь река, и ее берега должны быть гранитными, какое-нибудь озеро
или море должны быть? Но ничего, никакой воды здесь почему-то не было.
Кирпич, бетон, песок, железо, неопределенный стройматериал, а в недрах
развалин, в каждой груде, - камеры и даже бараки. В бараках заключенные, само
собою, голодные, но послушные необыкновенно, - входит начальник, а они
уже стоят в шеренгу и по ранжиру: с правого фланга метра по три росту,
с левого - вовсе лилипутики. Стоят неподвижно, и никто не чешется.
Будто вшей на них ни одной. Начальник волосатый, зубы наружу, на кого пальцем укажет
- тот в тот же миг из строя исчезает. Так же мгновенно, как умеет это Костенька. Но
все это не самое удивительное, но вот при начальнике писарь, карандаш на
веревочке через шею, он что-то быстро-быстро записывает не на бумагу, а
на ржавую железку, и кажется Бахметьеву К. Н. - знакомая ему фигура. Кто
такой? Не может быть, но все равно так и есть: писарь этот он - Бахметьев К.
Н.
Еще не проснувшись, Бахметьев К.
Н. плюется: тьфу! - а проснувшись, не понимает: что за сон? откуда и как явился?
Он лежит неподвижно, шевелением легко спугнуть догадку, и вот в чем, оказывается, дело:
дело в том, что и в немецких лагерях, и в подземной Воркуте появлялась бы
у него возможность прилепиться к начальству, чуть-чуть, а понравиться ему.
Он крепкий был парень, выносливый, быстрый, толковый, хоть пленный, хоть
заключенный, а все равно начальники его примечали, бросали на него свой взгляд.
Однако он встречал этот взгляд без дружелюбия и готовности. После даже и
ругал себя последними словами - надо было какую-никакую, а сделать улыбку, а
тогда вблизи начальства какая-никакая корочка обязательно перепала бы.
А еще было так: в лагерь военнопленных приезжает кухн
с похлебкой и с кашей - дают желающим, но сперва запишись в армию генерала Власова,
чтобы воевать с Советами.
Кто
записывался, тех уводили из лагерей прямиком к Власову.
Новоявленные вояки того и ждали: в первом же
бою перебежать к своим. А что было в действительности? Перебежчиков свои
тут же расстреливали, до одного.
А
Бахметьев? Вес 29,5 килограмма - но он на похлебку не покусился, на перебежку к
своим не понадеялся. Своих-то он знал, он сам был свой.
Бахметьев К. Н. просыпался, делал освободительный вдох-выдох на
манер физкультурного вдоха-выдоха и снова засыпал, уже в успокоенном отношении к
самому себе. Ко всей окружающей действительности прошлой и настоящей он
в своем сне тоже относился благосклоннее.
Особенно не
любил Бахметьев К. Н. сны политические, но они все равно случались: така
она привязчивая к человеку - политика. И видит он парламент не парламент, митинг
не митинг, заседание фракции или шабаш какой-то, но людей порядочно, и
все доказывают и убеждают друг друга в чем-то, чего они сами толком не
знают. Все они тут вдвое толще и в полтора раза ниже, чем люди натуральные, все
такие же, как в его собственном телевизоре, который время от времени начинает показывать не
на весь экран, а только на узкой полоске, так что часы и те видятся не
круглыми, но в виде эллипса.
Теперь догадайся, чем
они, какой проблемой заняты, эллиптические фигуры, - мужики в плечах -
во! - бабы в задницах и вовсе невообразимые? Оказывается, это коммунисты
изо всех сил рвутся обратно к власти, потому что без власти не могут, они без
нее никто. Вот она, товарищ Кротких, с красным флагом-полотнищем от кра
до края всего события, и еще одна по телевизору знакомая женщина, та неизменно в
первом ряду, будь это первый ряд президиума, митинга или демонстрации.
А с кем же на пару коммунисты бушуют в борьбе за
власть? А это для них не так важно. К тому же в борьбе за власть пара всегда найдетс
- только кликни.
Опять же
во сне: большой зал, большой президиум, большой и лысый председатель собрани
ставит вопросы на голосование:
1 2 3 4 5 6 7