Словом, стал играть на бирже — то самое, что всегда тебе обещал не делать. И ведь выигрывал. И остановился бы, если б набрал сумму, какую себе поставил. Но никак это у меня не получалось. Стал проигрывать, а чтобы отыграться, еще просадил кучу денег. Так уж всегда и во всем бывало, до чего Роджерс хоть пальцем коснется. Да что теперь говорить! Я туда ухлопал деньги, которые сейчас меня выручили бы. Не пришлось бы и фабрику закрывать, и дом продавать, и…
Лэфем умолк. Жена, вначале слушавшая с недоумением, потом с недоверием, потом с облегчением, почти с торжеством, снова стала строгой.
— Сайлас Лэфем, если бы тебе сейчас умирать, сказал бы ты: вот все, в чем я хотел сознаться?
— Конечно. А в чем мне, по-твоему, еще сознаваться?
— Посмотри-ка мне в глаза! Больше ничего у тебя на душе нет?
— Нет! Видит Бог, на душе у меня довольно скверно, но сказать мне больше нечего. Тебе, верно, Пэн уже что-то успела наговорить. Я ей иной раз намекал. Меня это мучило, Персис, а рассказать все никак не решался. Я не жду, чтоб тебе это понравилось. Признаюсь, я свалял дурака, и того хуже, если хочешь знать. Но это все. Я никому не сделал зла, кроме как себе — да тебе и детям.
Миссис Лэфем встала и, не глядя на него, пошла к двери.
— Ладно, Сайлас, этим я тебя никогда не попрекну.
Она поспешно вышла и весь вечер была с ним очень ласкова, всячески стараясь загладить свою прежнюю суровость.
Она расспросила его о делах, и он рассказал ей о предложении Кори и о своем ответе. Это не вызвало у нее большого интереса, что несколько разочаровало Лэфема, ожидавшего ее похвалы.
— Он это сделал ради Пэн.
— Но он не стал настаивать, — сказал Лэфем, который, видимо, смутно надеялся, что Кори признает его великодушие и повторит свое предложение. Бывает, что за самоотверженным поступком следует сомнение, не был ли он ненужной глупостью. Когда к этому, как было с Лэфемом, примешивается смутное подозрение, что можно было, проявив чуть меньше альтруизма, соблюсти свою выгоду и почти наверняка никому не повредить, сожаления становятся невыносимыми.
С тех пор как с ним говорил Кори, произошли события, вновь вселившие в Лэфема надежду.
— Пойду расскажу об этом Пэн, — сказала его жена, торопясь наверстать упущенное время. — Почему ты мне до сих пор ничего не рассказывал, Сайлас?
— Ты ведь со мной не разговаривала, — сказал печально Лэфем.
— Да, правда, — призналась она, краснея. Лишь бы он не подумал, будто Пэн и раньше про это знала.
24
В тот вечер после обеда в комнату к Кори вошел Джеймс Беллингем.
— Я к тебе по просьбе полковника Лэфема, — сказал ему дядя. — Он был сегодня у меня в конторе, и мы долго говорили. Ты знал, что он в трудном положении?
— Я предполагал, что есть какие-то сложности. Да и бухгалтер тоже о чем-то догадывается, хотя ему мало что известно.
— Лэфем считает, что тебе обязательно следует знать, как идут его дела и почему он отклонил твое предложение. Должен сказать, что ведет он себя отлично — как джентльмен.
— Это меня не удивляет.
— А меня удивляет. Трудно вести себя как джентльмен, когда затронуты твои жизненные интересы. А Лэфем не производит впечатления человека, всегда действующего из лучших побуждений.
— А кто из нас всегда так действует? — спросил Кори.
— Не все, конечно, — согласился Беллингем. — Ему, наверное, нелегко было сказать тебе «нет»; человеку в таком положении кажется, что его может спасти любой, самый ничтожный шанс.
Кори помолчал.
— Неужели его дела так плохи?
— Точно сказать трудно. Подозреваю, что из оптимизма и любви к круглым числам он всегда несколько преувеличивал свои возможности. Я не хочу сказать, что он был при этом нечестен; он весьма приблизительно оценивал свой актив и исчислял свое богатство на основе своего капитала, а ведь часть его капитала — заемная. Он много потерял из-за некоторых недавних банкротств, и все, что он имеет, резко упало в цене. Я имею в виду не только непроданные запасы краски, но и конкуренцию, а она стала весьма грозной. Ты что-нибудь знаешь о западновиргинской краске?
