..
- Кто там заправляет ими?
- Об этом, брат, вслух не говорят по нонешним временам...
Лена краем площади пробралась к улице, где маячили милицейские околыши.
- В очередь, в очередь, барышня!..
Лена предъявила удостоверение.
XXXVII
- Я, кажется, опоздала?
- Ничего...
Хлопушкина в серой вязаной кофточке, с гладко зачесанными светлыми негустыми волосами сидела за столиком перед урной. Лена прошла за невысокий, пахнущим смолою барьер и сняла жакетку. Окна выходили во двор; они были открыты; виднелся похожий на виселицу снаряд для гимнастических упражнений; с площади доносился гул толпы.
Баллотировка уже началась. Сутулый бритый старик в кепке и потертом пиджаке, из растопыренных карманов которого торчали клещи и еще какие-то инструменты, опустил записку и вышел, волоча ноги. На его месте стоял худощавый рабочий с кривой шеей, - одно плечо у него было выше другого.
- Отчество? - спрашивала Хлопушкина.
Лицо его мучительно искривилось.
- Анем... п... подистович, - сказал он, сильно заикаясь.
Лена вдруг вспомнила, что так же заикался безногий отец Хлопушкиной, и испуганно посмотрела на нее, но аккуратное и миловидное лицо Хлопушкиной было сухо и строго.
- Пройдите к тому столу, там напишете...
- Давай, я буду проверять по спискам и отмечать, а ты опрашивать, сказала Лена.
- Все равно...
Рабочего с кривой шеей сменила молодая работница, работницу - русый паренек в футбольных бутсах. Лена пытливо присматривалась к каждому голосующему, стараясь по лицам определить, за кого они могут голосовать. Но лица одних были сурово замкнуты, у других - несколько сконфуженные.
- Наболдин Иван Яковлев... Выемочная, восемнадцать...
Перед Хлопушкиной стоял широкоплечий, с лицом, заросшим угольными волосами, пожилой рабочий, выложив на перила громадные черные руки, зажав под мышкой фуражку.
Лена провела пальцем по списку.
- Странно... Все совпадает, а в адресе путаница... двадцать восемь, а не восемнадцать?
- Как же двадцать восемь, барышня, когда восемнадцать, - глухо, как из бочки, возразил рабочий.
- Почему же вы заблаговременно не справились со списком избирателей? укоризненно сказала Хлопушкина.
- А когда же нам время на списки глядеть? Я в денной смене работаю, нам в списки ваши глядеть некогда... Да мы тут одни Наболдины на всю слободу, спросите, кого хотите. Кузнец Наболдин... Иван Яковлевич, - мрачно бубнил он.
- Хорошо, получите бланк... - По лицу Хлопушкиной чуть пробежала улыбка. - Проставлять только помер, вы знаете?
- Да уж не спутаю, будьте спокойны, барышня...
- Я не барышня, - покраснев, сказала Хлопушкина.
- Ну, гражданка...
Кузнец отошел к столу, внимательно осмотрел перо, почистил его о свои угольные волосы, снова осмотрел, потом, покосившись на Хлопушкину и Лену, отгородился от них могучей спиной и проставил цифру.
- Ну, дай бог на счастье... - Кузнец громадными черными пальцами старательно запихнул сложенную вчетверо записку в ящик и одним глазом заглянул в щелку. - Не видать, - сказал он с широкой улыбкой, надевая фуражку. - До свиданьица!..
- Интересно, какой он номер проставил, правда? - шепнула Лена.
- Да...
В двери показалась маленькая толстенькая старушка в стоптанных башмаках, в черном платке и ватной черной телогрейке.
- Здесь, что ли, выбирают-то? - спросила она с виноватой улыбкой, оглядываясь по сторонам.
- Здесь, здесь, бабушка, сюда подойдите... Вас как зовут?
- Наболдина Евдоксия.
- А по отчеству?
- А по отчеству - Сергевна.
- Это сын ваш был, что ли?
- Сын, сын... - обрадовалась старушка.
- Как же вы такого большого родили? - не выдержала Хлопушкина.
- Уж правда что... уж больше его в слободе нет, - конфузливо засмеялась старушка, прикрывая рот уголком черного платка.
- У вас там адрес перепутан...
- Вот, вот, и он нам говорит... И до чего ж удивительно, когда мы тут, Наболдины, уж сорок лет живем в этой слободе, у кого ни спроси, все укажут. Просто удивительно... Тут ведь все пришлые, а мой-то покойник еще до мастерских в кузне тут работал, - словоохотливо поясняла старушка.
- Лена, ты отметила?.. Получите бланк. Вы грамотная?
- Какая там грамота! Уж я и отнекивалась, так он меня цельную неделю учил, как эти самые "четыре" проставить. "Ты говорит, смотри, не спутай..." Просто смех!
