Свет лампы дробился в жирной воде. Снова блеснули красные глазки. Бездна, наверное, не лгала: что-то скрывалось в этом непромокаемом земноводном теле.«Видеть невидимое!» — приказал себе Дунаев. И увидел.Тело крокодила сделалось прозрачным, как подводная лодка в разрезе. В области желудка скрывалось существо — на вид совершенно абстрактное. Собственно, «существом» его можно было назвать только невзначай. А так: восемь простых белых дисков, соединенных между собой краями, наподобие гирлянды или ожерелья. Диски были разных размеров.Дунаев усилием воли призвал Советочку, прося ее стать переводчицей в разговоре, который казался ему почти немыслимым.— Ты и есть злой дух? — спросил Дунаев безмолвно.Ему пришлось ждать ответа. Наконец ответ (или перевод ответа) пришел:— Нет, я не злой.— Как тебя зовут?— Никак. Иногда называют Краденое Солнце. Или Апельсин. Я питаюсь запахом цитрусовых. Иногда называют: гость из будущего.— Ты из далекого будущего?— Из очень далекого. Из тех времен, когда не останется никакой памяти о ваших временах. Ни одна нить не дотянется от вас к нам. Все прервется. Все забудется.— Ну и хорошо. Чего голову забивать прошлым? А зачем ты здесь?— Я путешествую по Каскадам Забвения.— Ты тоже маг? Там, у себя, в будущем?— У нас нет магов. Я скорее спортсмен. Одинокий спортсмен. Слово «спортсмен» означает: «Когда одиночество выходит из берегов и словно стремнина…»— Кто у вас обитает?— Четыре принципа: Волна, Свежесть, Песок и Стелящийся.— А ты?— Меня там уже нет. Я здесь.— А люди у вас есть?— Люди? Да, они есть. Люди — это когда мучительно хочется спать, а разговор все длится, и возникают все новые темы, вроде бы интересные, но уже завтра, после бессонной ночи, все они покажутся омерзительной наживкой, в которой скрывался беспощадный крючок усталости…
Венчание Радужневицкого подходило к концу. Византийское сверкание внутренних пространств собора Святого Марка — словно шквалы золотой чешуи, словно легионы золотых рыбок, каждая из которых пела пронзительным голоском «Что тебе надобно, старче?». Греческий священник, заплаканный старец в духе Эль Греко, совершал обряд.Радужневицкий стоял перед аналоем в сером английском дождевике, горло его вроде бы охватывал длинный шарф грубой вязки. Кажется, он был простужен. Во всяком случае, то и дело подносил к лицу белый платок. Возможно, сморкался. Или скрывал таким образом растроганность. Его невесты тоже переоделись во всем дорожное: серые юбки до колен, высокие кожаные краги, макинтоши с большими карманами, брезентовые рюкзачки.Сразу после венчания новобрачные собирались отправиться в кругосветное путешествие. Этим и объяснялись их дорожные одеяния.Собор был пуст в этот час — все гости остались в палаццо. Только священник и трое венчающихся находились в соборе. Еще у выхода сидел один — грязный мужчина в задубевшем летнем пальто. Типичный fratellino, братишка свалок, ночлежных домов и церковных дворов. Со странной улыбкой, счастливой, можно сказать, улыбкой, он смотрел на небо с низкими и неровными облаками, на лагуну. В общем-то, легко узнавался в нем «блаженный» — из тех редкостных попрошаек, которым можно доверить шкатулку с семейными драгоценностями — они вернут ее в целости и сохранности, попросив за хранение сольдо.Обряд закончился. Радужневицкий взял невест за руки, и они вышли на паперть.— Удачная была мысль: венчаться в Венеции, — произнес жених по-русски, жадно вдыхая венецианский ветер — полуморской, полуболотный, свистящий одновременно о свежих просторах и о ряске в крошечных заводях.— Здесь так красиво. Дух захватывает, — сказала одна новобрачная, натягивая перчатки. — Нет, наверное, более прекрасного места на свете. Ну вот и повод, чтобы уехать отсюда.— В кругосветное, в кругосветное! — весело Воскликнул жених. — Нас ожидает все! Воздадим должное Земному Шару — это достойный старикан!— А мне кажется, он младенец! Baby, — усмехнулась другая невеста.