Кори кивнул утвердительно.
— Ну так вот: он сказал мне, что там обнаружили природный газ, и это позволит производить такую же хорошую краску, как у него, а себестоимость ее так снизится, что они и продавать ее станут дешевле, чем он. Если это произойдет, то новая краска не только вытеснит его краску с рынка, но и сведет к нулю ценность всей его фабрики в Лэфеме.
— Понимаю, — подавленно сказал Кори. — Я знаю, что он вложил в фабрику огромные деньги.
— Да, и достаточно высоко оценил свои залежи. А они почти ничего не будут стоить, если его краску вытеснит западновиргинская. К тому же Лэфем брался и за некоторые другие дела помимо основного; как многие в таких случаях, сам вел отчетность и окончательно в ней запутался. Он попросил меня вместе с ним разобраться в его делах. Я обещал. Удастся ли ему преодолеть трудности, будет видно. Боюсь, что и на это потребуется немало денег — много больше, чем он предполагает. Он считает, что можно обойтись сравнительно малой суммой. Я другого мнения. Только очень большая сумма может его спасти; меньшая будет зряшной тратой. Если бы его выручила какая-то конкретная сумма — даже значительная, — это можно бы устроить; но все гораздо сложнее. Повторяю, отказаться от твоего предложения было для него нелегким искусом.
Беллингем, видимо, не собирался на этом кончить. Однако он больше ничего не сказал, а Кори ничего не ответил.
Он принялся обдумывать сказанное, то с надеждой, то с сомнением, все время при этом спрашивая себя, знала ли Пенелопа что-нибудь о том, о чем ей как раз в эти минуты собиралась сообщить мать.
— Конечно, он это сделал ради тебя, — не удержалась миссис Лэфем.
— Тогда он поступил очень глупо. Неужели он думает, что я позволю ему дать отцу деньги? Если эти деньги за отцом пропадут, неужели он думает, что мне будет легче? По-моему, гораздо правильнее поступил отец. А предложение было очень глупое.
Повторяя это суровым тоном, она выглядела вовсе не так сурово и даже слегка улыбалась. Мать доложила отцу, что она была больше похожа на себя, чем за все время со дня предложения Кори.
— Мне кажется, если бы он еще раз сделал ей предложение, она бы согласилась, — сказала миссис Лэфем.
— Я дам ей знать, когда он соберется, — сказал полковник.
— Не к тебе же он придет с этим, — воскликнула она.
— А к кому же еще? — спросил он.
Тут только они поняли, что говорили о разных предложениях.
Утром после ухода Лэфема в контору почтальон доставил еще одно письмо от Айрин, в котором было много приятных сообщений о ее жизни в гостях; часть из них относилась к кузену Билли, как она его называла. В конце письма она приписала: «Передай Пэн, чтобы не глупила».
— Ну вот, — сказала миссис Лэфем, — все, кажется, улаживается, — им даже показалось, будто улаживаются также и неприятности полковника. — Пэн, когда у отца поправятся дела, — не удержалась она, — как ты думаешь поступить?
— А что ты писала обо мне Айрин?
— Ничего особенного. Ну так что же, как ты поступишь?
— Гораздо легче сказать, как я поступлю, если его дела не поправятся, — ответила девушка.
— Я знаю, ты считаешь, что он повел себя очень благородно со своим предложением, — настаивала мать.
— Благородно, но глупо, — сказала девушка. — Видимо, благородные поступки большей частью глупы, — добавила она.
Она пошла в свою комнату и написала письмо. Письмо было очень длинное и написано очень старательно; но когда она перечла его, то разорвала на мелкие кусочки. Она написала новое письмо, короткое и торопливое, но разорвала и его. Потом она пошла к матери в гостиную, попросила показать ей письмо Айрин и прочла его про себя.
— Да, кажется, ей там весело, — вздохнула она. — Мама, как ты думаешь, надо мне сообщить мистеру Кори, что я знаю о его предложении отцу?
— Думаю, ему это будет приятно, — сказала рассудительно миссис Лэфем.
— Я в этом не уверена — то есть не уверена, как ему об этом сказать. Сперва ведь надо его пожурить. Конечно, намерения у него были хорошие, но не очень для меня это лестно. Он что, надеялся этим изменить мое решение?
— Он и не помышлял об этом.
— Правда? Почему?
— Потому что сразу видно — не такой он человек. Может, он и хотел тебе угодить, но не затем, чтобы ты передумала.
