А семья Кори сама о себе позаботится.
Она тихонько засмеялась, опустив уголки губ и наблюдая, как мать старается сбросить с себя бремя тревог…
— А ведь ты, пожалуй, права, Пэн. Всегда-то ты умеешь так на все взглянуть… Ладно! Пускай хоть каждый день возит его сюда.
— Что ж, мэм, — сказала Пэн. — Думаю, и Айрин за это высказалась бы. Ей ведь это совершенно безразлично.
Полковник плохо спал в ту ночь, и утром миссис Лэфем спустилась к завтраку одна.
— Отцу нездоровится, — сообщила она. — Бывают у него такие приступы.
— А я подумала, даже несколько сразу — так он топал. Что ж, и завтракать не выйдет?
— Не сейчас, — сказала мать. — Он уснул, и авось все пройдет, когда выспится. А вы, девочки, не шумите.
— Мы будем тихо-тихо, — заверила Пенелопа. — Я рада, что полковник не симулирует. А я было заподозрила… — Она засмеялась, сдержала смех и взглянула на сестру. — Ты не считаешь, что кое-кому следует приехать из конторы за распоряжениями, пока отец болеет, а, мама?
— Пэн! — закричала Айрин.
— К десятичасовому катеру выздоровеет, — сказала сердито мать.
— По-моему, папа все лето слишком много работал. Мама, почему ты не заставишь его отдохнуть? — спросила Айрин.
— Отдохнуть? Да он гнет спину с каждым годом все больше. Бывало, давал себе иногда отдых, а сейчас дышать не может без своей конторы. В этом году сказал, что уедет в Лэфем всего на несколько дней, фабрику проведать. Не знаю, что с ним и делать! Чем больше у него денег, тем больше он старается. Боюсь и подумать, что с ним станется, если разорится. Одно я знаю, — заключила миссис Лэфем, — сегодня он в контору не поедет.
— Значит, и на десятичасовом катере тоже, — напомнила Пэн.
— Да, тоже. Как кончите завтракать, девочки, поезжайте в отель дать телеграмму, что он нездоров и сегодня в конторе не будет. Не хочу, чтобы оттуда приехали его беспокоить.
— Какой удар! — сказала Пэн. — А то они, может быть, прислали бы… — Она с невозмутимым видом взглянула на сестру, — например, Денниса.
— Мама! — крикнула Айрин.
— В этой семье стало невозможно жить, — сказала Пенелопа.
— Ну, хватит, Пэн, — приказала мать. Но едва ли она действительно хотела, чтобы та перестала дразнить сестру. Это придавало приятную реальность ее мечте, делало ее не только возможной, но и вероятной.
Лэфем встал и бродил по дому, раздражаясь, когда очередной катер уходил без него; вечером он уже не на шутку сердился, несмотря на усилия семьи успокоить его, и ворчал, что его не пустили в город.
— Отлично мог бы поехать, — твердил он, пока жена не вышла из терпения.
— Хорошо, Сайлас, завтра поедешь, даже если придется нести тебя к катеру.
— Надо признать, — сказала Пенелопа, — что полковник никуда не годен, когда не в духе.
С шестичасовым катером прибыл Кори. Девушки были на веранде, и Айрин первая его увидела.
— Ой, Пэн! — шепнула она, и все отразилось у нее на лице; Пэн не успела со своими насмешками, а он уже входил.
— Надеюсь, полковник Лэфем здоров, — сказал он, и они услышали, как в комнатах мать заспорила с отцом.
— Ступай надень сюртук! Да! Мне все равно, как он тебя видит в конторе, хоть в одной рубашке. Здесь ты джентльмен или должен им быть. И ты не будешь встречать гостя в халате.
Пенелопа поспешила в комнату успокоить мать.
— Спасибо, ему гораздо лучше, — громко сказала Айрин, чтобы заглушить шумные препирательства.
— Я рад это слышать, — сказал Кори, и когда она провела его в комнаты, побежденный полковник встретил посетителя в двубортном сюртуке, который он поспешно застегивал. Сперва он был уверен, что Кори приехал из-за какого-то срочного дела, а когда выяснилось, что тот приехал из учтивости, к его удивлению присоединилось удовольствие от того, что он стал предметом заботы. В кругу знакомых Лэфема жаловались на болезни, но не было принято справляться о здоровье — это было как-то не по-мужски — и уж конечно не навещали больных, разве что в самых серьезных случаях. Он охотно рассказал бы подробно о своем недомогании, если бы ему дали; а после чая, которым угостили и Кори, он еще остался бы с ним, если бы жена не отправила его в постель. Она сама пошла с ним, чтобы он принял предписанное ею лекарство, но сперва зашла к Пенелопе и застала ее с книгой в руках. Но она не читала.