— А вот и наш катер! — жених указал на лагуну концом трости. — Давайте отправимся к морю.Они быстро пошли к пристани, зачем-то прихватив с собой нищего, что сидел у входа.Вскоре эти четверо оказались на Лидо, на полоске земли, отделяющей венецианскую лагуну от открытого моря. Они стояли на пустом пляже, лицом к морю, спиной к пустым и роскошным отелям.— Видите? Дельфины, — произнесла одна из девочек, указывая на море. Действительно, там, где на море лежало длинное солнечное пятно, резвилась и прыгала стая дельфинов.— Раньше я их здесь не видела, — сказала другая девочка. — Но вот люди убрались отсюда, и дельфины сразу появились.— А я думала, они любят людей, — сказала Элли. — Им нравится играть с ними. Они общительные.— Ну, вот мы и составим им компанию! — воскликнул Джерри весело. — А они нам. Отпразднуем нашу свадьбу в лучшем обществе! Мы, правда, не люди, но им что люди, что боги — все едино.Он стал сбрасывать с себя одежду. Девочки последовали его примеру. Радужневицкий и девочки быстро разделись, вошли в море и поплыли по направлению к дельфинам. Радужневицкий держал над водой бутылку шампанского.Дунаеву отчего-то стало лень раздеваться, и он поплыл за ними прямо в одежде. Его переполняла радостная мощь — ни пыльник, ни бинокль, ни тяжелые сапоги не мешали наслаждению, которое он получал от купания. Даже если бы на нём висели чугунные вериги — и это не уменьшило бы счастья. Соленые волны весело били его по щекам, он хохотал. Вскоре вокруг них уже ныряли и прыгали блестящие тела дельфинов. Смех богов и тонкий Дельфиний скрежет, величественный плеск моря… Четверо купающихся оседлали четырех дельфинов и с хохотом понеслись на них в открытое море, прочь от земли. Прощай, мы уходим далеко,Подальше от грешной земли! Голые девочки визжали, обняв дельфинов. Радужневицкий хохотал, в волосах и бороде его застряли зеленые водоросли. Дельфины неслись все быстрее, рассекая пенную воду. Время от времени они уходили под воду, потом совершали головокружительный перелет в воздухе и снова мчались… Брызги соленой пены, хохот, сверкающее солнце, и уход в глубину, в зеленую огромную воду, и снова в воздух… И передаваемая с цирковой ловкостью бутылка, и жадные глотки шампанского, которое стало горячим от солнца.От всего этого ликования Дунаева стало неудержимо распирать — он рос, запрокинув голову с мокрыми волосьями, стараясь утопить в хохоте то слово, которое слышал в крокодильем питомнике, но оно выплывало, и волна горячечного бреда заливала мозг. Он пытался сдержаться, но не мог, и вот заорал:— Я гений! Я гений, блядь!Дельфин выскользнул из-под него, и вот уже без всякого дельфина он несся по волнам, не отставая от дельфинов, так же, как они, ныряя, взлетая в воздух, рассекая волны. Хохот и крик «Я гений!» становились все громче. Ему казалось, что Радужневицкий, и девочки, и дельфины уменьшаются, он уже не мог плыть с ними вровень, он все время вырывался вперед, затем делал обратный прыжок, перепрыгивая через друзей, причем его огромная тень на мгновение накрывала их целиком.Он понял, что пришло время прощаться. Он решил вернуться в Венецию, им же предстояло кругосветное.— Прощайте, ребята! — закричал он. — Я обратно, в Венецию! Приятного вам кругосветного!— Прощай, Володя! — кричали они и махали руками.Он уже не поплыл, а пошел обратно к городу, как Гулливер возвышаясь над морем.Перешагнув Лидо, вступил в более теплую и склизкую воду лагуны. Вода доходила ему до колен. Оглянулся. В сиянии солнца и моря еще различались какие-то скачущие точки — тени от несущихся дельфинов. Но вскоре они исчезли.— Прощайте, Андрей Васильевич! Славно повоевали вместе. Все мы заслужили Великий Отдых. Попутного вам ветра! — Дунаев последний раз помахал горизонту рукой и стал выжимать свою одежду. Как у синего моряСвои волосы выжмет колосс.