— Да, наверно, он должен знать, что ничто меня не заставит изменить свое решение — во всяком случае, никакой его поступок. Я уже об этом думала. Но пусть ему не кажется, будто я этот поступок не ценю, хоть и считаю глупым. Может, ты ему напишешь?
— Почему бы и не написать?
— Нет, это будет слишком подчеркнуто. Не надо. Пусть все идет как идет. А лучше бы он этого не делал.
— Но ведь уже сделал.
— Я попыталась написать ему — два письма. Одно получилось такое смиренное и благородное, что просто противно, а второе — ужасно дерзкое и развязное. Жаль, что ты не видела этих двух писем, мама! Жаль, что я их не оставила, чтобы перечитывать, если когда-нибудь воображу, что сохранила хоть каплю разума. Лучшее лекарство от самомнения.
— Почему он перестал ходить сюда?
— Разве он не ходит? — спросила в свою очередь Пенелопа, словно о чем-то, чего она и не заметила.
— Тебе лучше знать.
— Да. — Она помолчала. — А не ходит он к нам потому, что обиделся на меня.
— Что же ты натворила?
— Ничего. Написала ему — недавно. Наверное, очень резко, но я не ожидала, что он рассердится. Ведь ясно, что он все-таки рассердился, а не просто воспользовался первым случаем отделаться от меня.
— Так что же ты натворила, Пэн? — спросила строго мать.
— О, и сама не знаю. Натворила бог знает что. Сейчас расскажу. Когда ты сказала мне, что у отца деловые затруднения, я написала ему, чтобы он не приходил, пока я не дам знать. Написала, что ничего не могу объяснить, и вот с тех пор он не приходит. И я не знаю, что это значит.
Мать посмотрела на нее сердито.
— Ну, Пенелопа Лэфем, для разумной девушки ты самая большая дура, каких я видела. Неужели ты надеешься, что он придет спросить , не позволишь ли ты ему приходить?
— Он мог хотя бы написать, — настаивала девушка.
Мать в отчаянии щелкнула языком и откинулась в кресле.
— Если бы он написал, я бы его стала презирать. Он поступает правильно, а ты… ты… Бог знает, как поступаешь ты… Мне стыдно за тебя. Чтобы девушка, такая разумная, когда дело касается сестры, оказалась такой бестолковой, как дошло до нее самой.
— Я решила, если отец разорится, сразу порвать с ним и не оставлять ни ему, ни себе никакой надежды. Во всей этой ситуации это был мой единственный шанс совершить что-то героическое, и я его не упустила. Сейчас-то мне смешно, но тогда — не думай, будто это было не всерьез. Еще как всерьез! Но полковник до того медленно разоряется, что все испортил. Я ждала банкротства на следующий же день, и тогда он понял бы меня. А когда все это растянулось на две недели, какой уж тут героизм — весь выдохся! — Она смотрела на мать, улыбаясь сквозь слезы, и губы ее дрожали. — За других легко быть разумной. А за себя — вон оно что получается! Особенно когда до того хочется поступить как не следует, что кажется, будто это и есть то самое, что сделать надо. Но одно мне все-таки удалось. Я нашла в себе силы ничего не показать полковнику. Если бы не то, что мистер Кори перестал приходить к нам и не мой гнев на него за то, что я так дурно с ним обошлась, я бы и вовсе ничего не стоила.
По щекам у нее потекли слезы, но мать сказала:
— Ну, хватит. Ступай и напиши ему. Не важно, что ты напишешь, очень-то не раздумывай.
Третья попытка удовлетворила ее едва ли больше двух прежних, но она отослала письмо, хотя оно казалось ей неловким и резким. Она написала:
«Дорогой друг, посылая вам ту записку, я полагала, что вы уже на следующий день поймете, почему я не могу больше видеться с вами. Сейчас вы все знаете и, пожалуйста, не думайте, что, если что-либо случится с моим отцом, я захочу от вас помощи! Но это не причина, чтобы не поблагодарить вас. И я благодарю вас за предложенную помощь. В этом — весь вы. Искренне
ваша Пенелопа Лэфем».
Она отправила письмо, а вечером он прислал ответ с посыльным:
«Дорогая, мой поступок — ничто, пока вы не одобрили его. Все, что я имею и что я есть, — ваше. Не пришлете ли вы несколько слов с подателем этого письма, не разрешите ли повидать вас? Я понимаю ваши чувства, но уверен, что сумею убедить вас думать по-другому. Знайте, что я полюбил вас, не помышляя о состоянии вашего отца, и так будет всегда. Т.К.».