— Сойди-ка вниз, — сказала мать. — Мне надо к отцу, а Айрин там одна с мистером Кори. Ведь она сидит как на угольях, когда тебя нет рядом, чтобы его занимать.
— Пусть привыкает обходиться без меня, — сказала рассудительно Пенелопа. — Не могу же я всегда быть с ними.
— Тогда мне придется, — ответила миссис Лэфем. — То-то будет у нас там квакерское собрание.
— Рин найдет, что сказать, если предоставишь это ей. А нет — тогда он найдет. Пойди лучше ты к ним, я не хочу появляться, разве что под конец. Если он приезжает ради Айрин — а я не верю, чтобы из-за папы, — то ему хочется видеть ее, а не меня. Если она не может заинтересовать его, когда они наедине, лучше ему убедиться в этом теперь. Надо проделать этот опыт. Если он приедет опять, значит, опыт удался.
— Пожалуй, ты права, — сказала мать. — Пойду туда. Похоже, что у него и впрямь есть намерения.
Миссис Лэфем не торопилась к гостю. В дни ее девичества считалось, что если молодой человек приходит к девушке, то хочет быть с ней наедине; городская жизнь не изменила этих простых понятий. Она поступала в отношении дочери так, как ее мать поступала бы с нею.
Сидя с книгой, Пенелопа слышала смутные голоса внизу, а спустя долгое время услышала, что туда спустилась мать. Она не читала книгу, лежавшую у нее на коленях, хотя не отрывала глаз от страницы. Один раз она встала и закрыла дверь, и тогда голоса стали не слышны; потом опять широко распахнула ее, презрительно усмехнувшись, и вернулась к книге, хотя опять-таки не стала читать. Она просидела у себя до тех пор, пока Кори не пришло время отправляться на катер.
Когда они снова остались одни, Айрин притворно попеняла сестре, зачем оставила ее одну занимать мистера Кори.
— Но ведь все прошло удачно? — спросила Пенелопа.
Айрин обняла ее.
— Ах, чудесно прошло! Я и не думала, что у меня так хорошо получится. Мы почти все время говорили о тебе.
— Вот уж нашли интересную тему!
— Он о тебе расспрашивал; все хотел знать. Он о тебе очень высокого мнения. О Пэн, как ты думаешь, зачем он приезжал? Думаешь, что правда из-за папы? — И Айрин спрятала лицо на плече сестры.
Пенелопа дала себя обнять, но сама стояла, опустив руки.
— Нет, не думаю.
Айрин отпустила ее, вся пылая.
— Правда, правда не думаешь? О Пэн, ведь он чудо как мил? И красив? Когда он вошел, я, наверное, ужасно поступила: даже не поблагодарила, что приехал. Он, конечно, считает, что у меня дурные манеры. Но ведь тогда получилось бы, будто я благодарю его за то, что он приехал ко мне. А надо было пригласить его приехать опять, когда он прощался? Я не пригласила, просто не решилась. А вдруг он подумает, что я не хочу, чтобы он приезжал? Как ты думаешь, он приезжал бы, если бы… не хотел?
— Не так уж он часто приезжал до сих пор, — сказала Пенелопа.
— Верно. А если… если будет часто?
— Тогда я буду считать, что хочет.
— Ты так думаешь? Какая ты добрая, Пэн! И ты всегда говоришь, что думаешь. Я бы хотела, чтобы и к тебе кто-то приезжал. Только это меня и огорчает. А может быть… Он говорил, что у него есть друг в Техасе…
— Ну, из Техаса, — сказала Пенелопа, — этот друг не смог бы приезжать часто. Не надо просить мистера Кори хлопотать обо мне. Если ты довольна, я уж как-нибудь перебьюсь.
— И как еще довольна, Пэн! А как ты думаешь, когда он опять приедет? — Айрин отодвинула что-то из вещей Пенелопы, чтобы облокотиться на ее туалетный столик и удобно разговаривать. Пенелопа положила их на прежнее место.
— Не сегодня, — сказала она, — и если ты из-за этого не ложишься…
Айрин снова порывисто обняла ее и выбежала из комнаты.
На другое утро полковника отправили с восьмичасовым катером; но его выздоровление не помешало Кори неделю спустя повторить свой визит. На этот раз сияющая Айрин пришла в комнату Пенелопы, где та снова укрылась.
— Непременно сойди вниз, Пэн, — сказала она. — Он спросил, не больна ли ты, и мама велит тебе спуститься.