- Этого вы не имеете права оглашать, голосование тайное, - сказала Хлопушкина, закусив губу, чтобы не рассмеяться. - Пройдите к тому столу и напишите...
Старушка долго копошилась у стола.
- Куды ее теперь? - спросила она, протягивая Хлопушкиной несложенную записку и перо.
- Ручку положите обратно, а записку сложите, и вот сюда в щелочку...
- А чернила-то не размажутся? - беспокойно спросила старушка.
- А вы промокните...
- Вот она и выдала всех!.. - засмеялась Лена, когда старушка вышла. (Под номером 4 шел список профессиональных союзов.) - Всю семью выдала! Ты знаешь, ведь их там еще семь Наболдиных!..
Хлопушкина, сдерживая улыбку, отвернулась.
Они пропустили жену Наболдина, потом пошло все младшее поколение Наболдиных.
Красивый чернявый паренек в начищенных до блеска сапогах, в заломленной фуражке с красной гвоздикой размашисто подошел к урне.
- Наболдин Иван Иванович, - развязно сказал он, косясь на Лену играющими черными глазами. - Выемочная, восемнадцать, только адрес наш у вас напутан... Пожалуйте бланок...
- Наболдин Федор Иванович... За адрес уже все известно... Бросать сюда, что ли?..
И второй Наболдин-сын, такой же чернявый, только постарше, так же покосившись на Лену, выполнил свой "гражданский долг".
- Тут моя жинка сейчас придет, - сказал он со смущенной улыбкой, задержавшись у дверей, - вы уж ей разъясните, что и как, а то она у меня беда какая пужливая...
Но, видно, с жинками Наболдиных произошла путаница, потому что в комнату, как ветер, внеслась ярко-рыжая костлявая работница с зелеными злыми глазами.
- Здесь, что ли, бланок получить?.. Мильтонов понаставили, насилу пробьешься к вам!.. Наболдина Катерина... Вы только поскорей, пожалуйста, а то у меня опара уйдет, - заговорила она резким, крикливым голосом. - Тоже выборы называются: муки, сахару не достанешь, а выборы устраивают!.. Мильтонов понаставили...
Сердито запихнув записку в ящик, она вышла так же стремительно, как и вошла, распустив по комнате вихрь своих, по крайней мере, четырех юбок.
- Наболдин Н.И., слесарь... или это неважно? Покорно благодарим-с, сказал третий Наболдин-сын, принимая бланк. - Обязательно чернилами или можно собственным химическим карандашом?..
- Наболдина Фекла... Да, Андревна...
Толстушка тяжело дышала, обливалась потом, комкала в руках носовичок.
- Вы уж поясните, а то я просто так волнуюсь, ну, так просто волнуюсь!..
Семью Наболдиных завершила худенькая черноглазая девушка с большими руками, в сбившемся на затылок платочке.
- Наболдина Аня... то есть Анна Иванна, - поправилась она тоненьким голоском, заливаясь краской.
После семьи Наболдиных приходили и еще семьи, по таких больших уже не было. Как видно, те, что прошли первыми, осведомляли последующих о порядке выборов: баллотировка пошла живее. Лена втянулась в работу и перестала следить за лицами.
Однажды внимание ее отвлек пьяный. Ему долго приходилось изображать трезвого, чтобы попасть сюда; по инерции он, твердо ступая и сохраняя достоинство, прошагал к урне. В высоких, с раструбами сапогах, в просаленной и продымленной войлочной шляпе, смахивавшей на каску, со своими пышными прямыми рыжими усами и могучей эспаньолкой он походил на солдата из "Лагеря Валленштейна". Увидев двух девушек, он изумленно огляделся по сторонам и, не обнаружив милиционеров, очень рассердился.
- Так, - сказал он, багровея, - так!.. - И ударил кулаком по перилам. Они думают, мы свово слова не скажем?.. Не-ет, господа хорошие, не-ет... Он погрозил пальцем. - Мы с вас еще спу-устим шкурку... Мы! - выкрикнул он и ударил себя кулаком в грудь. - Литейщики!..
- Он совершенно пьян, - шепнула Лена. - Стоит ли его?..
- Уверена, что он не ошибется в списке, - сухо сказала Хлопушкина. Гражданин, если вы не хотите подвести своих товарищей, - голос Хлопушкиной слегка дрогнул, - перестаньте кричать и назовите свою фамилию и адрес... Вы поняли меня?
- Понял я вас, вполне я вас понял... Товарищей, правильно... - он одобрительно покачал головой, - это оч-чень правильно. Мы их с тюрьмы ослобоним...
Он назвал себя и, получив бланк, некоторое время рассматривал его.