Великодушные слова сливались перед ее глазами из-за набегавших слез. Но в ответ она написала:
«Прошу вас, не приходите. Мое решение твердо. Пока над нами висит угроза, я не могу вас видеть. И если отца постигнет беда, между нами все будет кончено».
Она показала его письмо матери и сообщила ей свой ответ. Мать задумалась, потом заметила со вздохом:
— Ну что ж, надеюсь, твое решение будет тебе по силам, Пэн.
— Я тоже. Потому что ничего тут не поделаешь, да ничего и не надо делать. Это мое единственное утешение.
Она ушла к себе; а когда миссис Лэфем рассказала все это мужу, он, как и она, сперва помолчал, потом сказал:
— Пожалуй, я не хотел бы, чтобы она поступила по-другому, пожалуй, она и не смогла бы. Если мои дела поправятся, ей не придется унижаться. А если нет, я не хочу, чтобы она была кому-то обязана. Сдается мне, и она того же мнения.
Семья Кори, в свою очередь, вершила суд над новостью, которую сын счел себя обязанным сообщить.
— Она поступила очень достойно, — сказала миссис Кори, выслушав сына.
— Дорогая, — сказал ее муж со своим обычным смешком, — она поступила чересчур достойно. Если бы она поставила себе целью наилучшим образом использовать создавшуюся ситуацию, то не могла бы поступить умнее.
Финансовый крах Лэфема походил на хроническую болезнь, которая внедрилась в организм, но развивается медленно, с улучшениями, а порой совсем не прогрессирует, вселяя надежду на выздоровление не только в больного, но и в самих ученых медиков. Были дни, когда Джеймс Беллингем, видя, как Лэфем одолевал ту или иную трудность, начинал думать, что он выпутается и из прочих; в такие дни, когда его советчик мог противопоставить очевидному факту только вероятность и данные своего опыта, Лэфем был полон радостной надежды, и это сообщалось его домашним. В теории, заимствованной нами у поэтов и романистов, скорбь и страдание длятся непрерывно. Но все события нашей жизни и жизни других людей, насколько они нам известны, показывают, что это не так. Дом скорби, для внешнего мира пристойно затемненный, внутри бывает и домом веселья. Всплески его, столь же искреннего, как и скорбь, освещают мрак; осиротевшие люди обмениваются шутками, в которые вплетаются добрые воспоминания об умершем; и иллюзия — не более безумная, чем многие другие, — будто и он в них участвует, оправдывает эти минуты просветления перед новой волной скорби и отчаяния, приводя все в соответствие с привычным порядком вещей. Напасти, постигшие Лэфема, имели что-то общее с утратами близких. Не всегда эти напасти походили на те, что мы представляем себе иносказательно. Бывало, они не отличались от преуспеяния и если все же не оставляли его, то и не длились бесконечно. Порой выпадала целая неделя непрерывных неудач, когда ему приходилось стискивать зубы, чтобы не потерять последней надежды; а затем наступали дни, когда не происходило вообще ничего или выдавались даже небольшие удачи; тогда он снова принимался шутить за столом, предлагал пойти в театр, старался так или иначе развлечь Пенелопу. Он ждал, что вот-вот произойдет чудо, придет нежданная удача, которая затмит все блестящие удачи его прошлого, и он разом покончит не только со своими, но и с ее трудностями.
— Увидишь, — говорил он жене, — все у нас еще образуется. Айрин поладит с сыном Билла, и тогда Пэн не о чем будет тужить. А если все у меня и дальше пойдет как в эти два дня, я сам кому хочешь одолжу денег; пусть тогда Пэн считает, что это она приносит жертву, и уж тут она наверное на нее решится. И если все получится, как я сейчас надеюсь, и вообще все пойдет на поправку, я уж как-нибудь сумею показать Кори, что ценю его предложение. Сам предложу ему стать моим компаньоном.
Даже когда бодрое настроение покидало его, когда снова все шло плохо и не видно было выхода, Лэфем и его жена находили себе утешение. Они радовались, что хотя бы Айрин избавлена от их тревог, и находили гордое удовлетворение в том, что Пенелопа не помолвлена с Кори и что именно она сама не захотела этого. Снова душевно сблизившись перед лицом беды, они говорили друг другу, что обидней всего им было бы, если бы Лэфем не смог сделать для дочери все, чего, быть может, ожидала семья Кори.