После этого Пенелопа всегда помогала Айрин принимать гостя, а после отъезда Кори до поздней ночи обсуждала с ней его посещения. Но когда мать в своем нетерпеливом любопытстве выспрашивала у нее ее мнение, она отвечала:
— Я знаю столько же, сколько ты.
— Он хоть что-нибудь говорит тебе о ней? Хвалит?
— Он не говорит со мной об Айрин.
— И со мной тоже, — сказала миссис Лэфем с тяжелым вздохом. — Зачем же он тогда приезжает?
— Не могу знать. Он, например, говорит, что в Бостоне сейчас нет никого из знакомых. Вот когда они вернутся, а он все будет ездить сюда, тут и посмотрим.
— Что ж, — сказала мать; но проходили недели, все труднее было объяснять приезды Кори тем, что ему одиноко в городе, и она обратилась за поддержкой к мужу.
— Сайлас, я уж не знаю, правильно ли, что мы принимаем Кори. Вся его семья в отъезде.
— Он в совершенных годах, — сказал полковник. — И может ездить куда хочет. И не важно, где его семья.
— А вдруг они не хотят, чтобы он сюда ездил? Хорошо ли, что ты его принимаешь?
— А как ему запретишь? Ей-богу, Персис! И что это с вами со всеми? Вас послушать, так лучше этих самых Кори на всем свете нет, а мы им в подметки не годимся.
— Я не хочу, чтобы они сказали, будто мы воспользовались, что они в отъезде, и приманивали его.
— Пусть попробуют сказать! — крикнул Лэфем. — Хоть они, хоть еще кто!
— Ну ладно, — сказала жена, переходя от этой заботы к другой. — Никак не пойму, нравится она ему или нет. И Пэн не знает, а может — не говорит.
— Думаю, что очень даже нравится, — ответил полковник.
— Он вроде ничего еще не сказал и не сделал, чтобы стало ясно.
— Ну, я , например, набирался храбрости год с лишком.
— То было дело другое, — сказала миссис Лэфем, отмахиваясь от такого сравнения, но, впрочем, ласково. — Если бы она была ему нужна, в его положении нетрудно набраться храбрости и объясниться.
Лэфем стукнул кулаком по столу.
— Слушай, Персис! Раз и навсегда, чтоб я больше этого не слышал! У меня состояния почти миллион, и каждый цент я сам нажил, и мои дочери хоть кому пара. Мне плевать на его положение. Он не таков, чтобы зазнаваться, но если когда-нибудь попробует, я его живехонько выпровожу. Пожалуй, я поговорю с ним…
— Нет, только не это! — взмолилась жена. — Я ничего, я просто так сказала. Он очень скромный, а Айрин, конечно, кому угодно пара. Пусть все идет своим чередом. Все образуется. С молодежью никогда не угадаешь. Может, она очень чопорна. Ты только не говори ничего. Не скажешь?
Лэфем тем легче дал себя уговорить, что после вспышки гнева почувствовал, что именно гордость и помешает ему выполнить то, чем он из гордости угрожал. Он удовольствовался обещанием жены, что она никогда не станет больше представлять это дело в таком обидном для них свете, а она получила некоторую поддержку в его несокрушимой самоуверенности.
12
Миссис Кори с дочерьми вернулась в начале октября, проведя после Бар-Харбор недели три-четыре в Интервэйле. Они слегка загорели с тех пор, как в июне уехали из города, но ни в чем больше не изменились. Старшая дочь, Лили, привезла немало эскизов водорослей и грибов-поганок на фоне скал и гнилых пней, которые никогда не будут закончены и никому не будут показаны, ибо она знала им цену. Младшая, Нэнни, прочла множество романов, остро ощущая, сколь неверно они изображают жизнь; и повидала немало сцен из жизни, сожалея об их непохожести на романы. Обе они были милые девушки, образованные, разумеется, всегда хорошо одетые и достаточно хорошенькие; но ни на море, ни в горах не встретили они никого, кто мог бы сыграть роль в их жизни, и вернулись домой, к обычным своим занятиям, без надежд и без опасений.
За отсутствием этого, они проявили тем больший интерес к делам брата, которые немало заботили их мать, как стало ясно после первых же взаимных приветствий.
— Кажется, все продолжается, а ваш отец не написал об этом ни слова, — сказала она, качая головой.
— А чем бы это помогло? — спросила Нэнни, миниатюрная блондинка с пышными волосами, которые красиво выбивались из-под шляпки. Шляпка шла ей более всего. — Ты бы только расстроилась. Он не мог помешать Тому, и ты не смогла, когда нарочно для этого приезжала.