Образуется заводьИз воды, ниспадающей с этих волос. Любовное возбуждение нарастало в его огромном теле, достигая бескрайних размеров. Хорошо Радужневицкому — он уносился со своими невестами на дельфинах. А кого ебать Дунаеву? Куда выплеснуть нечеловеческое возбуждение? Гигантом он стоял над Венецией, над ее каналами и дворцами. Женственность этого прекрасного города не вызывала сомнений. Эх, выебать бы все это… — блики, птиц на площадях, порталы, дворики, сваи, мостики, ковры… А почему бы и нет? Дунаев стал торопливо расстегивать ширинку. Из ширинки доносился какой-то гомон и хохот, как будто член хохотал и визжал многими голосами. Дунаев достал член и с изумлением воззрился на него. Его поджидал сюрприз: оказалось, что член его хорошо оснащен, ведь он собирался ебать не нежное женское тело, а целый город. Могли попасться и шпили, и другие острые украшения крыш. Но член был полностью защищен коконом из суперсовременных, полупрозрачных материалов: под покровом из зеленоватого непробиваемого стекла на поверхности гигантского полового органа расположилось нечто вроде палубы, где в креслах пестрела веселая публика, приготовившаяся к острому аттракциону. Туристы в белых шлемах, пристегнутые к своим сиденьям, гомонили, вращали крошечными солнечными зонтиками, щелкали фотоаппаратами. С тех пор Дунаев называл свой член Туристическим Трамвайчиком. Присмотревшись, он узнал все то же общество — многих он видел еще в Вене, в парке Эполет, другие присоединились уже в Венеции, на свадебном балу Радужневицкого. Кроме этих людей, никого не осталось в опустевшей Венеции.Дунаев лег на Венецию, его член ушел в прохладную и нежную воду Канала Гранде. Один локоть он поставил на остров Джудекка, другой рукой оперся о кладбищенский остров Святого Михаила. Стал совершать фрикционные движения, улавливая священный ритм жизни.Через некоторое время он застонал и резко приподнялся. Некоторые части города глубже ушли в воду под его тяжестью. Ему хотелось кончить туда, где есть жизнь: в этом мертвом городе оставался лишь один живой дворец — тот, где только что справлялась свадьба. Правда, гости перебрались оттуда на член Дунаева, но дворец жил — еще не остыло горячее вино в мраморных чашах, еще в подвальном бассейне сверкал красными глазами крокодил-альбинос, а на крыше дворца стоял толстый человек в мокрой насквозь рубашке. И с привольным отвращением пел, обращаясь к наступающим волнам: Море, море! Дар безбрежный!Над тобой встают как зори,Над тобой встают как горыНашей юности надежды! Огромное витражное окно палаццо манило тайными огнями.— ДА! — крикнул Дунаев и ввел кончик члена в это окно. И задвигался, ебя дворец.Туристы, сидящие в креслах на поверхности Дунаевского члена, радостно вопили. Для них происходящее было чем-то вроде «американских горок». Сквозь стекла их защитных шлемов парторг узнавал маленькие возбужденно-счастливые лица — княгиня Эполет, Кори Фармак, Зео Ванденстайн, Глеб фон Ветер, Бездна де Небо, хозяин дворца (Отелло), Валентина, Кока Розетти-Солеску, Шарван Земля, Кубде Гипс, Терри-Окки Винтербер и даже Квентин Фарецкий, о котором говорили, что он умер, а он был живехонек и присутствовал во всех своих телах.Дунаев издал крик и кончил. Он кончил с криком «ВЫПЕЙ МЕНЯ!», как бы обращенным к Венеции.Он видел, как его сперма заливает Дворец, он представлял себе, как она льется вниз по лестницам и заполняет бассейн с крокодилами, которые вращаются в ней, словно чернослив в молоке, недоумевая, что за питательная жидкость разнообразит их сонное существование. И только белый крокодил по имени Гений наконец-то растворился в этом потоке…После оргазма Дунаев стал быстро уменьшаться. Гордыня и счастье, безудержный экстаз гонки на дельфинах и радость совокупления с Венецией — все стало уходить… Вскоре он уже был обычного человеческого размера и барахтался в воде. Он находился над затопленным участком города. Вспомнив, что может спокойно существовать под водой, он нырнул.