Теперь, что бы ни случилось, семья Кори не может сказать, что Лэфемы старались устроить этот брак.
Беллингем подсказал Лэфему, что наилучший выход для него — передача имущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Лэфем умолк. Жена, вначале слушавшая с недоумением, потом с недоверием, потом с облегчением, почти с торжеством, снова стала строгой.
— Сайлас Лэфем, если бы тебе сейчас умирать, сказал бы ты: вот все, в чем я хотел сознаться?
— Конечно. А в чем мне, по-твоему, еще сознаваться?
— Посмотри-ка мне в глаза! Больше ничего у тебя на душе нет?
— Нет! Видит Бог, на душе у меня довольно скверно, но сказать мне больше нечего. Тебе, верно, Пэн уже что-то успела наговорить. Я ей иной раз намекал. Меня это мучило, Персис, а рассказать все никак не решался. Я не жду, чтоб тебе это понравилось. Признаюсь, я свалял дурака, и того хуже, если хочешь знать. Но это все. Я никому не сделал зла, кроме как себе — да тебе и детям.
Миссис Лэфем встала и, не глядя на него, пошла к двери.
— Ладно, Сайлас, этим я тебя никогда не попрекну.
Она поспешно вышла и весь вечер была с ним очень ласкова, всячески стараясь загладить свою прежнюю суровость.
Она расспросила его о делах, и он рассказал ей о предложении Кори и о своем ответе. Это не вызвало у нее большого интереса, что несколько разочаровало Лэфема, ожидавшего ее похвалы.
— Он это сделал ради Пэн.
— Но он не стал настаивать, — сказал Лэфем, который, видимо, смутно надеялся, что Кори признает его великодушие и повторит свое предложение. Бывает, что за самоотверженным поступком следует сомнение, не был ли он ненужной глупостью. Когда к этому, как было с Лэфемом, примешивается смутное подозрение, что можно было, проявив чуть меньше альтруизма, соблюсти свою выгоду и почти наверняка никому не повредить, сожаления становятся невыносимыми.
С тех пор как с ним говорил Кори, произошли события, вновь вселившие в Лэфема надежду.
— Пойду расскажу об этом Пэн, — сказала его жена, торопясь наверстать упущенное время. — Почему ты мне до сих пор ничего не рассказывал, Сайлас?
— Ты ведь со мной не разговаривала, — сказал печально Лэфем.
— Да, правда, — призналась она, краснея. Лишь бы он не подумал, будто Пэн и раньше про это знала.
24
В тот вечер после обеда в комнату к Кори вошел Джеймс Беллингем.
— Я к тебе по просьбе полковника Лэфема, — сказал ему дядя. — Он был сегодня у меня в конторе, и мы долго говорили. Ты знал, что он в трудном положении?
— Я предполагал, что есть какие-то сложности. Да и бухгалтер тоже о чем-то догадывается, хотя ему мало что известно.
— Лэфем считает, что тебе обязательно следует знать, как идут его дела и почему он отклонил твое предложение. Должен сказать, что ведет он себя отлично — как джентльмен.
— Это меня не удивляет.
— А меня удивляет. Трудно вести себя как джентльмен, когда затронуты твои жизненные интересы. А Лэфем не производит впечатления человека, всегда действующего из лучших побуждений.
— А кто из нас всегда так действует? — спросил Кори.
— Не все, конечно, — согласился Беллингем. — Ему, наверное, нелегко было сказать тебе «нет»; человеку в таком положении кажется, что его может спасти любой, самый ничтожный шанс.
Кори помолчал.
— Неужели его дела так плохи?
— Точно сказать трудно. Подозреваю, что из оптимизма и любви к круглым числам он всегда несколько преувеличивал свои возможности. Я не хочу сказать, что он был при этом нечестен; он весьма приблизительно оценивал свой актив и исчислял свое богатство на основе своего капитала, а ведь часть его капитала — заемная. Он много потерял из-за некоторых недавних банкротств, и все, что он имеет, резко упало в цене. Я имею в виду не только непроданные запасы краски, но и конкуренцию, а она стала весьма грозной. Ты что-нибудь знаешь о западновиргинской краске?
Кори кивнул утвердительно.
— Ну так вот: он сказал мне, что там обнаружили природный газ, и это позволит производить такую же хорошую краску, как у него, а себестоимость ее так снизится, что они и продавать ее станут дешевле, чем он. Если это произойдет, то новая краска не только вытеснит его краску с рынка, но и сведет к нулю ценность всей его фабрики в Лэфеме.