— Думаю, папа мало что знал, — сказала Лили. Это была высокая худая брюнетка, казалось, всегда зябнувшая, так что, однажды увидев ее, вы всегда представляли ее себе в сочетании с теплыми шалями различных цветовых оттенков.
В любой семье женщины весьма серьезно относятся к возможности того, что молодой человек заинтересуется другой женщиной. Муж дочери или сестры не становится частью семьи, ему не требуются нежности и заботы; но жена сына или брата имеет на его мать и сестер неоспоримые права. Некая принятая женским полом условность вынуждает их выражать ей нежность, любить ее или делать вид, что любят, и ввести в свой круг, как бы она ни была им противна. В семье Кори тут были замешаны не одни лишь чувства. Семья была отнюдь не бедна и по части денег не зависела от Тома Кори; но мать, не сознавая этого, привыкла во всем полагаться на его суждения и советы, а сестры, видя его равнодушным к девушкам, стали смотреть на него как на полную свою собственность; и кончиться это должно было не с его женитьбой, а с их замужеством, которое пока не предвиделось. Были девушки — они охотно выбрали бы для него одну из них, — которые взяли бы его, не отнимая у семьи; но от девушки вроде мисс Лэфем нельзя было ожидать подобного великодушия.
— Может быть, — говорила мать, — не так уж это было бы плохо. Она очень ласкова со своей матерью; она, видимо, слабохарактерная, хотя кое в чем очень умелая.
— О, она и с Томом будет очень ласкова, будьте уверены, — сказала Нэнни. — А из таких слабохарактерных выходят самые узколобые. Она вообразит, будто мы с самого начала были против нее.
— У нее нет для этого оснований, — вмешалась Лили, — и мы ей оснований не дадим.
— Нет, дадим, — возразила Нэнни. — Так получится само собою, во всяком случае, достаточным основанием будет ее невежество.
— Мне она не кажется столь уж невежественной, — сказала справедливая миссис Кори.
— Конечно, читать и писать она умеет, — согласилась Нэнни.
— Не представляю себе, о чем он может с ней говорить, — сказала Лили.
— О, это как раз просто, — сказала ее сестра. — Они говорят сами о себе, а иногда — друг о друге. Я этого наслушалась на верандах отелей. Она вышивает, или вяжет, или плетет кружева, или еще что-нибудь такое; он говорит, что она, как видно, очень любит рукоделье, а она говорит: да, да, она очень этим увлекается, все над ней даже смеются, но что поделаешь, это у нее с детства, и так далее, с мельчайшими подробностями. Наконец она говорит: может, ему не нравится, если кто-то плетет кружева, вяжет, вышивает и все такое? А он говорит: что вы! Очень нравится, как она могла это подумать? Ну, а сам он предпочитает грести или ночевать в лесу в палатке. Потом она позволяет ему подержать уголок ее рукоделья, а может быть, и пальчики; тут он набирается храбрости и говорит, что она, наверное, ни за что не согласится отложить рукоделье и прогуляться по скалам или пособирать чернику, а она склоняет голову набок и говорит, что, право, не знает. И они уходят, и он ложится у ее ног на скалах или собирает чернику и кладет ей на колени, и они продолжают говорить о себе и сравнивать, что их отличает друг от друга. А потом…
— Достаточно, Нэнни, — сказала мать.
Лили печально улыбнулась:
— Какая гадость!
— Гадость? Ничуть нет! — возразила сестра. — Наблюдать это очень забавно, а делать самой…
— Что люди видят друг в друге — это всегда тайна, — сказала строго мать.
— Да, — согласилась Нэнни, — но нам сейчас от этого не легче.
— Не легче, — сказала мать.
— Остается только надеяться на лучшее, пока мы не узнали худшее. А если оно настанет, постараемся и в нем найти нечто хорошее.
— А вдруг будет не так уж плохо. Когда я приезжала сюда в июле, я говорила вашему отцу, что поладить всегда можно. Надо принять все как нечто естественное и стараться, чтобы это не портило отношений между нами самими.
— Верно. Но трудно заранее смириться. Ведь это большая уступка, — сказала Нэнни.
— Конечно, нам следует противиться — всеми допустимыми способами, — сказала мать.
Лили больше не вмешивалась. В качестве натуры артистической она считалась не очень практичной. Решить, что делать, и справиться у Тома Кори о его желаниях выпало на долю ее матери и сестры.
— Твой отец писал мне, что сделал визит полковнику Лэфему в его конторе, — сказала миссис Кори, пользуясь первым же случаем говорить с сыном.
— Да, — сказал Кори. — Отец подумывал об обеде, но, по моему совету, ограничился визитом.