Прекрасный вид открылся ему: он плыл над затопленным парком. Темно-зеленые кроны деревьев медленно колыхались в воде. Среди деревьев виднелись строения в разных архитектурных стилях. Сначала Дунаев подумал, что это район вилл, но потом сообразил, что это павильоны, предназначенные для международных выставок. Каждый павильон был увенчан гербом и названием той или иной страны. «Нечто вроде нашего ВСНХ, только здесь не республики СССР, а все страны мира», — подумал Дунаев. Некоторые павильоны оказались частично разрушены (Уж не моим ли коленом? — сообразил парторг), но в целом все сохранилось. И Джардини ди Кастелло, или же Замковые Сады, великолепно лежали под водой, словно бы вплавленные в зеленое стекло, просвеченное солнечными лучами.Дунаев опустился на дно и стал бродить по выставке. Многие павильоны стояли закрытые и запертые, но в Дунаеве еще бушевали силы, и он спокойно выбивая толстые двери ударом руки или ноги. Иногда, смеха ради, проходил сквозь стены.В английском павильоне он обнаружил выставку, посвященную искусству разделки коровьих туш. Тонкие пласты мяса, зажатые между стеклами, висели на стенах. Смотреть на это было неинтересно, и Дунаев вышел.Он стал искать павильон Советского Союза и вскоре нашел его — здание, построенное архитектором Щусевым еще до революции, в стиле «ля рюс». Особняк среди красивых деревьев, на фронтоне герб СССР и дата постройки павильона — 1913. Дунаев отметил про себя странность сочетания герба и даты.Он вошел внутрь. В холле висел большой портрет Сталина, а также — отдельно, в раме — выдержка из сталинского выступления, где тот говорил, что теперь, когда идет народная война, особенно важно понимать и любить народное искусство, искусство деревни.В остальных залах были выставлены различные произведения этого народного искусства, видимо заботливо собранные по глухим деревням. Расписные коромысла, прялки, сундуки, деревянные ведра, русские и украинские расшитые платья, карпатские ожерелья из серебряных монет, литовские сапожки, узбекские халаты, таджикские тюбетейки и прочее. На стенах висели оконные рамы с наличниками и ставенками. Стояли большие, яркие деревянные ворота и сани. У Дунаева возникло ощущение, что он уже видел эту выставку — может быть, во сне. Стеклянный протолок разбит, везде сплошь стояла вода. Дунаев с удивлением заметил среди экспонатов икону. Подошел рассмотреть ее. Она оказалась темна, никаких фигур не удавалось разглядеть на ней. Сначала Дунаев подумал, что это Спас в Силах, так как отчетливо виднелся большой синий ромб, из-за которого выступал красный, как бы пылающий квадрат (вместе они составляли нечто вроде восьмиконечной звезды), и все это вписывалось в овальный радужный ореол. В центре центрального ромба ничего не получалось рассмотреть, хотя чувствовалось, что там что-то есть, что-то могущественное и древнее, скрытое за завесами красочных слоев и свечной копоти. Края иконы прикрывал узкий серебряный оклад, сильно потускневший. Под иконой висела бирка с подписью — «Икона „Неопалимая Купина“. 15 век. Костромская обл. Автор народный, неизвестен. Почиталась как чудотворная».
Дунаев снял икону со стены. С оборотной стороны оклада обнаружил два массивных медных кольца — сверху и снизу. Видимо, икону носили на шесте во время крестных ходов. Края оклада и кольца сильно стерты — икону много перемещали.Он снял с себя кожаный ремень, осторожно пропустил сквозь кольца, и повесил икону себе на шею. Пряжку ремня пропустил вниз, сцепив ее с ремешком от бинокля, чтобы икона была плотно прижата к телу и не мешала движениям. Теперь Дунаев казался себе воином в боевом снаряжении — бинокль и икона вместе составляли как бы боекомплект, они плотно располагались на теле Дунаева. При этом Дунаев окончательно приобрел вид религиозного странника, ходока к святым местам. К тому же сильно отросли волосы и борода.Оснащенный, Дунаев вышел из Советского павильона, напоследок взглянув на красный флаг над портретом Сталина, который казался в стоячей воде застывшим, как на фотографии.