— Понимаю, — подавленно сказал Кори. — Я знаю, что он вложил в фабрику огромные деньги.
— Да, и достаточно высоко оценил свои залежи. А они почти ничего не будут стоить, если его краску вытеснит западновиргинская. К тому же Лэфем брался и за некоторые другие дела помимо основного; как многие в таких случаях, сам вел отчетность и окончательно в ней запутался. Он попросил меня вместе с ним разобраться в его делах. Я обещал. Удастся ли ему преодолеть трудности, будет видно. Боюсь, что и на это потребуется немало денег — много больше, чем он предполагает. Он считает, что можно обойтись сравнительно малой суммой. Я другого мнения. Только очень большая сумма может его спасти; меньшая будет зряшной тратой. Если бы его выручила какая-то конкретная сумма — даже значительная, — это можно бы устроить; но все гораздо сложнее. Повторяю, отказаться от твоего предложения было для него нелегким искусом.
Беллингем, видимо, не собирался на этом кончить. Однако он больше ничего не сказал, а Кори ничего не ответил.
Он принялся обдумывать сказанное, то с надеждой, то с сомнением, все время при этом спрашивая себя, знала ли Пенелопа что-нибудь о том, о чем ей как раз в эти минуты собиралась сообщить мать.
— Конечно, он это сделал ради тебя, — не удержалась миссис Лэфем.
— Тогда он поступил очень глупо. Неужели он думает, что я позволю ему дать отцу деньги? Если эти деньги за отцом пропадут, неужели он думает, что мне будет легче? По-моему, гораздо правильнее поступил отец. А предложение было очень глупое.
Повторяя это суровым тоном, она выглядела вовсе не так сурово и даже слегка улыбалась. Мать доложила отцу, что она была больше похожа на себя, чем за все время со дня предложения Кори.
— Мне кажется, если бы он еще раз сделал ей предложение, она бы согласилась, — сказала миссис Лэфем.
— Я дам ей знать, когда он соберется, — сказал полковник.
— Не к тебе же он придет с этим, — воскликнула она.
— А к кому же еще? — спросил он.
Тут только они поняли, что говорили о разных предложениях.
Утром после ухода Лэфема в контору почтальон доставил еще одно письмо от Айрин, в котором было много приятных сообщений о ее жизни в гостях; часть из них относилась к кузену Билли, как она его называла. В конце письма она приписала: «Передай Пэн, чтобы не глупила».
— Ну вот, — сказала миссис Лэфем, — все, кажется, улаживается, — им даже показалось, будто улаживаются также и неприятности полковника. — Пэн, когда у отца поправятся дела, — не удержалась она, — как ты думаешь поступить?
— А что ты писала обо мне Айрин?
— Ничего особенного. Ну так что же, как ты поступишь?
— Гораздо легче сказать, как я поступлю, если его дела не поправятся, — ответила девушка.
— Я знаю, ты считаешь, что он повел себя очень благородно со своим предложением, — настаивала мать.
— Благородно, но глупо, — сказала девушка. — Видимо, благородные поступки большей частью глупы, — добавила она.
Она пошла в свою комнату и написала письмо. Письмо было очень длинное и написано очень старательно; но когда она перечла его, то разорвала на мелкие кусочки. Она написала новое письмо, короткое и торопливое, но разорвала и его. Потом она пошла к матери в гостиную, попросила показать ей письмо Айрин и прочла его про себя.
— Да, кажется, ей там весело, — вздохнула она. — Мама, как ты думаешь, надо мне сообщить мистеру Кори, что я знаю о его предложении отцу?
— Думаю, ему это будет приятно, — сказала рассудительно миссис Лэфем.
— Я в этом не уверена — то есть не уверена, как ему об этом сказать. Сперва ведь надо его пожурить. Конечно, намерения у него были хорошие, но не очень для меня это лестно. Он что, надеялся этим изменить мое решение?
— Он и не помышлял об этом.
— Правда? Почему?
— Потому что сразу видно — не такой он человек. Может, он и хотел тебе угодить, но не затем, чтобы ты передумала.
— Да, наверно, он должен знать, что ничто меня не заставит изменить свое решение — во всяком случае, никакой его поступок. Я уже об этом думала. Но пусть ему не кажется, будто я этот поступок не ценю, хоть и считаю глупым. Может, ты ему напишешь?
