Но стоило ему представить себе Масенду обрабатывающим землю, как руки опускались: старик даже отказался переселиться из юрты в фанзу, которую в прошлом году Сарл построил в долине. И хотя в фанзе было теплей и просторней, чем в юртах, она почти пустовала.
Но это было только начало! А вот у сидатунских китайцев Сарл подсмотрел как-то домашнюю мельницу: сытый, ленивый мул с завязанными глазами, с подопревшими ляжками, ходил вокруг столба, вращая верхний жернов, и зернистая, как золото, кукурузная мука струилась в джутовый растопыренный зев. Сарл тщательно осмотрел, как обработан камень, - такой камень не раз попадался ему в горах, - при достаточном трудолюбии его можно было обработать самим. Гладких сказал ему, что, если подать ходатайство в ольгинский штаб, лошадь могут дать с большой рассрочкой, а то и бесплатно.
Желание построить в долине такую же круглую хижину, в которой могучий конь с подопревшими ляжками будет вращать удэгейские жернова, - желание это охватило Сарла до дрожи в ногах.
В молодости его бабка Янчеда прочила его в знахари, потому что каждую вещь, каждое дело и каждого человека он видел с той особенной внутренней стороны, с какой их не видели другие.
Он и сам чувствовал в себе эту незримую ищущую и жадную - самую человеческую из всех сил - силу таланта, только он считал ее божественной. Это она понудила его в детстве, после того как ему приснилось, что он летает, - а, как все люди его народа, он верил в то, что сны исполняются, понудила его перед целым табуном сверстников прыгнуть, распластав руки, с Серебряной скалы в воду. И сохранившееся на всю жизнь нервное подергивание его щеки было следствием того необыкновенного счастья и ужаса, которые он испытал в это мгновение, когда с диким воплем летел в кипящий под ним оранжевый водоворот. Это она, жадная, толкнула его за Мартемьяновым посмотреть, унюхать, ощупать все, что живет за пределами родных лесов и озер, и она же сделала теперь его имя самый почетным во всех местах, где только мнет траву нога удэге.
Он думал с таким напряжением, что на лбу у него вздулась багровая жила. Раз он едва не упал, прыгнув на камень с обманчивой мшистой поверхностью, но вовремя схватился за ореховый куст, успев сообразить, что нужно схватиться за него, а не за растущее рядом колючее чертово дерево.
- Вот какое ты злое существо!.. - воскликнул он с искренним гневом и плюнул в сердцах на камень, едва не уронивший его.
В другом месте он чуть не наступил на ящерицу, - она зеленовато прошуршала под заплесневевшее бревнышко, откуда выглядывал еще ее фиолетовый хвостик.
- Что же ты зеваешь, быстрая? - упрекнул ее Сарл. - Охота тебе терять такой красивый хвост без нужды!..
Родник, принимая в себя другие, с змеиным шипением сочившиеся из расщелин, превратился в пенистый ручеек, спуск стал положе. Сарл шел уже по лесистой, с густым и пестрым подлеском лощине, по бокам которой высились крутые, поросшие хвоей хребты.
У излучины ручья над упавшей лесиной метался, топорща крылышки, невзрачный сибирский соловей.
- Ай-э, как ты мечешься, желтогорлый! - поразился Сарл и даже на мгновение остановился. - Да, да, - сказал он грустно, - я вижу: упала лесина, разбила твое гнездо. Не то ли бывает со многими из нас?..
Вторую ночь он провел в заброшенном охотничьем шалаше - каунва, сложенном из кедровой коры. На этот раз он крепко уснул, но с рассветом снова был на ногах.
Солнце в третий раз после того, как он покинул Ольгу, перешло далеко за полдень, когда за поворотом ручья блеснула река, и тянувшийся по левую руку горный отрог резко оборвался высокой и голой, пронзительно белой, так что слепило глаза, скалой, отражавшейся в медленном омуте у впадения ключа в реку. Отражение было столь действительным, что казалось - омут не имеет дна. Вправо и влево меж нависающих, поросших лесом гор вилась кудрявая солнечная долина, окутанная белым черемуховым цветом.
Это была Инза-лаза-гоу: долина Серебряной скалы.
Несколько легких дымных столбов вздымались над ней. Один от костра пушистый и тучный, как опара, остальные - тоньше и темнее - из юрт: мужчины вернулись с охоты, и женщины начали стряпать.
VI
У изгороди, сложенной из карчей, Сарл наткнулся на женщину Суан-цай, окарауливающую огород от кабанов. Она не поклонилась и ничего не сказала ему: у народа удэ не существовало знаков показной вежливости. Он тоже не заговорил с ней, и она отвернулась в сторону, чтобы не тревожить человека взглядом.