— О!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Она тихонько засмеялась, опустив уголки губ и наблюдая, как мать старается сбросить с себя бремя тревог…
— А ведь ты, пожалуй, права, Пэн. Всегда-то ты умеешь так на все взглянуть… Ладно! Пускай хоть каждый день возит его сюда.
— Что ж, мэм, — сказала Пэн. — Думаю, и Айрин за это высказалась бы. Ей ведь это совершенно безразлично.
Полковник плохо спал в ту ночь, и утром миссис Лэфем спустилась к завтраку одна.
— Отцу нездоровится, — сообщила она. — Бывают у него такие приступы.
— А я подумала, даже несколько сразу — так он топал. Что ж, и завтракать не выйдет?
— Не сейчас, — сказала мать. — Он уснул, и авось все пройдет, когда выспится. А вы, девочки, не шумите.
— Мы будем тихо-тихо, — заверила Пенелопа. — Я рада, что полковник не симулирует. А я было заподозрила… — Она засмеялась, сдержала смех и взглянула на сестру. — Ты не считаешь, что кое-кому следует приехать из конторы за распоряжениями, пока отец болеет, а, мама?
— Пэн! — закричала Айрин.
— К десятичасовому катеру выздоровеет, — сказала сердито мать.
— По-моему, папа все лето слишком много работал. Мама, почему ты не заставишь его отдохнуть? — спросила Айрин.
— Отдохнуть? Да он гнет спину с каждым годом все больше. Бывало, давал себе иногда отдых, а сейчас дышать не может без своей конторы. В этом году сказал, что уедет в Лэфем всего на несколько дней, фабрику проведать. Не знаю, что с ним и делать! Чем больше у него денег, тем больше он старается. Боюсь и подумать, что с ним станется, если разорится. Одно я знаю, — заключила миссис Лэфем, — сегодня он в контору не поедет.
— Значит, и на десятичасовом катере тоже, — напомнила Пэн.
— Да, тоже. Как кончите завтракать, девочки, поезжайте в отель дать телеграмму, что он нездоров и сегодня в конторе не будет. Не хочу, чтобы оттуда приехали его беспокоить.
— Какой удар! — сказала Пэн. — А то они, может быть, прислали бы… — Она с невозмутимым видом взглянула на сестру, — например, Денниса.
— Мама! — крикнула Айрин.
— В этой семье стало невозможно жить, — сказала Пенелопа.
— Ну, хватит, Пэн, — приказала мать. Но едва ли она действительно хотела, чтобы та перестала дразнить сестру. Это придавало приятную реальность ее мечте, делало ее не только возможной, но и вероятной.
Лэфем встал и бродил по дому, раздражаясь, когда очередной катер уходил без него; вечером он уже не на шутку сердился, несмотря на усилия семьи успокоить его, и ворчал, что его не пустили в город.
— Отлично мог бы поехать, — твердил он, пока жена не вышла из терпения.
— Хорошо, Сайлас, завтра поедешь, даже если придется нести тебя к катеру.
— Надо признать, — сказала Пенелопа, — что полковник никуда не годен, когда не в духе.
С шестичасовым катером прибыл Кори. Девушки были на веранде, и Айрин первая его увидела.
— Ой, Пэн! — шепнула она, и все отразилось у нее на лице; Пэн не успела со своими насмешками, а он уже входил.
— Надеюсь, полковник Лэфем здоров, — сказал он, и они услышали, как в комнатах мать заспорила с отцом.
— Ступай надень сюртук! Да! Мне все равно, как он тебя видит в конторе, хоть в одной рубашке. Здесь ты джентльмен или должен им быть. И ты не будешь встречать гостя в халате.
Пенелопа поспешила в комнату успокоить мать.
— Спасибо, ему гораздо лучше, — громко сказала Айрин, чтобы заглушить шумные препирательства.
— Я рад это слышать, — сказал Кори, и когда она провела его в комнаты, побежденный полковник встретил посетителя в двубортном сюртуке, который он поспешно застегивал. Сперва он был уверен, что Кори приехал из-за какого-то срочного дела, а когда выяснилось, что тот приехал из учтивости, к его удивлению присоединилось удовольствие от того, что он стал предметом заботы. В кругу знакомых Лэфема жаловались на болезни, но не было принято справляться о здоровье — это было как-то не по-мужски — и уж конечно не навещали больных, разве что в самых серьезных случаях. Он охотно рассказал бы подробно о своем недомогании, если бы ему дали; а после чая, которым угостили и Кори, он еще остался бы с ним, если бы жена не отправила его в постель. Она сама пошла с ним, чтобы он принял предписанное ею лекарство, но сперва зашла к Пенелопе и застала ее с книгой в руках. Но она не читала.