- Извиняюсь... Здесь? - смущенно сказал он, тыча в середину бланка.
- Совершенно верно.
Проставив цифру и затолкнув листок в ящик, он снял свою каску, молча поклонился Хлопушкиной до земли и, нахлобучив каску, вышел, твердо стуча сапогами.
"Не очень-то она соблюдает инструкцию", - подумала Лена.
Иногда Лена замечала, что среди голосующих попадаются и лично знающие Хлопушкину. Они весело или почтительно здоровались с ней, а опуская записку, улыбались или подмигивали Хлопушкиной: "Смотри, дескать, как идет дело!" Молодой рабочий в гимнастерке, со шрамом через всю щеку, попытался заговорить с ней, но она сделала строгое лицо и предупреждающе подняла руку.
- Очень нужно, Соня, - сказал он, покосившись на Лену.
Хлопушкина, тоже покосившись на Лену, отошла с ним в сторонку, и они пошептались.
- ...Проходы все удалось заложить, хотя милиция и разгоняет... доносилось до Лены. - ...Хуже всего у вас, на Голубинке...
- Да ведь там сплошной обыватель, - отвечала Хлопушкина. - Как на железной дороге?
- Замечательно... Там Чуркин твой все дело организовал...
Хлопушкина покраснела.
- А ты не красней, он парень хороший...
- Так до завтра...
- До завтра...
"Какие проходы?.." Лена чувствовала, что вокруг нее совершается много такого, чего она не знает и не понимает. Зачем, например, все рабочие с утра собрались вокруг избирательного участка, когда они могли бы спокойно дожидаться своей очереди дома? Она вдруг вспомнила услышанный ею на площади разговор рабочих о лавочнике.
Уже давно прошел час обеда, избирательные списки были уже наполовину испещрены крестами и замусолены пальцами Лены, а с площади все еще доносился гул толпы, избиратели все проходили и проходили перед урной.
- Соня, ты замечаешь, что в числе избирателей не было еще ни одного лавочника или конторщика, все рабочие и рабочие? - спросила Лена.
Хлопушкина быстро повернула к ней лицо и несколько мгновений пытливо смотрела на нее.
- Нет, я не замечала, - сказала она, моргнув своими белыми ресничками, и отвернулась. - Да и не наше это дело, - добавила она сухо.
"Уж ты-то, наверно, знаешь об этом больше других..." Лена с оскорбленным чувством отметила, что Хлопушкина не доверяет ей.
"Что она пережила и что познала, что так изменило ее и придало ей эту твердость? - думала Лена. - Да, была беззащитна и унижена, и вот - нашла себя, хотя все в мире противостояло ей, а я..." Лена вспомнила все, что предстояло ей, и от ощущения собственного несчастья его овладело чувство зависти к Хлопушкиной.
XXXVIII
Около пяти часов участок посетили два члена избирательной комиссии. Они приехали на автомобиле и долго гудели рожком, пока пробирались сквозь толпу.
- Черт знает, что тут делается у вас! Митинговщина какая-то! - кричал один из них, в то время как другой проверял пломбы, печати и списки. - Вы даете повод для кассации! Вы знаете это?
- Вам должно быть известно, что милицейские обязанности не входят в круг наших обязанностей, - отвечала Хлопушкина, дрожащей рукой приглаживая свои светлые волосы. - И вообще я не считаю возможным разговаривать с вами в таком тоне...
- В каком тоне? Боже мой, при чем тут тон, какой может быть тон!..
На лбу члена избирательной комиссии собрались мучительные складки; он снял котелок и носовым платком стал обтирать потную лысину.
- Вас кто рекомендовал?
Хлопушкина смешалась.
- Меня рекомендовал Гиммер, - неожиданно сказала она.
- Вот как!
Член избирательной комиссии перестал обтирать лысину.
- А это кто с вами? - осторожно спросил он, платком указывая на Лену.
- Это Елена Гиммер, - отчетливо сказала Хлопушкина, опуская свои белые реснички.
- Вот как! Дочка Семена Яковлевича?..
Член избирательной комиссии переглянулся с другим членом избирательной комиссии, и на лицах обоих членов избирательной комиссии изобразилась улыбка, полная уважительного умиления.
- Очень рад познакомиться с дочерью уважаемого Семена Яковлевича, весь расплываясь в улыбке, сказал первый член избирательной комиссии и перенес свой пыльный котелок на изгиб локтя. - Тем более приятно видеть ее при исполнении гражданских обязанностей... Весьма лестно... Хе-хе...
Лена молча, не кланяясь, смотрела на него.
- Хе-хе... Ну, чудесно... Вы кончили, Сергей Сергеич?
- Все в образцовом порядке, Сергей Петрович!