Сарл несколько минут любовно смотрел на молодые, покрытые рыже-бурым ворсом побеги боба "чьингтоу", на ярко-зеленые стрелки кукурузы. Он испытывал такое чувство, точно все это росло из него...
Из-за реки доносились громкие мужские крики и взвизгивания, особенно слышен был пронзительный хохот Вадеди. По этому оживлению, необычному для молчаливого и сдержанного народа, Сарл понял, что охота была удачной.
На той стороне реки, заросшей ольхой и черемухой, видны были вытащенные на берег лодки - легкие оморочки с острыми носами и кормами, более крупные долбленые плоскодонки с загнутыми кверху лопатовидными носами. Сарл, приложив руку ко рту, издал трещотный мелодичный звук, - так кричит желна. Подросток лет четырнадцати с подвернутыми выше колен штанами - ноги его были покрыты незаживающими язвами - перегнал одну из лодок на эту сторону.
- Что так кричат? - спросил Сарл, садясь на корточки, когда мальчик оттолкнулся от берега.
- Люрл... - кратко ответил тот.
- Этакий насмешник! - улыбнулся Сарл, и улыбка больше не сходила с его губ.
На широкой вытоптанной поляне вокруг костра, разведенного между рыбными сушилками и фанзой с двухскатной тростниковой крышей, из-под которой висели оленьи выпоротки и мешочки с медвежьей желчью, - сидели, в большинстве с трубками, а некоторые еще с ружьями, в островерхих кожаных шапках с беличьими хвостами и красными шнурами, но некоторые без шапок и голые по пояс, в большинстве худощавые и среднего роста, но некоторые, выделяющиеся своим здоровьем, - взрослые мужчины, человек около двадцати, из родов Кимунка, Амуленка и Гялондика. С цветущих черемух, сквозь которые виднелись разбросанные по лесу продолговатые юрты, повевала на людей желтая плодоносная пыльца.
Насмешник Люрл, сбросивший три своих кафтана (Сарл, подходя к костру, прежде всего увидел его мускулистую, точно плетенную из ивняка, оливковую от солнца и грязи спину), говорил что-то невозмутимо спокойным тоном, без единого жеста, но после каждого его слова люди, роняя трубки, покатывались от хохота:
- Ай-я-я! Да! Да! Да!..
- Ай-е-е-е!.. Ейни ая!..
Не смеялись только двое: старый Масенда, на голову возвышавшийся над остальными, не выпускавший трубки из окаменевших губ, - он смеялся одними глазами, - да еще пришлый худощавый таза в китайской кофте. Месяц тому назад он с помощью брата убил своего "цайдуна" за то, что тот продал в Китай его ребенка. Брат был пойман и живьем закопан в землю, а таза с женой скрылись в Инза-лаза-гоу. Он страдал от отсутствия опиума и, хотя был когда-то таким же удэге, ни слова не понимал по-удэгейски. От униженности он так раздвигал потрескавшиеся губы, что получалась не улыбка, а жалкая гримаса.
Неподалеку от костра возвышалась подплывшая кровью груда зверья: горбатые щетинистые кабаны с сочившимися сукровицей пятками, рыжие изюбры, вывалившие длинные малиновые языки, скорчившаяся, как спящий младенец, тонконоздрая кабарожка, - тут были одни самцы: весной не полагалось убивать самок.
Женщины - молодые, гибкие и маленькие, и постарше, уже немного грузнеющие, - в длинных, разузоренных по борту и подолу, окровавленных кожаных рубахах, растаскивали зверье по юртам; некоторые потрошили его, шустро выбрасывая локти, ловко орудуя длинными охотничьими ножами. Сухонький старичок с барсучьими ушами, склонив плоскую, невыгибающуюся спину, расправлялся с трехлетком - черным медведем, мертво оскалившим кривые пенистые зубы, - к медведю - родоначальнику народа удэ - не смела прикасаться женщина. Старик приготовлял его к празднику "съедения медвежьей головы". Лохматые поджарые псы носились вокруг или, усевшись на выщипанные в драках зады, умильно поглядывали на людей, дыша и подвывая.
- Ай-я!.. Го-го!.. Да! Да!.. - дико кричали люди.
По тому, как смущенно и неуверенно, хотя и безобидно, смеялся Монгули толстощекий, рябой и безбровый удэге с длинными, до колен, руками, прославившийся тем, что единственный в истории народа, для которого даже трахома часто бывала смертельной, не умер от оспы, - но тому, как он смущался, Сарл понял, что потешаются над Монгули.
- Нужно удивляться силе и выносливости твоих рук, - говорил Люрл, раздувая ноздри безобразного, прямого, как у русских, носа. - Так долго, как ты, не выдержал бы никто. А какая добыча!.. Медвежий хвост прекрасен для украшения шапки!..