— Почему бы и не написать?
— Нет, это будет слишком подчеркнуто. Не надо. Пусть все идет как идет. А лучше бы он этого не делал.
— Но ведь уже сделал.
— Я попыталась написать ему — два письма. Одно получилось такое смиренное и благородное, что просто противно, а второе — ужасно дерзкое и развязное. Жаль, что ты не видела этих двух писем, мама! Жаль, что я их не оставила, чтобы перечитывать, если когда-нибудь воображу, что сохранила хоть каплю разума. Лучшее лекарство от самомнения.
— Почему он перестал ходить сюда?
— Разве он не ходит? — спросила в свою очередь Пенелопа, словно о чем-то, чего она и не заметила.
— Тебе лучше знать.
— Да. — Она помолчала. — А не ходит он к нам потому, что обиделся на меня.
— Что же ты натворила?
— Ничего. Написала ему — недавно. Наверное, очень резко, но я не ожидала, что он рассердится. Ведь ясно, что он все-таки рассердился, а не просто воспользовался первым случаем отделаться от меня.
— Так что же ты натворила, Пэн? — спросила строго мать.
— О, и сама не знаю. Натворила бог знает что. Сейчас расскажу. Когда ты сказала мне, что у отца деловые затруднения, я написала ему, чтобы он не приходил, пока я не дам знать. Написала, что ничего не могу объяснить, и вот с тех пор он не приходит. И я не знаю, что это значит.
Мать посмотрела на нее сердито.
— Ну, Пенелопа Лэфем, для разумной девушки ты самая большая дура, каких я видела. Неужели ты надеешься, что он придет спросить , не позволишь ли ты ему приходить?
— Он мог хотя бы написать, — настаивала девушка.
Мать в отчаянии щелкнула языком и откинулась в кресле.
— Если бы он написал, я бы его стала презирать. Он поступает правильно, а ты… ты… Бог знает, как поступаешь ты… Мне стыдно за тебя. Чтобы девушка, такая разумная, когда дело касается сестры, оказалась такой бестолковой, как дошло до нее самой.
— Я решила, если отец разорится, сразу порвать с ним и не оставлять ни ему, ни себе никакой надежды. Во всей этой ситуации это был мой единственный шанс совершить что-то героическое, и я его не упустила. Сейчас-то мне смешно, но тогда — не думай, будто это было не всерьез. Еще как всерьез! Но полковник до того медленно разоряется, что все испортил. Я ждала банкротства на следующий же день, и тогда он понял бы меня. А когда все это растянулось на две недели, какой уж тут героизм — весь выдохся! — Она смотрела на мать, улыбаясь сквозь слезы, и губы ее дрожали. — За других легко быть разумной. А за себя — вон оно что получается! Особенно когда до того хочется поступить как не следует, что кажется, будто это и есть то самое, что сделать надо. Но одно мне все-таки удалось. Я нашла в себе силы ничего не показать полковнику. Если бы не то, что мистер Кори перестал приходить к нам и не мой гнев на него за то, что я так дурно с ним обошлась, я бы и вовсе ничего не стоила.
По щекам у нее потекли слезы, но мать сказала:
— Ну, хватит. Ступай и напиши ему. Не важно, что ты напишешь, очень-то не раздумывай.
Третья попытка удовлетворила ее едва ли больше двух прежних, но она отослала письмо, хотя оно казалось ей неловким и резким. Она написала:
«Дорогой друг, посылая вам ту записку, я полагала, что вы уже на следующий день поймете, почему я не могу больше видеться с вами. Сейчас вы все знаете и, пожалуйста, не думайте, что, если что-либо случится с моим отцом, я захочу от вас помощи! Но это не причина, чтобы не поблагодарить вас. И я благодарю вас за предложенную помощь. В этом — весь вы. Искренне
ваша Пенелопа Лэфем».
Она отправила письмо, а вечером он прислал ответ с посыльным:
«Дорогая, мой поступок — ничто, пока вы не одобрили его. Все, что я имею и что я есть, — ваше. Не пришлете ли вы несколько слов с подателем этого письма, не разрешите ли повидать вас? Я понимаю ваши чувства, но уверен, что сумею убедить вас думать по-другому. Знайте, что я полюбил вас, не помышляя о состоянии вашего отца, и так будет всегда. Т.К.».