- В этом можно было не сомневаться... Чудесно, чудесно. Еще раз свидетельствую... Очень, очень рад...
И оба члена избирательной комиссии, улыбаясь, кланяясь и пятясь задом, покинули участок.
Лена не смотрела на Хлопушкину, ожидая, пока она сама объяснит все, но Хлопушкина с тем же суховатым, строгим выражением продолжала опрашивать избирателей и, видно, не собиралась ничего объяснять Лене.
От долгого сидения у Лены затекли ноги, болела поясница, руки стали совсем грязными; она чувствовала, что у нее растрепались волосы, но стеснялась посмотреться в зеркальце. А избиратели-рабочие все шли и шли, и в окно, в которое уже потянуло вечерней свежестью, по-прежнему доносился глухой, неутихающий гул толпы.
"Да, ей нет никакого дела до меня, я не нужна ей", - думала Лена.
Все люди, которые проходили перед урной, были точно соединены непонятной Лене суровой, теплой связью, и Хлопушкина была тоже включена в эту связь, и только Лена не могла проникнуть в эту связь и не видела никаких путей, чтобы хоть когда-нибудь проникнуть в нее.
- А, Игнатьевна!.. - Лицо Хлопушкиной озарилось детской улыбкой. - Я уж думала, ты заболела.
- Насилу очереди дождалась...
Ширококостая толстая женщина лет сорока пяти, ступая, как тумбами, опухшими расставленными ногами, подошла к урне. В отечном, чуть тронутом морщинами лице женщины и во всей ее грузной фигуре было что-то неуловимо знакомое Лене.
- Я тебе покушать принесла, - сказала она низким, хриплым голосом, протягивая Хлопушкиной узелок... - Хотела с кем раньше передать, да никак пробиться не могла...
- Спасибо, Игнатьевна, - Хлопушкина, с нежной улыбкой взглянув на женщину, взяла узелок. - Вот тебе бланк... Лена, отметь Суркову Марию Игнатьевну...
Лена низко склонила голову над списками. Краска стыда, как в детстве, залила ей все лицо и шею. Лена чувствовала, что мать Суркова смотрит на нее.
- Ваш адрес? - чуть слышно спросила Лена.
- Приовражная, сорок... Нашего адреса уж кто только не знает, - со вздохом сказала Суркова. - Это кто с тобой дежурит-то? - спросила она Хлопушкину.
Лена склонилась еще ниже, вобрав голову в плечи.
- Лена Костенецкая, - вместе в гимназии учились, - спокойно сказала Хлопушкина.
Лена слышала, как Суркова тяжело отошла к столу, повозилась там и вернулась к урне.
- У меня новость, - хрипло сказала она, вталкивая записку в ящик, прихожу утром на мельницу, - у нас там сбор был, - вижу, вывесили список на увольнение, человек пятнадцать. На первом месте - я...
- Это ведь мельница Гиммера? - резким голосом спросила Хлопушкина.
- Его...
- Как же ты теперь?
- Не пропаду... стирать буду. Прощай пока. Заходи...
Суркова, тяжело ступая опухшими ногами, ушла.
- Лена, держи свою порцию...
Хлопушкина протянула Лене два бутерброда.
- Ваша фамилия?
- Мюрисеп Иван Эрнестович, - отвечал кто-то с сильным эстонским акцентом...
Лена, краснея от унижения, с трудом прожевывая жилистую колбасу, склонилась над списком и возле Ивана Эрнестовича Мюрисепа поставила крестик.
XXXIX
Поздним вечером за урной приехал член избирательной комиссии. Закрытый "локомобиль", провожаемый ребятишками и собаками, вез урну по темным кривым слободским улицам. Рабочие с пением расходились с площади. У ворот и на углах улиц чернели группы людей, вспыхивали огоньки папирос.
Член избирательной комиссии дремал, уткнувшись в воротник. Хлопушкина сидела, прямая и строгая, положив руки на колени. Впереди моталась голова милиционера. Лену мучили усталость, тошнота, голод, одиночество.
Желтые огни хатенок лепились по горам, рассеивались по падям, низвергались в овраги и исчезали в их темных глубинах. Вершины и гребни гор, фабричные трубы, крыши строений выступали на темно-синем небе. Брезжил последний слабый отсвет заката. Неяркая звезда подрожала в автомобильном окне и скрылась за черным силуэтом здания.
Лена вдруг вспомнила Лангового - такого, каким он стоял когда-то перед ней в гостиной, серьезный и грустный, в шелковой косоворотке, полный мужественной силы и любви к Лене. Ей хотелось удержать его в себе таким и думать и плакать о нем, но она знала, что это - слабость и ложь. Снова она видела его двулично улыбающееся лицо в автомобиле рядом с Сурковым, слышала его пошлую фразу, когда он вошел к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
- Кто там заправляет ими?