Недалеко от Советского павильона находился павильон Германии, построенный Шпеером, любимым архитектором Гитлера. Строгая архитектура. Дунаев вошел. В огромном полукруглом зале оказалось почти пусто. В первый момент Дунаеву почудилось, что экспозиция здесь отсутствует, но потом он понял, что ошибся. В алтарной части зала была установлена скульптурная группа — двое рабочих, несущие стекло. Фигуры рабочих были мраморные, с суровыми и простыми, почти античными лицами. Руками в толстых мраморных рукавицах они держали большой прозрачной лист настоящего тонкого стекла. Было что-то тревожащее, даже мучительное в этом сочетании массивных мраморных фигур и хрупкой поверхности стекла. Двое рабочих, несущие стекло, — неотъемлемый атрибут комических фильмов, но здесь этот комизм был переосмыслен в трагическом духе, судя по скорбному и мужественному спокойствию, которым веяло от мраморных лиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Венчание Радужневицкого подходило к концу. Византийское сверкание внутренних пространств собора Святого Марка — словно шквалы золотой чешуи, словно легионы золотых рыбок, каждая из которых пела пронзительным голоском «Что тебе надобно, старче?». Греческий священник, заплаканный старец в духе Эль Греко, совершал обряд.Радужневицкий стоял перед аналоем в сером английском дождевике, горло его вроде бы охватывал длинный шарф грубой вязки. Кажется, он был простужен. Во всяком случае, то и дело подносил к лицу белый платок. Возможно, сморкался. Или скрывал таким образом растроганность. Его невесты тоже переоделись во всем дорожное: серые юбки до колен, высокие кожаные краги, макинтоши с большими карманами, брезентовые рюкзачки.Сразу после венчания новобрачные собирались отправиться в кругосветное путешествие. Этим и объяснялись их дорожные одеяния.Собор был пуст в этот час — все гости остались в палаццо. Только священник и трое венчающихся находились в соборе. Еще у выхода сидел один — грязный мужчина в задубевшем летнем пальто. Типичный fratellino, братишка свалок, ночлежных домов и церковных дворов. Со странной улыбкой, счастливой, можно сказать, улыбкой, он смотрел на небо с низкими и неровными облаками, на лагуну. В общем-то, легко узнавался в нем «блаженный» — из тех редкостных попрошаек, которым можно доверить шкатулку с семейными драгоценностями — они вернут ее в целости и сохранности, попросив за хранение сольдо.Обряд закончился. Радужневицкий взял невест за руки, и они вышли на паперть.— Удачная была мысль: венчаться в Венеции, — произнес жених по-русски, жадно вдыхая венецианский ветер — полуморской, полуболотный, свистящий одновременно о свежих просторах и о ряске в крошечных заводях.— Здесь так красиво. Дух захватывает, — сказала одна новобрачная, натягивая перчатки. — Нет, наверное, более прекрасного места на свете. Ну вот и повод, чтобы уехать отсюда.— В кругосветное, в кругосветное! — весело Воскликнул жених. — Нас ожидает все! Воздадим должное Земному Шару — это достойный старикан!— А мне кажется, он младенец! Baby, — усмехнулась другая невеста.— А вот и наш катер! — жених указал на лагуну концом трости. — Давайте отправимся к морю.Они быстро пошли к пристани, зачем-то прихватив с собой нищего, что сидел у входа.Вскоре эти четверо оказались на Лидо, на полоске земли, отделяющей венецианскую лагуну от открытого моря. Они стояли на пустом пляже, лицом к морю, спиной к пустым и роскошным отелям.— Видите? Дельфины, — произнесла одна из девочек, указывая на море. Действительно, там, где на море лежало длинное солнечное пятно, резвилась и прыгала стая дельфинов.— Раньше я их здесь не видела, — сказала другая девочка. — Но вот люди убрались отсюда, и дельфины сразу появились.— А я думала, они любят людей, — сказала Элли. — Им нравится играть с ними. Они общительные.— Ну, вот мы и составим им компанию! — воскликнул Джерри весело. — А они нам. Отпразднуем нашу свадьбу в лучшем обществе! Мы, правда, не люди, но им что люди, что боги — все едино.