Великодушные слова сливались перед ее глазами из-за набегавших слез. Но в ответ она написала:
«Прошу вас, не приходите. Мое решение твердо. Пока над нами висит угроза, я не могу вас видеть. И если отца постигнет беда, между нами все будет кончено».
Она показала его письмо матери и сообщила ей свой ответ. Мать задумалась, потом заметила со вздохом:
— Ну что ж, надеюсь, твое решение будет тебе по силам, Пэн.
— Я тоже. Потому что ничего тут не поделаешь, да ничего и не надо делать. Это мое единственное утешение.
Она ушла к себе; а когда миссис Лэфем рассказала все это мужу, он, как и она, сперва помолчал, потом сказал:
— Пожалуй, я не хотел бы, чтобы она поступила по-другому, пожалуй, она и не смогла бы. Если мои дела поправятся, ей не придется унижаться. А если нет, я не хочу, чтобы она была кому-то обязана. Сдается мне, и она того же мнения.
Семья Кори, в свою очередь, вершила суд над новостью, которую сын счел себя обязанным сообщить.
— Она поступила очень достойно, — сказала миссис Кори, выслушав сына.
— Дорогая, — сказал ее муж со своим обычным смешком, — она поступила чересчур достойно. Если бы она поставила себе целью наилучшим образом использовать создавшуюся ситуацию, то не могла бы поступить умнее.
Финансовый крах Лэфема походил на хроническую болезнь, которая внедрилась в организм, но развивается медленно, с улучшениями, а порой совсем не прогрессирует, вселяя надежду на выздоровление не только в больного, но и в самих ученых медиков. Были дни, когда Джеймс Беллингем, видя, как Лэфем одолевал ту или иную трудность, начинал думать, что он выпутается и из прочих; в такие дни, когда его советчик мог противопоставить очевидному факту только вероятность и данные своего опыта, Лэфем был полон радостной надежды, и это сообщалось его домашним. В теории, заимствованной нами у поэтов и романистов, скорбь и страдание длятся непрерывно. Но все события нашей жизни и жизни других людей, насколько они нам известны, показывают, что это не так. Дом скорби, для внешнего мира пристойно затемненный, внутри бывает и домом веселья. Всплески его, столь же искреннего, как и скорбь, освещают мрак; осиротевшие люди обмениваются шутками, в которые вплетаются добрые воспоминания об умершем; и иллюзия — не более безумная, чем многие другие, — будто и он в них участвует, оправдывает эти минуты просветления перед новой волной скорби и отчаяния, приводя все в соответствие с привычным порядком вещей. Напасти, постигшие Лэфема, имели что-то общее с утратами близких. Не всегда эти напасти походили на те, что мы представляем себе иносказательно. Бывало, они не отличались от преуспеяния и если все же не оставляли его, то и не длились бесконечно. Порой выпадала целая неделя непрерывных неудач, когда ему приходилось стискивать зубы, чтобы не потерять последней надежды; а затем наступали дни, когда не происходило вообще ничего или выдавались даже небольшие удачи; тогда он снова принимался шутить за столом, предлагал пойти в театр, старался так или иначе развлечь Пенелопу. Он ждал, что вот-вот произойдет чудо, придет нежданная удача, которая затмит все блестящие удачи его прошлого, и он разом покончит не только со своими, но и с ее трудностями.
— Увидишь, — говорил он жене, — все у нас еще образуется. Айрин поладит с сыном Билла, и тогда Пэн не о чем будет тужить. А если все у меня и дальше пойдет как в эти два дня, я сам кому хочешь одолжу денег; пусть тогда Пэн считает, что это она приносит жертву, и уж тут она наверное на нее решится. И если все получится, как я сейчас надеюсь, и вообще все пойдет на поправку, я уж как-нибудь сумею показать Кори, что ценю его предложение. Сам предложу ему стать моим компаньоном.
Даже когда бодрое настроение покидало его, когда снова все шло плохо и не видно было выхода, Лэфем и его жена находили себе утешение. Они радовались, что хотя бы Айрин избавлена от их тревог, и находили гордое удовлетворение в том, что Пенелопа не помолвлена с Кори и что именно она сама не захотела этого. Снова душевно сблизившись перед лицом беды, они говорили друг другу, что обидней всего им было бы, если бы Лэфем не смог сделать для дочери все, чего, быть может, ожидала семья Кори.
Теперь, что бы ни случилось, семья Кори не может сказать, что Лэфемы старались устроить этот брак.
Беллингем подсказал Лэфему, что наилучший выход для него — передача имущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37