- Об этом, брат, вслух не говорят по нонешним временам...
Лена краем площади пробралась к улице, где маячили милицейские околыши.
- В очередь, в очередь, барышня!..
Лена предъявила удостоверение.
XXXVII
- Я, кажется, опоздала?
- Ничего...
Хлопушкина в серой вязаной кофточке, с гладко зачесанными светлыми негустыми волосами сидела за столиком перед урной. Лена прошла за невысокий, пахнущим смолою барьер и сняла жакетку. Окна выходили во двор; они были открыты; виднелся похожий на виселицу снаряд для гимнастических упражнений; с площади доносился гул толпы.
Баллотировка уже началась. Сутулый бритый старик в кепке и потертом пиджаке, из растопыренных карманов которого торчали клещи и еще какие-то инструменты, опустил записку и вышел, волоча ноги. На его месте стоял худощавый рабочий с кривой шеей, - одно плечо у него было выше другого.
- Отчество? - спрашивала Хлопушкина.
Лицо его мучительно искривилось.
- Анем... п... подистович, - сказал он, сильно заикаясь.
Лена вдруг вспомнила, что так же заикался безногий отец Хлопушкиной, и испуганно посмотрела на нее, но аккуратное и миловидное лицо Хлопушкиной было сухо и строго.
- Пройдите к тому столу, там напишете...
- Давай, я буду проверять по спискам и отмечать, а ты опрашивать, сказала Лена.
- Все равно...
Рабочего с кривой шеей сменила молодая работница, работницу - русый паренек в футбольных бутсах. Лена пытливо присматривалась к каждому голосующему, стараясь по лицам определить, за кого они могут голосовать. Но лица одних были сурово замкнуты, у других - несколько сконфуженные.
- Наболдин Иван Яковлев... Выемочная, восемнадцать...
Перед Хлопушкиной стоял широкоплечий, с лицом, заросшим угольными волосами, пожилой рабочий, выложив на перила громадные черные руки, зажав под мышкой фуражку.
Лена провела пальцем по списку.
- Странно... Все совпадает, а в адресе путаница... двадцать восемь, а не восемнадцать?
- Как же двадцать восемь, барышня, когда восемнадцать, - глухо, как из бочки, возразил рабочий.
- Почему же вы заблаговременно не справились со списком избирателей? укоризненно сказала Хлопушкина.
- А когда же нам время на списки глядеть? Я в денной смене работаю, нам в списки ваши глядеть некогда... Да мы тут одни Наболдины на всю слободу, спросите, кого хотите. Кузнец Наболдин... Иван Яковлевич, - мрачно бубнил он.
- Хорошо, получите бланк... - По лицу Хлопушкиной чуть пробежала улыбка. - Проставлять только помер, вы знаете?
- Да уж не спутаю, будьте спокойны, барышня...
- Я не барышня, - покраснев, сказала Хлопушкина.
- Ну, гражданка...
Кузнец отошел к столу, внимательно осмотрел перо, почистил его о свои угольные волосы, снова осмотрел, потом, покосившись на Хлопушкину и Лену, отгородился от них могучей спиной и проставил цифру.
- Ну, дай бог на счастье... - Кузнец громадными черными пальцами старательно запихнул сложенную вчетверо записку в ящик и одним глазом заглянул в щелку. - Не видать, - сказал он с широкой улыбкой, надевая фуражку. - До свиданьица!..
- Интересно, какой он номер проставил, правда? - шепнула Лена.
- Да...
В двери показалась маленькая толстенькая старушка в стоптанных башмаках, в черном платке и ватной черной телогрейке.
- Здесь, что ли, выбирают-то? - спросила она с виноватой улыбкой, оглядываясь по сторонам.
- Здесь, здесь, бабушка, сюда подойдите... Вас как зовут?
- Наболдина Евдоксия.
- А по отчеству?
- А по отчеству - Сергевна.
- Это сын ваш был, что ли?
- Сын, сын... - обрадовалась старушка.
- Как же вы такого большого родили? - не выдержала Хлопушкина.
- Уж правда что... уж больше его в слободе нет, - конфузливо засмеялась старушка, прикрывая рот уголком черного платка.
- У вас там адрес перепутан...
- Вот, вот, и он нам говорит... И до чего ж удивительно, когда мы тут, Наболдины, уж сорок лет живем в этой слободе, у кого ни спроси, все укажут. Просто удивительно... Тут ведь все пришлые, а мой-то покойник еще до мастерских в кузне тут работал, - словоохотливо поясняла старушка.
- Лена, ты отметила?.. Получите бланк. Вы грамотная?
- Какая там грамота! Уж я и отнекивалась, так он меня цельную неделю учил, как эти самые "четыре" проставить. "Ты говорит, смотри, не спутай..." Просто смех!