Сарл быстро взглянул на медведя и, заметив, что шкура на заду у медведя сорвана, весело, по-детски, взвизгнул.
- Ра-асскажи лучше, - смущенно начал Монгули (он от природы затягивал слова, и все смолкли, чтобы он мог кончить), - ра-асскажи лучше про че-еловека, который мчался верхом на лосе и вопил о помощи...
- О, это басня! - отмахнулся Люрл (он был когда-то этим человеком). - А тут недавний подвиг! Что ж - он достойно продолжает подвиги твоих отцов!..
- Да! Да! Да!..
- Правда, это уже устарело, когда есть ружья, - не унимался Люрл. - И неизвестно еще, кто кого схватил... Трудно сказать, чтобы медведь был больше испугал, чем ты!..
- Как все это было? - перебил Сарл, садясь верхом на тюк, который он сбросил на землю.
- Шел я по следу изюбря, - начал было Люрл, но вдруг, увидев заранее брызнувшее лицо Вадеди, не выдержал сам и фыркнул, и снова вокруг загоготали. - Шел я по следу изюбря, - выправившись, продолжал Люрл, - вдруг - "бум"!.. Я не успел присесть, - из кустов выскочил вот этот медведь, за ним мчался Монгули. Он держал его за хвост и наступал ему на пятки. Сначала у него во рту был нож, потом он потерял его. Медведь так вонял - невозможно терпеть! Я впервые понял, как ужасна медвежья болезнь... "Монгули! закричал я, - да за то ли ты схватился?"
- Ай-я-я-я!.. - покатились вокруг.
- Но они уже скрылись в кустах, - невозмутимо продолжал Люрл. - А когда выскочили снова, медведь скакал, как камлающий шаман, а Монгули - как молодой кузнечик, который учится прыгать. Волосы его цеплялись за деревья, рот стал шире головы... Не успел я броситься ему на помощь, меня свалило ветром: медведь и Монгули летали уже по воздуху!.. Из медведя несло, как из тучи! Когда я очнулся, Монгули стоял надо мной и поливал мне голову водой. Я взглянул на него, увидел у него в руках медвежью култышку и снова покатился на землю и очнулся уже к полудню... Я в жизни не видел медведя, который так бы хотел уйти от человека, как этот!.. - закончил Люрл уже неслышно, в общем хохоте.
- Да, это была у-удивительная неудача, - скромно сказал Монгули, подавая ему кисет, и покосился на жену, возившуюся у зверья.
Но женщины были заняты своим делом, и ни одна из них не смеялась. Сарл, развязав мешок, стал раздавать по рукам все, что приобрел в Шимыне.
- Вадеди, твоя мать просила ниток. - И он сунул ему два клубка. Родила уже твоя жена?
- Сегодня или завтра... Вон к ней идет старуха, да стыдно спрашивать, Вадеди кивнул на сутулую женщину, проходившую мимо с тулузом в руках: по обычаям удэ, роженица помещалась в отдельной, стоящей на отлете юрте, к которой не имел права подходить никто, кроме повивалки.
- Хорошо, если бы у тебя родилась девочка, - сказал Люрл, раздувая ноздри, - а то совсем не стало женщин...
- Вот твои пуговицы, Монгули, - продолжал Сарл. - А это, отец, тебе...
Он протянул сверток листового табака Масенде: старик был братом его отца, но, по удэгейскому обозначению родства, также считался его отцом. Масенда тут же роздал все по рукам, оставив себе только на кисет.
- Вот спички, каждому по коробку... А это вот удивительная вещь. - Сарл вынул банку монпансье и откупорил ее. - На руднике мне приходилось есть такие камешки, - они кислее и слаще березового сока...
- Я думаю, это больше подходит для женщин, - сказал Люрл, пососав немного, - а то они только и знают, что табак жевать...
- А ты что же не берешь? - по-китайски спросил Сарл у тазы.
- Живот у меня... - ответил тот, униженно сморщившись. - Живот... Не принимает сладкого.
- Да, я купил это для детей, - с едва заметным вздохом сказал Сарл. Салю! - подозвал он косматого парнишку лет девяти, с трубкой в зубах и двумя охотничьими ножами у пояса, - парнишка дразнил собаку. - Поделите это между собой, только не обижайте девочек.
- Мы их не обижаем, - почтительно пискнул молодой удэге, вынимая изо рта трубку и сплевывая, как взрослый.
- Ты-ы очень удачно выменял па-анты, - сказал Монгули, которому понравилась конфета.