— Сойди-ка вниз, — сказала мать. — Мне надо к отцу, а Айрин там одна с мистером Кори. Ведь она сидит как на угольях, когда тебя нет рядом, чтобы его занимать.
— Пусть привыкает обходиться без меня, — сказала рассудительно Пенелопа. — Не могу же я всегда быть с ними.
— Тогда мне придется, — ответила миссис Лэфем. — То-то будет у нас там квакерское собрание.
— Рин найдет, что сказать, если предоставишь это ей. А нет — тогда он найдет. Пойди лучше ты к ним, я не хочу появляться, разве что под конец. Если он приезжает ради Айрин — а я не верю, чтобы из-за папы, — то ему хочется видеть ее, а не меня. Если она не может заинтересовать его, когда они наедине, лучше ему убедиться в этом теперь. Надо проделать этот опыт. Если он приедет опять, значит, опыт удался.
— Пожалуй, ты права, — сказала мать. — Пойду туда. Похоже, что у него и впрямь есть намерения.
Миссис Лэфем не торопилась к гостю. В дни ее девичества считалось, что если молодой человек приходит к девушке, то хочет быть с ней наедине; городская жизнь не изменила этих простых понятий. Она поступала в отношении дочери так, как ее мать поступала бы с нею.
Сидя с книгой, Пенелопа слышала смутные голоса внизу, а спустя долгое время услышала, что туда спустилась мать. Она не читала книгу, лежавшую у нее на коленях, хотя не отрывала глаз от страницы. Один раз она встала и закрыла дверь, и тогда голоса стали не слышны; потом опять широко распахнула ее, презрительно усмехнувшись, и вернулась к книге, хотя опять-таки не стала читать. Она просидела у себя до тех пор, пока Кори не пришло время отправляться на катер.
Когда они снова остались одни, Айрин притворно попеняла сестре, зачем оставила ее одну занимать мистера Кори.
— Но ведь все прошло удачно? — спросила Пенелопа.
Айрин обняла ее.
— Ах, чудесно прошло! Я и не думала, что у меня так хорошо получится. Мы почти все время говорили о тебе.
— Вот уж нашли интересную тему!
— Он о тебе расспрашивал; все хотел знать. Он о тебе очень высокого мнения. О Пэн, как ты думаешь, зачем он приезжал? Думаешь, что правда из-за папы? — И Айрин спрятала лицо на плече сестры.
Пенелопа дала себя обнять, но сама стояла, опустив руки.
— Нет, не думаю.
Айрин отпустила ее, вся пылая.
— Правда, правда не думаешь? О Пэн, ведь он чудо как мил? И красив? Когда он вошел, я, наверное, ужасно поступила: даже не поблагодарила, что приехал. Он, конечно, считает, что у меня дурные манеры. Но ведь тогда получилось бы, будто я благодарю его за то, что он приехал ко мне. А надо было пригласить его приехать опять, когда он прощался? Я не пригласила, просто не решилась. А вдруг он подумает, что я не хочу, чтобы он приезжал? Как ты думаешь, он приезжал бы, если бы… не хотел?
— Не так уж он часто приезжал до сих пор, — сказала Пенелопа.
— Верно. А если… если будет часто?
— Тогда я буду считать, что хочет.
— Ты так думаешь? Какая ты добрая, Пэн! И ты всегда говоришь, что думаешь. Я бы хотела, чтобы и к тебе кто-то приезжал. Только это меня и огорчает. А может быть… Он говорил, что у него есть друг в Техасе…
— Ну, из Техаса, — сказала Пенелопа, — этот друг не смог бы приезжать часто. Не надо просить мистера Кори хлопотать обо мне. Если ты довольна, я уж как-нибудь перебьюсь.
— И как еще довольна, Пэн! А как ты думаешь, когда он опять приедет? — Айрин отодвинула что-то из вещей Пенелопы, чтобы облокотиться на ее туалетный столик и удобно разговаривать. Пенелопа положила их на прежнее место.
— Не сегодня, — сказала она, — и если ты из-за этого не ложишься…
Айрин снова порывисто обняла ее и выбежала из комнаты.
На другое утро полковника отправили с восьмичасовым катером; но его выздоровление не помешало Кори неделю спустя повторить свой визит. На этот раз сияющая Айрин пришла в комнату Пенелопы, где та снова укрылась.
— Непременно сойди вниз, Пэн, — сказала она. — Он спросил, не больна ли ты, и мама велит тебе спуститься.