- Этого вы не имеете права оглашать, голосование тайное, - сказала Хлопушкина, закусив губу, чтобы не рассмеяться. - Пройдите к тому столу и напишите...
Старушка долго копошилась у стола.
- Куды ее теперь? - спросила она, протягивая Хлопушкиной несложенную записку и перо.
- Ручку положите обратно, а записку сложите, и вот сюда в щелочку...
- А чернила-то не размажутся? - беспокойно спросила старушка.
- А вы промокните...
- Вот она и выдала всех!.. - засмеялась Лена, когда старушка вышла. (Под номером 4 шел список профессиональных союзов.) - Всю семью выдала! Ты знаешь, ведь их там еще семь Наболдиных!..
Хлопушкина, сдерживая улыбку, отвернулась.
Они пропустили жену Наболдина, потом пошло все младшее поколение Наболдиных.
Красивый чернявый паренек в начищенных до блеска сапогах, в заломленной фуражке с красной гвоздикой размашисто подошел к урне.
- Наболдин Иван Иванович, - развязно сказал он, косясь на Лену играющими черными глазами. - Выемочная, восемнадцать, только адрес наш у вас напутан... Пожалуйте бланок...
- Наболдин Федор Иванович... За адрес уже все известно... Бросать сюда, что ли?..
И второй Наболдин-сын, такой же чернявый, только постарше, так же покосившись на Лену, выполнил свой "гражданский долг".
- Тут моя жинка сейчас придет, - сказал он со смущенной улыбкой, задержавшись у дверей, - вы уж ей разъясните, что и как, а то она у меня беда какая пужливая...
Но, видно, с жинками Наболдиных произошла путаница, потому что в комнату, как ветер, внеслась ярко-рыжая костлявая работница с зелеными злыми глазами.
- Здесь, что ли, бланок получить?.. Мильтонов понаставили, насилу пробьешься к вам!.. Наболдина Катерина... Вы только поскорей, пожалуйста, а то у меня опара уйдет, - заговорила она резким, крикливым голосом. - Тоже выборы называются: муки, сахару не достанешь, а выборы устраивают!.. Мильтонов понаставили...
Сердито запихнув записку в ящик, она вышла так же стремительно, как и вошла, распустив по комнате вихрь своих, по крайней мере, четырех юбок.
- Наболдин Н.И., слесарь... или это неважно? Покорно благодарим-с, сказал третий Наболдин-сын, принимая бланк. - Обязательно чернилами или можно собственным химическим карандашом?..
- Наболдина Фекла... Да, Андревна...
Толстушка тяжело дышала, обливалась потом, комкала в руках носовичок.
- Вы уж поясните, а то я просто так волнуюсь, ну, так просто волнуюсь!..
Семью Наболдиных завершила худенькая черноглазая девушка с большими руками, в сбившемся на затылок платочке.
- Наболдина Аня... то есть Анна Иванна, - поправилась она тоненьким голоском, заливаясь краской.
После семьи Наболдиных приходили и еще семьи, по таких больших уже не было. Как видно, те, что прошли первыми, осведомляли последующих о порядке выборов: баллотировка пошла живее. Лена втянулась в работу и перестала следить за лицами.
Однажды внимание ее отвлек пьяный. Ему долго приходилось изображать трезвого, чтобы попасть сюда; по инерции он, твердо ступая и сохраняя достоинство, прошагал к урне. В высоких, с раструбами сапогах, в просаленной и продымленной войлочной шляпе, смахивавшей на каску, со своими пышными прямыми рыжими усами и могучей эспаньолкой он походил на солдата из "Лагеря Валленштейна". Увидев двух девушек, он изумленно огляделся по сторонам и, не обнаружив милиционеров, очень рассердился.
- Так, - сказал он, багровея, - так!.. - И ударил кулаком по перилам. Они думают, мы свово слова не скажем?.. Не-ет, господа хорошие, не-ет... Он погрозил пальцем. - Мы с вас еще спу-устим шкурку... Мы! - выкрикнул он и ударил себя кулаком в грудь. - Литейщики!..
- Он совершенно пьян, - шепнула Лена. - Стоит ли его?..
- Уверена, что он не ошибется в списке, - сухо сказала Хлопушкина. Гражданин, если вы не хотите подвести своих товарищей, - голос Хлопушкиной слегка дрогнул, - перестаньте кричать и назовите свою фамилию и адрес... Вы поняли меня?
- Понял я вас, вполне я вас понял... Товарищей, правильно... - он одобрительно покачал головой, - это оч-чень правильно. Мы их с тюрьмы ослобоним...
Он назвал себя и, получив бланк, некоторое время рассматривал его.