- Да, мне повезло на этот раз... Тут у меня еще порох, свинец, пистоны, чай, два охотничьих ножа, сверток полотна, бубенцы для женщин... Кому надо, тот возьмет в амбаре...
Сарл кратко рассказал обо всем, что пережил за три с половиной недели своего отсутствия. Когда он упомянул про Филиппа Мартемьянова, Масенда весь рассиял и вынул трубку, - даже клиновидная борода его, казалось, стала белее.
- Не тревожит его старая рана? - спросил он в первый и последний раз за вечер.
- Нет, он не жаловался...
Старик с барсучьими ушами, возившийся над медведем, услыхав имя Филиппа, разогнул спину.
- Пусть долгой будет его жизнь, - сказал он, пришепетывая, и снова склонился над зверем.
Но когда Сарл рассказал о русском человеке с двумя лошадьми, направлявшемся в верховья реки Малазы, все заволновались. Вадеди, избранный в эту весну охотничьим старшиной, сильно скуластый, сухощавый и веселый удэге, всю жизнь лукаво подмигивавший левым глазом, вдруг перестал мигать и вытаращил глаза.
- Он спустился на Малазу?! - воскликнул он, вскакивая на колени. Ай-я-ха-а... - протянул он и замигал еще лукавей и ожесточенней прежнего. Боюсь, что этот человек уже мертв, - сказал он, глядя в лицо Сарлу. - По Малазе бродят хунхузы - восемнадцать ружей...
- Йе?!
- Да, да... И его уже нельзя предупредить: он достиг уже среднего течения, если он не черепаха!..
- Чьи это хунхузы? - спросил Сарл, начавший от волнения завязывать мешок, сам не замечая этого.
- Это хунхузы Ли-фу... С ними был его помощник Ка-се... Я наблюдал за ними полдня и хорошо рассмотрел его: издали он похож на Монгули...
Монгули издал какой-то протестующий звук.
- О, я знаю, это разведка, за ними придет весь отряд, - продолжал Вадеди. - Они ищут места для становища...
- За ними смотрит Логада, - вставил Люрл, хищно раздувая ноздри: он не мог забыть, что его не оставили вместо Логады, боясь, что он не вытерпит и ввяжется в драку, - ему действительно очень хотелось пострелять.
Сарл, жалея русского человека, долго не мог успокоиться, говорил "тц-тц" и качал головой.
У маленького амбарчика на сваях, куда он понес свой тюк, играли двое детей - худенькая синебровая девочка лет восьми, нянчившая в колыске тряпичную куклу, и мальчик лет пяти, со вздутым животом и морщинистыми ладошками, мастеривший лук. Это были муж и жена. Пятилетний муж еще сосал грудь матери. Лук у него не ладился.
- Какой ты мужчина, - журила его девочка, - все валится у тебя из рук, как у русского...
- Да, да, нехорошо быть таким растяпой, - сказал Сарл, просовывая голову в амбарчик, оттуда повеяло на него запахом сушеной травы, употребляемой как подстилка для обуви. - Ты, наверно, не знаешь даже, что это за птица лазит по шиповнику?.. Вот она, видишь?
- Нет, я знаю - это свиристель, - угрюмо сказал мальчик.
- Ого!.. Нет, ты далеко пойдешь, - утешил его Сарл.
Но вдруг вспомнил про хунхузов и про русского с двумя лошадьми и глубоко вздохнул.
Когда он подходил к фанзе, зверье было уже убрано, - собаки с рычанием лизали черную от крови землю и растаскивали сизые потроха. Люди больше не смеялись. Вадеди, расширив глаза и мигая, растопырив пурпурные от костра пальцы, тихо говорил. Остальные внимательно слушали. Сарл сбоку заглянул в фанзу в решетчатое отверстие двери.
Робкая и хрупкая, как девочка, жена его Янсели, из рода Кимунка, - с раскрыленными тонкими черными бровями, с серьгой в носу, вся унизанная бусами, игравшими в косом, разрубленном на квадратики солнечном луче, сидела на корточках, раздвинув острые колени, и, напевая, мерно колыхала ребенка в колыске, похожей на детские салазки. Ребенок, с оплывшим книзу личиком и пухлыми губками, окутанный покрывалом, крепко притянутым к колыске кожаными ремешками, так что голова ребенка прижата была к кедровой спинке, безмятежно спал.
- ...Ба-а-ба... Ба-а-ба... - нежно и жалобно пела женщина.
Над лесом багровое садилось солнце; по небу стлались червонные полосы; скала Инза-лаза вздымалась над окутанной тенями падью, как пурпурный шатер; пахло черемухой и древним чадом пропекаемого на углях мяса. У опадающего костра сидели люди с вогнутыми носами и усеченными затылками, и один из них говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63