После этого Пенелопа всегда помогала Айрин принимать гостя, а после отъезда Кори до поздней ночи обсуждала с ней его посещения. Но когда мать в своем нетерпеливом любопытстве выспрашивала у нее ее мнение, она отвечала:
— Я знаю столько же, сколько ты.
— Он хоть что-нибудь говорит тебе о ней? Хвалит?
— Он не говорит со мной об Айрин.
— И со мной тоже, — сказала миссис Лэфем с тяжелым вздохом. — Зачем же он тогда приезжает?
— Не могу знать. Он, например, говорит, что в Бостоне сейчас нет никого из знакомых. Вот когда они вернутся, а он все будет ездить сюда, тут и посмотрим.
— Что ж, — сказала мать; но проходили недели, все труднее было объяснять приезды Кори тем, что ему одиноко в городе, и она обратилась за поддержкой к мужу.
— Сайлас, я уж не знаю, правильно ли, что мы принимаем Кори. Вся его семья в отъезде.
— Он в совершенных годах, — сказал полковник. — И может ездить куда хочет. И не важно, где его семья.
— А вдруг они не хотят, чтобы он сюда ездил? Хорошо ли, что ты его принимаешь?
— А как ему запретишь? Ей-богу, Персис! И что это с вами со всеми? Вас послушать, так лучше этих самых Кори на всем свете нет, а мы им в подметки не годимся.
— Я не хочу, чтобы они сказали, будто мы воспользовались, что они в отъезде, и приманивали его.
— Пусть попробуют сказать! — крикнул Лэфем. — Хоть они, хоть еще кто!
— Ну ладно, — сказала жена, переходя от этой заботы к другой. — Никак не пойму, нравится она ему или нет. И Пэн не знает, а может — не говорит.
— Думаю, что очень даже нравится, — ответил полковник.
— Он вроде ничего еще не сказал и не сделал, чтобы стало ясно.
— Ну, я , например, набирался храбрости год с лишком.
— То было дело другое, — сказала миссис Лэфем, отмахиваясь от такого сравнения, но, впрочем, ласково. — Если бы она была ему нужна, в его положении нетрудно набраться храбрости и объясниться.
Лэфем стукнул кулаком по столу.
— Слушай, Персис! Раз и навсегда, чтоб я больше этого не слышал! У меня состояния почти миллион, и каждый цент я сам нажил, и мои дочери хоть кому пара. Мне плевать на его положение. Он не таков, чтобы зазнаваться, но если когда-нибудь попробует, я его живехонько выпровожу. Пожалуй, я поговорю с ним…
— Нет, только не это! — взмолилась жена. — Я ничего, я просто так сказала. Он очень скромный, а Айрин, конечно, кому угодно пара. Пусть все идет своим чередом. Все образуется. С молодежью никогда не угадаешь. Может, она очень чопорна. Ты только не говори ничего. Не скажешь?
Лэфем тем легче дал себя уговорить, что после вспышки гнева почувствовал, что именно гордость и помешает ему выполнить то, чем он из гордости угрожал. Он удовольствовался обещанием жены, что она никогда не станет больше представлять это дело в таком обидном для них свете, а она получила некоторую поддержку в его несокрушимой самоуверенности.
12
Миссис Кори с дочерьми вернулась в начале октября, проведя после Бар-Харбор недели три-четыре в Интервэйле. Они слегка загорели с тех пор, как в июне уехали из города, но ни в чем больше не изменились. Старшая дочь, Лили, привезла немало эскизов водорослей и грибов-поганок на фоне скал и гнилых пней, которые никогда не будут закончены и никому не будут показаны, ибо она знала им цену. Младшая, Нэнни, прочла множество романов, остро ощущая, сколь неверно они изображают жизнь; и повидала немало сцен из жизни, сожалея об их непохожести на романы. Обе они были милые девушки, образованные, разумеется, всегда хорошо одетые и достаточно хорошенькие; но ни на море, ни в горах не встретили они никого, кто мог бы сыграть роль в их жизни, и вернулись домой, к обычным своим занятиям, без надежд и без опасений.
За отсутствием этого, они проявили тем больший интерес к делам брата, которые немало заботили их мать, как стало ясно после первых же взаимных приветствий.
— Кажется, все продолжается, а ваш отец не написал об этом ни слова, — сказала она, качая головой.
— А чем бы это помогло? — спросила Нэнни, миниатюрная блондинка с пышными волосами, которые красиво выбивались из-под шляпки. Шляпка шла ей более всего. — Ты бы только расстроилась. Он не мог помешать Тому, и ты не смогла, когда нарочно для этого приезжала.