- Извиняюсь... Здесь? - смущенно сказал он, тыча в середину бланка.
- Совершенно верно.
Проставив цифру и затолкнув листок в ящик, он снял свою каску, молча поклонился Хлопушкиной до земли и, нахлобучив каску, вышел, твердо стуча сапогами.
"Не очень-то она соблюдает инструкцию", - подумала Лена.
Иногда Лена замечала, что среди голосующих попадаются и лично знающие Хлопушкину. Они весело или почтительно здоровались с ней, а опуская записку, улыбались или подмигивали Хлопушкиной: "Смотри, дескать, как идет дело!" Молодой рабочий в гимнастерке, со шрамом через всю щеку, попытался заговорить с ней, но она сделала строгое лицо и предупреждающе подняла руку.
- Очень нужно, Соня, - сказал он, покосившись на Лену.
Хлопушкина, тоже покосившись на Лену, отошла с ним в сторонку, и они пошептались.
- ...Проходы все удалось заложить, хотя милиция и разгоняет... доносилось до Лены. - ...Хуже всего у вас, на Голубинке...
- Да ведь там сплошной обыватель, - отвечала Хлопушкина. - Как на железной дороге?
- Замечательно... Там Чуркин твой все дело организовал...
Хлопушкина покраснела.
- А ты не красней, он парень хороший...
- Так до завтра...
- До завтра...
"Какие проходы?.." Лена чувствовала, что вокруг нее совершается много такого, чего она не знает и не понимает. Зачем, например, все рабочие с утра собрались вокруг избирательного участка, когда они могли бы спокойно дожидаться своей очереди дома? Она вдруг вспомнила услышанный ею на площади разговор рабочих о лавочнике.
Уже давно прошел час обеда, избирательные списки были уже наполовину испещрены крестами и замусолены пальцами Лены, а с площади все еще доносился гул толпы, избиратели все проходили и проходили перед урной.
- Соня, ты замечаешь, что в числе избирателей не было еще ни одного лавочника или конторщика, все рабочие и рабочие? - спросила Лена.
Хлопушкина быстро повернула к ней лицо и несколько мгновений пытливо смотрела на нее.
- Нет, я не замечала, - сказала она, моргнув своими белыми ресничками, и отвернулась. - Да и не наше это дело, - добавила она сухо.
"Уж ты-то, наверно, знаешь об этом больше других..." Лена с оскорбленным чувством отметила, что Хлопушкина не доверяет ей.
"Что она пережила и что познала, что так изменило ее и придало ей эту твердость? - думала Лена. - Да, была беззащитна и унижена, и вот - нашла себя, хотя все в мире противостояло ей, а я..." Лена вспомнила все, что предстояло ей, и от ощущения собственного несчастья его овладело чувство зависти к Хлопушкиной.
XXXVIII
Около пяти часов участок посетили два члена избирательной комиссии. Они приехали на автомобиле и долго гудели рожком, пока пробирались сквозь толпу.
- Черт знает, что тут делается у вас! Митинговщина какая-то! - кричал один из них, в то время как другой проверял пломбы, печати и списки. - Вы даете повод для кассации! Вы знаете это?
- Вам должно быть известно, что милицейские обязанности не входят в круг наших обязанностей, - отвечала Хлопушкина, дрожащей рукой приглаживая свои светлые волосы. - И вообще я не считаю возможным разговаривать с вами в таком тоне...
- В каком тоне? Боже мой, при чем тут тон, какой может быть тон!..
На лбу члена избирательной комиссии собрались мучительные складки; он снял котелок и носовым платком стал обтирать потную лысину.
- Вас кто рекомендовал?
Хлопушкина смешалась.
- Меня рекомендовал Гиммер, - неожиданно сказала она.
- Вот как!
Член избирательной комиссии перестал обтирать лысину.
- А это кто с вами? - осторожно спросил он, платком указывая на Лену.
- Это Елена Гиммер, - отчетливо сказала Хлопушкина, опуская свои белые реснички.
- Вот как! Дочка Семена Яковлевича?..
Член избирательной комиссии переглянулся с другим членом избирательной комиссии, и на лицах обоих членов избирательной комиссии изобразилась улыбка, полная уважительного умиления.
- Очень рад познакомиться с дочерью уважаемого Семена Яковлевича, весь расплываясь в улыбке, сказал первый член избирательной комиссии и перенес свой пыльный котелок на изгиб локтя. - Тем более приятно видеть ее при исполнении гражданских обязанностей... Весьма лестно... Хе-хе...
Лена молча, не кланяясь, смотрела на него.
- Хе-хе... Ну, чудесно... Вы кончили, Сергей Сергеич?
- Все в образцовом порядке, Сергей Петрович!