Он стал сбрасывать с себя одежду. Девочки последовали его примеру. Радужневицкий и девочки быстро разделись, вошли в море и поплыли по направлению к дельфинам. Радужневицкий держал над водой бутылку шампанского.Дунаеву отчего-то стало лень раздеваться, и он поплыл за ними прямо в одежде. Его переполняла радостная мощь — ни пыльник, ни бинокль, ни тяжелые сапоги не мешали наслаждению, которое он получал от купания. Даже если бы на нём висели чугунные вериги — и это не уменьшило бы счастья. Соленые волны весело били его по щекам, он хохотал. Вскоре вокруг них уже ныряли и прыгали блестящие тела дельфинов. Смех богов и тонкий Дельфиний скрежет, величественный плеск моря… Четверо купающихся оседлали четырех дельфинов и с хохотом понеслись на них в открытое море, прочь от земли. Прощай, мы уходим далеко,Подальше от грешной земли! Голые девочки визжали, обняв дельфинов. Радужневицкий хохотал, в волосах и бороде его застряли зеленые водоросли. Дельфины неслись все быстрее, рассекая пенную воду. Время от времени они уходили под воду, потом совершали головокружительный перелет в воздухе и снова мчались… Брызги соленой пены, хохот, сверкающее солнце, и уход в глубину, в зеленую огромную воду, и снова в воздух… И передаваемая с цирковой ловкостью бутылка, и жадные глотки шампанского, которое стало горячим от солнца.От всего этого ликования Дунаева стало неудержимо распирать — он рос, запрокинув голову с мокрыми волосьями, стараясь утопить в хохоте то слово, которое слышал в крокодильем питомнике, но оно выплывало, и волна горячечного бреда заливала мозг. Он пытался сдержаться, но не мог, и вот заорал:— Я гений! Я гений, блядь!Дельфин выскользнул из-под него, и вот уже без всякого дельфина он несся по волнам, не отставая от дельфинов, так же, как они, ныряя, взлетая в воздух, рассекая волны. Хохот и крик «Я гений!» становились все громче. Ему казалось, что Радужневицкий, и девочки, и дельфины уменьшаются, он уже не мог плыть с ними вровень, он все время вырывался вперед, затем делал обратный прыжок, перепрыгивая через друзей, причем его огромная тень на мгновение накрывала их целиком.Он понял, что пришло время прощаться. Он решил вернуться в Венецию, им же предстояло кругосветное.— Прощайте, ребята! — закричал он. — Я обратно, в Венецию! Приятного вам кругосветного!— Прощай, Володя! — кричали они и махали руками.Он уже не поплыл, а пошел обратно к городу, как Гулливер возвышаясь над морем.Перешагнув Лидо, вступил в более теплую и склизкую воду лагуны. Вода доходила ему до колен. Оглянулся. В сиянии солнца и моря еще различались какие-то скачущие точки — тени от несущихся дельфинов. Но вскоре они исчезли.— Прощайте, Андрей Васильевич! Славно повоевали вместе. Все мы заслужили Великий Отдых. Попутного вам ветра! — Дунаев последний раз помахал горизонту рукой и стал выжимать свою одежду. Как у синего моряСвои волосы выжмет колосс.Образуется заводьИз воды, ниспадающей с этих волос. Любовное возбуждение нарастало в его огромном теле, достигая бескрайних размеров. Хорошо Радужневицкому — он уносился со своими невестами на дельфинах. А кого ебать Дунаеву? Куда выплеснуть нечеловеческое возбуждение? Гигантом он стоял над Венецией, над ее каналами и дворцами. Женственность этого прекрасного города не вызывала сомнений. Эх, выебать бы все это… — блики, птиц на площадях, порталы, дворики, сваи, мостики, ковры… А почему бы и нет? Дунаев стал торопливо расстегивать ширинку. Из ширинки доносился какой-то гомон и хохот, как будто член хохотал и визжал многими голосами. Дунаев достал член и с изумлением воззрился на него. Его поджидал сюрприз: оказалось, что член его хорошо оснащен, ведь он собирался ебать не нежное женское тело, а целый город. Могли попасться и шпили, и другие острые украшения крыш. Но член был полностью защищен коконом из суперсовременных, полупрозрачных материалов: под покровом из зеленоватого непробиваемого стекла на поверхности гигантского полового органа расположилось нечто вроде палубы, где в креслах пестрела веселая публика, приготовившаяся к острому аттракциону. Туристы в белых шлемах, пристегнутые к своим сиденьям, гомонили, вращали крошечными солнечными зонтиками, щелкали фотоаппаратами. С тех пор Дунаев называл свой член Туристическим Трамвайчиком. Присмотревшись, он узнал все то же общество — многих он видел еще в Вене, в парке Эполет, другие присоединились уже в Венеции, на свадебном балу Радужневицкого. Кроме этих людей, никого не осталось в опустевшей Венеции.