— Думаю, папа мало что знал, — сказала Лили. Это была высокая худая брюнетка, казалось, всегда зябнувшая, так что, однажды увидев ее, вы всегда представляли ее себе в сочетании с теплыми шалями различных цветовых оттенков.
В любой семье женщины весьма серьезно относятся к возможности того, что молодой человек заинтересуется другой женщиной. Муж дочери или сестры не становится частью семьи, ему не требуются нежности и заботы; но жена сына или брата имеет на его мать и сестер неоспоримые права. Некая принятая женским полом условность вынуждает их выражать ей нежность, любить ее или делать вид, что любят, и ввести в свой круг, как бы она ни была им противна. В семье Кори тут были замешаны не одни лишь чувства. Семья была отнюдь не бедна и по части денег не зависела от Тома Кори; но мать, не сознавая этого, привыкла во всем полагаться на его суждения и советы, а сестры, видя его равнодушным к девушкам, стали смотреть на него как на полную свою собственность; и кончиться это должно было не с его женитьбой, а с их замужеством, которое пока не предвиделось. Были девушки — они охотно выбрали бы для него одну из них, — которые взяли бы его, не отнимая у семьи; но от девушки вроде мисс Лэфем нельзя было ожидать подобного великодушия.
— Может быть, — говорила мать, — не так уж это было бы плохо. Она очень ласкова со своей матерью; она, видимо, слабохарактерная, хотя кое в чем очень умелая.
— О, она и с Томом будет очень ласкова, будьте уверены, — сказала Нэнни. — А из таких слабохарактерных выходят самые узколобые. Она вообразит, будто мы с самого начала были против нее.
— У нее нет для этого оснований, — вмешалась Лили, — и мы ей оснований не дадим.
— Нет, дадим, — возразила Нэнни. — Так получится само собою, во всяком случае, достаточным основанием будет ее невежество.
— Мне она не кажется столь уж невежественной, — сказала справедливая миссис Кори.
— Конечно, читать и писать она умеет, — согласилась Нэнни.
— Не представляю себе, о чем он может с ней говорить, — сказала Лили.
— О, это как раз просто, — сказала ее сестра. — Они говорят сами о себе, а иногда — друг о друге. Я этого наслушалась на верандах отелей. Она вышивает, или вяжет, или плетет кружева, или еще что-нибудь такое; он говорит, что она, как видно, очень любит рукоделье, а она говорит: да, да, она очень этим увлекается, все над ней даже смеются, но что поделаешь, это у нее с детства, и так далее, с мельчайшими подробностями. Наконец она говорит: может, ему не нравится, если кто-то плетет кружева, вяжет, вышивает и все такое? А он говорит: что вы! Очень нравится, как она могла это подумать? Ну, а сам он предпочитает грести или ночевать в лесу в палатке. Потом она позволяет ему подержать уголок ее рукоделья, а может быть, и пальчики; тут он набирается храбрости и говорит, что она, наверное, ни за что не согласится отложить рукоделье и прогуляться по скалам или пособирать чернику, а она склоняет голову набок и говорит, что, право, не знает. И они уходят, и он ложится у ее ног на скалах или собирает чернику и кладет ей на колени, и они продолжают говорить о себе и сравнивать, что их отличает друг от друга. А потом…
— Достаточно, Нэнни, — сказала мать.
Лили печально улыбнулась:
— Какая гадость!
— Гадость? Ничуть нет! — возразила сестра. — Наблюдать это очень забавно, а делать самой…
— Что люди видят друг в друге — это всегда тайна, — сказала строго мать.
— Да, — согласилась Нэнни, — но нам сейчас от этого не легче.
— Не легче, — сказала мать.
— Остается только надеяться на лучшее, пока мы не узнали худшее. А если оно настанет, постараемся и в нем найти нечто хорошее.
— А вдруг будет не так уж плохо. Когда я приезжала сюда в июле, я говорила вашему отцу, что поладить всегда можно. Надо принять все как нечто естественное и стараться, чтобы это не портило отношений между нами самими.
— Верно. Но трудно заранее смириться. Ведь это большая уступка, — сказала Нэнни.
— Конечно, нам следует противиться — всеми допустимыми способами, — сказала мать.
Лили больше не вмешивалась. В качестве натуры артистической она считалась не очень практичной. Решить, что делать, и справиться у Тома Кори о его желаниях выпало на долю ее матери и сестры.
— Твой отец писал мне, что сделал визит полковнику Лэфему в его конторе, — сказала миссис Кори, пользуясь первым же случаем говорить с сыном.
— Да, — сказал Кори. — Отец подумывал об обеде, но, по моему совету, ограничился визитом.
— О!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37