- В этом можно было не сомневаться... Чудесно, чудесно. Еще раз свидетельствую... Очень, очень рад...
И оба члена избирательной комиссии, улыбаясь, кланяясь и пятясь задом, покинули участок.
Лена не смотрела на Хлопушкину, ожидая, пока она сама объяснит все, но Хлопушкина с тем же суховатым, строгим выражением продолжала опрашивать избирателей и, видно, не собиралась ничего объяснять Лене.
От долгого сидения у Лены затекли ноги, болела поясница, руки стали совсем грязными; она чувствовала, что у нее растрепались волосы, но стеснялась посмотреться в зеркальце. А избиратели-рабочие все шли и шли, и в окно, в которое уже потянуло вечерней свежестью, по-прежнему доносился глухой, неутихающий гул толпы.
"Да, ей нет никакого дела до меня, я не нужна ей", - думала Лена.
Все люди, которые проходили перед урной, были точно соединены непонятной Лене суровой, теплой связью, и Хлопушкина была тоже включена в эту связь, и только Лена не могла проникнуть в эту связь и не видела никаких путей, чтобы хоть когда-нибудь проникнуть в нее.
- А, Игнатьевна!.. - Лицо Хлопушкиной озарилось детской улыбкой. - Я уж думала, ты заболела.
- Насилу очереди дождалась...
Ширококостая толстая женщина лет сорока пяти, ступая, как тумбами, опухшими расставленными ногами, подошла к урне. В отечном, чуть тронутом морщинами лице женщины и во всей ее грузной фигуре было что-то неуловимо знакомое Лене.
- Я тебе покушать принесла, - сказала она низким, хриплым голосом, протягивая Хлопушкиной узелок... - Хотела с кем раньше передать, да никак пробиться не могла...
- Спасибо, Игнатьевна, - Хлопушкина, с нежной улыбкой взглянув на женщину, взяла узелок. - Вот тебе бланк... Лена, отметь Суркову Марию Игнатьевну...
Лена низко склонила голову над списками. Краска стыда, как в детстве, залила ей все лицо и шею. Лена чувствовала, что мать Суркова смотрит на нее.
- Ваш адрес? - чуть слышно спросила Лена.
- Приовражная, сорок... Нашего адреса уж кто только не знает, - со вздохом сказала Суркова. - Это кто с тобой дежурит-то? - спросила она Хлопушкину.
Лена склонилась еще ниже, вобрав голову в плечи.
- Лена Костенецкая, - вместе в гимназии учились, - спокойно сказала Хлопушкина.
Лена слышала, как Суркова тяжело отошла к столу, повозилась там и вернулась к урне.
- У меня новость, - хрипло сказала она, вталкивая записку в ящик, прихожу утром на мельницу, - у нас там сбор был, - вижу, вывесили список на увольнение, человек пятнадцать. На первом месте - я...
- Это ведь мельница Гиммера? - резким голосом спросила Хлопушкина.
- Его...
- Как же ты теперь?
- Не пропаду... стирать буду. Прощай пока. Заходи...
Суркова, тяжело ступая опухшими ногами, ушла.
- Лена, держи свою порцию...
Хлопушкина протянула Лене два бутерброда.
- Ваша фамилия?
- Мюрисеп Иван Эрнестович, - отвечал кто-то с сильным эстонским акцентом...
Лена, краснея от унижения, с трудом прожевывая жилистую колбасу, склонилась над списком и возле Ивана Эрнестовича Мюрисепа поставила крестик.
XXXIX
Поздним вечером за урной приехал член избирательной комиссии. Закрытый "локомобиль", провожаемый ребятишками и собаками, вез урну по темным кривым слободским улицам. Рабочие с пением расходились с площади. У ворот и на углах улиц чернели группы людей, вспыхивали огоньки папирос.
Член избирательной комиссии дремал, уткнувшись в воротник. Хлопушкина сидела, прямая и строгая, положив руки на колени. Впереди моталась голова милиционера. Лену мучили усталость, тошнота, голод, одиночество.
Желтые огни хатенок лепились по горам, рассеивались по падям, низвергались в овраги и исчезали в их темных глубинах. Вершины и гребни гор, фабричные трубы, крыши строений выступали на темно-синем небе. Брезжил последний слабый отсвет заката. Неяркая звезда подрожала в автомобильном окне и скрылась за черным силуэтом здания.
Лена вдруг вспомнила Лангового - такого, каким он стоял когда-то перед ней в гостиной, серьезный и грустный, в шелковой косоворотке, полный мужественной силы и любви к Лене. Ей хотелось удержать его в себе таким и думать и плакать о нем, но она знала, что это - слабость и ложь. Снова она видела его двулично улыбающееся лицо в автомобиле рядом с Сурковым, слышала его пошлую фразу, когда он вошел к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63