Дунаев лег на Венецию, его член ушел в прохладную и нежную воду Канала Гранде. Один локоть он поставил на остров Джудекка, другой рукой оперся о кладбищенский остров Святого Михаила. Стал совершать фрикционные движения, улавливая священный ритм жизни.Через некоторое время он застонал и резко приподнялся. Некоторые части города глубже ушли в воду под его тяжестью. Ему хотелось кончить туда, где есть жизнь: в этом мертвом городе оставался лишь один живой дворец — тот, где только что справлялась свадьба. Правда, гости перебрались оттуда на член Дунаева, но дворец жил — еще не остыло горячее вино в мраморных чашах, еще в подвальном бассейне сверкал красными глазами крокодил-альбинос, а на крыше дворца стоял толстый человек в мокрой насквозь рубашке. И с привольным отвращением пел, обращаясь к наступающим волнам: Море, море! Дар безбрежный!Над тобой встают как зори,Над тобой встают как горыНашей юности надежды! Огромное витражное окно палаццо манило тайными огнями.— ДА! — крикнул Дунаев и ввел кончик члена в это окно. И задвигался, ебя дворец.Туристы, сидящие в креслах на поверхности Дунаевского члена, радостно вопили. Для них происходящее было чем-то вроде «американских горок». Сквозь стекла их защитных шлемов парторг узнавал маленькие возбужденно-счастливые лица — княгиня Эполет, Кори Фармак, Зео Ванденстайн, Глеб фон Ветер, Бездна де Небо, хозяин дворца (Отелло), Валентина, Кока Розетти-Солеску, Шарван Земля, Кубде Гипс, Терри-Окки Винтербер и даже Квентин Фарецкий, о котором говорили, что он умер, а он был живехонек и присутствовал во всех своих телах.Дунаев издал крик и кончил. Он кончил с криком «ВЫПЕЙ МЕНЯ!», как бы обращенным к Венеции.Он видел, как его сперма заливает Дворец, он представлял себе, как она льется вниз по лестницам и заполняет бассейн с крокодилами, которые вращаются в ней, словно чернослив в молоке, недоумевая, что за питательная жидкость разнообразит их сонное существование. И только белый крокодил по имени Гений наконец-то растворился в этом потоке…После оргазма Дунаев стал быстро уменьшаться. Гордыня и счастье, безудержный экстаз гонки на дельфинах и радость совокупления с Венецией — все стало уходить… Вскоре он уже был обычного человеческого размера и барахтался в воде. Он находился над затопленным участком города. Вспомнив, что может спокойно существовать под водой, он нырнул.Прекрасный вид открылся ему: он плыл над затопленным парком. Темно-зеленые кроны деревьев медленно колыхались в воде. Среди деревьев виднелись строения в разных архитектурных стилях. Сначала Дунаев подумал, что это район вилл, но потом сообразил, что это павильоны, предназначенные для международных выставок. Каждый павильон был увенчан гербом и названием той или иной страны. «Нечто вроде нашего ВСНХ, только здесь не республики СССР, а все страны мира», — подумал Дунаев. Некоторые павильоны оказались частично разрушены (Уж не моим ли коленом? — сообразил парторг), но в целом все сохранилось. И Джардини ди Кастелло, или же Замковые Сады, великолепно лежали под водой, словно бы вплавленные в зеленое стекло, просвеченное солнечными лучами.Дунаев опустился на дно и стал бродить по выставке. Многие павильоны стояли закрытые и запертые, но в Дунаеве еще бушевали силы, и он спокойно выбивая толстые двери ударом руки или ноги. Иногда, смеха ради, проходил сквозь стены.В английском павильоне он обнаружил выставку, посвященную искусству разделки коровьих туш. Тонкие пласты мяса, зажатые между стеклами, висели на стенах. Смотреть на это было неинтересно, и Дунаев вышел.Он стал искать павильон Советского Союза и вскоре нашел его — здание, построенное архитектором Щусевым еще до революции, в стиле «ля рюс». Особняк среди красивых деревьев, на фронтоне герб СССР и дата постройки павильона — 1913. Дунаев отметил про себя странность сочетания герба и даты.Он вошел внутрь. В холле висел большой портрет Сталина, а также — отдельно, в раме — выдержка из сталинского выступления, где тот говорил, что теперь, когда идет народная война, особенно важно понимать и любить народное искусство, искусство деревни.В остальных залах были выставлены различные произведения этого народного искусства, видимо заботливо собранные по глухим деревням. Расписные коромысла, прялки, сундуки, деревянные ведра, русские и украинские расшитые платья, карпатские ожерелья из серебряных монет, литовские сапожки, узбекские халаты, таджикские тюбетейки и прочее. На стенах висели оконные рамы с наличниками и ставенками. Стояли большие, яркие деревянные ворота и сани. У Дунаева возникло ощущение, что он уже видел эту выставку — может быть, во сне. Стеклянный протолок разбит, везде сплошь стояла вода. Дунаев с удивлением заметил среди экспонатов икону. Подошел рассмотреть ее. Она оказалась темна, никаких фигур не удавалось разглядеть на ней. Сначала Дунаев подумал, что это Спас в Силах, так как отчетливо виднелся большой синий ромб, из-за которого выступал красный, как бы пылающий квадрат (вместе они составляли нечто вроде восьмиконечной звезды), и все это вписывалось в овальный радужный ореол. В центре центрального ромба ничего не получалось рассмотреть, хотя чувствовалось, что там что-то есть, что-то могущественное и древнее, скрытое за завесами красочных слоев и свечной копоти. Края иконы прикрывал узкий серебряный оклад, сильно потускневший. Под иконой висела бирка с подписью — «Икона „Неопалимая Купина“. 15 век. Костромская обл. Автор народный, неизвестен. Почиталась как чудотворная».
Дунаев снял икону со стены. С оборотной стороны оклада обнаружил два массивных медных кольца — сверху и снизу. Видимо, икону носили на шесте во время крестных ходов. Края оклада и кольца сильно стерты — икону много перемещали.Он снял с себя кожаный ремень, осторожно пропустил сквозь кольца, и повесил икону себе на шею. Пряжку ремня пропустил вниз, сцепив ее с ремешком от бинокля, чтобы икона была плотно прижата к телу и не мешала движениям. Теперь Дунаев казался себе воином в боевом снаряжении — бинокль и икона вместе составляли как бы боекомплект, они плотно располагались на теле Дунаева. При этом Дунаев окончательно приобрел вид религиозного странника, ходока к святым местам. К тому же сильно отросли волосы и борода.Оснащенный, Дунаев вышел из Советского павильона, напоследок взглянув на красный флаг над портретом Сталина, который казался в стоячей воде застывшим, как на фотографии.Недалеко от Советского павильона находился павильон Германии, построенный Шпеером, любимым архитектором Гитлера. Строгая архитектура. Дунаев вошел. В огромном полукруглом зале оказалось почти пусто. В первый момент Дунаеву почудилось, что экспозиция здесь отсутствует, но потом он понял, что ошибся. В алтарной части зала была установлена скульптурная группа — двое рабочих, несущие стекло. Фигуры рабочих были мраморные, с суровыми и простыми, почти античными лицами. Руками в толстых мраморных рукавицах они держали большой прозрачной лист настоящего тонкого стекла. Было что-то тревожащее, даже мучительное в этом сочетании массивных мраморных фигур и хрупкой поверхности стекла. Двое рабочих, несущие стекло, — неотъемлемый атрибут комических фильмов, но здесь этот комизм был переосмыслен в трагическом духе, судя по скорбному и мужественному спокойствию, которым веяло от мраморных лиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64